Текст книги "Сомнения Роберта Фаррела"

– Я вижу, ты тоже знала его.

Эли рассказала Натану свою историю. Она сдерживала себя после каждой фразы, стараясь не расплакаться. Странно, думала Эли, когда ее выслушивал журналист, она казалось холодной и отстраненной от всего происходящего. Сейчас же слезы сочились из ее глаз вместе со словами. Эй было больно, но с каждым надрывом становилось легче. Словно переношенный плод роженицы, Роберт Фаррел выходил из Эли постепенно и мучительно.

Она говорил около получаса.

На улице начинало темнеть.

Натан не стал включать в машине свет. Слова Эли в темноте обретали другую энергетику. Мощные затяжным взрослением, от них пробегали мурашки по телу.

– Потом я стала искать вас, – закончила Эли рассказ.

Она усмехнулась.

– Что? – спросил Натан.

– Мне пришлось рассказать все это журналисту, чтобы заполучить номер вашего мобильного телефона.

– Серьезно?

– Да, – она усмехнулась еще раз. – Теперь выйдет статься в газете с заголовком: «Как я разговаривала с самоубийцей». Они любят так делать.

– А кто вам дал номер телефона?

Она назвала имя.

– Это хороший журналист. Не думаю, что заголовок будет таким, – он старался шутить.

Эли становилось лучше с каждым словом. Натан решил ее разговорить:

– А почему ты не позвонила?

– Я звонила, но номер был недоступен.

– Он дал тебе мой рабочий мобильный. Как раз на днях я его куда-то затерял. Это даже к лучшему, – посмотрел он с улыбкой в ее заплаканные глаза. – Если бы ты позвонила мне по телефону и вот так разрыдалась, я принял бы тебя за сумасшедшую.

– Да, слезы на расстоянии принимают за признаки безумия, – сказала Эли.

– Точно подмечено.

Она вытащила салфетку из пачки, которую Натан достал из бардачка.

– Расскажите, каким он был?

– Ну, я не припомню точно, – стал вспоминать он. – Прошло уже много времени. И потом мы говорили всего пару минут. За такое короткое время сложно разглядеть человека и составить о нем правильное мнение.

– А все-таки? Как он себя вел, как держался? Ведь наверняка после тех событий вы тоже часто думали о нем.

Натан замолчал, словно Эли задела его за живое.

– Да. Я много о нем думал. И знаешь, что самое странное, – он посмотрел ей в глаза, – что я не мог вспомнить его лицо. Я не присутствовал на похоронах, не видел информации в СМИ, мне не попадали в руки его фотографии. Но возможно, я знаю его хорошо, как никто другой. Я единственный, кто читал рукописный вариант его книги. Я работал с ним один. А по энергетике, которая исходит от рукописного шрифта, можно многое узнать о человеке. Знаешь, иногда его почерк становился таким неудержимым. Буквы прыгали по строчке, они жались друг к дружке, словно Роберт хотел уместить в строчке как можно больше. Окончание и начало слов сталкивались лбами. Обычно это были самые откровенные, самые болезненные мысли. Будто он испытывал боль и судорожно старался избавиться от этой боли, выплеснув ее на бумагу. В эти моменты мне становилось не по себе. Я не мог читать, останавливался. Но рукопись тянула к себе магнитом. Откровенность тянула к себе магнитом. Я видел, что этот человек не лукавит. Видел, как он выворачивает себя наизнанку. И говорит только о том, что ему удалось пережить. Одна сплошная фантазия, сплошь и рядом в которой реальность.

– Почему ему было больно?

– Мысли… – заключил Натан. – Самая страшная боль от мыслей. Тем более если ты остаешься с ними один на один. Я не понял это сразу, – продолжал он. – Я заметил в нем усталость. Это случилось в книжном магазине, куда я приходил по делам от издательства. Охранник принял его книгу, торчащую из сумки за краденную. Он попросил его показать издание.

Эли смотрела на него выжидающими глазами. Перед ней наконец-то вставали реальные картины из жизни Роберта.

