Текст книги "Опережая некролог"

У нас все время мечтают о сильной руке. У меня мечта о сильной ноге – чтобы под жопу коленкой того, кто мечтает о сильной руке.

Римский император Диоклетиан, отказавшись от власти, уединился в своем поместье, занялся частной жизнью, и, когда его попросили вернуться к власти, он ответил что-то вроде: «Если бы вы видели, какую капусту я вырастил, то не стали бы делать мне такие предложения». У нас никого вернуться не просят, но Хрущев и Лужков прекрасно что-то выращивали.

Год от году, час от часу кардинально меняется ландшафт жизни – внутренне, внешне – и становится неузнаваемым. Вот, к примеру, Москва. Живу я в ней почти век. И каждый день оказывается, что я ее не знаю и не узнаю. В моем родном Скатертном переулке положили шестой слой плитки, потому что плитки много, а переулков осталось мало. Надо перестать насиловать дорожное покрытие.

Властный иконостас

Однажды журналисты спросили, какой у меня самый нелюбимый вопрос. Ответил, что самый нелюбимый: «Как вы относитесь к сегодняшней жизни?» Потому что я к ней уже не отношусь. Я отношусь ко вчерашней и позавчерашней жизни.

Раньше, когда мы развивались, как было? Существовало классовое общество, а интеллигенция называлась прослойкой. Это была какая-то прокладка между рабочими и крестьянами, и в этом слышалось что-то противозачаточное. Сейчас классов нет, а есть два вида – рожденные в СССР и рожденные в России. Я – рожденный в СССР, который вынужден перерождаться в России. Два раза рождаться трудно. Поэтому я – противозачаточная прослойка между рожденными в СССР и рожденными в России. С одной стороны, наше поколение пытается кокетничать с нынешним, чтобы оказаться с ним вместе. С другой стороны, мы все время брюзжим по поводу того, как хорошо было раньше.

Я родился, рос, вырос и жил во время тотального дефицита. Сейчас шлагбаумы – признак любой подворотни (для каждой машины – свой шлагбаум), а заборы – признак любого дачного участка. Тупая зазаборная жизнь. Испуганно-пресыщенная. А раньше, если где-то стоял высокий забор, значит, за ним располагался островок неслыханности и невиданности. Недаром мой друг Геннадий Шпаликов писал, а мы пели на кухне: «Мы поехали за город, / А за городом дожди, / А за городом заборы, / За заборами – вожди. / Там трава несмятая, / Дышится легко. / Там конфеты мятные, / Птичье молоко». И на всех заборах висели кричащие лозунги: «Вперед, к победе коммунизма!» или «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме». Эти лозунги, как и многие другие, исчезли, надеюсь, навсегда. Из старых лозунгов кое-где висит лишь «Берегите лес – источник здоровья». Лес не сберегли, со здоровьем – индивидуально, а без лозунгов скучно и бесперспективно. Надо вешать новые. К примеру, я повесил бы: «Сохраняйте нас – нас осталось немного, берегите меня – меня осталось мало».

Всю свою сознательную жизнь я мечтал о каком-нибудь транспортном средстве. Сейчас никто уже не понимает, как это нельзя пойти и купить машину. Было нельзя. И достать машину было нельзя. Мало того что я хотел машину как таковую, я еще хотел конкретную машину: ГАЗ-69. «Газики» были в основном на вооружении или в селах. Поэтому все мои поиски направлялись в сторону воинской части или села. Несколько раз я был близок к приобретению «газика». Наиболее близок был дважды.

