Текст книги "Операция «Шасть!»"

Не надо им было такого поля чудес, даже крохотной поляночки не-на-до.

Не надо и не надо, согласился обнаглевший Попов. Что ему – ходит гоголем, хвост павлиний распустил.

– Контровую?

– Добро.

– Ставочки не повысим?

– Повысим.

Что и требовалось. Алексей прищёлкнул пальцами.

– Ну, хорошо, допустим, мои десять тысяч вместе с мадмуазель (предательница, мерзавка!) против корочек налогового пристава от таможенного отделения. Что скажете?

Однопартийцы, не готовые к такому повороту событий, заюлили:

– Товарищ Алексей, чистота мундира…

– Товарищ Августин, не забывайте про плацкартную резервацию в моей подземке. Для вас всегда открыта в недра дверь. И потом, вы же прекрасно понимаете, чистота мундира не спасает при чистке. Хоп?

– Хоп, молодой человек, тун-тун…

Контровая, вызвавшая у зрителей поначалу лютый интерес в связи со стихийно организованным тотализатором, проиграна была старпёрами уже в дебюте. Взъерошенный хорёк Дерябныч настолько неудачно выполнил «разбой», что его оппоненту, по аналогии с каким-нибудь котом Базилио, осталось лишь не полениться выкопать халявные золотые.

Разупыханный Августин Дерябныч начал гнуть пальцы. Склочным голосом вызвал директора заведения, повязанного с разгромленными однопартийцами одной кровью.

Добыча ускользала из Лёшкиных пальцев. Ускользала, ускользала… Как вдруг, откуда ни возьмись, прямиком из сгустившейся над его льняной головой тучи, материализовались оба-два казённых человека.

Первый, с задранным на лоб новеньким респиратором, с блестящей хреновиной, смахивающей на пылесос, в униформе с жутковатой надписью «ГорСЭС», немедля подскочил к директору, навёл на него раструб сверкающего агрегата.

– Санитарный инспектор Добрынин. Службу спасения эпиднадзора вызывали? Как никогда? Шутить изволите, господин управляющий, вызов задокументирован. Спасаем жульё от жучков, мышек от грязных лап, а компьютеры от вирусов. Все ли у вас на постах, господин Бакланин? Вы, вообще, посты блюдёте? А давайте-ка пробежимся по вашему заведению поганою метлою!

Директор враз опал, скукожился, отвёл погасший взгляд от «брата по крови». Бережно поддерживаемый санитаром, побрёл в офис.

Другой казённый человек, облачённый в новенький жандармский камуфляж, гаркнул на весь растревоженный зал:

– Полиция нравов, иммиграционная служба. Старший уполномоченный Муромский. Прошу предъявить документы на предмет прописки. – Он грозно осмотрел внутренности «Карамболя» и зафиксировал хищный взгляд на побледневших лицах однопартийцев. – Та-ак, вижу-вижу своих клиентов. Вот, значит, по кому сегодня «обезьянник» рыдает горючими слезами. Вы записались в добровольцы? А ну печь, полезай в горшок! Родственников до границы имеете? Кочевники в роду были? В глаза глядеть, отвечать на вопросы. С девочками продажными якшаетесь? Как нет? А с кем? Оп-па! Почему маникюр, гражданин? Голубь голубя приголубил, так? Это вот значит, на какие нужды казна уплывает, налоги утекают, я вас спрашиваю.

– Вы знаете, с кем дело?.. – попытался перейти в наступление подсвинок Накладыч, но Муромский пресёк попытку бунта в зародыше.

– Угрозы при исполнении, – хладнокровно зафиксировал он. – Замечательно! Да я вас теперь с полным правом на неделю в допр законопачу, голубей-голубчиков. Пока до своих адвокатов докричитесь, здоровье на голимый минус уйдёт.

Не теряя темпа, Илья обернулся к охраннику на входе:

– Служивый, эй, как тебя? Ситуация обострилась, возможны эксцессы. Бдеть втрое бдительней, ясно! Всех впускать, глаз ни с кого не спускать, никому спуску не давать. Что молчишь, раззява, службу не тащишь?

Слегка косолапя, он энергично ринулся к обалдевшему охраннику – видимо, выяснить, почему тот молчит, раззява.

Хорёк Дерябныч, оставшийся без жандармского присмотра, горячо зашептал Лёхе:

– Алексей Леонтьевич, выручайте. Нам с Дунканом Накладычем, при нашей службе, любые скандалы – хуже язвы и аппендицита. Гибель карьере, если не волчий билет.

