Текст книги "Проходные дворы биографии"

Колонный зал Дома союзов лет пятьдесят назад. В то время у Иосифа Кобзона и Муслима Магомаева были не самые легкие отношения. Идет концерт, который ведет Светлана Моргунова. За кулисами – Кобзон и Магомаев. И каждый говорит ей: «Я после него не пойду». Я опаздываю. Вбегаю по лестнице, Света меня видит и кричит: «Все, прокладка пришла!»

* * *

Самые ответственные шефские концерты были 7 ноября и 1 мая во время городских гуляний на открытых площадках. И здесь иногда директор театра проявлял исключительное мужество.

Заместителю начальника

Главного управления культуры

исполкома Моссовета

т. Крючкову В.С.

11.10.88

Направляем по Вашей просьбе программы концертов 7 и 8 ноября и составы концертных бригад силами артистов Московского академического театра сатиры с указанием номеров, ответственных лиц за выступление концертных бригад.

Со своей стороны убедительно просим не посылать бригады артистов на выступление на открытых площадках, так как это чревато в дальнейшем срывами репертуарных спектаклей театра из-за болезни артистов. Тем более что, как известно, по сущест-вующему Положению не допускается привлечение артистов к выступлениям при температуре воздуха ниже +16°.

Директор театра А.П. Левинский

* * *

В советское время в ходу был бредовый лозунг о содружестве искусства и труда. Подразумевалось, видимо, что искусство – это не труд. У нашего театра тоже был союз «с трудом» – с ЗИЛом и Сахарорафинадным заводом имени Мантулина. Мы даже были почетными членами бригады какого-то цеха (в какую бригаду входил я – уже не помню) и ударниками коммунистического труда.

С сахаром у нас всегда было благополучно, с автомобилями и холодильниками «ЗИЛ» – хуже.

Чтобы не быть голословным, привожу цитату из обнаруженного в архиве документа:

Ордена Трудового Красного Знамени комсомольская организация автозавода имени И.А. Лихачева

Заместителю директора Театра сатиры

тов. Зельману Г.М.

16 марта 1982 года

Уважаемый Геннадий Михайлович!

Давние узы дружбы связывают коллектив автозавода имени И.А. Лихачева и коллектив Театра сатиры.

Многие актеры Вашего театра являются почетными членами комсомольско-молодежных бригад нашего завода. Членом бригады Главного литейного цеха серого чугуна (бригадир М. Глущенков) является актер Вашего театра, народный артист РСФСР А. Миронов. Комсомольская организация завода в преддверии XIX съезда ВЛКСМ проводит тематический вечер «Твой труд – твоя высота», на котором будут чествоваться лучшие комсомольско-молодежные бригады нашего завода…

На вечере будут присутствовать ветераны труда завода, передовики производства, инициаторы социалистического соревнования, наставники молодежи.

Комитет комсомола завода убедительно просит Вас организовать выступление…

И так далее.

В основном заявки шли от женских коллективов.

Директору Театра сатиры

тов. Левинскому А.П.

25.02.84

Уважаемый Александр Петрович!

5 марта с.г. в 17 часов тринадцатитысячный коллектив женщин Первого государственного подшипникового завода проводит торжественное собрание, посвященное Международному женскому дню 8 Марта.

Женщины нашего завода просят принять участие в торжественной части вечера, посвященного Международному женскому дню 8 Марта, ведущих артистов театра.

В благодарность за посещение женщины ответят ударным трудом на производстве.

Председатель профкома В.М. Михеев

Председатель женсовета Т.М. Царева

* * *

Но шефство – это бесплатно. А жить надо. Кроме сахара хотелось что-то еще иметь в холодильнике, поэтому мы с Мироновым или Державиным проводили так называемые творческие вечера. Переводя на русский, «левые» концерты, то есть халтуры.