В начале 1960-х мы оказались под Целиноградом. Там в пустыне – хотя нет, в пустыне песок, а на целине был грунт, как асфальт, – пытались вырастить хлеб и кукурузу. Все знали, что кукурузы не будет, но у Хрущева был пунктик, поэтому кукурузу сажали даже в асфальт. Целинников обслуживали актерские бригады. Они состояли в основном из шпаны типа меня, а во главе стоял какой-нибудь выживший из ума профсоюзно-партийно-театральный деятель, игравший, как правило, только в массовке. Целинники летом пытались чего-то выращивать, а зимой все время делали детей (целина была этаким кроличьим хозяйством). Жили они в вагончиках, вернее, в огромных вагонах. Там пердела печка-буржуйка и лежала какая-то снедь типа бешбармака. Это тюркское блюдо – огромное количество жирного мяса с тестом – научили жрать и наших целинников. И мы в этих вагончиках играли шутки. Однажды, переезжая из одного кроличьего хозяйства в другое, мы заехали в бывший АЛЖИР, Акмолинский лагерь жен изменников родины. Это уже был двор колхоза или совхоза, и возглавлял хозяйство огромный рыжий мужик, по-моему, по имени Арнольд, что казалось немыслимым для целины. Он ко мне проникся, мы курили с ним на завалинке. А в этом дворе стояли «газики» с приваренными к ним спереди огромными баками, которые должны были расплескивать по мифическим всходам какую-то срань типа удобрения. Но так как всходов не было и срани не было, они стояли табуном. Я объяснил Арнольду, что эта машина – моя мечта. Он сказал: «Нет проблем. Осенью ты ее получишь. Бак отваривать?» Я сказал: «Можешь с баком». И представил, как подъезжаю к театру на потрепанном «газике» с баком и расплескиваю срань прямо в лицо художественному руководству. Арнольд попросил: «Только это между нами». Но я ночью после банкета и бешбармака не смог удержаться и проболтался Зиновию Высоковскому. А он под страшным секретом тоже кому-то проболтался. К осени этот бак ожидало пол-Москвы. Дошло до руководства области. Арнольд все отрицал – машины с баками стояли на месте.

Вторая история случилась значительно позже, во время вывода наших войск из Германии. Мы бригадой обслуживали воинские части в Берлине. Бригада состояла из Леонида Броневого, Микаэла Таривердиева, Михаила Державина, меня и одного певца, фамилию которого уже не помню. С уходом армии закрывали магазины в каждой части, а в этих магазинах были необходимые для приобретения вещи: самые дешевые в мире сигареты, самые дешевые в мире хорошие напитки и еще какие-то полотенчики и презервативы. Презервативы нам были не нужны, потому что было не до этого. На одном из банкетов выяснилось, что на родину уходят составы с военной техникой и помимо танков едут целые платформы с новыми, в масле, «газиками». Памятуя прошлый скандал, я не говорил ничего ни Таривердиеву, ни Броневому. У Броневого была своя трагедия. Один маленький магазинчик находился в Берлине рядом с бывшим гестапо. Мы ждали открытия магазина – нас просили прийти пораньше, иначе офицерье все расхватает. Мы стояли, мимо вереницей шли немцы, и Лёнька сказал: «Час стою, ни одна сука не узнает группенфюрера Мюллера. Лучше бы я стоял в Западном Берлине». На что я заметил: «Лёнечка, для того чтобы стоять в Западном Берлине, нужны деньги». Я никому не проболтался, но за неделю до нашего отъезда на родину арестовали военного начальника, который обещал мне «газик». Слава богу, арестовали не за мой «газик». Кстати, в одной из частей не было инструмента. Тогда из какой-то немецкой семьи выволокли старый кабинетный рояльчик и поставили на сцену. И когда Таривердиев вышел играть свои нетленки и ударил по клавишам, передние ножки подломились и рояль лег ему на колени. Он на одной ноге рояля и на двух своих доиграл эту встречу. Вот как мы обслуживали части, уходившие с «фронта».

Если в те времена удавалось достать какой-то автомобиль, то проблемой всегда были бензин и резина. Бензин, правда, можно было купить ночью у знакомой заправщицы при помощи узнаваемости актерского лица. У меня была такая заправщица – Соня, на колонке, которая до сих пор стоит, только модернизированная: на углу Новодевичьей набережной, около Новодевичьего монастыря. Нужно было подъехать туда, когда Соня менялась с другой заправщицей, которая не любила моего узнаваемого лица. Во время пересменки они отчитывались степенью недолива за свою смену, и, когда одна уходила, а другая заступала, нужно было успеть вклиниться и залить немножко бензина, потому что в этот момент не заправляли никакие машины, даже правительственные.

