Текст книги "Книга бытия"

Александр Шохов
Книга бытия

 
Читая жизнь как книгу бытия,
Невольно в ней находишь повторенья.
 

1

Был июльский полдень. Издательство, насыщенное жарой, усталым гулом горячих вентиляторов, шумом улицы и ожиданием вечерней прохлады, постепенно наполнялось людьми.

Пришел Апраксин, сумрачный молодой человек с лихорадочным блеском глаз и нервными движениями. Бросив желтый вытертый портфель на единственное кожаное кресло, в котором никто не сидел из-за жары, он плюхнулся на подоконник и спросил:

– Холодный сок будешь?

– Не откажусь, – ответил я, отрывая глаза от компьютера. – Не видел Витгенштейна?

– Стоит на улице. Треплется с девчонками из магазина.

Сок был яблочный, светлый, как закатное небо, и очень вкусный. Кружка с изображением коровы вспотела, приняв в себя двести миллилитров ароматного напитка, и я с наслажденьем слизнул капли росы с ее края.

Как знать? Может быть в этой, собравшейся из воздуха росе, растворились витающие в пространстве идеи, которых мне сейчас так не хватало.

Моя фамилия Ворчагин, из блестящей плеяды фамилий моих коллег она выпадает напрочь. До меня за этим компьютером работал Ломоносов, но времена фамильной гармонии кончились с его неожиданным увольнением. Многочисленные файлы, оставленные им на диске, я свалил в один большой архив, надеясь разобраться с ним после, и занялся текущей работой. Издательство наше выпускало так называемую интеллектуальную литературу. Сейчас это были переводные и написанные по эту сторону границы книги по управлению, справочники и учебники, иногда труды по магии и восточным единоборствам. Называлось оно «Героникс».

Что издавать и каким тиражом решали двое – упомянутые уже Алексей Апраксин – директор издательства и Марк Витгенштейн – главный редактор. Я набирал тексты, делал художественное оформление книг и осуществлял верстку. Кроме того, в издательстве работала девушка Света, которая, имея длинные красивые ноги и умную, аккуратно причесанную голову, исполняла функции секретаря и бухгалтера.

В настоящее время я пытался изобрести хоть какую-то заслуживающую внимания оформительскую идею «Большого эзотерического словаря», составленного неким Григорием Луниным. Марк Витгенштейн, по каким-то неизвестным мне причинам, решил издать этот шестисотстраничный том.

Я просматривал небрежно сверстанный автором словарь, пытаясь найти в нем, среди многочисленных схем и иллюстраций, некоторый толчок для моего воображения. «Артха», «Дзен-буддизм», «Дхарма», «Семи рас теория»… Мое внимание привлекла статья «Современная эзотерика». В ней автор писал:

«Эзотерическое знание современности представляет собой совокупность изолированных друг от друга школ и духовных движений. Часть из них продолжают традиции прошлого. Но о них мы подробно рассказали в соответствующих статьях по направлениям. Оставшиеся представляют собой вклад наших современников в кладовую эзотерических знаний. Одно из таких направлений – рефлексивные технологии. В их основе лежит умение управлять собственным рефлексивным вниманием. (См. рефлексия). Мастер рефлексивных технологий может полностью контролировать внутреннее состояние своих собеседников и учеников, а их число может быть весьма значительным. Делает он это посредством коммуникативного и энергетического воздействия на них. Секрет воздействия в том, что мастер точно знает, какие его фразы или жесты породят в мышлении слушателей требуемый набор внутренних команд. Управляя потоками этих команд, мастер может ввести слушателей в состояние, нехарактерное для повседневной жизни. Например, сделать человека намного более эффективным и решительным…»

В комнату ворвался Витгенштейн в обществе подозрительного бородача.

– Алексей, познакомься, это начинающий автор, – выпалил он с порога Апраксину, который все еще сидел, потягивая холодный сок и получая явное удовольствие от созерцания юной загоральщицы, расположившейся на широком балконе под виноградными лозами, тянущимися от ее окон к нашим через узкую улицу.

– Очень приятно, – сказал Апраксин, протягивая писателю руку. – Как позволите вас называть?