Роли распределялись так: Миронов – большой артист и художник, а я – рвач и администратор. Звонок. «Вам звонят из фармацевтического управления Москвы». Замечательная контора, где, как муравьи, ползают сонмища женщин. Фармацевтические чиновники. И мы в этой конторе были, условно говоря, в прошлом году на 8 Марта. И вот опять звонят: «Мы мечтаем на 8 Марта снова видеть вас…» Я, прикрывая микрофон рукой, говорю тихо Миронову: «Звонят из фармацевтического управления». Андрюша машет на меня руками: «Нет, ни в коем случае, отказывайся». «Но ведь мы у вас были», – говорю я в трубку. «Не важно, заявки только на вас – только на вас хотят посмотреть». «Ну что значит – посмотреть? – говорю. – Мы же артисты. Мы должны что-то показать. Не можем же мы выступать с той же программой». «Ну что-нибудь…» Андрей машет руками: «Даже не думай! Положи, положи трубку! Не разговаривай с ними!» – «Тогда говори сам». Я передаю ему трубку. Андрей начинает: «Ну, дорогие, но мы артисты академического театра, мы так хорошо у вас выступили в прошлом году. Нет, не можем. Ну, не можем мы просто выходить и улыбаться…»

На том конце провода огорчаются: «Ну как же? А мы так надеялись. У нас есть 500 рублей». Андрей: «Так, адрес!»

* * *

После концертов возникали и неприятности. К примеру, однажды зимой мы с Андрюшей Мироновым должны были лететь в Новосибирск на суд над администратором концертных площадок, куда нас вызывали в качестве свидетелей. Мы получили за выступление на 50 рублей больше положенного, а этот админист-ратор, условно говоря, – на 50 тысяч рублей. Чем закончилась история, не помню, но запомнилось, как мы туда улетали.

Лететь должны были ночью, на один день, и в следующую ночь вернуться. Андрей заехал за мной на такси, поднялся, а я все никак не мог решить, какую взять с собой трубку. Мы уже опаздывали на самолет, Андрюша стал торопить. Я ему говорю:

– Никак не найду свою любимую трубку, а от всех этих я не получаю удовольствия.

– Шура, – мрачно замечает Андрей, – а ты летишь на суд получать удовольствие?

Трубка была наконец найдена, мы спустились к такси. И, когда я в него влез, у меня сзади по шву лопнули брюки. Надо возвращаться домой. Я поднялся, но из-за суеверия (и без того поездка не из приятных), порог квартиры не переступил. Жена вынесла на лестничную площадку газетку, расстелила на полу, я встал, стянул штаны, натянул другие, но они мне чем-то не понравились, и я решил надеть третьи. Снимаю те, и в этот момент хлопает входная дверь, в подъезд входит Андрюша, видит меня на лестничной площадке без штанов и ласково спрашивает:

– Шура, у тебя какие планы?

* * *

Есть старинная актерская байка. Молодая актриса играет «Грозу» в провинциальном театре. Последняя сцена. Она выходит к обрыву, произносит монолог и прыгает в оркестровую яму (подразумевается, что она прыгнула в Волгу). А там пьяные рабочие сцены забыли положить маты. Страшный трескучий удар. И надрывный голос Катерины: «Ой, Волга-то замерзла!»

Эстрадно-концертный багаж и находчивость очень помогают в экстремальной театральной ситуации. Как-то мы играли спектакль «Орнифль» по пьесе Ануя. На 20-й минуте вырубился весь свет, причем не только в театре, но и во всем микрорайоне. Его не было ровно сорок минут. Мы стоим в темноте на сцене. Прибегают какие-то люди и предупреждают, что ни в коем случае нельзя отпускать зрителей – будет паника и давка. На сцену выносят несколько свечей, и мы с Державиным спрашиваем, что делать. Из зала кричат: «Расскажите что-нибудь». И мы в костюмах начала прошлого века, в темноте, стали трепаться, рассказывать байки и играть миниатюры. Когда через 40 минут врубили свет, мы спрашиваем зал: «С начала играем или оттуда, где потухло?» «Где потухло!» – кричат из зала. И мы тут же с одного абзаца, перестав существовать как эстрадные дивы, погнали дальше спектакль.

* * *

Интернета в советские годы не было, а интернатов было навалом. Вот документ из архива театра.

21. XII.1979

Участникам концерта в интернате старых коммунистов

Дорогие товарищи!

