Текст книги "Избранные произведения (сборник)"

Глава восьмая
Сосед по даче
(Из дневника господина Н.
Осень 2004 г-да)

«Есть две вещи, достойные подлинного удивления и восхищения: звездное небо над нами и нравственный закон внутри нас».

И. Кант

Вы когда-нибудь видели, как плачут одинокие старики? Как они, не стыдясь катящихся по изъеденному временем лицу соленых капель, смотрят выцветшими глазами в пространство, как будто видят там что-то свое, недоступное поверхностным взглядам нового поколения, и причитают, произнося какие-то неразборчивые слова. То ли извиняются за неведомые грехи, то ли упрекают за прошлые обиды тех, кого уже нет на свете. То ли зовут умерших родных, тех, кого любили когда-то. Плачут и жалуются старики незаметно, стараясь не привлекать к себе чужого внимания, когда остаются один на один с прошлым, поэтому вечно спешащая куда-то молодость вряд ли замечает стариков с их слезами.

Господину Н. однажды «повезло» увидеть такие тихие старческие слезы. И тогда же он познал жестокую истину, что вид горюющего человека может быть обманчив.

Тогда господину Н. было всего семнадцать лет, и его звали совсем по-другому, жил он тогда в другой стране и не особенно задумывался о будущем, ибо в семнадцать лет нас больше всего интересует настоящее. В ту пору он часто бывал на даче у своей тетки Надежды. На самом деле теткой она ему не была, а приходилась женой племяннику его деда, дяде Матвею. Еще в детстве дед с бабушкой пытались объяснить Сене, кем ему приходится Надежда Георгиевна Кузнецова, жена дяди Матвея и хозяйка самой замечательной дачи на свете, куда Сеню вывозили на лето. Но Сеня так и не понял сего сложного родства и называл Надежду Георгиевну тетей Надей к обоюдному удовольствию сторон. Правда, когда он как-то привез на дачу двух своих школьных приятелей, то они сильно удивились, как это у их друга, еврея Сени, вдруг обнаружилась русская тетка, да еще сибирских казачьих кровей! Семен объяснять им ничего не стал (сложно!), хотя и знал ту давнюю историю знакомства и внезапно вспыхнувшей любви бойца красного бронепоезда «Смерть Колчаку!», Матюши Арановича, и юной казачки из забайкальской станицы, черноглазой красавицы-певуньи Надюхи… Россия – удивительная страна, и в ней всегда происходило много странных историй.

Свой дачный участок Надежда Георгиевна получила от Большого театра, куда ее направили учиться из какого-то сибирского народного хора еще в двадцать восьмом году. Место это находилось в часе езды электричкой от Москвы, и сам поселок назывался почему-то «Академический». Он был построен в 20‑х годах прошлого века для авиаконструкторов и техников, работавших в подмосковном городе Жуковском, на заводах ЦАГИ[55]55
  ЦАГИ – Центральный аэрогидродинамический институт (Москва), научный институт авиации и космонавтики.


[Закрыть]. Правда, встречались в поселке и дачи «сталинских соколов», спасавших в свое время челюскинцев, и командармов Красной армии, и знаменитых артистов. Из настоящих академиков там проживал только знаменитый в свое время Отто Юльевич Шмидт, руководитель полярной экспедиции на ледоколе «Челюскин». Но все это было давно, в героических 30‑40‑х годах, а в сравнительно спокойных 60‑70‑х многих обитателей дач уже не было в живых по разным историческим причинам, жили там совсем другие люди, и только сами дачные участки еще носили имена их прежних хозяев. Так уж сложилось.

Тетка Надежда сначала училась вокалу при театральном училище, а потом выступала в Большом, где в молодости исполняла арии Амнерис, Наины и прочих, как она выражалась, «злодейских баб», а когда состарилась, сама преподавала вокал молодым дарованиям. Господин Н., которого в те поры звали попросту Сеней, любил бывать на теткиной даче. Он любил слушать теткины байки и шутки ее мужа, Матвея Исаевича, бывшего связиста красного бронепоезда, преподававшего в одном из столичных вузов политэкономию. Дядя Матвей уже не вспоминал о своей героической молодости, а с удовольствием возился в на дачном участке, помогал тетке Надежде по хозяйству. Ведь у тетки Надежды был свой сад. Участок невелик, но зато какой там был САД! Какие там росли яблони, сливы, вишни! А какие кусты черной смородины, крыжовника и малины, клубились вдоль всей изгороди? А грядки с клубникой? А клумбы с цветами, радовавшими глаз днем и дававшими удивительный аромат по ночам? Эх, да что там говорить! Сказочное было место.