– Роберт был спокоен. У меня сложилось впечатление, что у него просто не было сил перечить этому человеку, который явно хотел от скуки воспользоваться малой толикой своей власти. Он упивался, рассматривая книгу и не находя в ней явных признаков того, что она этого молодого человека.

– Что это была за книга?

– Как сейчас помню, Анри Бергсон «Творческая эволюция». Мне понравился его вкус. Охранника же интересовал лишь потайной штрих-код. Наконец я подошел и спросил, в чем дело. Охранник объяснил ситуацию. Вдруг Роберт, словно вспомнил что-то важное, выхватил книгу из рук этого человека и принялся ее листать.

Эли улыбалась.

– Он показал мне несколько мест, где делал на странице пометки. Черный ручкой неровным почерком в некоторых местах были его мысли. Иногда приходилось писать в поезде, добавил Роберт, заметив, что я обратил внимание на его почерк. Он словно почувствовал во мне того человека, который ему нужен. С удовольствием он наблюдал, как я листаю его книгу. Когда я добрался до последней страницы, на внутренней стороне обложки была записана мысль. Она мне очень понравилась. Звонкая, неожиданная, резкая. Я спросил, пишет ли он. Роберт ответил, что пытается иногда. Я вручил ему визитку, с просьбой, чтобы он что-нибудь прислал мне. Сделаю все возможное, сказал он, но я не почувствовал в его словах обычного подъема. Многие молодые авторы многое отдали бы вот за такой разговор и личную встречу с редактором. Меня тогда это покоробило. Однако я не стал долго анализировать это чувство, потому что были другие дела. А потом случилось то, что случилось.

Натан достал из кармана пачку сигарет. Быстрым движением достал одну из ровного ряда.

– Разрешишь? – встрепенулся он, когда сигарета была на полпути ко рту.

– Конечно, это ваша машина. На дым мне все равно.

Натан закурил. Он сделал две глубокие затяжки и будто растекся по креслу автомобиля.

– Ты читала его книгу? – спросил он.

– Да. Некоторые моменты перечитывала несколько раз.

– Постой, – зашевелился он. – Посиди тут пару минут. Я сейчас.

Он хлопнул дверцей автомобиля и побежал к дверям здания. Через несколько минут Натан вернулся с бумажным свертком в руках.

– Вот, – он протянул ей сверток.

– Что это?

– Это ксерокопия рукописи Роберта Фаррела, которую он прислал мне.

Глаза Эли расширились. Она была потрясена увиденным. Стопка листов толщиной в пару сот страниц была обтянута желтой почтовой бумагой.

– Нам редко достаются такие рукописи. Люди перешли на цифровой формат.

– А вам можно?

– Поверь мне, никто и не заметит исчезновения этой рукописи. В любом случае ее отправят в архив, где она сгниет или будет уничтожена через несколько лет. Если, конечно, книга Роберта не станет классикой жанра, и какой-нибудь богатый почитатель захочет купить подлинный черновик.

Эли приняла из его рук рукопись и словно забыла о Натане Бойле и мире вокруг. Впрочем, он оставил ее наедине с черновиком Роберта, молча покуривая в открытое окно автомобиля.

Перед ней были слова загадочного юноши. Они были словно живыми. Все, что осталось от человека. Мысли, запечатленные на бумаге. Они отдавали дань времени. Когда-нибудь исчезнет и эта рукопись. Эли перелистывала страницы, исписанные Робертом. Единственные свидетели трагедии, которая разворачивалась внутри человека, доведенного до абсурда.

– Знаешь, Эли, – нарушил тишину Натан, – мне кажется, ты не должна себя винить.

Она вопрошающе подняла глаза на редактора.

– Мне удалось прочитать некоторые из посмертных записей Роберта. В том числе его предсмертную записку, как называли ее в полиции.

Он докурил сигарету и потушил окурок в пепельнице.

– Он не собирался умирать. Думаю, это был несчастный случай.

Их глаза встретились.

– В этой так называемой «предсмертной» записке не было и намека на смерть. Да, Роберт думал о самоубийстве, он много размышлял об этом деянии, подходил к нему с разных сторон. И он добрался до истины. Может быть, это истина была только для него, но она говорила, что Роберт не должен этого делать. Его участь другая.

– Что он написал?