Вторая проблема – резина. Резина имеет свойство стираться. Если ездить на лысой резине, то, во-первых, это очень опасно, а во-вторых, нельзя пройти техосмотр. Когда протектора не было, а вместо него была только лысина, то это означало – снимай номера. Новая резина нигде не продавалась. Поэтому открывалось огромное количество контор по навариванию резины. Резину наваривали на лысину старой резины. Получалась прилепленная шапка из протектора. Но во время езды она обычно отклеивалась, и на проезжей части оставался длинный ошметок. А ты ехал дальше на по-прежнему лысой резине. Тогда умельцы придумали наваривание заподлицо. То есть это была не нашлепка на лысину, а наваренная резина, которая сходила на нет по боковине покрышки и держалась дольше. Но эта резина очень плохо входила в диск, рассчитанный на заводскую резину, потому что наваренная была в два раза толще. При помощи кувалд, мата и пьяных криков все-таки удавалось воткнуть это чудовище в диск, только невозможно было сбалансировать колесо. И когда ты ехал (а я ездил на «Победе» на двух задних наваренных колесах), то возникало ощущение, что едешь по стиральной доске огромных размеров. Это все – способы выживания в застойный период.

Были, конечно, и свои красоты в этом автомобилизме. Когда русские умельцы с помощью огромных пружин и сваренных стояков добивались того, что спинка переднего сиденья у «Победы» откидывалась, то получался мягчайший широченный диван-кровать, по комфорту не уступавший пятизвездочным отелям. Случались, правда, опасные ситуации. Так, один известный, ныне покойный, артист выехал на «Победе» в подмосковный лесок с очаровательной партнершей. После завтрака на траве и отдыха в салоне пара собралась в город, и тут неожиданно выяснилось, что крепеж откинутого сиденья обратно не крепится и из дивана-кровати сделать снова водительское сиденье не удается. Автомобилистам понятно, что ехать за рулем, не упершись спиной обо что-то, невозможно. Поэтому сиденье было поднято, красивая партнерша посажена сзади, чтобы коленками она уперлась в незафиксированную спинку. Коленок оказалось мало, и мой коллега вынужден был проложить коленки любимой и водительское сиденье 20-литровой канистрой. Все 35 километров мужественная женщина держала канистру, спинку и артиста, и они доползли до Москвы. Не буду называть фамилий, но все-таки проболтаюсь: на этой поездке их роман закончился.

В очень нужном журнале «Наука и жизнь» был раздел «Домашнему мастеру: маленькие хитрости» – самоучитель по выходу из бытовой безвыходности. На все случаи жизни давались советы с картинками и фамилиями читателей, которые их прислали. Какой-нибудь удивительный слесарь из Бердянска призывал не выбрасывать старые стержни от шариковых ручек, потому что, если аккуратно отрезать шарик и хорошо промыть стержень, то трубочки можно использовать как соломинку для поглощения коктейлей и соков. Тут очень важно было так промыть трубочку, чтобы до сока и коктейля не высосать граммов сто чернил.

Еще почти в каждой подворотне появились умельцы, заправлявшие зажигалки. Одноразовые зажигалки каким-то образом доставлялись из свободных стран. В них врезали клапан для заправки, и тогда одноразовая зажигалка становилась вечной. В подворотне стоял огромный, где-то украденный газовый баллон со шлангом и краником, на конце шланга был тонкий, как шприц, наконечник. Открывали самодельный клапан, вставляли в него наконечник и, со страшным шипом разбрызгивая по всей округе газ, заправляли зажигалку.

Так же заправлялись авторучки. Кто не догадывался, что из штыря можно сделать соломинку для коктейля, шел в контору по заправке авторучек. Там стоял огромный чан с какой-то жижей. Под давлением в пустой штырь вливалась жижа, и старый стержень был, как новый, – полон. В этих конторах сидели милые дамы по локоть в чернилах. Все это был дефицит, а без дефицита прогресса быть не может.