Но главной «достопримечательностью» сего места была, конечно, сама тетка Надежда. Семен любил просыпаться по утрам на веранде под ее утреннюю «зарядку»: тетка пела в саду отрывки из классических арий и романсов, «распевала» голосовые связки:

– Мне-е ли воину-у, мне-е-е под си-илу ли тру-у-удный подвиг сей……То не ле-ед тр-р-р – ещит, да не ко-омар-р пищ-и-ит, то кум до кумы су-уда-ака тащ-щит! Э-эх, кумушка-а, ты голубушка-а, поца-алуй ты меня, кума-а-ду-уше-ечка-а-а!!..

Не проснуться под аккомпанемент этого мощного контральто было невозможно, но Семен, любивший по утрам поспать подольше, на тетку не обижался. Ибо тетка Надежда была рассказчицей от Бога, она знала множество историй из жизни известных актеров, певцов и музыкантов и представляла их в лицах так, что с них мигом слетала вся «бронза и позолота», и оживали в Семеновых глазах скучные хрестоматийные портреты и памятники, превращаясь в живых людей, с их болезнями, мелкими слабостями и большими человеческими трагедиями. И еще у тетки Надежды была отличная память: она знала и помнила прежних хозяев «академических дач» и связанные с ними истории.

Многое из рассказанных бывальщин Семену не запомнилось, но одна история засела в памяти на всю жизнь, возможно потому, что сам он стал ее невольным участником, а возможно и потому, что финал был слишком невероятным.

В то лето он сдавал экзамены в вузы, (покойная мама очень хотела, чтобы Сенечка обязательно учился в вузе, поэтому он и сдавал). Сначала в МГУ, (не прошел по баллам), потом в педагогический, намотался по приемным комиссиям и, лишь убедившись, что все-таки прошел на естественно-географический факультет, с чувством выполненного долга уехал отдыхать на теткину дачу. Был самый конец дачного сезона, дачники разъезжались, поселок опустел, и лишь запах горелой листвы и мусора, оставленные на участках детские цветные мячи и перевернутые шезлонги напоминали о весело проведенном лете.

Тетка Надежда встретили его, как всегда, бурно-радостно. Матвей Исаевич, ее верный и горячо любимый «Мосечка», уже несколько лет, как умер, и она всегда была рада гостям, скрашивающим ее одиночество. Она поздравила Семена с поступлением, угостила вкусным ужином «по-сибирски», то есть пельменями и картофельными оладьями-шаньгами, выпила с ним домашней наливки, но под «завязку», за чаем с домашними пирожками, сказала загадочно:

– Это, конешно, хорошо, Семен, что ты поступил в вуз, учитывая нынешние непростые времена… Мать с отцом бы порадовались… Да-а… Но самое главное в жизни – это какая у тебя будет жена.

– Жена? – удивился тогдашний семнадцатилетний Семен, он как-то еще не задумывался над такими житейскими вопросами. – Причем здесь жена? Я об этом пока не думаю…

– А о чем же ты думаешь, милый друг? – удивилась тетка. – Поделись-ка со старухой. Семен про себя хмыкнул, шестидесятитрехлетняя тетка вовсе не казалась старой, столько энергии и жизнелюбия она излучала на окружающих.

– Какая жена, теть Надь? Я сейчас об экспедициях думаю! У нас на «геофаке» со второго курса полевая практика начнется. Ребята ездят на Алтай, в Кандалакшу, на Белое море… Я вот думаю поехать в Восточную Сибирь. Там в начале века Тунгусский метеорит упал. И с тех пор исследователи спорят, что это было? То ли метеорит, то ли космический корабль с другой планеты. Вот я и хочу сам поглядеть на это место…

– Ну-ну… – задумчиво сказала тогда тетка, – увлечения, метеориты всякие – дело хорошее, конешно, но в жизни это не главное. А главное, Сень, окажется у тебя рядом друг, когда беда нагрянет, или же будешь ты один-одинешенек…

– Какая еще беда, теть Надь? – рассмеялся тогда семнадцатилетний спортивный мальчик Сеня. – Войн больше не предвидится, с тяжелыми болезнями медицина к концу 20‑го века покончит, да и коммунизм мы построим! Какие беды? Слыхали про НТР? Научно-техническая революция произойдет на всей нашей планете. И все люди на Земле будут сыты и здоровы. И интересных дел на всех хватит.