– Какой мне с того резон, товарищ? Профит, типа? – Попов недвусмысленно потёр указательный палец о большой.

– Прямой профит, Алёшенька. Сумеете объяснить легавому, что всё нормально, ксиву я вам нынче же оформлю. Век воли не видать. Лады?

– Гм. Закон подземелий приучил меня игнорировать слова, не подкреплённые ничем.

– Ну хотите, я пока в залог своё удостоверение оставлю, тун-тун?

– Чего ж, тун-тун.

Лёха спрятал драгоценный залог и подмигнул вернувшемуся Илье.

– Товарищ Мурмурский…

– Старший уполномоченный Муромский.

– Товарищ Муромский. Всё в абажуре, то есть, в ажуре, конечно. Понимаете, у нас сегодня с невестой помолвка. Невесту видите? Душка, душка, право слово. А вон тот чёрненький с беленькими косичками – шафер наш. Выписали за большие деньги из самого Черемысля для экзотики. Здесь-то мы помолвку и отмечаем в компании родителей. Вот это – Августин Дерябныч, папенька Инги. А это матушка моя, Дунья Накладовна.

– Мужчина?

– Что вы, господин старший уполномоченный, какая же она мужчина? Обратите внимание, на которую сторону у неё жакет застёгивается. А что до маникюра и макияжа, так женщина ведь, как ей без красоты? Войдите в положение, товарищ Маразмский.

– Муромский я. Му-ром-ский. Ясно вам? И с какой стати я должен входить в положение? Мне этих, которые в положении, по службе хватает. Шуточки. Будьте любезны, с вещами на выход. Дежурная машина заждалась.

Алексей понурился. Похлопал себя по карманам.

– Командир, можно тебя на минутку?

Отвёл насупленного опера в сторону.

– Вещей всего десять «штук». Больше, ей-ей, нету.

– Пошли, проверим твои вещи, – буркнул подобревший командир.

Направились в «предбанник». Охранник вскинул руку, отдавая честь. Муромский неодобрительно заметил:

– Й-эх, пустая твоя голова! И честь-то отдать не умеешь. Да и много чести – брать твою честь… А тебя, афро-головешка, па-апрашу остаться, – пресёк он начатое Дреддом движение. – А то на раз-два запрягу иммиграционную карту заполнять печатными буквами в десяти экземплярах, не считая анкет.

Спустя несколько минут Алексей вернулся. Нервно закурил. Маркёру, который порывался рассказать ему о вреде курения в «Карамболе», взбешённо выпалил прямо в лицо:

– Меня какой-то летёха развёл на десять честно заработанных «косарей», а вам и не икнулось. Будешь нервы мотать, живо людям расскажу, какая тут клоака мерзостная. Оно вам нужно – рекламная кампания? Метнулся до камбуза, тело. Живей! Для мадмуазель «Малибу», мне стакан «Берёзовой». Папуасу моему ром. Время пошло!

Яростно дымя «Примой», прошествовал к переводящим дух горе-реваншистам.

– Бабло уплыло до последнего гроша, но гадкий осадок на душе остался. Вам, товарищи в борьбе, рекомендую поспешить отсюда к ядрене Фене! (К Фёкле, – поправился про себя, – прости, Фень). Пока этот уполномоченный не надумал вернуться. Камрад Августин, надеюсь свидеться через час у парадного вашего подъезда. Готовьте калым.

* * *

Когда пороховая гарь рассеялась, павших и раненых унесли, и «Карамболь» вернулся к прежней размеренной жизни, в него завернула шумливая «понятийная» братва. Впереди, к Лёшкиной удаче, брёл на заклание Герка Немчик, пока что ни о каком заклании не подозревая. Напротив, заметив расфуфыренного Попова, Немчик приветственно возопил:

– А трипопец-пец-пец-пец-попа! Мне в аккурат деньжищ не хватает братву угостить. Слабо отыграться, Алекеюшко? Что говоришь, не слышу? Блиц по пять? По барабану, лохматый. Пять так пять. С голой Попы хоть шерсти клок, гы-ы!

Смеялся Немчик нехорошо. И в последний раз. Три блица по пять промелькнули перед Геркой в полчаса, облегчив ему муки выбора развлечений ровнёхонько на сорок тысяч.