– Что? А, Николай меня зовут. Петров-Ананасов.

– Псевдоним? – осведомился Апраксин.

– Настоящая фамилия, – сказал, смущаясь, бородач.

Он опустился в жаркое кожаное кресло, стараясь не прикоснуться спиной к апраксинскому портфелю.

– Чем удивлять будете? – спросил Апраксин, кося глазом через улицу.

– Вот, книга у меня тут, – сказал Николай, доставая из грязной матерчатой хозяйственной сумки потертую по углам машинописную рукопись. – Про вечную жизнь.

Марк с жадностью выхватил рукопись и углубился в чтение. Бородач затих. Апраксин доцедил сок и точным движением, не глядя, поставил кружку на книжную полку у себя за спиной. На подоконнике ему было хорошо. Кажется, с моря стало тянуть свежестью, и гнетущая жара постепенно превращалась в приятное томление.

Я задал поиск по слову «Рефлексия» и нашел довольно странное определение. «Рефлексия – состояние, в котором субъект видит самого себя как бы со стороны и может управлять своим мышлением и своими действиями, как шахматист управляет шахматной фигурой. Возникает при сосредоточении рефлексивного внимания на смысле происходящего здесь и сейчас, на процессе мышления или действия. Может быть многоуровневой. Рефлексия первого уровня – вижу и понимаю, что я сейчас делаю (он сейчас делает), рефлексия второго уровня – вижу и понимаю, каким образом я вижу и понимаю и т. д.». Статья «Рефлексивное внимание» также не отличалась подробностью. «Вид внимания, позволяющий выходить в рефлексию. При развитии этого вида внимания человек накапливает способность вычленять внутренние команды, отдаваемые самому себе во внутреннем диалоге и использовать эти команды для управления внутренним диалогом и действиями других людей».

– Ну что ж, голубчик, оставьте почитать. Вы претендуете издаваться на средства издательства?

– Я бы хотел издаться на свои собственные, – бородач покраснел. – Три года в Норвегии отработал, деньги на книжку есть.

– Ну в добрый путь, – сказал Марк. – Мы сможем отдать книгу в набор сейчас, а начать верстать не раньше, чем через три недели. До того у нас все заполнено работой. Вы какой тираж издавать будете?

– Десять тысяч хотел.

Марк присвистнул.

– А хранить вы где ее собираетесь?

– У вас хотел. Пока не продам тираж.

– Давайте-ка остановимся на одной тысяче, голубчик. Потом допечатаем, если продадите…

– Да вам-то не все ли равно, сколько напечатать?! – огорченно вскрикнул бородач.

– Склады у нас не безграничные, уважаемый Петров-Ананасов. Вот если бы вы сами хранение организовали, не было бы проблем.

– Хорошо. Сам организую. Деньги за тираж вам сейчас отдать?

– Давайте половину авансом, а половину при вывозе тиража из типографии. Общая сумма составит десять тысяч долларов из расчета доллар за экземпляр.

Бородач вытащил из той же сумки пачку денег, бросил ее на стол перед удивленным Марком, и поднялся с кресла, оставив на нем две темные мокрые полосы.

– О’ревуар, господа, – произнес он с французским прононсом и быстро вышел.

– Ну, и что вы на это скажете? – спросил Витгенштейн, рассматривая деньги. – Десять тысяч долларов наличными. За десять тысяч тиража. Не считая. Из грязной сумки.

Марк передал деньги Апраксину.

– А что за рукопись? – спросил Апраксин, вставая с подоконника и пряча деньги в стол.

Витгенштейн посмотрел на титульный лист.

– «Мир от момента творения». Судя по жанру, философский роман. Название не выглядит удачным, но над этим мы еще поработаем… Не знаю… Даже не знаю, в какой мере это талантливо…

2

Книги, украшенные изящным золотым вензелем «Героникс», помещались в издательстве в отдельном шкафу. За пять лет работы было издано около пятидесяти томов.

Честно признаться, глядя на эту коллекцию человеческой мысли, я всегда поневоле задумывался, что объединяет все эти издания? Кроме золотого вензеля, конечно. И не находил ответа.