Позвольте принести вам глубокую благодарность за творческую товарищескую встречу и концерт, который вы дали старым большевикам интерната.

Вас с большой радостью и глубокой благодарностью слушали не только присутствовавшие в зале, но еще и те, кто по состоянию здоровья не смог там быть. А их в интернате очень много. Они слушали вас по внутриинтернатской трансляции.

Еще и еще раз большое спасибо вам, дорогие друзья!

От имени старых большевиков интерната и от себя лично.

С глубоким уважением Н. Мочалов

25. XII.1979

Очевидно, письмо писали, как запорожцы, всем коллективом, потому что, как видите, начали писать 21-го, а закончили 25-го.

* * *

Вся наша жизнь пронизана шефской работой.

Из отчета о гастролях театра в г. Кишиневе с 10 по 31 августа 1983 года:

…Были организованы творческие встречи с тружениками сельского хозяйства Криулянского района, рабочими завода «Виброприбор» и НПО «Виерул», учителями Ждановского района г. Кишинева, пограничниками, воинами Советской армии…

* * *

Из отчета о гастролях в Италии и ЧССР (1974 г.):

Яркое впечатление оставила встреча с рабочими металлургического комбината «Италсидер» в Генуе, где был дан импровизированный концерт, после которого директор комбината Мейстрони провел экскурсию по заводу. Незабываемой была встреча с докерами Генуи, которая проходила непосредственно в порту, в рабочей столовой. Встреча вылилась в подлинную демон-страцию дружбы, шли оживленные беседы, звучали советские и итальянские песни.

На самом деле звучали только «Подмосковные вечера» и «Бандьера Россо». Оживленные беседы не шли из-за языкового барьера, а морепродуктами, которыми угощали труппу, голодный коллектив ночью заблевал всю гостиницу. Вот вам изнанка советско-итальянской дружбы.

У меня целые стеллажи грамот за шефские работы. Вот некоторые из них (орфография оригинала сохранена).

Удостоверение выдано товарищу Ширвинд А.А. в том, что он награжден Центральным комитетом ВЛКСМ значком «За освоение новых земель» (1959)

Никогда на Родине правильно мою фамилию не писали и не произносили. Если в этих грамотах фамилию писали правильно, это уже был подарок. Если стояло «Ширвиндт», значит, человек знал, кому вручал.

Карасуский РК ЛКСМК Кустанайской области награждает Ширвиндт Александра Анатольевича, артиста театра Москвы, похвальным листом за успешное выступление перед населением совхозов района. (1959)

В Карасуском грамот еще не было – давали листы.

ЦК ВЛКСМ награждает Почетной грамотой Ширвиндта А.А., актера Театра имени Ленинского комсомола, за создание образов и спектаклей о нашем современнике, активную пропаганду театрального искусства среди молодежи. (1964)

Чего создавал? Образов или спектаклей?

Грамота

Управление, партийный, профсоюзный и комсомольский комитеты Магнитогорского металлургического комбината имени В.И. Ленина награждают артиста Московского Театра сатиры Ширвиндт А.А. за большие творческие успехи и активное участие в шефских концертах для металлургов Магнитки в дни ударной вахты в честь выплавки 200 000 000 тонн стали.

Из 200 миллионов тонн стали несколько килограммов – мои.

Товарищ Ширвиндт Александр Анатольевич,

Президиум Верховного Совета Узбекской Советской Социалистической республики за активное участие в проведение гастролей, сыгравших важное значение в пропаганде достижения советского театрального искусства среди трудящихся республики, награждает Вас Почетной грамотой. (1973)

Почетная грамота республики была крайне престижной бумагой – предтечей медали или даже ордена. Не помню, что я играл на сцене, но важное значение сыграл на грамоту.