Когда вспоминаешь в детстве вызубренные стихи Маяковского: «Мне и рубля не накопили строчки, / краснодеревщики не слали мебель на дом. / И кроме свежевымытой сорочки, / скажу по совести, мне ничего не надо», – то понимаешь, что это не пижонская фраза, а принцип жития. А сейчас – бесконечное вожделение лишних благ. Куда, зачем столько? Со всех оперных подмостков орали и орут: «Сатана там правит бал… Люди гибнут за металл». Сегодня монетный кэш не в моде, а люди гибнут в основном за метан. Не важно, за что они гибнут, важно, что эта алчность гипертрофированна. Недаром, как я слышал, уже создаются подпольные общества миллиардеров, которые одеваются бомжами, роются в помойках, ночуют на вокзалах. Они бросают себя в это дерьмо, вероятно, чтобы стимулировать дальнейшее обогащение.

Возникновение эмоций непредсказуемо. Глобальное потепление, цунами, остатки каннибализма в Африке, уход близких и великих мы стойко, стиснув зубы, переносим, чтобы не раскиснуть и не расплакаться. Но иногда… Как-то, в середине января, на Гоголевском бульваре, застряв навсегда в пробке, я тупо наблюдал, как сквозь апофеоз новогодней фанерно-гирляндной безвкусицы падал жидко-липкий снег и счастливое население, утопая по колено в грязи, судорожно стремилось поскорее укрыться в одной из открывающихся каждый день новых станций столичного метрополитена. Вдруг я увидел, как, лихо маневрируя между глухо стоящими «лексусами», мальчишка на велосипеде в мотоциклетном шлеме с огромным ящиком пиццы за плечами, умело пробивается к перекрестку. Вот, думаю, единственное реальное транспортное средство XXI века. Но в это время, как назло, велик проскальзывает, «наездник» падает в жижу, сундук раскрывается и гигантская лепешка-пицца шлепается на асфальт. Дальше картина, достойная кисти художника Нестерова: наш Маленький Мук сидит на бордюре и тряпочкой подробно вытирает пиццу. Я, пребывая в ситуации персонажей рассказа Хулио Кортасара «Южное шоссе», попавших в огромную многодневную пробку недалеко от Парижа и вынужденных создать на шоссе почти государство, смотрю на эту процедуру и начинаю фантазировать. Представляю, как где-то, в чудом сохранившейся хрущевке, мать этого Маленького Мука, отдавшая последние сбережения на долевое строительство и мечтающая о скачке материнского капитала на фоне стоящих по всей стране продуваемых ветром скелетов квартирных надежд, ждет своего ребенка. Нафантазировал, и неожиданно возник комок в горле. Нет, думаю, надо как-то мстить. Продолжаю фантазировать и представляю, что в особняке на Остоженке два плотных лысых ублюдка – хозяева той самой строительной компании, где накрылись последние крохи мамы Маленького Мука, – сосут охлажденный мартини и ждут заказанную пиццу, злобно выговаривая прислуге за то, что еда опаздывает. Когда я представляю, как наконец долгожданная пицца торжественно возникает на полированном столике и хозяева жадно и смачно вгрызаются в асфальтовую пыль, я немного успокаиваюсь. Хоть какая-то, пусть символическая, месть за пресловутую социальную несправедливость.

«После нас хоть потоп» – эгоцентрическая утешительность, если не имеешь взвода внуков и правнуков. Эгоцентризм в тщеславии, валюте, гектарах. Пустыня нравственности и усредненность морали – узаконенно спиз…ить, наворовать на максимальный прожиточный минимум. Мораль – самая дорогая проститутка любой цивилизации, к тому же еще и хамка. Мы строим капитализм с социалистическим лицом.