– Он написал, что единственно верное самоубийство – это остаться жить.

Натан закурил еще одну сигарету.

– А как же петля и этот дом?

– В этом доме он не жил. Этот дом снимала его знакомая, которая как раз и покончила жизнь самоубийством перед тем, как случилась трагедия с Робертом. Именно трагедия. Петля была приготовлена для его подруги, она сама ее сделала, но не воспользовалась. И никто не удосужился ее снять. Естественно, это только мое мнение… Мне только неясно, – продолжал он после некоторого молчания, – как Роберт оказался в ней. Он что-то задумал. Но все пошло не так, как он предполагал.

Уставший от этого разговора Натан завел двигатель автомобиля.

– Поехали домой. Где ты живешь?

Эли назвала адрес.

По дороге он сказал, что следствие не стало обременять себя выяснением обстоятельств. Все и так было ясно. Туманным было одно: почему человек, который остался жить, угодил в ловушку смерти. По дороге домой по щекам Эли медленно текли слезы. Несколько упало на рукопись.

Они попрощались на пороге пансионата.

Натан дал ей свою визитку, чтобы она звонила, если понадобиться помощь.

Всю ночь Эли читала рукопись Роберта Фаррела.

Она будто заново пережила все, что связывало ее с этим человеком.

Если я подойду сейчас, думала она, это будет выглядеть естественно и оправданно. Если я подойду и спрошу, не нужна ли ему помощь, он не подумает, что я давно хочу завести с ним знакомство. Боже мой, что я говорю, разве он может сейчас подумать о чем-то подобном. На нем лица нет. И эти люди, интересно, он замечает или нет, с каким укором они смотрят на него, шепчутся между собой. Даже смерть девочки не способна утолить в них примитивную жажду сплетен.

Эли стояла в стороне, не решаясь сделать первый шаг.

Среди всей суматохи и трагичности в своей задумчивости она казалась самым адекватным человеком, способным в эту минуту действительно на что-то уместное.

Она смотрела на молодого человека. Что он чувствует, думала она. Его глаза были пусты, в них посмотрела смерть. Наверное, сейчас он винит себя в этом. Я бы винила.

Нет, я должна это сделать, решилась она. Звук сирен «скорой помощи» дал ей сил понять, что в данный момент она делает это не из-за корыстных целей, а с целью помочь этому человеку.

Когда Эли заговорила с ним, он не ответил ей. Она растерялась. Может быть, он просто не услышал, сказала она себе. Наверное, в его ушах все еще стоит крик той девочки, его слышала даже я, находясь в другом конце поезда, а перед его глазами стоит одна и та же картина.

Эли повторила вопрос:

– Вам нужна помощь?

На долю секунды она поймала себя на мысли, что это самый глупый вопрос, который сейчас только может прозвучать. Конечно, ему нужна помощь. Что может быть ужаснее, чем видеть смерть рядом с собой, да еще считать себя виновным в этом. Но как помочь человеку, которому твоя помощь, может быть, не нужна. Каким бы благородным не был твой поступок, думала она, его сначала нужно предложить.

Она подходила все ближе и ближе. Ноги сами медленно, верно приближали ее к этому человеку. Она подошла почти впритык, уже намереваясь предложить свою помощь. Он посмотрел в ее глаза так открыто и неожиданно, словно знал уже давно.

– Это я убил ее. Я убил эту девочку…

Эли отшатнулась. Теперь она точно не знала, что нужно делать, что нужно говорить.

Зачем я полезла, отругала она себя.

К ним подошла медсестра «скорой помощи» и увела его в машину.

Эли все еще была в растерянности. Она подошла к одному из сотрудников медицинского персонала и узнала, в какую больницу его увезут. После того, как медбрат назвал Эли номер клиники, он спросил ее, кто она ему, и, не дождавшись ответа, сказал, что, скорее всего, у этого парня съедет крыша. Эли поблагодарила его и отошла.

Зачем я делаю это, думала она, кому стараюсь помочь? Этому молодому человеку или скорее себе? Она видела эти взгляды, пронзающие его насквозь. Эту степень вины. Нет, не ту, которую он осознавал, а ту, которую, не имея никакого права, возложили на него окружающие, решили все за него. В их глазах он уже казался ненормальным, он был повинен. Эли зашла слишком далеко.