Билет участника первенства СССР по футболу. Дает право бесплатного посещения всесоюзных, международных соревнований по футболу. (1976)

Это приравнивается к награде. Моя гордость. Хотя самым страстным любителем футбола в нашем театре был не я, а Георгий Менглет, который знал про футбол абсолютно все. Можно было ночью разбудить его, спросить, как закончился в 1929 году матч «Пищевик» – «Торпедо», и он безошибочно называл счет и засыпал. И не надо было проверять. В спектакле «У времени в плену» Георгий Павлович играл эпизодическую роль и долго находился на сцене, практически не произнося ни слова. Когда шел футбол, специально для него ставили в кулисы маленький телевизор, и он умудрялся смотреть матч прямо во время спектакля.

Почетной грамотой награждается Заслуженный артист РСФСР Ширвиндт А.А. за большую шефскую работу по эстетическому и нравственному воспитанию личного состава Рязанской высшей школы МВД СССР в дни несения службы на играх XXII Олимпиады. (1980)

Я и забыл, что участвовал в Олимпиаде в составе Рязанской высшей школы МВД.

Удостоверение к нагрудному значку «Отличник культурного шефства над Вооруженными силами СССР».

За многолетнюю активную помощь командирам и политорганам в коммунистическом воспитании советских воинов. (1982)

Молодость! Молодость! Сил хватало помогать не только командирам, но и органам.

Памятный знак ЦК ВЛКСМ «За активное участие в подготовке и проведении ХХ съезда ВЛКСМ»

Те, кто помогал пассивно, не состоялись.

Почетной грамотой Кишиневского комбината искусственных кож и резинотехнических изделий награждаются товарищи Миронов, Ширвинт, Высоковский за высокохудожественное исполнительское мастерство и коммунистическое воспитание трудящихся. (1983)

Исхитрялись совмещать мастерство с коммунистическим воспитанием. Вы, нынешние, – ну-тка!

Почетная грамота за участие в шефском концерте, посвященном 50-летию Красноярского края, перед коллективом строителей завода тяжелых экскаваторов – важнейшей стройки 11-й пятилетки.

Надеялись прокатиться на тяжелом экскаваторе, но не дали.

Воркутинский городской рабочий стачечный комитет Коми АССР

Горняки Заполярной Воркуты горячо благодарят Роксану Бабаян, Михаила Державина, Александра Ширвиндта за средства, перечисленные в фонд бастующих шахтеров. Семьи горняков выражают большую признательность за моральную и материальную поддержку шахтеров в их нелегкой, но справедливой борьбе.

С кем боролись шахтеры? Уже тогда слово «фонд» ассоциировалось с денежной могилой. Но деньги отдал.

Вообще, как говорила моя соседка по дому Раневская, все ордена, грамоты и звания – это похоронные принадлежности.

Некоторые ордена выдают четырех степеней. Начинают с четвертой. Кто-то, если не оступится, доживает до первой. Значит, орденская степень – это степень свежести юбиляра.

Дворами выхожу к «Мосфильму», «Ленфильму» и Одесской киностудии…

Я много снимался в кино, но по сути я артист театральный. Работа актера в кино и в театре – это разные искусства, профессии и способы взаимоотношения с материалом. Недаром огромное количество театральных актеров потрясающе играют в кино и очень мало, практически единицы так называемых чисто кинематографических актеров играют на театральной сцене. Переход из одной системы в другую – очень трудная штука для актера.

К примеру, он умеет играть, когда сцены снимаются дробно, любит работать на крупном плане и раскован перед объективом.

А в театре ему нужно перекидывать свою энергию через рампу и отдавать ее залу, играть роль не кадрами, а сплошной сквозной линией. Для чистого киноактера это тяжело. А театральному актеру, наоборот, только дай повод спокойно посидеть перед кинокамерой. Это такой кайф, когда можно не орать и не бояться, что перед тобой нет зрителей.

* * *

Я очень люблю рынок около дачи. Покупаю там все у знакомых продавцов. Они уже знают, какой творог мне нравится, какая редиска мне нужна. Как-то подошел к ларьку с DVD-дисками, спрашиваю: «Ну что, порнуха есть?» «Есть, конечно», – говорит продавец. Я удивился и решил уточнить: «Какая?» Он полез доставать диск: «Да «Бабник».

* * *

Первый фильм, в котором я снялся, – «Она вас любит» (1956 год). В кинематограф меня вывел мой друг Михаил Козаков.