Придумка относительно подачи каждый год декларации о доходах – двоякая двусмысленность, я бы сказал. С одной стороны, все скрывают доходы. С другой стороны, оказаться на всеобщем обозрении нищим – тоже неприятно. Надо найти какую-то середину: понять, что является признаком благополучия, но в то же время не является признаком оголтелого воровства. У меня, например, 13 соток от поместья дедушки супруги, флигель, перестроенный из бывшей бани, машина-фургон «мицубиси» стоимостью 1 миллион рублей, вечная квартира 69 квадратных метров и еще какая-то мелочь. Стыдоба.

Но вообще к сравнительной шкале успеха надо относиться очень осторожно. Много лет назад, кажется, в газете «СПИД-Инфо» вдруг на развороте рядом с фотографией милых дам в белых халатах и портретом Олега Газманова без халата был анонс открытия банка спермы, в котором совершенно обоснованно предлагалось дамам, по каким-то причинам не имеющим возможности забеременеть, анонимно, но при этом гарантированно зачать за определенную сумму от той или иной знаменитости. Через некоторое время выяснилось, что идея вызвала огромный отклик у женщин, жаждущих качественных наследников. В одном из следующих номеров опубликовали список первых десяти фамилий в рейтинге запроса. Я был на 9-м месте. Дома мне устроили разнос: до чего я докатился и чем занимаюсь. На все мои оправдания, что я не имею к этому никакого отношения, ответ был один: «Позор». Когда первая волна негодования Наталии Николаевны схлынула, она уже более спокойно, но все равно с претензией спросила: «А почему ты только на девятом месте?»

Кстати, о сексе. Постоянно возникают громкие скандалы с изнасилованиями несчастных актрис и горничных – почему-то эти две женские социальные категории особенно привлекательны для секс-маньяков. Очевидно, в связи с максимальной доступностью и территориальной близостью данных желаемых объектов. Как же нужно фанатично любить свою профессию, чтобы становиться в очередь и стадно отдаваться монстру-продюсеру? Но все эти мировые скандалы, как правило, кончаются вердиктом «изнасилование по обоюдному согласию». В сфере политических актов – та же история. Сначала – страшная картина домогательств суверенитета с подключением мирового трибунала, потом недолгое затишье, затем сухое признание, что изнасилованная страна только об этом и мечтала и других способов достижения дипломатического оргазма никогда не употребляла и не представляла. А по прошествии энного количества исторического времени выясняется, что вообще ничего не понятно и надо ждать рассекречивания документов, которых нет. И вообще, что пристали к несчастным актрисам и горничным, когда вокруг важнейшие государственные чиновники теряют доверие из-за финансово-коррупционных изнасилований своей страны в извращенном виде в особо крупных размерах?

Раньше мы, всякая вшивая интеллигенция, сидели на кухне и стонали, что мы в застенках. Но «железный занавес» никогда не мешал разглядеть в щелочку, что там, за ним, происходит. Выяснялось, что «там» так же индивидуально, как «здесь». А когда занавес поднялся, оказалось, что везде полный бардак. Некуда вырываться. Все зависит не от занавеса, а от того, что и кто на сцене.

Навальный – президент, Невзоров – премьер-министр, Ганапольский – министр иностранных дел, Венедиктов – пресс-секретарь президента – замечательная команда, для которой надо искать другую планету.

Как прожить жизнь в России и сохранить чувство юмора? Не выезжать из нее. Хотя мне как зрителю вообще уже давно ничего не смешно. Очень часто сейчас смешат тем, от чего я смеялся несколько раз в прошлом веке. И удивить меня, казалось бы, тоже нельзя. Но удивляют! Вот появились в магазинах упаковки из девяти яиц по цене десятка. Вроде бы мелочь, но раз возникла такая тенденция, то могут добраться до мошонки. И как при таком сокращении яиц ждать демографического взрыва?