Уже наступил вечер. Витгенштейн, весь день читавший рукопись Петрова-Ананасова, периодически ругаясь и делая пометки на полях, уже ушел.

Апраксин растворился около пяти, унеся так и не раскрытый портфель в одной руке, а другой обнимая за талию Свету. Она была на несколько сантиметров выше его, но никому из них это обстоятельство не портило настроения.

Я остался один, чтобы наблюдать долгий июльский закат, слушать музыку, поедать бутерброды и делать, что захочу.

Покопавшись в Интернете, я выцепил несколько текстов по рефлексивным технологиям. Меня поражало то, что я никогда раньше о них не слышал. А когда случайно натыкаешься на что-то в неинтересующем тебя словаре, и вдруг за этим намеком открывается целый неизвестный космос, поневоле начинаешь заглядывать внутрь – что же там находится…

Отправив отловленные в Инете тексты на принтер, я посмотрел на оставленную Витгенштейном на столе рукопись и, открыв ее, пробежал глазами по первым строчкам.

«С тех пор, как эта часть пустоты впустила в себя поток силы, пребывающие в пустоте обрели направление. Но кто мог знать, что несет за собой этот поток?

Кто приплывет по нему сюда, в место, где все существовало в гармонии, при этом не проявляясь в виде форм и знаков? Никто не мог бы сказать, что из непроявленного будет теперь проявлено.

Пустота была местом, в котором все события постоянно происходили и уже произошли, в котором существовало только здесь и сейчас. Не было сомнений, не было выбора. Все возможности реализовывались одновременно. В неоформленной непроявленности текли невидимые процессы, не имеющие ничего общего с сегодняшним временем и пространством.

Я помню себя там. В этой пустоте я носился, словно ища ответы на вопросы, которые будут мучить меня потом. Тогда, когда слово „потом“ обретет понятный смысл. А сквозь меня, и сквозь все вокруг тек этот поток, играющий всеми возможными цветами и формами.

И когда я вгляделся в одну из форм, она стала началом потока времени. Он тек иначе, но сплетался с основным потоком, подобно двум танцующим змеям. В обоих потоках можно было видеть бороздки, сочетавшиеся друг с другом, цепляющие сущности пустоты, теперь ставшие формами потоков. Все непроявленные возможности, процессы и сознания смешались в этот момент. Они разлетелись по новому потоку и стали проявляться друг за другом, в ужасной и неотвратимой последовательности, в которой не было никакой логики, кроме случайного распределения всего того, что пребывало непроявленным в пустоте. И одним из сознаний, попавшим в этот поток, стал я сам.

Я помню это очень отчетливо. Последнее, что я услышал в своем сознании перед тем, как провалиться в реку времени, был крик. Это кричало все, что населяло собой пустоту. И этот крик был проклятием, обращенным ко мне».

Я вздрогнул от писка принтера. Он требовал еще бумаги.

– Чертова книга! – сказал я вслух, чтобы немного приободриться. Сгущавшаяся темнота за окном и одиночество над странной рукописью, – все это поневоле навевало полузабытое чувство детского страха перед привидениями и всякой сказочной нежитью. По спине забегали мурашки.

Я добавил в принтер бумаги и вернулся к чтению.

«Возможно, причина тому проклятие, но я оказался в каждой точке этого нового потока. Многие сознания попали в разные его участки, и потом это дало богатую пищу для теории переселения душ. А я оказался повсюду. Если большинство тех, кто проявился, имели возможность уйти обратно в непроявленность, у меня этого шанса не было. Я был обречен на вечное бытие. Я дал форму этому потоку силы. И теперь оформившаяся вселенная не может обойтись без меня.

Вначале все мы были океанами энергии. Те, кто населял пустоту, преследовали меня и причиняли мне боль. Из этой боли родились сгустки материи. Так началась эта вселенная. Я могу назвать себя ее творцом. Но я всего лишь творец формы. Суть этой вселенной – пустота, ее населяют дети пустоты. И они ненавидят меня за то, что я изгнал их из мира, который был им близок. Я удалился на самый край вселенной и долгие эры провел там в одиночестве, издали наблюдая за тем, что происходит».