В ту пору Семен был увлечен романами братьев Стругацких[56]56
  Братья Стругацкие – советские писатели-фантасты, в своих произведениях описывали идеальный мир коммунистического будущего Земли.
  Прогнозы братьев Стругацких не сбылись, «счастливого коммунистического будущего» Земля избежала, сейчас на очереди стоит «счастливое исламистское будущее». Но фантастический мир, описанный Стругацкими, до сих пор греет души многих читателей.


[Закрыть].

– Ну, а дальше, мил друг? – тетка насмешливо качала головой.

– А дальше мы полетим изучать космос, конечно. Так вот, может быть, этот самый Тунгусский метеорит – ключ к загадкам космоса!

– Ну, ладно, «тунгусский метеорит», изучай планету… Бог тебе в помощь. Ну, а пока отдыхай, набирайся сил. Ключи от дачи я тебе оставлю на кухне. Завтра уеду в город рано. Еды хватит. Если что, сходишь на станцию, там есть магазин. Грядки вскопай, коли настроение будет. Да сходи в лес. Притащи хвороста. Говорят, осень будет холодная. Ну, я пошла почивать, мне вставать рано. А ты еще погуляй…

Тетка ушла к себе на второй этаж, повозилась там немного и затихла, а Семен еще долго лежал на веранде, согреваясь под старым верблюжьим одеялом, смотрел на яркие августовские звезды, слушал гудки далеких электричек и думал о загадках раскинувшегося над ним звездного неба.

Так началась его дачная жизнь в притихшем после летнего сезона поселке. С утра, сделав зарядку и наскоро позавтракав, он уходил в лес и бродил в одиночестве, наслаждаясь тишиной, пением и свистом незнакомых лесных птах, шумом ветра в верхушках корабельных сосен. Острый, первобытной чистоты воздух, опьянял Семена, ноги, привычные к гладкости асфальта, гудели от долгой ходьбы по лесной чаще, но он отдыхал от грохота, городской суеты, бензиновой вони и назойливого общения со сверстниками-абитуриентами. Со стороны его времяпрепровождение могло бы показаться странным для молодого человека его возраста, но ему было хорошо наедине с природой, постепенно готовящей себя к долгой зиме.

И вот однажды… Семен пришел с очередной прогулки, проголодался и решил быстро соорудить обед – включил газовую плиту, залил воды в кастрюлю и, заметив, что вода в ведрах иссякла, отправился к колодцу, благо колодец находился в двух шагах, как раз на границе с соседним участком. В этом месте забор прерывался, и колодезный «журавль» был сделан так, чтобы и соседи по даче могли набирать воду. Он быстро наполнил ведра и хотел было оттащить их к кухне, как вдруг заметил на соседнем участке, а именно в старой, с облупившейся краской, беседке, находившейся метрах в десяти от него, некую тень. В этот миг порыв ветра заколебал ветви деревьев, солнечные блики сместились, и Семен разглядел старика, неподвижно сидевшего там. Перед ним на столике была металлическая кружка, из которой он отхлебывал какую-то жидкость (наверное, чай). Приглядевшись, Семен заметил, что старик плачет. Но плачет тихо, не так, как маленькие обиженные дети или пораженные горем женщины.

Он утирал слезы тыльной стороной ладони, качал головой и что-то неслышно шептал, смотря в никуда. Семену стало неудобно от созерцания чужого горя, и он, осторожно взяв ведра с водой, ушел к себе и занялся приготовлением еды. Но странный старик, внезапно появившийся на соседнем участке, не выходил у него из головы. Сам этот дачный участок, довольно неухоженный, заросший орешником и крапивой, носил название «Раппопортов». То есть, очевидно, принадлежал гражданину по фамилии Раппопорт. Но Семен давно заметил, что никакого движения на соседнем участке не наблюдалось, ни нынешним летом, ни в прежние года. И вот теперь этот старик. Может быть, это и есть тот самый загадочный невидимый Раппопорт? Семен решил при случае спросить у тетки и на некоторое время забыл о старике.