Она поймала такси и поспешила домой. Кого я пытаюсь спасти? Все настолько знакомо, и этот страх вернулся к ней. Смерть Роберта Фаррела нависла над ней довлеющей виной, тайной виной, с которой она вынуждена остаться один на один. Никому не открыться, никто не поверит, никто не примет в ее страданиях. Это шанс, думала Эли Криг, шанс помочь не только ему, но и себе.

Эли прошла бесшумно коридорами к своей двери, чтобы не попасться на глаза своим знакомым. Она избегала любого общения с того самого момента, когда Роберт исчез. Самый далекий и безразличный ей человек вдруг стал самым близким. Но как все это бывает поздно, думала Эли. Как поздно мы понимаем, что люди вокруг нас ищут в наших сердцах любви, но находят ее слишком поздно.

Почему-то этот молодой человек ассоциировался у нее с Робертом. Было в его глазах что-то похожее. И хоть Эли никогда не видела глаз Роберта, она знала, что этот незнакомец очень близок к нему. И даже не во внешнем сходстве, а в том восприятии, в котором он предстал перед ней. От него исходила та же загадочная сила и чувство влечения, которое Эли испытывала после смерти к Роберту.

Так провожала она его взглядом почти каждый день. Искала в толпе знакомые черты, и душевный трепет был так страшен и приятен одновременно, когда их глаза вдруг сходились в одной плоскости. Она поедет к нему, обязательно поедет и найдет его. Она поможет ему. Лишь сейчас ей почему-то с долей полной уверенности казалось, что он нуждается в ее помощи. Он остался один. Наедине с самим собой. Теперь мир отвернется от него, как он отвернулся от Эли. Или, может быть, это она отвернулась от него.

Во всяком случае, думала она, теперь я не одинока.

Сомнения Роберта Фаррела

За окном было темно, дождливо и много машин. Он остановился далеко от дома. Да и что такое дом? Отправная точка, где мы провели свое детство и куда стремимся, когда приходит время умирать? Небо плакало весь день. Он поднял жалюзи, чтобы видеть, как его слезы стекали по грязному от выхлопных газов стеклу. Слезы смыли всю грязь. Теперь она стало чистым. Тысячи маленьких капелек отражали свет тусклых дневных лучей, сливаясь с воздухом. Стало темно. В ночном сумраке они отражают свет желтых фонарей. Тысячи звезд на стекле. В каждом отражается та часть города, которую он видит через окно. Это другой город. Примерно дважды в день он меняет свой облик. Но ему больше нравится ночной. В это время оживают лишь точки, желтые светящиеся точки, которые двигаются, упорядоченно, а если приглядеться, то увидишь беспорядок. Ничего лучше человек пока еще не создал. Да и это-то он создал случайно, и не каждому дано это увидеть. Иногда они смотрят, что-то чувствуют внутри, странное чувство щекочет их восприятие. Но разве пробиться ему сквозь стену слепоты и глухоты к миру, который породил их, а не который породили они. Они забавляются лишь тем, что самодовольно смотрят на собственное величие.

Dummy: Как дела?

Роберт вздрогнул от неожиданности. На мониторе компьютера мигало уведомление о новом сообщении. Он ответил.

Kafka: Неудачи и везения идут нога в ногу…

Kafka: Но всегда хочется, чтобы было чуточку лучше…

Kafka: Всегда остается этот один шаг до полного счастья, но его невозможно сделать…

Dummy: Что-то случилось?

Kafka: Я был не предусмотрителен… и теперь расплачиваюсь за это…

Kafka: Я не хочу говорить… знаю, что это не очень красиво, говорить о следствиях и не называть причины… но…

Dummy: Ну скоро все пройдет, и будешь вспоминать с улыбкой сегодняшний день :) ………. так что не расстраивайся.

Kafka: Есть вещи, которые преследуют тебя всю твою жизнь…

Dummy: Согласна.

Dummy: Например, мой нос, который мне так не нравится.

Dummy: А что было вчера?