Но вообще о демографическом взрыве я уже могу рассуждать только теоретически, потому что, во-первых, возраст, а во-вторых, насколько я помню, то, что ведет к демографическим взрывам, происходит ночью, а старикам нужно постараться ночью спать. Правда, у меня и это не получается, потому что бессонница. А в отпуске и вовсе приходится круглые сутки смотреть телевизор. Как-то я месяц отдыхал на Валдае, и за все это время выдалось лишь три солнечных дня. Сидел в коттедже, выходить на помост не мог, иначе соскользнул бы в водоем – ветер… Раньше в такую погоду можно было хотя бы уйти в глубокий запой, но теперь я этого позволить себе не могу, поскольку попросту из него не выйду. Не потому, что буду пить дальше, а потому что помру. Поэтому – 50 грамм, и включаешь «ящик». За месяц я понял степень этого вещательного ужаса.

Но удивляться нечему: какая харя, такая и харизма. По всем каналам – свара дрессированных политологов, которые с пеной у рта обзывают друг друга по-всякому. Тут вспоминается милый анекдот: если российскому политологу отрубить голову, она еще полчаса будет говорить об Украине.

Все бросаются в смешанные единоборства. Я посмотрел единоборства без перчаток. Раньше бой голыми руками был запрещен, а потом разрешили. Сначала его осторожно вернули в каких-то штатах Америки, а затем повсеместно. Говорят, за это больше платят. И они с удовольствием друг друга убивают. Рядом бегает судья с тряпкой и смывает кровь не с лиц – это никому не нужно, а с пола. Участвуют спортсмены, которые раньше занимались настоящими единоборствами, а потом переросли или были списаны и перешли сюда, потому что здесь меньше техники. «Чем меньше мастерства, тем больше крови» – это вообще лозунг нынешней действительности. Я знаю по собственному опыту: если мало мастерства у медсестры, через две минуты появляется огромный коричневый синяк. Однажды лежал в больнице, сестричка была молодая, я вышел, как абсолютный наркоман. Наркоманов, как известно, проверяют по рукам – не исколоты ли, я попался бы тут же.

Все возвращается на круги своя, только в иной форме. Эпоха средневековой инквизиции вернулась в виде суда телеинквизиции. Внешне интеллигентный ведущий якобы объективно исповедует очередную жертву, играя роль современного епископа Кошона, и трое «инквизиторов» с благостными лицами бесполо-бесстрастных судей пытают эту Жанну д’Арк, у которой в личной жизни что-то не сложилось. Должен напомнить телекомпаниям, что к Жанне д’Арк пытки не применялись, ей показывали только инструменты для устрашения. А в нынешних телевизионных условиях пытки заменены детекторами лжи в виде датчиков, которые, очевидно, под столом прикреплены к штанам «инквизиторов». Но никакие показания датчиков не спасают героя от публичного «сожжения».

Это с живыми героями. С умершими – еще хуже. «Грифы-патологоанатомы» кромсают тело погибшего льва, безнаказанно и, естественно, безответно внедряясь в великий организм. С ухмылкой, благородным гневом, пошлым сарказмом они «препарируют» плоть и суть ушедших. Если попадается гений, то это вообще лакомый кусок.

При этом расхожее «о мертвых либо хорошо, либо ничего» – тоже сомнительно. Если «ничего», то подразумевается, что ушедший был либо ничем, либо дерьмом. Предположим, что так. Но… Валентин Катаев. «Святой колодец» и «Алмазный мой венец». Как относиться к желчным, но, видимо, все-таки документально-правдивым зарисовкам, за которые он попал в завистливые злопыхатели и антисемиты? Или Юрий Нагибин с убийственными портретами коллег и жен?

Помимо бесконечных ток-шоу ежедневно на экраны выходят сериалы, сделанные по одним и тем же лекалам. В них мелькают одни и те же типажи – актеры, обладающие средним талантом и до боли похожие друг на друга. При сегодняшнем конвейере во всех сферах жизни такое понятие, как штучность, просто утрачено. За появлением чего-то штучного следует грозная резолюция: «Нерентабельно». И если вдруг на ленте конвейера возникает яркая индивидуальность, то сразу настораживаешься: уж не брак ли выпустили?