На этот раз меня прервал осторожный стук в двери.

– Кто там? – спросил я.

– Это Лена.

Я помнил ее – красивую, яркую девушку из фирмы, расположенной по соседству. Они занимались переводами, преподаванием европейских языков и, кажется, туристическим бизнесом.

– Привет, – я открыл дверь и впустил ее. – Ты чего так поздно на работе?

– Шеф попросил срочно написать дюжину писем. Я только что закончила, смотрю, а у тебя свет горит. Вот и зашла.

– Я тут полуночничаю.

– Тоже много работы?

– Ее всегда невпроворот. Но сегодня просто не хотелось уходить…

– Ты меня чаем не угостишь? – спросила она.

– Конечно. Садись.

Мы сидели у открытого окна и пили чай с запахом цветов, который теперь беспрепятственно поднимался снизу, с тщательно ухоженных клумб, не смешиваясь с запахами автомобилей и горячей пыли. В небе высыпали звезды. Я извлек из тумбочки шоколадку и кулек печенья – стратегический ночной запас – и Лена с удовольствием угощалась и тем и другим. А я с не меньшим удовольствием болтал о всяких пустяках.

– К вам много всяких сумасшедших приходит, – сказала Лена, когда я рассказал ей о сегодняшнем бородаче.

– Да и к вам, наверное, по пути заглядывают. У многих идея-фикс перевести свои книги на английский…

– До меня они не доходят. Их Майя с порога заворачивает.

«Смысл происходящего здесь и сейчас» – фраза из эзотерического словаря почему-то не выходила у меня из головы. И в этот момент я начал смутно понимать суть того состояния, которое в словаре описывалось загадочным словом «рефлексия». Я осознал, что действия, предпринимаемые Леной, содержат в себе некую стратегическую последовательность. Они направлены на то, чтобы вызвать в моем мышлении поток команд самому себе: «поухаживай за ней – сделай ей чаю – достань сладости – попробуй предложить интим…». Я вдруг осознал, что бессознательно вел себя в ее руках как шахматная фигура, которую она переставляла с одной клетки на другую, переводила из одного состояния в другое. При этом воздействовала она на меня совершенно незаметно и, вероятно, даже не понимая, что она делает…

– Слушай, Лена, а что ты сейчас делаешь?

– Не поняла.

– Здесь и сейчас ты что делаешь?…

– Так… Мне пора. – Она быстро встала, схватила сумочку и ринулась к двери. Уже закрывая ее, бросила через плечо сердитый взгляд и исчезла.

Это произошло так быстро, что я даже понять ничего не успел. Задав ей этот вопрос, я, вероятно, запустил у Лены внутреннюю команду Ctrl-Break или Escape, говоря компьютерным языком. Как это происходит? Может быть, действительно в рефлексивном состоянии (а я не сомневался, что в тот момент находился именно в нем) человек оказывается способным воздействовать на внутренние команды другого человека?

Но тогда телепатия, о которой написано столько книг, оказывается ненужной никому заморочкой. Зачем знать, что человек думает, если можно всецело управлять процессом его мышления? Обмениваться не информацией, а *.exe файлами, каждый из которых, при усвоении и запуске внутри, порождает запрограммированную последовательность внутренних команд? Одним из таких экзешников оказался вопрос «Что ты здесь и сейчас делаешь?». Но какую последовательность команд я тем самым запустил?

Кстати, и бородач пишет о «здесь и сейчас». Странно это. Где-то я видел ту же фразу на благородной латыни. Hic et nunc, кажется. А сколько раз упоминается «здесь и сейчас» в дзен-буддизме? Может, это и правда часть тайного, эзотерического знания?

С этими мыслями, забрав с лотка теплые еще распечатки, я направился домой.

3

Жил я в двадцати минутах ходьбы от издательства, около старой Кирхи, которую не сумели взорвать большевики, а теперь не решались восстанавливать архитекторы. Эта двусмысленность огромного здания распространялась на все окрестные кварталы. Они тоже, как бы чудом уцелели от разрушения, но одновременно уже не подлежали реставрации. Тем не менее, я любил этот район, и не хотел переезжать из него на какую-нибудь новостройку.