Я учился на четвертом курсе, а Козаков был уже знаменитым, потому что снялся в «Убийстве на улице Данте» у Ромма. Его тут же пригласили в картину «Она вас любит» сыграть молодого кретина. И он уже начал сниматься, но его позвал Охлопков на роль Гамлета, и он, конечно, все бросил. А киногруппе сказал: «Я вам привезу такого же». Приволок меня и всем рассказывал, какой я гениальный. Первый и последний раз он так обо мне отзывался. В киногруппе все были в трауре: Козаков привел вместо себя какую-то испуганную шпану. Но выхода не было, и я стал сниматься.

Через 43 года после съемок «Она вас любит» я получил от своего друга Козакова интеллигентнейшее письмо.

Ну что, Шуренок? Ё…ло шестьдесят пять? А куда мы на х… денемся? Иду, как всегда, вдогонку: в октябре можешь мне ответить виртуозным трехэтажным, которым ты всегда владел лучше меня, твоего ученика. И хотя ты, б…, всю нашу сорокапятилетнюю совместную и параллельную жизнь держал меня на задворках, предпочитая мне других, несомненно более блестящих и достойных твоей дружбы, я, сукин ты сын, тебя очень люблю! Ты, сука, почти родственник…

Помню Скатертный. Маленького, нежнейшего папу Толю, его скрипку. Маму Раю, что первая помогла мне стать миллионером, установив не положенную мне ставку 13 рублей 50 копеек в обход всех законов. Она, в отличие от тебя, мудака, не засыпала от скуки, слушая мои стихи.

Помню сакраментальную бутылку водки, разбитую нами в Парке культуры и отдыха имени Горького. А старый Новый год в ресторане гостиницы «Советская», куда мы с тобой, водила х…в, добирались на станицынской «Победе», заправляя радиатор мочой…

А ночные посиделки в ресторане «Внуково», куда добирались уже на двух «Победах» – твоей и горемыкинской…

Историческое наше фото после опохмелки в фотографии Наппельбаума или другого еврея с Женькой Евстигнеевым. Два черных креповых костюма со свастикой для фрагмента из «Молодой гвардии» и праздничной халтуры по клубам Москвы.

Ну и, конечно, свадьба, Таточка, ее родня, ты… и я при сем.

Дальше начиналась совсем взрослая и, как выяснилось, длинная жизнь. Полагаю, ее можно назвать счастливой, что у тебя, что у меня.

Мы отцы, деды, даст Бог, станем прадедами. Мы много видели, много пережили, увы, уже многих похоронили…

Что мне пожелать тебе, хрен ты моржовый, в середине пути от одной круглой даты до другой? Что тебе, б… ты эдакая, не хватает? Все у нас с тобой, мудаков, есть: прошлое, настоящее, надежда на будущее…

Разве что здоровья. Тебе, Таточке, родным, близким.

Все остальное при нас и в наших руках…

Обнимаю тебя от всего сердца, мысленно (только мысленно!!!) выжираю за тебя литра полтора водяры, после этого посылаю всех на х… и по обыкновению падаю в канаву.

19. VII.99

Твой Миша Козаков

* * *

Уже нет Козакова, с которым я дружил с 1952 года. Поколение уходит. Снаряды рвутся рядом. Еще одно страшное «попадание» – Людмила Гурченко.

При всем моем вялом характере и при ее упертости и максимализме мы умудрились с ней за 52 года общения ни разу не поссориться. Хотя ее внимание к коллегам, друзьям, родственникам было обостренно щепетильным.

Мы чего только не делали: в кино снимались, в театре играли, на эстраде и на телевидении все время крутились. Она лидерствовала всегда и во всем. И в случае со мной, в частности. Во-первых, я ей не мог никогда ни в чем отказать. А во-вторых, я ее слушался. Когда мы снимались в Питере в фильме «Аплодисменты, аплодисменты», ей не понравилось, что у меня не голливудские зубы, и она заставила меня поехать на «Мосфильм», где мне дней пять делали бутафорскую челюсть. В итоге мне воткнули эту страшную белозубую пасть, я, несчастный, приехал в Питер. «Люс-ся, я с-сказать ничего не могу». Она: «Но как красиво!» – «Что крас-сиво? Что крас-сиво?» Вот это ее силища.

