Текст книги "На дорожках неведомых"

Глава одиннадцатая

Турнир

Время неумолимо отсчитывало минуты, сокращая расстояние до начала царского турнира. Съехавшиеся женихи не спали, каждый из них в тот миг предчувствовал свою победу, веря, что полцарствия станет достойным приданым к своим землям.

Завтра проказница – фортуна все расставит на свои места. Кто – то падет жертвой любви, а кто – то дождется того мига, когда волшебно – невесомая ручка невесты Марьяны сбросит с царского балкона на его голову вышитый платочек победителя.

Емеля, как кандидат в женихи, в тот вечер находился в таком же возбужденном состоянии. Он рассматривал на груди в полированное дно медного таза вышитого матерью петуха и довольно цокал языком.

– Каков я красавец! – сказал он, вращаясь вокруг своей оси, разглядывая новую рубаху.

– Ты, Емелька, завтра еще лапти новые надень. Ну те, что лаком крыты, чай, невесту едешь выбирать, а не скакуна объезжать.

– Нет, маманя, сапожки сафьяновые надену, красные. Да на печи поеду, чтобы свой зад не морозить, дорога – то дальняя. Надо же показать князю, что и мы, простолюдины, тоже не лыком шиты.

– А сапожки сафьяновые, где возьмешь?

– Так я же, мать, настоящий кудесник!

Емеля загадал желание и повернул колечко вокруг пальца. В мгновении ока на его ногах появились писаные золотом красные сафьяновые сапоги на каблуке с загнутыми носками. Мать, обхватив руками лицо, от удивления даже вскрикнула:

– Ох! Это надо же красота – то, какая! И как тебе удается все это творить? Ты, верно, душу дьяволу продал?

– Это все, мать, ловкость рук и никакого мошенничества.

– Где ты, олух, эти знания получил? Где, в каких университетах, ты бесово семя, грамоте учился? Княжна Марьяна не из чурбана стругана, чай, грамоту знает, и читать умеет, а ты….

– А я! А я, мать, могу тоже грамоту осилить и в математиках, и в науках разных постичь такие познания, кои во всем мире собраны. Вот смотри!

Емеля вновь загадал желание и крутанул колечко. В ту секунду неизвестно откуда в его голову стали влетать картинки, буквы и прочие сведения, коими не только царская библиотека была полна, но и что в разных странах хранились. Они мелькали перед глазами с такой скоростью, словно осенние листья березы, сброшенные порывом урагана. От такого наплыва информации Емеле показалось, что в его голове зашевелились мозги, будто в них завелись черви. Голова, как ему мерещилось, стала распухать и, не выдержав такого над собой испытания, он, с воем подраненного вепря, сунул голову в кадушку. Несколько раз, окунув её в холодную воду, он заорал что было сил, так, что мать свалилась с лавки и от страха забилась под стол.

– Хватит! Хватит! Ой! Ой! Головушка моя буйная! Хватит!

Он вновь повернул колечко, и когда информационный поток иссяк, обессиленный рухнул на пол, словно в тот миг был сражен чугунной булавой Ильи Муромца. Пару раз, дрыгнув ногой, Емеля замер в позе эмбриона и засопел. Испуганная мать вылезла на четвереньках из – под стола и кинулась к сыну, считая, что он уже представился перед Господом. Схватив его за голову, она приподняла её от пола и крепко прижала к своей материнской груди.

– Ой! Ёй! И на кого ты, Емелюшка, меня покинул?! Что ты сделал с собо – о—о – ой?! – заголосила она, целуя сына в лоб. Слезы градом закапали на его лицо, растекаясь по щекам, лбу и губам.

Емеля, отойдя от шока, открыл глаза и прошептал:

– Не орите, пожалуйста, мне на ухо, маманя, чай, я еще жив. Все лицо мне своими соплями измазали.

– Жив, жив, жив, соко – о—олик мой ясноглазенький! Мать до смерти напужал! Я уж чего худого подумала! Помер кормилец!

– Поживу еще, чай, я завтра жениться должон на княжне Марьяне и внуков тебе нарожать, как ты велела!

Мать со всего маху стукнула Емелю ладошкой по голове и сказала:

– Ты, верно, придурялся, ирод поганый?! Мать, верно, пугал?