Kafka: Долго рассказывать… наплыв депрессивного настроения…

Dummy: Ну вот, за окошком солнышко, а он в депрессивном состоянии.

Kafka: Солнце здесь бессильно…

Dummy: Почему?

Kafka: А что оно может?..

Dummy: Поднять настроение.

Dummy: Дать заряд энергии.

Kafka: Надо мной властвуют другие силы…

Dummy: Какие же?

Kafka: Рефлексивные…

Dummy: Хм…………….

Kafka: Я человек сенсорный… могу сам ввести себя в жестокое уныние и выбраться из него самостоятельно…

Dummy: Ну, тебя надо учится искать хорошее в мелочах.

Kafka: Я не мелочный…

Dummy: А при чем тут мелочность, это внимательность и наблюдательность.

Kafka: Я умею замечать мелкие красивые вещи… если ты об этом (звучит как оправдание)…

Dummy: Просто бывает очень плохо, но увидишь что-то хорошее, и сразу настроение поднимается, а это может быть красивый цветок, солнышко, улыбка мимо проходящего человека.

Kafka: А я недавно видел Будду в облаках… потом он начал менять облики, пока полностью не растворился…

Kafka: И такое ощущение, словно облака накатывали на меня и приближались…

Kafka: Все было замешано на солнце…

Dummy: Забавно.

Dummy: Все наладилось?

Kafka: Да, теперь все хорошо…

Kafka: И дело не в том, что прошло какое-то время…

Dummy: Понятно :)

Dummy: Ну и хорошо.

Kafka: Идет определенная, не знаю, кем запрограммированная и почему именно так запрограммированная, смена настроений, которая мне не подвластна…

Kafka: Хотя я могу принимать в этом какое-то участие, но зачастую играю здесь только косвенную роль…

Dummy: Понятно.

Dummy: Просто устал ты.

Kafka: Как ты думаешь, от чего…

Dummy: От напряженной обстановки.

Kafka: Или от самого себя…

Dummy: Ну можно и так сказать.

Kafka: Тогда почему сейчас вроде как все наладилось… я же не отдыхал…

Dummy: Ты сориентировался в сложившейся ситуации.

Kafka: Хм… возможно, в твоих словах есть доля правды…

Dummy: :)

Kafka: Все, что я хотел сказать, только нормальным языком :)

Kafka: Бытие ускорилось… наша жизнь теперь течет быстрее… Если бы Иисус Христос появился в наш век, его бы распяли на кресте в 23 года…

Dummy: Извини, я спать уже пойду. Очень рада тебя увидеть :) Ты мне тут напиши, как твои дела :) Много-много напиши, а я тебе завтра отвечу :-[ Пардон за небольшую наглость

Kafka: Жизнь катится своим чередом, а мы стоим с дебильной ухмылкой и наивными глазами под ее колесом, пытаемся понять, раздавит оно тебя или пройдет стороной, но, может, все же отдавит тебе пару пальцев на ноге, чтобы помнил, чтобы не забывал, что она может кусаться, может бросать из стороны в сторону, может разорвать тебя в клочья и раскидать тряпичные остатки во все стороны, в общем, чтобы не забывал вкус боли, даже тогда, когда все хорошо…

У Роберта не осталось сил писать что-то дальше. Он прекрасно понимал, что общается сам с собой. Присутствие постороннего человека – здесь лишь формальность. Чтобы не сочли тебя странным, когда ты разговариваешь со своим отражением.

Экран монитора освещал комнату. От этого начинали болеть глаза.

Роберт часто находил себе подобных собеседников. В основном это были девушки. Он не видел смысла в общении с парнем, если их разговор не был замешан на общих интересах и настроении. А девушки могли болтать без умолку. Роберту это было на руку.

На часах был уже второй час ночи. Он выключил компьютер и отправился спать.

– Подойди ко мне. Здесь нужна твоя помощь, – сказала она.

Я был сильно польщен ее вниманием. Наверное, недаром прошли занятия на стажировке, если она доверяет моему опыту. Передо мной стоял преподаватель по русскому языку. Я всегда испытывал к ней симпатию, замешанную на смущении. На этот раз она была мила со мной как никогда.