Он отдыхал, забыв обо всем на свете, шатался по лесу, ковырялся в саду, читал книжки, в основном это были братья Стругацкие, Рэй Брэдбери и прочая фантастика, и с упоением тягал по утрам двухпудовые гири. Вот с этих гирь все и началось.

Как-то, уже в самом начале сентября, поутру, он, как обычно, делал свою гиревую зарядку. Подбрасываемая гиря взлетала к прозрачно-сиреневому небу и все мышцы Семенова тела гудели от удовольствия… как вдруг он услыхал чье-то осторожно-вежливое покашливание. Он обернулся и увидел старика, стоящего возле колодца. Пустые ведра притулились возле его ног.

– Помогите, пожалуйста, – попросил старик странно-скрипучим голосом, – ведра с водой довольно тяжелые, а у меня спина не в порядке… Такое дело…

– Конечно! – охотно отозвался Семен. – Это мы мигом!

Подброшенная гиря мягко шлепнулась в песок, Семен перемахнул через низкую изгородь, споро бултыхнул ведра в колодец и, набрав воды, понес полные ведра по тропинке к финскому домику-даче, где, очевидно, проживал этот странный старик. Семен донес ведра до террасы, лихо бухнул их на чисто вымытый пол и, разогнувшись, посмотрел на неожиданного соседа.

Сразу отметил про себя:

«А он не так уж и стар, как казалось».

Действительно, этот странный сосед был кряжист, потертая кожаная куртка облегала плотное тело, а не обвисала так, как обычно болтается одежда на стариках. На темном обветренном лице выделялись глаза, круглые, очень яркого светло-серого цвета. Глаза эти внимательно смотрели на Семена, словно выискивая что-то в его лице, да так, что ему стало даже как-то не по себе.

– Спасибо вам, – произнес сосед. – Да вы присаживайтесь, присаживайтесь, не стесняйтесь, – и он указал ладонью на грубую деревянную лавку возле такого же грубо сколоченного из сосновых досок стола. – Вот я смотрел, как вы гирями играетесь… Хорошо! – и он неожиданно улыбнулся, растянув губы совсем по-лягушачьи. – Я вот тоже, когда был молодым, любил гиревую гимнастику. После нее всегда чувствуешь бодрость, прилив сил! Сейчас уже не могу так… Силы не те. Да и суставы болят, особенно к погоде… А когда-то… Да я вам сейчас покажу, – и он, подсуетившись все телом, толкнул тяжелую, обшитую дерматином дверь в комнату. – Вы тут посидите. А я сейчас… – И скрылся внутри.

Оставшись один, Семен огляделся. Грубая мебель на веранде: лавки, стол, два табурета, диван, самодельные полки со старыми книгами, все было добротно сделано и вкусно пахло сосновой смолой. На крашеном полу – чистый коврик, под столом и в углах рассыпаны яблоки, правда, сильно подсохшие. Запах стоял крепкий, приятно-душистый, какой вообще бывает на подмосковных дачах к концу летнего сезона. Но, что отметил Семен, это было странное ощущение холода на веранде, хотя утро было по-летнему теплым.

«Как в погребе», – подумал Семен, поежившись.

– Ну, вот и я! – старик вновь возник перед Семеном с толстым, тяжелым на вид альбомом. Он плотно прикрыл оббитую дерматином дверь и протянул Семену семейный альбом. Сам присел на табурет рядом. Сколько уже видел Семен подобных семейных хранилищ прошлого в гостях у своих школьных приятелей и многочисленных родственников! Перед глазами поплыли старые коричневые снимки: голоногие улыбающиеся девушки в «матросках» с теннисными ракетками в руках, семейные пары на фоне крымских или кавказских курортных пейзажей, какие-то военные в гимнастерках с кубарями и ромбами…

– Вот он – я! – и старик показал на пожелтелое фото, на котором жилистый, стриженый бобриком парень, в длинных сатиновых трусах, вздернул над головой штангу с блестящими шарами вместо дисков на концах. На заднем плане стояли и сидели такие же молодые мускулистые ребята. Возле их ног валялись гири.

– Это мы на занятиях по атлетике.

– А кто это «мы»? – спросил Сеня.