– Вот те крест, что нет! – перекрестился Емеля. – В моем теле была такая слабость, что ноги сами подкосились. Вот я и завалился в обморок.

В этот миг в его голове что – то щелкнуло, и он выдал:

– Согласно закону всемирного тяготения, маманя, мое тело ввиду нарушения его устойчивости было притянуто к телу большей массы, – сказал Емеля, применив только что полученные знания по физике.

– Это ты сейчас с кем разговаривал? – спросила мать, глядя на сына глазами полными страха за его психическое состояние. – Ты, часом, не свихнулся? Может с твоей крыши солома съехала?

– Пусть, мама, вас не беспокоит мое психическое состояние, ибо в эту минуту идет процесс становления и формирования моей личности под влиянием внешних и внутренних управляемых и неуправляемых факторов.

– Это что ты тут мне такое ведаешь? Какие, на хрен, хвакторы, которые управляют тобой?! Это что за бесы такие?

– Ты же, мать, хотела, чтобы я грамоту постиг и был вровень с Марьяной?! Вот я и выучился разным наукам и теперь не только могу писать и читать, но и запустить в сабе процесс физического, умственного и нравственного созревания, которое по существу означает мое превращение в биологического индивида, обладающего задатками интеллектуального человека, как представителя человеческого рода.

Мать, после сказанного Емелей, скривила лицо, словно её пронзила острая зубная боль и, повернувшись к иконе Спасителя, встала на колени и, трижды перекрестившись, взмолилась:

– Господи, спаси и сохрани! За какие такие грехи, ты, лишил моего сыночка разума?! Давеча, он не мог ни читать, ни писать, а сейчас в него будто вселился дьявол, который приведет его прямо на плаху!

– Вы, маманя, зря причитаете, давайте лучше будем собираться на сватанье, чай, времени осталось мало, – сказал Емеля и, взяв мать под руку, поднял её с пола.

Мать послушно приподнялась и, присев на лавку, тут же заплакала.

– У всех сыновья как сыновья, а у меня…. И откель только твое чародейство взялось! Погубит оно тебя, как пить дать погубит!

Тут Емеля не удержался и поведал матери, как намедни во время пьянки с богатырями изловил ведром щуку. Как она одарила его волшебным кольцом и поведала ему о том, что он станет властелином мира.

– Эх, Емеля, Емеля! Простофиля! Доверился рыбине бездушной, а коли это происки самого сатаны. Где это видано, чтобы рыбы по – русски говорили и кольца волшебные направо и налево раздавали?!

– Так она к щурятам своим вернуться возжелала!

– Видит Бог, хлебнешь ты еще горюшка, – сказала мать и фартуком вытерла слезы, катившие по лицу.

Уже утром, когда петух возвестил о наступлении нового дня, Емеля проснулся в приподнятом расположении духа. Мать, как и все прожитые годы, суетилась возле печи, колдуя над блинами, которые в последний день масленицы были особенно вкусны и обласканы самой божественной благодатью.

– Вставай, Емелюшка, чай, тебя невеста уже ожидает! Гонцы царевы уже в трубы трубили, народ на сватанье собирают.

Емеля встал и впервые за двадцать пять лет своей жизни умыл после сна лицо и, сунув палец в печную золу, почистил ей зубы. Мать с удивлением поглядела на сына и, достав из сундука вышитую рушник, подала его Емеле.

– На, держи, сыночек, подарок! Рушничок тебе от сердца материнского. Храни его и он поможет в самую горькую минуту, – сказала мать.

Вытерев лицо, Емеля аккуратно сложил рушник и сунул в холщовую котомку, которую носил всегда с собой на плече.

– Давай, маманя, свои блины, чай, корпоратив княжеский по случаю выданья княжны Марьяны ближе к вечеру ожидается. Целый день голодом себя морить уж больно не хочется, – сказал Емеля и присел к столу.

Мать подала блины, сметану и, налив Емеле чаю со зверобоем, подвинула поближе к нему чашку с липовым медом.

– Кушай, кушай, сынок, досыта! Авось, сегодня в дом невесту приведешь?! Я тебя тут дожидать буду и в молитвах день проведу, чтобы Господь помог тебе в делах и чаяниях!

Емеля плотно перекусил. Надел овчинный кожух, шапку, подпоясался пеньковой веревкой и, перекинув котомку с салом и краюхой хлеба, взобрался на печь.