– Вот, познакомься! – она указала в сторону.

Передо мной стоял большой лось коричневого окраса. Он фырчал и раздувал ноздри, словно почуяв опасность, исходящую от меня. Он начал кружить и складывать рога, как те экзотические ящерицы, что раздувают свой кожный мешочек.

Я попытался его успокоить. Наконец, лось, заметив, что я ничем не могу ему угрожать, прижал рога, как уши, и подошел ко мне.

– Им нужно написать статью об исчезающем виде лосей их края, – сказала она, обращаясь ко мне на равных. – У них уже была одна попытка, но она не увенчалась успехом.

– Что мне нужно сделать? – спросил я. – Переработать ее?

– Нет-нет. Тебе нужно лишь показать им, как пишутся подобные статьи.

Меня окружала группа ребят. Они смотрели на меня наивными глазами, словно не понимают, о чем мы говорим.

– Но ведь они не понимают нашего языка? – возразил я, понимая весь подвох происходящего.

Делать было нечего, я рассадил их возле себя.

Ближе всех ко мне был мальчик-лось. Она наблюдала за тем, как я объясняю им написание статьи.

– Так вот, у каждой статьи есть идея. – Я начал повторять это слово по слогам, раз за разом, чтобы они поняли и смогли записать это слово.

Мальчик-лось выводил непонятные каракули, пока я не показал ему, что собой представляют буквы, составляющие это слово.

– Идея – это главная мысль, которую вы хотите донести.

Они медленно царапали на бумаге: «Идея – главная мысль».

– Дальше следует тема.

Я следил за тем, как она наблюдает за нашим занятием. Я был счастлив, что мне выпал такой шанс, с помощью которого я смогу произвести на нее впечатление. Пусть и с такими нерасторопными учениками. Я знал, что из них не получится ничего путного, но мне было все равно. Главное – добиться успеха в ее глазах.

– Тема – это материал, на основе которого вы будете раскрывать главную мысль.

Мальчик-лось медленно записывал. Я проникся к нему отеческими чувствами.

– Расскажи им об основных конструкциях фраз.

Подождите, какие конструкции, молча спохватился я. Им это еще слишком рано, я заслонял подобной мыслью свое незнание конструкций.

Конструкции фраз… конструкции фраз…

Роберт открыл глаза. Сновидение смахнуло сон.

Каждую ночь будильник звонил в четыре утра, чтобы Роберт смог пройтись до другого конца коридора и выпить стакан воды. Общежитие в это время еще спало. Горели две лампы, вдали мигала третья, и коридор был похож на сумрачный туннель. Только по обе стороны спали люди. Безмятежные. Каждый ушел в свой собственный мир грез, так скрупулезно очерченный Фрейдом. Наступит утро, думал он, а они так и не проснутся, так и останутся бродить в мире собственных грез.

Резиновые тапочки скрипели. Роберт аккуратно ступал по потрескавшемуся линолеуму. Если бы он был чист, сказал себе Роберт, я пошел бы по нему босиком.

Дверца в комнату вахтерши была приоткрыта. Бабуля спала. Сонный храп доносился из глубин ее обиталища.

Все-таки несправедливо, подумал он, потому что дневной вахтерше приходилось целый день наблюдать за порядком, сидя в центре коридора. Перед ней стоял столик и несколько журналов. Иногда она читала, иногда разгадывала кроссворды, иногда беседовала со студентами, но чаще задумчиво смотрела вдаль. Может, вспоминала свою молодость. Хотя, возможно, ей так и не удалось понять значение своей жизни. И сейчас, когда вокруг жизнь бьет ключом, молодая жизнь, она чувствовала себя чужой и посторонней, тщетно пытаясь ухватиться за бурлящую жизнь молодых. Почему-то Роберту было знакомо это чувство. Он еще постоял у двери вахтерши. Храп прекратился.

Роберт вернулся в комнату. На часах было двадцать минут пятого. Через три часа вставать, прикинул он. Ему понадобилось несколько месяцев, чтобы заставить организм привыкнуть к таким ночным прогулкам. Он не мог точно сказать, полезно это для организма или наоборот, но такие прогулки в одиноком полумраке нравились ему ощущением отчужденности.