– Мы, – курсанты Высшей школы красных командиров. Была такая школа когда-то… Старик задумался, тяжелая ладонь его машинально переворачивала твердые страницы альбома. На одной из страниц Сеня увидел две фотографии. На одном – группа молодых парней в шинелях с «разговорами» и «буденовках» тесно сидели и стояли во дворе какого-то большого здания с колоннами. Среди них он узнал и старика, тогда молодого, скуластого, бесстрашно смотрящего в кадр своими яркими светлыми глазами. Другое, большое фото, запечатлело человека в кубанке и каракулевой бекеше, перепоясанного ремнями шашки и маузера в тяжелой кобуре, с привинченным орденом Красного знамени на левой стороне груди. У человека были крупные черты сурово нахмуренного лица и жесткий взгляд исподлобья. На заднем плане виднелся молоденький парнишка в черкеске, придерживающий под уздцы коня.

– А это кто? – спросил заинтересованно Сеня. – Этот… герой?

– Это ты правильно заметил, – старик тоже внимательно смотрел на фото, – это и есть герой Гражданской войны, Иосиф Раппопорт. Правофланговый первого полка кавдивизии Павличенко, Первой Конной армии товарища Буденного…

«Вот оно что, – подумал Сеня, – наверное, это и есть тот самый Раппопорт, хозяин этой дачи».

– Да, я слышал… это же его дача… – сказал он вслух. – Все вокруг говорят: «Раппопортов участок»…

– Был его – ответил старик, как показалось Семену, довольно жестко, – был…

– А…где же он теперь? – полюбопытствовал Сеня.

– Да… как сказать… Его уже давно нет.

– Умер?

– Да… умер. Уже давно…

«А вы-то, каким образом здесь оказались?» – хотел было спросить любопытный Сеня, как старик, опередив его вопрос, перевернул страницу альбома, и Семен увидел фотографии. На одной – стройная девушка в белой «пачке» стояла на пуантах, изящно опершись рукой о спинку высокого кресла. Под фотографией была надпись: «Это я, выпускница балетной школы Большого театра! Май 1930 года». И резкий росчерк – «Ида». На другом снимке та же Ида, но в скромном платье «в горошек» сидела в обнимку с тем самым молодым скуластым светлоглазым парнем в гимнастерке, кем был когда-то этот старик-сосед, а ниже лепилось большое фото, где счастливая пара была заснята вместе с героем Гражданской войны Раппопортом где-то на юге: Ида в белой теннисной юбке и «матроске», «старик» в белой рубашке-апаш и брюках-клеш и сам Раппопорт в военной гимнастерке и галифе.

Все сидят на соломенных стульях на фоне набережной. Под фото надпись: «Ялта. Санаторий для комсостава Красной армии. Лето 1933 года».

– А кто эта Ида? – спросил Сеня.

– А это моя жена, – старик почему-то вздохнул и грустно улыбнулся. – Красавица была, что и говорить. Танцевала в Большом театре. В кордебалете.

– А Раппопорт, значит, это…

– Да-да, он был моим тестем. Он преподавал у нас, на Курсах РККА… Я был отличником боевой и политической подготовки. И он меня всегда отличал… Хвалил, хотя на похвалы бывал скуп. И как-то пригласил меня с товарищами домой. Он же в обращении простой был, Иосиф Абрамыч… Вот там я с Идой и познакомился… – Старик улыбался, качал головой, перелистывал страницы.

Перед глазами Семена проплывали пожелтелые фотографии… Красавица Ида, сверкая улыбкой, поднимает вверх голого упитанного карапуза, ручки-ножки в «перевязочках»… Ида и светлоглазый парень в военной форме («старик») везут по дорожке детскую коляску. В коляске малыш с испуганными глазенками. Рядом с Идой, держась за мамину руку, стоит маленькая девочка в бантах и длинном платьице. Фотографии каких-то военных, со шпалами и ромбами на гимнастерках… Еще одно фото знаменитого Раппопорта, почему-то в штатском пальто и зимней шапке пирожком. Глаза на снимке странно настороженные, и взгляд уже другой, совсем не геройский… Ида, похудевшая, с суровым взглядом и плотно сжатым ртом, как-то судорожно обнимает на снимке двух девочек в скромных темных платьях, а они, прижавшись к матери, точно таким же жестом прижимают к себе кукол. Под снимком надпись: «Осень 1939 года». И все… Потом была еще одна фотография: «старик» в компании еще каких-то молодых людей, все в кожаных куртках и таких же штанах и фуражках дружно глядят в объектив. У всех одинаково жесткие лица и какие-то особенно просветленные взгляды. В Сениной голове мгновенно возникли слова известной комсомольской песни: «Вперед, заре-е навстре-ечу-у, това-арищи-и в борьбе-е…». Да, хорошие такие, честные лица молодых строителей светлого будущего. Семен подумал, что лица с похожим выражением он встречал и в своем семейном альбоме, где под такими же старыми фото были надписи: 1925‑й год… 1932‑й год, 1937‑й год…