– Держись, маманя, сейчас печка сама до князя поедет. По моему велению и моему хотению, катись печь на царев двор, – сказал Емеля и, повернув кольцо, крепко вцепился в трубу.

Печь шевельнулась и, пробив стену, выехала на улицу. Солнечный свет, отраженный от снега, больно ударил по его глазам. Он зажмурился, привыкая, а когда открыл их, то увидел, как печь, ломая покосившийся соседский забор, выехала на большак, который прямым маршрутом вел в княжеский Кремль. Слободские собаки, завидев Емелю, едущего на печи, завыли от страха и, сбившись в стаю, бросились в болота, распугивая волков, которые только и ожидали удобного случая, чтобы полакомиться в деревне свежей бараниной.

– Э, э, эх! Прокачу! – орал Емеля, со смехом глядя, как испуганный народ при виде самобеглой печи или закрывался в хатах на все замки, или неистово молился, стоя на коленях. Сколько Емеля не орал, желающих прокатиться с ним до Кремля на таком дьявольском устройстве, не оказалось.

А в это время на кремлевском дворе проходила подготовка к турниру. На подмостках, сколоченных по поводу проведения сватовства, скоморохи дули в свои жалейки, играли на балалайках и барабанах, забавляя собравшуюся столичную чернь и купечество. В торговых рядах, испуская клубы сизого дыма, пыхтели тульские самовары, а пышные купчихи в посадских платках, улыбались гостям во всю ширину своих белоснежных улыбок, предлагая баранки, бублики, кренделя и блины, любовно испеченные накануне по поводу торжества. Басурмане из стран азиатских, зазывая простолюдинов и приехавших женихов, махали руками и потчевали, собравшихся поглазеть на турнир, шаурмой и жареным на углях мясом, которое они называли шашлык – башлык.

Толпа гудела в ожидании, когда салютная мортира грохнет выстрелом, а женихи сойдутся на скользком бревне, неистово мутузя себя мешками с соломой.

Князь Владимир прикрывшись овчины тулупом восседал на троне на красном крыльце в кругу бояр и своей охраны, созерцая свысока на гуляющий народ, который проходя мимо, низко кланялся, приветствуя государя. Марьяна в собольей шубе и в кокошнике сидела на балконе и лузгала семечки, выплевывая шелуху на головы зазевавшихся горожан.

– Эх, мужика бы мне хорошего! – потянулась она и, поправив под своей задницей подушечку, вновь принялась грызть семечки, высматривая себе из числа кандидатов подающего надежды мужчину.

Уже на подъезде к Кремлю, махнув полосатой палицей, остановил Емелю ратник из службы подорожного надзора.

– Ты куды?! – спросил он, отдавая Емеле честь. – Куды ты прешь на этой печи?!

Старший воевода подорожного контроля десятник Спиридон, – представился он, как предписывал царев уклад.

– Емелей меня кличут. Еду на турнир по княжескому указу.

– А грамота у тебя какая ёсь? – спросил воевода. – Чай, транспорт твой не зарегистрирован?!

– А как же, командир, ёсь! – ответил Емеля и вытащил свиток.

– А царское дозволение на управление самобеглым транспортом из кирпича ёсь?

– Ёсь, начальник! – ответил Емеля, держа в руке наготове медный пятак.

– Так, так! А почему на печи едем и грубо нарушаем глаголы царского дорожного уклада?! Лампы керосиновые не горят, печь не побелена? Дым из трубы валит черного цвета!

– Так я это, начальник, …. – хотел было вымолвить Емеля, но сзади к воеводе тихо подошел Илья Муромец.

– Опять, десятник, мздоимствуешь? – спросил он, почти поймав за руку своего подорожного.

– Никак нет, ваше богатырское благородие!

– Ох, плут! Ох, плут ты, Спиридон! Думаешь, я не ведаю, что ты каждого, кто в Кремль въезжает, оброком пятикопеечным облагаешь? Говорят, строишь в Рублевке хоромы белокаменные?

Десятник, понурив голову, отдал Емеле свиток и, отдав честь, махнул палицей, давая разрешение печи следовать далее на кремлевский двор.

– Ты все ж, Емеля, решил свое счастье спытать? – спросил Илья и положил ему руку на плечо, как стародавний друг.

– Да решился, чай, полцарствия приданого обещано!