Это сравнимо с чувством, что мир в этот момент принадлежит только тебе. Во всяком случае ты можешь ощущать себя свободно, легко. В такие недолгие мгновения исчезали любые обязательства, которые довлели над ним, чувство долга и внутренние порывы совести. Он принадлежал лишь самому себе, словно сбежал из родительского дома, затаился в укромном месте, таком месте, которое есть у каждого свободолюбивого ребенка. То не было эгоистичным чувством, то была ностальгия по давно утраченному дому.

– Эй, Роберт! – его окликнул приятель параллельного курса.

– Да, Мел?

Он подошел к небольшой компании, которая собралась на перроне кругом.

– Видишь ту девушку? – приятель указал на девушку, которая читала книгу в стороне от них.

– Она мне знакома.

– Отдай ей, пожалуйста, этот билет. Она просила меня купить ей его, – объяснил он.

– Хорошо.

Он подошел к ней и протянул разлинованный кусочек бумаги.

– Мел просил передать тебе билет.

– Спасибо, – ответила она, оторвав взгляд от книги, чтобы посмотреть на него.

Роберт выполнил просьбу, но уходить почему-то не хотелось.

Она продолжала читать, пока Роберт стоял рядом. Не смотрел на нее. Также оперся на ограждения перрона и смотрел на проходящих мимо людей.

– Ну и что ты молчишь, будто воды в рот набрал? – не стерпела девушка. – Давай знакомиться. Можешь рассказать о себе. Раз уж стоишь тут как истукан.

Роберт подумал.

– Когда я хочу чихнуть, а рядом никого нет, я открываю окно и чихаю в форточку, чтобы прохожие услышали мой чих и сказали мне: «Будьте здоровы».

– И, конечно, никто этого не говорит?

– Нет, еще никто не сказал, – Роберт улыбнулся. – Обидно. Наверное, потому что этаж высокий. А еще, – продолжал Роберт, – я люблю есть конфеты и запивать их водой. Родители думали, что я жуткий сладкоежка, а мне просто хочется пить. Но вкус обычной воды мне не очень-то нравится.

Мимо них прошел старик бомжеватого вида.

– Смешной он. Прямо как с моих картинок, – кивнула на него девушка. – Когда мне хорошо, я рисую мультики, – пояснила она. – Всяких уродливых существ или углем на стене. Мне вообще кажется, что все мои друзья похожи на разных персонажей из мультиков. Ну, или находятся на этом правильном пути.

– У меня фотографическая память.

– А я всегда опаздываю на полчаса.

– Я был на этом вокзале поздно ночью, когда ехал из другого города, мы делали остановку: приблизительно на двадцать минут. Это место показалось мне особенно родным, но в то же время странно недосягаемым. Словно я был ему чужой. Я хотел остаться здесь, но не мог.

– Мне знакомо это чувство. Однажды я вышла из дома без копейки в кармане, взмахнула рукой и на следующее утро оказалась в другом городе. С тех пор я часто езжу автостопом. Оказаться в другом городе – как познакомиться с незнакомым человеком. Можно пройти с ним не один десяток улиц и под конец узнать, что он порядочная сволочь.

– Меня не любят дети, но любят собаки.

– Когда я смотрю в глаза, аквариумные рыбки отворачиваются.

– У меня были рыбки, – Роберт напряг память. – Их звали русскими именами: Федор и Потап. Они погибли, когда я переезжал. Не выдержали переезда.

– А я часто нахожу деньги на дороге. Потому редко ношу их с собой. Я вообще осторожна с этими бумажками. Терпеть не могу, когда за меня платят, а если прохожу мимо книжного магазина, то трачу все, что у меня есть.

– Любишь книги?

– Очень, в школьном возрасте я обедала и ужинала только с книжкой, прижимая страницы тарелкой, – она посмотрела ему в глаза. Это получилось неожиданно, и потому их взгляды были откровенны. Особенно Роберта. Он смутился, поэтому быстро задал следующий вопрос:

– Какая любимая?

– Ричард Докинз «Эгоистичный ген».

– А твоя?