Мы забыли, что такое настоящая мелодия. Когда-то страна держалась на паранойе главного правителя, утопала в репрессиях, но мелодия звучала. Сейчас параноиков, слава богу, нет, но и мелодии ушли.

Правда, телевидение – уже не главное СМИ. Главное СМИ – Сексуально-матерный Интернет. Но с матом борются. В стране, где все в норме, проблема ненормативной лексики выходит на первый план. Очень хочется послать ханжей по направлению, с которым они борются. Куда деть матерные эпиграммы Пушкина, «Луку Мудищева», Баркова? Если подсуетиться, можно собрать большую библиотеку матерной классики. Нашей матерщиной пользуется в экстренных случаях весь мир. Она – национальное достояние, наш золотой запас. Потому что, когда посылают к черту, то это не адрес, это очень близко и мягко. В спектакле Театра сатиры «Где мы?∞!..» молодой телеведущий, которого играет Саша Олешко, в полемическом задоре спрашивает старого клоуна, которого играю я: «Чем занималось ваше поколение?» Тот, подумав, честно отвечает: «Херней!» Если бы он сказал «фигней», это было бы детским садом и – главное – враньем. Ужас как раз в том, что занимались мы именно херней.

Подобные кампании уже были. Начальник советского телевидения Сергей Лапин не разрешал никакой растительности на лицах в кадре. Несчастные ведущие и комментаторы, вне зависимости от пола, сбривали бороды и усы и все, что где-нибудь росло. Во время антиалкогольной кампании из классических кинокартин вырезали все емкости, в которых могло быть налито что-нибудь спиртосодержащее, включая кефир. Сегодня на сцене нельзя курить, даже электронные сигареты. В спектакле «Орнифль» я курил сигару. Мне сказали: «Нельзя». Я сослался на автора пьесы Жана Ануя, чей герой не вынимает изо рта сигару. И вышел с сигарой на сцену. На следующий день к театру подъехали четыре пожарные машины начальников. Чуть ли не со шлангами начальники бросились в здание. Дирекции – огромный штраф. Еле отбились.

Интернет для меня загадка. Наверное, из-за той же старости. А с гуглом – вообще катастрофа. Само звучание слова «гугл» ассоциируется у меня только с ГУЛАГом или ГУМом. Я прошу правнучку узнать у гугла, что, где, почем. Правнучка вздыхает и помогает.

 
Завернув подагру в плед,
Влез тихонько в Интернет.
Там средь срани и побед
Мой язвительный портрет.
 

Я постоянно наблюдаю двухлетних детей, которых не видно за гаджетами, но они уже играют на них в бесконечные войны. Мне становится страшно. Не оттого, что они плохие дети, а оттого, как они растут. Если бы кто-то написал пьесу «Гадкий гаджет», я тут же бросился бы ее ставить.

Сегодня время технического скачка, дикого ускорения – от телефона с диском до смартфона. Человек совершил немыслимое. Куда это его приведет?

Мечты о Луне – от тупика на Земле. Инопланетяне раньше прилетали и смотрели на нас, а сейчас камни бросают. Причем бросают точечно. Ждут, может, опомнится Земля. Она накалилась, без сомнения. Нострадамус предсказал, что тогда-то случится конец света, но обошлось. Сейчас же, мне кажется, апокалипсис уже случился. Недаром мелкие гейзеры и крупные вулканы, спавшие столетиями, проснулись. Но лучше погибнуть при апокалипсисе, чем индивидуально.

Несколько лет назад, 4 ноября, мне давали какую-то очередную награду. Что-то великое великому от великих. Это удачно совпало с Днем народного единства, празднованием в честь Казанской иконы Божией Матери и 100-летием Великого Октября. И пели «Широка страна моя родная…». Все это – на полном серьезе в одной куче.

Спонтанно-сентиментальный Брежнев, завешанный до колен орденами, воспринимается сегодня как карикатура. А мои залежи статуэток на дачных антресолях – не анекдот для следующих поколений?