– Смотрю, сапожки сабе сафьяновые прикупил, да зипун из романовской овцы. Приоделся, бесенок!

– Эх, Илюша, так я к княжне же Марьяне еду. Хочу сердце её покорить!

– Ну, езжай далее! Покоряй Марьяново сердце, да смотри, челядь не подави, чай, праздник великий седни. Да гляди, дурень, на плаху не угоди! – сказал Муромец и, на ходу спрыгнув с печи, пошел далее делать обход дозорных, что поставлены за порядком и пристойностями народа зрить во все ясны очи.

В точно назначенное время салютная мортира ухнула на всю округу, и на красное крыльцо вышел здоровенный бородатый поп. В одной руке он держал крест, а другой махал кадилом. Следом за ним, держа иконы и хоругви, шли в черных одеяниях монахи и иноки, распевая на ходу торжественные псалмы. Поп замер и, подняв к небу крест, бархатным басом пропел:

– Благословен Бог наш всегда, ныне и присно и во веки веков. Аминь!

– Миром Господу помолимся. Господи, помилуй! – хор иноков и монахов протяжно запел.

– О рабе божией Марьяне и ныне сватающихся и о спасении их, Господу помолимся! О том, чтобы им была послана победа и исполнены все их прошения во спасение, Господу помолимся! О том, чтобы Бог дал им совершенную и мирную любовь, и даровал им свою помощь, Господу помолимся! О том, чтобы Бог хранил их пребывать в единомыслии и твердой вере в дела свои, Господу помолимся! Благословляю сей турнир и тех, кто призван быть избранным и тех, кто смелостью и силой вызвался бороться за руку и сердце рабы божьей Марьяны. Во имя отца и святого духа, аминь!

На помосте, где только что играли скоморохи, появился глашатай. Он держал в руках свиток со списком кандидатов, выкрикивая фамилии, имена и очередность тех, кто решил в борьбе за руку и сердце княжны Марьяны стоять до самого конца.

Кощей в образе Емели стоял тут же в окружении своей свиты, переодетой для приличия в одежду простолюдинов и купцов, скрывая под ней свою истинную черную суть. Баба Яга, нарядившись в цыганские шмотки, зорко наблюдала за происходящим, всячески оберегая своего клиента от разоблачения. Её задачей было опередить Емелю и представить его князю державным злодеем, претендующим на смену власти. Не могла Яга ради шапки – невидимки пропустить Емельку, чтобы княжеские тайные филеры и шпики в чем – то заподозрили самого Кощея.

В тот момент, когда печь въехала на княжеский двор, кандидаты в женихи, уже готовые к схватке, стояли перед князем в одну шеренгу, представляясь государю и княжне согласно протоколу. Князь пристально разглядывал три десятка молодых мужчин, уже в душе выбирая зятя по своему усмотрению. Мнение княжны Марьяны ему, как князю, было вообще неинтересно. Пол-царствием должен был править настоящий истинный князь, который и делами был бы хорош и привычек дурных не ведал. Увидев молодого стройного парня со светлой улыбкой и курчавыми пшеничными волосами, князь даже встрепенулся от плывущей в его руки удачи.

– Как молодец – то хорош! – сказал он одному из вельмож, которые так и крутились рядом с троном.

– Узнать, кто таков и откель сей добрый молодец прибыл в наши края?! – приказал князь.

Воевода громыхнул копьем о ступени и, лязгая кольчугой, направился прямым ходом к Кощею.

– Князь изволит с тобой говорить, – сказал воевода и легонько ткнул пальцем Кощея в грудь.

Кощей, повинуясь велению будущего тестя, вышел из строя и, собрав все нервы в один кулак, прямиком направился к трону. Баба Яга, со стороны заприметив неладное, тут же растворилась в толпе, наблюдая со стороны, чтобы иметь шанс вовремя скрыться от государева гнева.

– По вашему княжескому велению явился, – сказал Кощей, отрапортовав, словно молодой рекрут.

– Ты кто таков будешь и каких кровей?! – спросил князь, тыкая в Кощея скипетром.

– Я Феофан, князь Лукоморский! – сказал Кощей, выдав князю придуманную Ягой легенду.

– Так говоришь, Лукоморье твоя вотчина?!

– Так точно, ваше величество, моя!

– А ведаешь ли ты, Феофан, цареву науку царствием управлять?