«Какое все же было их поколение, – подумал он с невольным уважением. – И воевать им пришлось с фашистами, и голодали они, и репрессиям подвергались. А вот вера у них была… Не то что мы… Поэтому и построили они такую страну, и Гитлера разбили, несмотря ни на что, и страну после войны подняли… И в космос полетели. А мы…»

А дальше уже наплывали мысли, свойственные многим молодым людям в шестидесятых годах, что все по-настоящему серьезное уже свершено «стальным поколением Октября», а им, расхлябанным и избалованным потомкам, осталось лишь пожинать плоды героизма отцов.

– Ну вот, такие дела, – сказал «старик», резко захлопнув альбом. – Спасибо, что зашли, поговорили со стариком… Ну, а мне пора. Извините, что чайком не угощаю. Нет у меня тут ничего… Да, ни-че-го, – повторил он каким-то странным тоном, – Ни-че-гошеньки нет… Пусто.

Семен, удивленный такой сменой настроения, хотел было спросить, как же это «нет», ведь у «старика» должна быть и жена, вот эта его Ида, и дочери взрослые, да, наверняка, и внуки, но удержался. Неудобно было так расспрашивать малознакомого человека.

– Да что вы, спасибо… Я уж так… Ладно, пойду. У меня еще дела… – Семен поднялся, чтобы уйти. – Но если вам чего надо по хозяйству, то вы только скажите, я помогу!

– Ну что вы, юноша, – старик грустно усмехнулся, – какое у меня теперь хозяйство. Спасибо, но… не нужно, – и он протянул руку, прощаясь.

Семен сжал его тяжелую, в коричневых пятнах, руку и… поразился тому, какая она ледяная! «Как каменная стенка в погребе», – подумал он. – Странно, такое теплое утро, а рука у него, как ледышка. Наверное, кровь уже не греет».

– А как вас зовут? – спросил Сеня, уже спустившись с крыльца.

– Василием Ивановичем люди называли… ответил странный «старик», – лукаво усмехнувшись. – Счастливо вам! – и он скрылся за тяжелой дверью.

– Счастливо, – ответил Сеня и пошел к себе.

На солнце чувство холода исчезло, он дозанимался прерванной зарядкой, быстро соорудил себе завтрак, яичницу с сыром, с аппетитом позавтракал и отправился в лес. Лес вокруг дач был прекрасен сочетанием хвойных и лиственных пород, где густой березняк соседствовал с корабельными соснами и мрачными елями, а те, в свою очередь, плавно переходили в дубовые рощи. И, бродя по лесным тропинкам, прислушиваясь к свежему дыханию леса, он все время думал о таинственном Раппопорте, его дочери, красавице Иде, и о старике, оказавшемся зятем этого Рапопорта и мужем Иды.

«Почему же он мне дальше свой альбом не показывал? Ведь должны же быть там еще фотографии. Военные фото, например… Как в нашем семейном альбоме… И потом, когда война кончилась. Ведь у них с Идой были две девочки. Если родились в тридцатых, то сегодня… Сегодня должны быть вполне взрослые тетки… Наверное, замужем. И дети есть…»

Но мысль, что у старика по имени Иван Васильевич могут быть внуки, почему-то показалась Семену странной. Не похож был обитатель Раппопортовой дачи на человека, у которого могут быть внуки.

Погожий сентябрьский день, лес, слегка уже тронутый золотом набегающей осени, резкий чистый воздух, заполняющий легкие, – все это великолепие мигом растеклось по его телу, и он бросился бежать вперед, по лесным тропинкам, мягко и пружинисто касаясь земли, засыпанной сухими иголками, уворачиваясь от коварных еловых лап, внезапно заслонявших дорогу. «Солнечный де-ень, соо-олнечный де-ень. Ве-е-чны-ый пода-аро-ок…» Восемнадцать лет, все еще впереди: путешествия, экспедиции, дальние страны, верные друзья, великие открытия, и, конечно, единственная в мире лю-ю-юбо-овь… Мышцы сильного тела играют и весело гудят, и несутся вперед, и он бежит, подпрыгивая, касаясь рукой высоких веток, и деревья бегут навстречу и шумят, приветствуя его:

– Добро пожаловать в наше царство!..