Люся – из тех немногих киноактрис, которые прекрасно работали и в театре. Она была блистательная театральная актриса и в кино могла делать все что угодно. Все, что мы с ней делали в кино, на телевидении, было элементом импровизации, придумок на ходу. Это создавало воздух.

Я не смог ей отказать, и когда она пригласила меня в свою картину «Пестрые сумерки». Это последняя ее работа. Увлекшись судьбой слепого мальчика, пианиста, она решила снять фильм. Люся просуществовала во всех возможных ипостасях: она написала музыку, она практически автор сценария и сорежиссер и она главная героиня. Она не была, кажется, только оператором. И то участвовала. Ей захотелось все это попробовать. Может, интуиция подсказывала, что надо успеть.

Люся была актриса универсальная – драматическая и архихарактерная. Пластика, движение. Патологическая музыкальность. Все составляющие комплекса полноценности актерской в ней присутствовали. Если проследить ее биографию, это какие же перепады – от искрометных водевилей до германовских картин.

Какая-то жуткая мистическая символика: умерла Элизабет Тейлор и буквально через неделю Люся Гурченко. Люся ее очень любила. Мне кажется, был даже некий элемент идентичности их судеб.

* * *

С Люсей Гурченко мы снимались у Рязанова. В «Вокзале для двоих» Рязанову нужен был эпизодик с ресторанным пианистом. Сниматься у Рязанова хорошо, потому что он говорит: «Вот такая история, надо что-то придумать». Дальше – сидишь с ним, думаешь, и он идет на все импровизации. В «Вокзале для двоих», конечно, подключалась Люся. Вся наша ресторанная история в фильме была придумана на площадке совместно.

В те годы существовало очень мощное Всероссийское объединение ресторанных оркестров. После выхода фильма на одном из его совещаний обсуждали мою роль. Была страшная полемика и крик. Одни говорили, что это издевательство над их профессией, другие – что, наоборот, тут сыграна судьба: талантливый пианист вынужден работать в ресторане. И у меня долго хранилось письмо – решение этого собрания. По-моему, они так и не договорились, издевался я или наоборот.

* * *

Эпизодов у Эльдара я наигрался с лихвой. И когда мне позвонили от Константина Эрнста по поводу продолжения фильма «Ирония судьбы», я обратился к Рязанову. Эльдар сказал: «Я никакого отношения к этому не имею». И я отказался. Тогда позвонил сам Константин Львович: «Но Эльдар все знает…» Я опять к Эльдару. Он пояснил: «Я никакого отношения не имею, но я им разрешил». Читай: продал разрешение на то, что фильм будет снят без него. Это случилось еще в 90-е, и, оказывается, юридически он ничего не мог сделать. И вот мы собрались старой компанией, но уже без Георгия Буркова… Снимали на каком-то номерном заводе, закрытом за ненадобностью. Только Лия Ахеджакова отказалась. Поскольку она не захотела сниматься, ее героиня по сюжету эмигрировала в Израиль. В Израиль могли бы эмигрировать все, но нас уломали…

* * *

Чем талантливее режиссер, тем больше он узурпатор. На пробах фильма «Хрусталев, машину!» Алексей Герман побрил меня наголо. Этого не мог сделать никто и никогда. А Лешка уговорил, заныл. Причем он садист, не скажет попросту: мол, побрейся для кино, а для жизни сделаем парик. Нет, он начинает трындеть, что настал звездный час, возникла возможность первый раз в жизни сыграть что-то путное, нельзя упустить эту возможность…

Мой герой – генерал медицинской службы, и брили меня для съемки после лагеря. Но все равно Герману казалось, что я ряженый: лысый, не лысый, замазанный углем и говном – все равно возникало подозрение, что пятнадцати лет я не просидел. И гримом не взяли. Так что на эту роль вынули малоизвестного артиста, но с достоверным лицом.