– Ведаю, ваше величество, – ответил Кощей.

– Вот и хорошо. Я думаю, ты будешь моим зятем. А теперь ступай да покажи свою удаль молодецкую и смекалку княжескую. Чай, приданым в пол-царствия управлять нужно умело.

Кощей облегченно вздохнул и вернулся в строй кандидатов, которые переминались с ноги на ногу в ожидании своей очереди. Чтобы не показывать своих симпатий к Феофану, князь, как тонкий политик подозвал к себе еще несколько претендентов на сердце Марьяны и каждому пообещал свое покровительство, усыпляя, таким образом, бдительность конкурентов.

В этот миг и въехал Емеля на печи на княжеский двор. Яга, увидев его, бросилась к князю в ноги и, встав на колени перед троном, проорала:

– О, великий государь! Ради спасения державы, хватай вора и колдуна, кой скрал лик князя Лукоморского Феофана.

Князь недовольно топнул ногой и тут же приказал стражникам арестовать и подвести Емелю к трону. Те бросились к печи и под рев толпы схватили Емелю за шиворот и волоком потащили к трону. Емеля, оказавшись в цепких руках охраны, так ничего и не понял, лишь дергал ногами, желая на них встать. Он старался вырваться, но руки стрельцов крепко держали и продолжали тянуть к князю на поклон.

– Ты кто таков будешь, олух?! – спросил князь, ткнув Емелю скипетром в живот.

Глава двенадцатая

Похищение князя

Сердце матери обмануть было нельзя. Как только Емеля попал в цареву немилость, она почувствовала это и, присев за стол, зарыдала, впадая в настоящую кручину. В этот момент в двери холодной нетопленной хаты кто – то постучал. Мать встала и, открыв двери, увидала на пороге Василину, дочку кузнеца Данилы. Милая, краснощекая от мороза девушка в шубке из овчинки в вязаных рукавицах и валенках стояла перед дверью и улыбалась, слепя Марфу жемчугом своих белоснежных зубов.

– А это ты, Василинка?! Проходи, дочка, в хату, да рукавиц не снимай, чай, видишь, печи в доме нет. Емелька, ирод, на ней к князю в сваты поехал. Решил, шельмец, на княжне ожениться.

Василина, услышав, что Емеля сватается к царевой дочке, слегка насупилась, но виду не подала. В тот момент в её груди загорелся огонек, а чувство отчаяния сжало влюбленное сердце стальными тисками.

– Как к князю в сваты?! – переспросила девушка. – А я хотела его на блинки пригласить….

– Ой, Василинка, Василинка! Сколько раз я говорила ему про твои чувства, так этому анчутке не докажешь, что только с тобой ему будет настоящее счастье, – сказала мать, вытирая платком слезы. – Только я всем сердцем беду чую. Не видать Емельке княжны, как своих ушей.

Василинка, присев рядом на лавку, принялась успокаивать будущую свекровь, обняв её за плечи, словно настоящая дочь.

– Вон, как хату, ирод поганый, развалил! Сквозь щели улицу видать, совсем парень умом тронулся.

– Может, тетя Марфа, к нам в хату пойдете? Там тепло, мамка чаем угостит с блинами, сегодня ведь суббота, – сказала девушка.

– Нет, Василинка, тут дожидать буду. А ты сама бы в Кремль сходила, да поглядела, что там с Емелей! Может, его уже и в живых нет? Может, он голову на царской плахе сложил?

Девушка приподнялась с лавки и, попрощавшись с Емелиной матерью, вышла из хаты и прямиком направилась в Кремль на праздник, устроенный князем.

– Вот скажи, мне собачья ты рожа, каким образом твоя печь ездит? – спросил князь, приподнимаясь с трона. – Хочу взглянуть на твое ноу – хау, а тогда и решим, что с тобой делать!

Князь в сопровождении бояр и стрельцов из охраны спустился с красного крыльца, подошел к печи и стал осматривать её со всех сторон, стараясь обнаружить то, что двигало эту кучу кирпича. Он колупнул пальцем кирпичную кладку, гвоздиком накарябал на печи «Тут был князь Владимир», после чего обошел печь и открыл железную заслонку. К своему удивлению Владимир обнаружил там чугунную сковороду со стопкой горячих блинов и целый чугунок тушеного картофельного супа с салом.