Помимо того что я народный артист РСФСР, профессор, сопредседатель совета попечителей Московского Английского клуба, академик Российской академии кинематографических искусств, Российской академии искусств, член Союза театральных деятелей России, старшина Столичного цеха деятелей культуры, лауреат Международной премии Станиславского, премий «Золотая маска», «Хрустальная Турандот», «Звезда Театрала», «Театральный роман», «Скрипач на крыше», полный кавалер ордена «За заслуги перед Отечеством», я удостоен еще 35 немыслимых наград типа орденов «Миротворец» I степени, «Пламенеющее сердце» II степени, медалей «За боевое содружество», «За особый вклад в развитие Кузбасса» III степени и нагрудного знака «За отличие в борьбе с преступностью», а также наград «За сбережение народа», диплома «Бриллиант доброжелательности» и других. Казалось бы, бред, тем не менее я с нетерпением жду медали «За особый вклад в развитие Кузбасса» уже II степени.

Чем меньше платят, тем больше нужно вешать лент. Это не вчера придумали. Россия испокон веков была завешана лентами, орденами и медалями. Такой менталитет. Например, в Центральном театре Советской армии у каждого артиста было множество званий. Они ездили по разным крупным мероприятиям, выступали перед военными. Вел эти встречи красавец с бархатным голосом Владимир Сошальский. Поехали они куда-то с очередным концертом, к Сошальскому подходит литератор и артист того же театра Петр Полев. «Володя, – говорит он. – В зале министр, весь генералитет, а я без званий. Подай меня как-то». И Сошальский объявляет: «Александр Штейн. “Океан”, сцена из первого акта. Действующие лица и исполнители: Платонов – народный артист СССР, лауреат Сталинской премии Андрей Попов, Часовников – лауреат Сталинской премии Владимир Зельдин». И так далее. В конце он нежно произносит: «Шкипер – участник Всесоюзной переписи населения Петр Полев». Получилось звание.

Тем, кто принимает решение о присвоении званий и вручении наград, необходимо быть осторожнее и как-то отрегулировать длительность процесса. Например, как начальник я знаю, что такое добиться присвоения почетного звания артисту. Это обсуждается десятилетиями. Раньше каждый второй был трижды лауреат и четырежды народный. Потом кто-то решил, что тем самым звания девальвируются и надо ужесточить процедуру. И ужесточили до такой степени, что теперь для получения звания заслуженного артиста нужно проработать в профессии не меньше 20 лет и, если тебя за это время не выгнали из театра и ты что-то сыграл, надо собрать документы и послать их, чтобы дали добро, всем, начиная от дворника: в префектуру, департамент культуры, мэрию, Министерство культуры, управделами президента, наградную комиссию – и так до президента. И вот наконец выходит указ о присвоении звания или вручении награды. Между указом и собственно вручением иногда проходит больше полугода. Поэтому транзит «указ – грудь – подушечка» замедляется. В конце мая 2019 года вышел указ президента о награждении меня орденом «За заслуги перед Отечеством» I степени. В этом же указе было написано, что таким же орденом награждается космонавт Алексей Леонов. В сентябре он мне позвонил и сказал: «Что-то нам не вручают». Я говорю: «Что ты волнуешься? Дадут». В начале октября он умер. Цепочка «указ – грудь – подушечка» была нарушена: после указа у Леонова сразу получилась подушечка.

Помимо этого, есть вековой протокол вручения высоких наград. Если повезет, награждаемому предлагают сказать несколько ответных слов. И здесь важно удержаться от стандарта. Я, по-моему, удержался и сказал: «Есть вечные стереотипы ответных слов с этой высокой трибуны. Обязательно говорят, что награду собираются разделить с родным коллективом. Но я столько разделил с родным коллективом, что это хочется оставить себе. Кроме того, принято говорить, что награду рассматривают как аванс доверия. Какой аванс после 85 лет? Звучит подозрительно. Я всегда завидую, когда сюда выходят поджарые ребята и без всяких длинных речей произносят: “Служу России!” Я тоже говорю: “Смешу Россию!”»