Подбегая к крайним дачам поселка, услышал музыку: «Эге-ге-ге-гей! Привычны р-руки к топорам!!» – надрывался по радио Эдуард Хиль.

«Это, наверное, „Утреннюю почту» передают“, – подумал он. – Значит, уже суббота. А если суббота, то тетка Надежда должна прибыть…»

И точно, когда вбежал на участок, то услыхал мощное теткино контральто, знакомую арию «Мне-е-е-э ли, вои-ину, мне-е-э под си-и-лу-у ли тру-у-удный подвиг сей…» и сильно обрадовался. Тетка, напевая, орудовала сковородками и кастрюльками в маленькой летней кухне, сооружая обед.

– Ну-у, нагулял аппети-и-ит, – напевая спросила тетка, увидев Семена. – Сейча-а-с будем обе-е-дать.

Потом они обедали, сидя за маленьким шатким столиком в тени раскидистой груши, тетка рассказывала о своих театральных делах, Семен слушал и все хотел спросить ее о старике-соседе, но стеснялся прервать поток теткиного красноречия. Потом она ушла отдыхать с дороги, а Семен пристроился в шезлонге в саду, возле толстой старой корабельной сосны и увлекся чтением братьев Стругацких… «Возвращение. 22‑й век».

Он оторвался от чтения, когда заметил – кора сосен на соседнем участке закраснелась под закатными лучами. С дальних прудов потянуло сырой прохладой. Тревожно закаркали вороны, и белка, деловито шебуршащая в ветвях корабельной сосны, сердито заскиркала и порскнула в дупло. «Быстро день прошел, – подумал Семен. – Скоро тетка Надя вылезет из своего мезонина. Надо будет ее расспросить об этом странном соседе». Почему-то в нем все более крепло убеждение, что старик все же с чудинкой; за весь день он ни разу не вылез из своего домика подышать свежим воздухом, да и погреться на солнце. Семен вспомнил ледяное пожатие тяжелой стариковской руки и поежился.

Он еще успел сбегать до ужина на спортплощадку возле прудов поиграть в волейбол с местными ребятами и явился на дачу, когда плотные синие сумерки опустились на землю.

Ужинали уже в темноте, на веранде, освещаемой маленькой лампочкой под зеленым абажуром. Тетка вспоминала, как в тридцать шестом году ездили они с ее подругой, певицей Киевской оперы Ниной Чубенко, и ее мужем в Крым, в один из ялтинских санаториев, и как некие бравые красные командиры за ними там ухаживали.

– Теть Надь, – всунулся в ее рассказ Семен, – а что это за сосед у вас на этом… Раппопортовом участке? – И он махнул рукой в направлении густых сосен и едва видневшегося в темноте финского домика.

– Какой сосед?

– Ну… такой… кряжистый, в старой летной куртке… нелюдимый такой…

– А-а, ты, наверное, про Василь Иваныча…

– А ты что, его помнишь?

Семен удивился про себя: чего же тут помнить, когда вот только утром с ним общался, но в слух не сказал, потому как тетка начала рассказывать, и он побоялся упустить детали.

– Как же, конечно, я его хорошо знала., да и все наши старожилы, у кого дачи еще с тридцатых… Ты, наверное, слыхал про Иосифа Раппопорта? Нет? Это был герой Гражданской войны, орденоносец… Вы, молодые, конешно, ничего не знаете, вам в школе только про Чапаева, Щорса и Котовского рассказывали… Ну, это понятно, про остальных, кого в тридцать седьмом расстреляли, вы ничего знать не могли. А наш Иосиф Абрамыч когда-то был фигурой. И герой, и в военной Академии преподавал, и депутатом его избирали от всего Раменского района. Дочка, Идочка, у него была… Красавица. Балерина Большого театра… А как она пела… А как смеялась… Хохотушка была. Я ее еще варенье учила варить. По нашим, сибирским рецептам…

– Ну, а этот старик?