– О, вот тебе и блинки красные, и супчик наваристый! – сказал князь удивленно и, взяв блин, запустил его в рот. – А, ммм вкусно – то как!

Бояре, видя восторг государя, тоже не удержались от бесплатного угощения и каждый, взяв по блину, в мгновение ока опустошили сковороду. Одобрительно покачивая головами, они промычали, словно коровы, оценив, таким образом, стряпню матери Емели. Встав на спины двух стрельцов, князь как по лестнице поднялся на печь. На глазах ликующего народа он пристроил свой зад на горячие кирпичи и, развалившись там, испытал настоящее блаженство.

– Эх, тепло – то как! – завопил князь, щупая нагретую печку.

В этот миг, Владимир расслабился. Емеля тайно от держащих его стрельцов крутанул колечко и приказал печи ехать домой. Печь дернулась и, выпустив из трубы облако дыма, поехала в сторону Слободы, набирая скорость. Князь испугался, схватился за трубу обеими руками и завопил, что было сил:

– Караул! Стража! Государя демоны похищают! Спасай князя!

Стражники бросились бежать за печкой, но угнаться за ней, им было уже не суждено. Марьяна, увидев испуганного батьку, залилась таким смехом, что народ даже притих, а её хихиканье прокатился по всей столице.

Печь, пыхтя облачками дыма, скрылась за воротами и, подняв клубы снежной пыли, пронеслась в Слободу мимо Василины, которая в тот момент шла в Кремль на народное гуляние. Следом за печью во главе с воеводой, пришпоривая коней, с гиканьем и свистом, словно стрелы, пущенные из лука, пронеслись стрельцы. Сзади за стрельцами на огромном мохноногом коне спокойно ехал богатырь Добрыня Никитич. Его конь, не спеша и размеренно переставлял ноги, словно не мчался спасать государя, а показывал в манеже свою безупречную выездку

– Ну, ну, пошел, бесово семя! – орал Добрыня, стараясь пришпорить коня, но тот увеличивать скорость не спешил, а громко и недовольно фыркал, абсолютно не обращая на своего хозяина никакого внимания, и дальше продолжая свой размеренный и ленивый бег.

В эту секунду, когда погоня за печкой пронеслась мимо Василины, она вдруг поняла: раз печь пулей пролетела мимо неё, значит и с Емелей случилось что – то неладное. Задрав овечью шубу выше колен, она прибавила шагу и помчалась туда, откуда доносились звуки музыки, крики восторженной и ликующей толпы.

Тем временем печь с князем затормозила возле хаты Емели и, раздвигая бревна, въехала на свое место, где она простояла десятки лет до того момента, как её потревожило волшебное заклинание. Когда пыль, поднятая печкой, рассеялась, испуганный путешествием князь, открыл один глаз и увидел, что на него в упор смотрит– Марфа. В тот миг она, испуганная внезапным появлением печки с чужим человеком, держала в руке деревянную толкушку, словно палицу. Было видно, что она готова пустить её в ход, желая врезать незнакомцу промеж глаз.

– Ты кто такая будешь?! Ты что, моя смерть? – спросил князь, не спеша слазить с печи, трясясь от страха.

– А ты, кто таков? – спросила Марфа, угрожая государю дубиной.

– Я вроде бы, как местный князь, глупая ты баба, – ответил тот. – По крайней мере, я еще утром был им!

– А я, ваше величество, Марфа, – ответила она и подвинула ногой к печи лавку, чтобы государь мог спуститься на пол.

– Бить меня будешь? – спросил князь, глядя на женщину, вооруженную дубиной.

– Кабы ты, государь, сыном моим был, то дала бы промеж лопаток за то, что хату, сволочь, выстудил. Целый день без печи сижу, а он, супостат, по княжеским дворам катается, твоих бояр своим убогим видом тешит. Видите ли, он, ваше величество, свататься к вашей дочери поехал….

– Так выходит ты, Марфа, моя сватья?!

– Выходит, ваше величество! – ответила она и, подав князю руку, помогла ему спуститься.

– Ох, сватья, а блины у тебя знатные! Рецепт моим поварам продашь, а я тебя за это золотым одарю?

Князь, отойдя от шока, уселся на лавку и, вытерев со лба проступивший пот, глубоко вздохнул и промолвил:

– Квасу бы мне отведать, в горле все посохло!