Лёха в душе сочувствовал бедолаге, потому что знал, каково будет Герке наутро. Каково ему будет, фиг ли.

Размышляя философически о коловращении жизни, он отправился в сопровождении Инги с Ванюшей Дреддом к уютному особнячку налоговой полиции. План удался на все двести.

Миссия с треском завершилась обменом удостоверениями. Огорчённый до невозможности хорёк Августин Дерябныч пытался поймать «тачку». Подсвинок Накладыч безутешно лил слезы над необратимо похудевшим кошельком, размазывая по рыльцу тушь и румяна наманикюренным копытцем. За всем этим безобразием флегматично наблюдал из ближайших кустов пушистый кот дымчатой расцветки. Не то чтобы ему была любопытна трагедия однопартийцев, просто ждал подругу, сиамскую красавицу Мусю, вот и коротал время.

Помпезный кабриолет докатил до ближайшего угла, где его уже поджидал виртуоз разводного ключа и газовой горелки Матвей Черепанов. Он же Матвейка-Паровоз, который по старой дружбе одолжил Муромскому «Ситроен» из собственной мастерской.

Пассажиры от всего сердца поблагодарили лучшего авторемонтника Картафаново и просто хорошего человека за помощь (Инга жарко поцеловала его прямо в колючие усы), после чего со смехом перекочевали в салон знакомой «окушки».

«Ока» норовисто взбрыкнула и аллюром три креста понеслась в надвигающуюся ночь.

ГЛАВА 7
АМАРИНСКАЯ ПОД СЕНЬЮ САКУРЫ

Фебруарий Мартович Гендерный считал себя гражданином мира. Космополитом без дураков и антиглобалистом по зову сердца. Лишь возмутительное стечение обстоятельств заставляло этого гладкого, упитанного мужчину пятидесяти с куцым хвостиком лет прозябать на краю Ойкумены, в дрянном городишке Картафаново. Следует признать, однако, что возмутительные обстоятельства текли не столь уж катастрофически вкривь да вкось. Как-никак Фебруарий Мартович являлся заместителем генерального директора Картафановского НИИ среднего машиностроения. В его ведении находились внешнеторговые связи.

Ещё совсем недавно руссийское среднее машиностроение никаких связей с внешней торговлей не имело, и иметь не могло. Поскольку строило машинки не простые, а предназначенные для вооружённой обороны, а то и нападения. Но времена меняется. Настал срок для конверсии в режимном НИИ города Картафаново. И, как следствие, в приданном институту опытно-экспериментальном заводе «Луч».

Тогда-то и повёз Фебруарий Мартович на выставки да салоны кое-какие экспонаты из запасов картафановских оружейников. Приборы ночного видения, дальнего слушания и глубокого ныряния. «Долгоиграющие» батарейки, «вечные» лампочки, не тупящиеся ножи и ножницы. Самостоятельно высыхающие обувные стельки и прочее полезное добро по мелочам.

Зарубежные устроители выставок встречали Фебруария Мартовича с распростёртыми объятиями. Пытались даже на руках носить. Кричали наперебой: «Вери велл!», «Дас ист фантастиш!» и «Сутэки! Сугой!». Жадно щупали и разглядывали картафановские хитрые изделия. А потом, сладко напоив-накормив Гендерного, уложив в постельку, согретую щедрым женским теплом, спрашивали. Спрашивали льстиво и нежно, голосами тех самых тёплых постельных дамочек: нет ли у него ещё каких штучек? Помудрёнее, полюбопытнее для серьёзных людей. Только не в виде готового серийного изделия, а в виде документации. Чертежи, описания, технологические процессы и тому подобное. Знаете, милый Фебруарий, насколько весомой может быть наша благодарность?

Гендерный стойко держался. Года эдак полтора. Или, бери выше, все два. То отшучивался, то отцеловывался, то пьяным притворялся. Но суммы, нашёптываемые на ушко прелестницами-соблазнительницами, мало-помалу росли. Игнорировать их становилось всё трудней. К тому же Фебруарию Мартовичу чертовски хотелось стать подданным просвещённого короля Фряжского. Или подданным микадо Нихонского. Да хоть бы и налогоплательщиком президента Североамериканского.

Служители религиозных культов утверждают, что человек по природе слаб и противостоять диавольским уловлениям без помощи горних сил не способен. Фебруарий Мартович был атеистом, потому с небес никакой помощи получить не мог. И однажды он решился. Уступил. Продался.