Он подумал. Трудно было выделить одну-единственную, но ему хотелось придерживаться правил игры. Но все-таки назвал:

– Эмиль Дюркгейм «Самоубийство».

– Потом расскажешь. До шестого класса я умела писать как левой, так и правой рукой.

– Получается, что у тебя равноценно развиты левое и правое полушария мозга.

– Не думаю…

– Это очень легко проверить. Давай попробуем?

– Хорошо. Что нужно делать.

– Посмотри на… – Роберт покрутил головой, чтобы найти походящий предмет, – посмотри на тот разбитый громкоговоритель.

Это был микрофон, круглый, небольшого диаметра.

– Смотри сначала двумя глазами, потом, не отрываясь, левым, затем наоборот. Где расстояние будет больше от центра, то полушарие мозга менее развито.

Она пару минут всматривалась в намеченную им точку. Роберт с чувством легкого стыда воспользовался положением, чтобы разглядеть черты ее лица.

Длинное овальное лицо, прямой нос с кругленькой пампушечкой на кончике. Дреды, перетянутые на конце синий резинкой. Ее волосы были особенно густы, поэтому казалось, что косичек много. На самом деле их было не больше двадцати. Губы никогда не закрывались плотно, всегда можно было разглядеть линию белых зубов. Она прищурилась. Глаза казались большими, но этого не было заметно. Точнее сказать, у них был объемный взгляд, словно она может видеть гораздо больше остальных. И длинные черные брови, чернее цвета волос. Белая кожа, гладкая, лишь щеки были розовыми. «Это с холода», – скажет она позднее. В ее лице была жизнь.

– Ты прав, расстояние одинаковое.

– Тебя можно назвать муже-женщиной.

– Возможно, так оно и есть. Я хороший друг для мужчин, не то чтобы я брезгую женщинами. Я вообще считаю, что пол любимого человека не имеет значения. Но не могу общаться со сладкими девочками со складом мышления «аля, моя машинка», – она подмигнула двумя пальцами, словно заячьими ушами, – такой, когда она начинает говорить, хочется стопы отрезать.

Роберт усмехнулся.

– Знаешь, я в детстве тоже был не от мира сего. Учителя, родители и друзья думали, что я немного не в себе…

– Дай угадаю, – перебила она его, – тебе повесили ярлык «ребенок с особенностями развития».

– Мама стала наблюдать за мной, если я делал непривычные, к ее пониманию, вещи. Поэтому иногда я боялся даже слово сказать новое, которое вдруг узнавал из книги или по телевизору.

– У меня была такая же ситуация. Моя мама нашла рисунки кукол с оторванными головами и конечностями. Я уже не помню, почему рисовала это. Однако она обратилась к детскому психологу… А что с тобой? – продолжала она после некоторого молчания, словно они оба углубились в свое детство.

– Я… – Она видела, что Роберта что-то покоробило. – Прости, я так и не узнал твое имя.

– Боишься вспоминать? Если хочешь, можешь не рассказывать.

– Я…

– Меня зовут Несс, – снова перебила она.

Он улыбнулся.

– В детстве я слышал сны своего деда. – Они оба улыбнулись. – До сих пор не понимаю, как это могло произойти. Я исписал целую тетрадь его сонных измышлений. Там была какая-то чертовщина. Не могу вспомнить ничего из написанного.

– Они, конечно, забрали у тебя тетрадь?

– Да, мама нашла ее и больше не показывала. Я думаю, что она ее выбросила.

Ее зовут Несс, подумал он, какое красивое имя, женственное и в то же время твердое.

– Так всегда происходит, – сказала она в сторону, – рано или поздно в твою жизнь врывается кто-то и начинает устраивать там порядок, точнее, только то, что считает порядком. Это как ворваться в комнату к слепому и начать переставлять мебель. Он знает положение каждой мелочи в этой комнате, сколько до нее шагов, на какой она высоте. И вот мы врываемся и уничтожаем его мир. Мы оставляем его без ориентиров. Представляешь, сколько труда и времени потребуется ему, чтобы снова привести все в порядок, найти каждую вещь в этой комнате и снова почувствовать, что хозяин здесь он.