В городе целовались влюбленные парочки. Смеялись девушки. Кипела обычная активность, предшествующая размножению и созданию «добропорядочной семьи». Я шел сквозь все это, на меня никто не обращал внимания. И было понятно, почему. Биологическое пространство не имеет общих точек с ментальным. Из ментального можно увидеть биологическое. А из биологического ментальное – нет. В биологическом пространстве все мы – наборы жизнеподдерживающих и жизневоспроизводящих программ. В ментальном – создатели мыслеформ.

Каждый из нас живет в четырех пространствах. Причем большинство не подозревает об этом. Кроме биологического и ментального мы населяем социальное и физическое. В физическом мы – материальные тела определенной плотности, имеющие некоторые электромагнитные и механические характеристики. В социальном мы – статусы, социальные функции, источники или жертвы власти.

Мою сумку приятно отягощали распечатки. Я зашел в квартиру, включил свет в прихожей, пустил горячую воду в ванной. Затем, зайдя в гостиную, вдруг обнаружил на своем любимом кресле перед телевизором сидящего в темноте человека. Моей первой мыслью было рвануть обратно, в прихожую, и набрать 911. Но мужчина, повернув ко мне голову, сообщил:

– Я жду Вас больше часа. И через десять минут меня здесь уже не будет.

– А в чем дело? – спросил я, зажигая свет и присаживаясь на диван поближе к двери.

– Вы мне, может быть, и не поверите, господин Ворчагин. Но я попробую доказать то, что скажу.

Он извлек из потрепанного кожаного дипломата пухлую папку-скоросшиватель с надписью «Дело №» и положил ее на журнальный столик.

– Давайте познакомимся для начала, – предложил я. – Может быть, сделать чаю? Или хотите выпить чего-нибудь?

– Не откажусь.

Я извлек из холодильника мартини и, прихватив бокалы, вернулся в гостиную. Мы разлили и пригубили напиток. Мой собеседник был атлетически сложенным блондином, со взглядом исподлобья голубых внимательных глаз.

– Кто вы? – спросил я.

– Мое имя Анатолий Михайлов. Можете считать меня детективом. Я расследую довольно запутанную историю. Уже несколько лет. И представляю организацию, название которой пока не хочу упоминать.

– Так. Это уже интересно. И чем же я заинтересовал вашу таинственную организацию? И вообще, как вы вошли?

– Я пришел к Вам, потому что знаю, что «Героникс» будет издавать книгу Николая Петрова-Ананасова. А вошел я, воспользовавшись отмычкой.

– Еще интереснее.

– На самом деле Петров-Ананасов это не его настоящее имя. Но и не псевдоним. Если Вы уже заглянули в рукопись, Вы догадываетесь, о чем я говорю. Этот субъект, Петров-Ананасов, является причиной Большого Взрыва.

– Он что, террорист? – не понял я.

– Это астрофизический термин. Начало Вселенной называют Большим Взрывом.

– Да, теперь я понял, о чем речь. Но как может полусумасшедший бородач…

– Быть творцом этой вселенной? – закончил он мой вопрос.

Я кивнул.

– Вы же видите, что эта вселенная не отличается гармонией или логикой. Она тоже полусумасшедшая. Просто мы принимаем это как правила игры.

– Стоп! Все это напоминает обычный студенческий розыгрыш. – Я встал и прошелся по комнате. – Вы пытаетесь убедить меня в том, что сумасшедший бородатый графоман, готовый платить любые деньги, чтобы напечататься, действительно является причиной и творцом этой вселенной? Может быть, организация, которую вы представляете, на самом деле является добровольным обществом душевнобольных?

Анатолий Михайлов слушал меня невозмутимо. Видимо, такой поворот разговора не был для него неожиданным. В конце моей эмоциональной тирады он раскрыл папку и, выбрав оттуда один листок, протянул его мне.

– Это перечень людей, которые погибли от несчастных случаев. Видите, их тридцать два человека? Я начал расследовать это дело, когда в списке было двое. Мои заказчики были уверены, что их смерть не была делом случая. Это было убийство. Потому что на одного сверху упала бетонная плита, когда он гулял по лесу, а второй утонул в луже воды, которая по глубине не превышала полуметра. Мне было поручено расследовать все обстоятельства, чтобы привлечь виновных к ответственности. И было приказано не жалеть денег на это.