Марфа, не говоря ни слова, зачерпнула ковшом хмельной медовухи и с поклоном подала государю.

– Отведайте, ваше величество, медок. На кореньях целебных он настоян да медком липовым заправлен.

Князь Владимир снял с головы корону, приложился к ковшу и, не отрываясь, осушил сосуд до самого дна. Уже через минуту первая волна опьянения прокатилась от ног к голове, и государь почувствовал, как его голова приятно закружилась, а конечности наполнились истомой.

– Ох, и медок твой, Марфа, как хорош! Прямо бальзам благодатный!

В эту миг, гремя крестьянской утварью, в хату ворвались стрельцы во главе с воеводой. Тот, не глядя, с закрытыми глазами, махал булавой, рассчитывая сразить царевых похитителей, и при этом орал, наводя трубным голосом настоящий ужас:

– Всем лежать! Работает княжеский спецназ!

– Ну что ты машешь? Что ты машешь этой железякой, придурок? Посуду побьешь, аль не дай Бог еще кого зацепишь? – спокойно сказал князь, остужая пыл своего служивого.

Воевода опустил булаву и, открыв глаза, увидел государя живым и здоровым, сидевшего перед ним на лавке. В мгновение ока он плюхнулся на колени перед князем Владимиром и, сложив губы в трубочку, облобызал княжеский сафьяновый сапожок.

– Встань с колен, идиот, сапог мне весь обслюнявил!

Воевода поднялся и, хлопнув себя рукой в грудь, встал по стойке смирно. Стрельцы, ввалившиеся в хату, тоже вытянулись в струнку за своим начальником и хором запели фальцетом, словно кастрированные мальчики из церковного хора.

– Жив, жив, жив, ваше величество! Бо – же ца – ря хра – ни! По сигналу воеводы запели стрельцы гимн, желая показать свою безмерную любовь к государю.

– Да закройте вы рты! – приказал князь, и стрелецкий хор мгновенно стих. – В хоромы пора, чай, гости заморские, поди, уже разбежались?

В эту минуту князь увидел шкуру Змея Горыныча, висящую на стене.

– Это, Марфа, кто сего гада завалил? Сынок твой, чай, в моих лесах браконьерским промыслом балует? Я же сию скотину занес в «Красную книгу» по причине её природной редкости! Ни я на неё не охочусь, ни охотникам своим не дозволяю!

– Эту шкуру, ваше величество, ему богатырь Илья Муромец подарил, говорил, что это был ваш заказ, – ответила Марфа, нервно теребя подол халата.

– Прокурору Скуратову поведаю, пусть он соображает, – ответил князь и, поднявшись с лавки, направился к выходу.

– Судить твоего Марфа, Емелю, по закону будем, чай, гад – то был реликтовый!

– Не повинен ён, ваше величество! – запричитала Марфа, встав на колени. – Да и гадов он боится, жуть как!

– А тогда поведай мне, Марфа, какими токма силами ён обладаеть, шо эту кучу кирпича двигать заставил! Да так шустро, что у нашего величия прямо дух сперло? Чай, чарами колдовскими владеет, охальник! Вот дознание и разберется, кого он боится!

Князь вышел из хаты в приподнятом настроении. Поездка на печи оказалась довольно продуктивной и познавательной. За последние тридцать лет он не покидал пределов Кремля, а тут своим глазом увидел не только как живет его народ, но и чем питается и даже дышит. Таких приятных минут общения он уже давно не испытывал и это событие растекалось по его жилам приятной истомой.

– «Жирком людишки обросли! Чай, уже дичь царскую без страха по лесам бьют», – подумал князь и, ступив стрельцу на спину, влез на коня.

Как раз в этот момент, когда князь собирался трогать поводья, к хате, громыхая копытами, подъехал на коне опоздавший Добрыня Никитич.

– О, Добрынюшка, собственной персоной пожаловал. Князя чуть не угробили, а он сабе катается по царствию, да девок красных за сочные груди щиплет, – запричитал государь.

– Так, ваше величество, конь у меня на ход не очень – то скор!

– Так, повелеваю: Емельку, супостата, сегодня же заточить в темницу и стеречь как царевы сокровища, – сказал государь и, пришпорив коня, отправился в обратный путь в Кремль вместе со своей многочисленной свитой.