* * *

Мне присылают сценарии – ни одной приличной роли. Можете представить, чтобы Ширвиндт начал бегать с пистолетом? Я уж и не добегу…

Так как я чиновник и начальник театра, моя творческая деятельность сводится к тому, чтобы вернуть артистов в театр из так называемого кино. Сериалы невыносимы, и артисты в них сами становятся как мыло и просто выскальзывают из рук.

Театр сатиры не по репертуару, а по местоположению находится на острие политической борьбы, потому что стоит на Триумфальной площади, где, как известно, 31 числа каждого месяца происходят бурные митинги. Когда фоном митингующих пестрят афиши наших спектаклей «Дороги, которые нас выбирают» или «Вечерний выезд общества слепых» Виктора Шендеровича, мы поневоле становимся участниками самых острых баталий.

Я всегда стеснялся и сейчас стесняюсь разных политических программ. Столько их насмотрелся, что, когда с пеной у рта отстаивают даже самые светлые идеи, мне становится скучно, я подо-зреваю за этим очередную глупость.

Когда Тито спрашивали, как это Югославия вроде бы в социалистическом лагере, а вроде бы и нет, он отвечал: «Югославия – это как яйца при половом акте. Они участвуют, но не входят». Это про меня. Чистым диссидентом никогда не был – материл, как все, коммунистов на кухне. Некоторый элемент вынужденной беспринципности преследовал меня всю жизнь. Авторы альманаха «Метрополь» – мои друзья. Но все равно я не был «ихний» стопроцентно.

Опасно выступать, бороться против чего-то было всегда. Только раньше было опасно смертельно, а сейчас опасно карьерно.

В то время, когда было нельзя, я был гораздо категоричнее и смелее. А когда стало можно, начал всего бояться. Старость.

Общественное сознание нынче невероятно аморфно. Да и властители умов и сердец сегодня пожиже, чем в начале ХХ века. Одно дело, когда полемизировали Павел Флоренский и Сергей Булгаков, и совершенно другое, когда спорят Проханов с Жириновским.

* * *

Шекспир был абсолютно прав: мир – театр! Вот, например, смотрю заседание Думы и вижу депутатов, которые годами сидят в этом зале и рта не открывают. Зачем они нужны? Почему они там сидят? И тут я понимаю, что это массовка. Без массовки театр невозможен. Эта театральность существования касается не только Думы, но абсолютно всех сфер нашей жизни.

Государственного строя так и не придумали. Из свалки лозунгов пытаются сконструировать новую модель. Что-то вроде: «Народ и партия – едины Россией». Начальники, не считая театрального цеха, все очень молодые и энергичные – титанические трудоголики, поджаро-спортивные вожди.

Сегодня полностью девальвированы вечные понятия: если «авторитет» – то только криминальный, если «лидер» – то лишь политический.

Раньше мы неслись к коммунизму, теперь к обогащению. И то и другое – призраки.

Кругом бутики пооткрывали, мюзиклы ставим. Во всем на российскую действительность нанизана западная вторичность. И чем дороже, тем вторичнее.

* * *

Дефицит – двигатель прогресса. Во всех аспектах. И в политическом, и в общественном, и в личностном. Когда ничего не было и ничего было нельзя, то все хотели чего-то достать и для этого страшно суетились. Была какая-то необыкновенная направленность поиска: велосипед, мотоцикл, потом машина, что вообще было за гранью возможностей, маленькая дача на участке в четыре сотки, а потом – в шесть… А потом – о счастье – подворачивалась вагонка! Я помню, как мне позвонил друг и сказал по огромному секрету, что на 26-м километре Рязанского шоссе в пять утра будет грузовик вагонки. И мы должны были, минуя посты ГАИ, эту вагонку доставить на дачу… Дефицитная жизнь давала импульс энергии. В духовной, интеллектуальной сфере – то же самое: дефицит свободы, дефицит острого слова, дефицит открытого смеха. Было счастье обретения. А сейчас бери – не хочу. И куда девать эту энергию желания?