Через год количество нелепых смертей в моем списке выросло до десятка. Я обнаружил, что все убитые незадолго перед смертью контактировали с Петровым-Ананасовым. Я начал подозревать его. Однако, ни разу он даже близко не подошел к месту преступления. Интересно, что после смерти очередной жертвы Петров-Ананасов всегда появлялся в его квартире и забирал у родственников погибшего свою рукопись, оставленную незадолго до трагедии. Ему отдавали книгу, потому что это не вызывало никаких подозрений.

Вот список родственников погибших, которые сообщили мне о визите Петрова-Ананасова и о том, что он забрал у них рукопись. Вы можете прямо сейчас, по телефону, удостовериться, что я говорю правду. Эти люди реально существуют, и они готовы подтвердить Вам мои слова.

– Я сделаю это. Мне нужно быть полностью уверенным, что Вы говорите правду.

Я позвонил в два случайно выбранных места в нашем городе, и всюду, пригласив к телефону свидетеля, получил от него исчерпывающую информацию. Тогда я позвонил в Москву и в Санкт-Петербург. Но и там свидетели подтвердили, что у них при странных обстоятельствах погиб родственник, а потом приходил бородач, подходящий под описание, и забирал свою рукопись.

Я вернул списки Михайлову.

– Что бы Вы подумали, получив такую информацию? – спросил он меня.

– Я бы заподозрил в смерти людей эту рукопись.

– Именно такая сумасшедшая идея пришла ко мне в голову, – кивнул Михайлов. – Я стал предупреждать о последствиях тех, кому он отдавал рукопись для ознакомления. У него четыре машинописных экземпляра, он регулярно делает новые на копире… Проследить все экземпляры крайне сложно. Но мне удалось создать агентурную сеть, которая следит за каждым шагом Петрова-Ананасова. Именно благодаря нам в этом списке всего тридцать два человека.

– И вы пришли ко мне, чтобы предупредить?

– Да. И еще потому, что я не нашел ни Витгенштейна, ни Апраксина. Надеюсь, они будут дома хотя бы ночью.

– Витгентштейн уже прочел больше половины рукописи…

– Черт! – выругался Михайлов. – Рукопись действует на каждого по-своему. Кому-то достаточно прочесть несколько строк, а кто-то умирает, дочитав почти до конца. Насколько я знаю, никто, кроме автора, еще не прочел эту рукопись. Кроме того, он постоянно дописывает и переписывает ее. Через 10–14 дней всегда появляется новый вариант. По объему почти такой же, но некоторые абзацы убраны или изменены, а некоторые вставлены.

В моей голове носились обрывки мыслей о рефлексивных технологиях, о последовательности команд, которые могут запускать в мышлении специально подобранные фразы или действия…

– Вы знаете, зачем он раздает рукопись? – спросил я.

– Не знаю. Мне он на этот вопрос не ответил ни разу.

– Так он был у вас в руках?

– Да.

– И вы его отпускали?

– Не совсем так.

Я держал паузу, чтобы собеседник не уклонился в сторону от темы и все-таки сказал то, о чем не хочет говорить. Наконец, он произнес.

– Мы несколько раз пытались убить его или закрыть в совершенно изолированном помещении. В момент смерти он исчезал. Как исчезал и из любой тюремной камеры. Он ходит и раздает свою рукопись. И остановить его невозможно.

– А уничтожить все экземпляры?

– Не удается. Мы сжигали, но у него есть запас. Где-то. Мы не можем найти это место. К тому же экземпляры рукописи часто исчезали из мест хранения. Сначала мы искали виноватых, и всегда находили цепочку улик, указывающую на кого-то из нашей организации. Но потом выяснилось, что рукопись исчезает и из абсолютно надежных сейфов, которые мог открыть только я сам. Единственный крупный наш успех за последние годы состоит в том, что мы не дали ему разместить текст в Интернете. Но рано или поздно он опубликует его там.