– А-а, Василь Иваныч… Ну, этот… мужем был Идочки. Появился он впервые здесь летом… Дай Бог памяти… Тридцать второго…С ним еще было двое друзей…Такие молодые, стриженые, крепкие юноши… В белой форме с нашивками… Красивые ребята. Все в теннис играли с Идочкой. Они ж тогда все учились в Академии, а Иосиф Абрамыч у них преподавал на курсе… Один из них так хорошо на гитаре играл. А я пела им романсы… «У-утро тума-нное, у-утро-о се-едо-ое-е…»… Хорошее было время, милый друг.

– Ну а потом, теть Надь?

– Ну, а что потом? Поженились они с этим… Василь Иванычем. Тогда-то он, конешно, еще был Васькой. Так его и тесть окликал, Иосиф Абрамыч. «Васька!» – крикнет, бывало, а голосина у него был будь здоров, мог бы и в опере петь. – «Васька», – кричит: – Ну-ка. Бери лопатку, да вскопай вот эти шесть соток! Клубничное варенье любишь? Вот и потрудись!». Ну… дети у них пошли, две девчонки, Машенька и Розочка, обе в Идочку… Такие куколки…Они все ко мне бегали, я им плюшки пекла с черникой, лопали они мои плюшки, в варенье перемажутся обе, а Иосиф Абрамыч потом сердился. «Вы, – говорит, – Надежда Георгиевна, мне их совсем разбаловали! Они у меня должны расти в спартанской обстановке. Ведь, впереди еще будут бои…» Я его спрашиваю: «Ну какие же бои, да еще для таких девочек?». А он глянет так строго из-под черных бровей: «Нет, Надежда Георгиевна, бои еще предстоят. До полной победы пролетарской революции! И для Марии с Розой дело найдется!». Вот так, милый друг.

– А потом?

– Потом суп с котом! В тридцать седьмом… Нет, что я говорю! Осенью тридцать восьмого… Да, вот, примерно, в такое же время. Сентябрь уже стоял. Потому как в том сентябре у меня был хороший урожай «антоновки». Всю веранду «антоновкой» завалила. Ну, вот… Приехала я в тот вечер с репетиции поздно. Ставили мы тогда «Сказку о золотом петушке», и я пела Шемаханскую царицу. Много работать приходилось. Приехала я на дачу, а Мосечка мой, ну, ты его помнишь, ждет, спать не ложиться. Повечеряли мы допоздна, засиделись. И тут, в тишине, слышу, к нашему участку машина подъезжает. Фары погасли, и, смотрю, а со второго этажа-то мне хорошо видно, четверо из машины выходят и к соседней даче. Только сапоги в тишине скрипят. А ты знаешь, милый друг, что такое то время было, когда ночью вот так к твоему участку черная машина подкатывала, а? То-то! Мой Мосенька говорит: «Пойдем, милочка, не надо смотреть», – он уж обо всем догадался, а мне все же не верилось, что Рапопорта могут вот так, среди ночи… И слышу голос, голос-то Васьки, зятя, и вижу – он среди этих четверых! Зашли они туда, грохот подняли, открывай, мол, хозяин! Ну, Иосиф Абрамыч-то не робкого десятка был, открыл и давай их матюкать! «Вы, такие-сякие, к кому с обыском нагрянули? Да я сейчас Ворошилову позвоню!». И слышу Васькин голос: «Позвони, сука! Звони, изменник Родины!». А Раппопорт ка-ак заорал: «Ах, ты гнида! Змею пригрел!» – и по матушке его… Ну… И начали они его бить. Так били, что по всей округе слышно было. Наверное, сопротивлялся он вначале… Сильный был… Потом в доме что-то грохнуло и затихло. Потом… вижу, выволокли они его втроем, он же большой был, тяжелый, и потащили волоком по дорожке. А Васька шел рядом и приговаривал: «Ну что, жид абрамыч? Будешь меня еще по грядкам с лопатой гонять?». Вот так-то, милый друг. Я потом, утром, пошла туда, вижу: на дорожке следы крови. Дорожку-то сам Иосиф Абрамыч выложил кафельной плиткой до самой калитки… А на следующий день Васька вернулся на дачу с какой-то пожилой женщиной, и она кровь вытерла и в доме долго прибирала. А он ходил по участку, по-хозяйски так оглядывался. Сам в летной куртке, кожаной. Меня увидал и: «Здрасстье, Надежда Георгиевна! Теперь мы с вами соседями будем».