* * *

Я уверен, что у этих нуворишей все – понты. Понты – особняки: построят и не знают, что делать на четвертом этаже. Один мой знакомый, чуть моложе меня, но уже с четырьмя инфарктами и одышкой, построил дом, шесть лет в нем живет и никогда не был на втором этаже – не может подняться. А у него четыре этажа. Потому что сосед построил трехэтажный дом – значит, ему нужно выше. Это психология абсолютной неподготовленности к богатству.

* * *

Я когда-то купил сельский магазин в Завидове. Там в отделе «Гастрономия» лежала патока, а в отделе «Галантерея» висел одинокий хомут. На эти товары никто не зарился, и магазин продавали за ненадобностью.

Когда я стал сопредседателем московского Английского клуба, мне пришлось частенько присутствовать на приемах в среде «новых русских». Наслушавшись за столом, как московские «лорды» хвастались виллами в Майами и недвижимостью в Сан-Тропе, я решил поддержать разговор: «А у меня в Тверской области есть небольшой магазинчик». И все с уважением посмотрели на меня. Был еще один случай, когда мне удалось продемонстрировать свое благосостояние. Как-то с гастролей из Германии я привез жене розу в горшке. Оказавшись в очередной раз в обществе миллионеров, я ввязался в спор, где лучше покупать землю – в Швейцарии или Австралии, и, попыхивая трубкой, вставил: «А я вот недавно купил землю в Германии». Между прочим, и в том и в другом случае не соврал: и земля вокруг розы – немецкая, и сарай – действительно в прошлом магазин.

* * *

Теперь времена наступили не самые сладкие. Кризис. При этом сверху идет четкая установка: не сеять панику, не волновать людей понапрасну. Тебе заплатили зарплату в полтора раза меньше, а ты ходи радостный, словно проявил сознательность и накупил гособлигаций. Подобное уже было в нашей истории. У меня на даче до сих пор хранятся тонны этой валютной макулатуры. Как вещественное доказательство того, что вместе с трудовым народом я внес вклад в строительство социализма. Коммунизм, правда, построить не успел. Страна рухнула. И похоронила под обломками обязательства, которые брала перед гражданами.

Я очень надеюсь на кризис. Мне кажется, он ближе нашему менталитету, чем достаток. Когда настроили плечо в плечо эти особнячки, наставили у подъездов «хаммеров» – Россия потеряла лицо. А сейчас надо потихонечку возвращаться к частику в томате и сырку «Дружба»… Ведь это было не так давно. И вкусно.

Но ощущение, что кругом жлобье и сникерсы – неверное.

Я впервые это понял, когда хоронили Булата Окуджаву. Он лежал в Вахтанговском театре. Стояла очередь из пришедших попрощаться. Плотная, толстая, до самой Смоленской. И загибалась она где-то на Садовом кольце. Какие замечательные были лица! И я подумал: ведь есть же! Где они прячутся?

Когда погружаешься в наши СМИ, создается впечатление, что население страны состоит из лиц Первого канала, лиц второго и лиц кавказской национальности…

В моем кабинете появился телевизор. Дирекция повесила. Дело в том, что мы живем при капитализме, а законами пользуемся советскими, точнее, совковыми. Если бы мы не купили телевизор, деньги с театра все равно списали бы. Их нельзя потратить, скажем, на пошив костюмов для нового спектакля или доплату артистам. Даже на ремонт унитазов. Не положено: другая статья расходов. И на счете оставлять деньги глупо, иначе в следующем году бюджет сократят, меньше дадут. Вот и тратим.

Недавно милый ведущий в телевизоре говорит: «Совершен очередной теракт. К счастью, погибли всего три человека».

К счастью!

* * *

Ток-шоу – как квохтанье глухарей: все токуют и токуют… Кроме «Поля чудес» Лени Якубовича, на нашем телевидении нет ничего вечного. Когда шла предвыборная кампания на Украине и выбирали между Ющенко и Януковичем, какой-то наш корреспондент бегал по Киеву и неожиданно ко всем подходил. Из десяти опрошенных шестеро сказали, что они будут голосовать за Якубовича. Это очень показательно. Ленька, наверное, не знает, что он прошел.