Хоть, как полагал сам, не со всеми потрохами.

Потроха, то есть сбываемые ноу-хау, принадлежали по большей части нашему знакомому инженеру-бессребренику. Попову Алексею Леонтьевичу.

О том, что его изобретения поплыли в чужие страны, Попе, разумеется, никто не доложил. Фебруарий Мартович спинным мозгом чуял, что инженер заартачится, как положено дурачку-патриоту. Да и делиться прибылью очень не хотелось.

С тех пор счета Гендерного в банках начали расти. Однако вожделенное заморское гражданство так и оставалось всего лишь грёзой. Что и понятно. Зачем дарить гражданство Ниппонии человеку, который полезен именно работая в Руссии?

Фебруарий Мартович, здравый человек и тёртый калач, об этом догадывался. Как догадывался и о том что, вздумай он сейчас проявить строптивость, одним махом пойдёт в дело шантаж. А то и чего похуже. Поэтому и надумал он спрыгнуть с крючка, не раздирая в кровь собственную шкурку, а заманив на стальное жало кого-нибудь другого.

На его удачу, в это время у опытно-экспериментального завода «Луч» появился совладелец. Деловитый столичный мужик, купивший сколько-то там процентов заводских акций. Вместе с хозяином прибыли в Картафаново легионы шустрых руководителей новой формации. И Гендерный пошёл ва-банк. Выбрал парочку хватких менеджеров с продажными мордами и предложил пай в «интеллектуальном экспорте». Поступок объяснил пошатнувшимся здоровьем и желанием постепенно отойти от дел.

Молодые шакалы радостно переглянулись, с клыков закапала обильная слюна. Вскоре они оттёрли Гендерного не только от экспорта изобретений, но и от встречного финансового потока. Фебруарий Мартович, в общем, не возражал. Имеющихся накоплений ему должно было хватить лет на пятьдесят безбедного существования хоть бы в самом Парижске.

Зато проблема желанного Нихонского гражданства начала помаленьку решаться. Содержать его на сегодняшней точке иноземным покупателям стало бесполезно.

Сейчас он попросту отбывал в постылом Картафановском остроге-НИИ последние денёчки. Заниматься было бы вовсе нечем, если б он не нашёл себе новую забаву – Интернет-серфинг. Трясина всемирной Сети засасывала Фебруария Мартовича всё глубже и глубже. Он до позднего вечера засиживался в своём кабинете, где доступ в Интернет был быстрым и бесплатным.

Вот и сегодня Гендерный блестящими глазами маньяка всматривался в мелькание радужных картинок. Ему повезло наткнуться на сайт с непристойными нихонскими рисунками и мультфильмами. С пылом неофита он приник к кладезю культуры, которая вскоре станет родной. Внезапный телефонный звонок заставил увлёкшегося Фебруария Мартовича вздрогнуть.

– Гендерный слушает, – раздражённо буркнул он в трубку.

– Февраль Муратович! – задребезжала в ответ трубка голосом вохровца с проходной. Идиот вечно перевирал изысканно латинские имя и отчество Гендерного. – Тут такая, понимаете, Каракалпакия! Из эпидемии пришли!

– Что вы мелете? Какая Каракалпакия? Из какой академии? – раздражённо пробормотал Фебруарий Мартович. Он всё ещё не мог оторваться от волнующего зрелища на мониторе.

– Из эпидемии городской. С крысами бороться. А Каракалпакия полная, да.

– Посылай их к чёртовой матери! – вспылил почти готовый гражданин острова Хоккайдо. – Какие крысы в одиннадцать часов вечера? Пусть завтра приходят.

В трубке сдавленно пискнуло – и вдруг загрохотало. Отнюдь не фальцетом вохровца, а мощно, напористо, требовательно:

– ГорСЭС у аппарата. Инспектор Добрынин. Рекомендую безотлагательно сойти к проходной, гражданин заместитель директора! Иначе будут приняты крайне асимметричные меры. Тогда наплачетесь! – И инспектор Добрынин для убедительности вплёл в посконину официальной речи золотую нить живого великорусского языка.

Конец нити, свистнув казачьей нагайкой, больно стеганул Фебруария Мартовича по филейным частям. Гендерный подхватился и, неизобретательно ругаясь сквозь зубы, поспешил навстречу сердитому эпидемиологическому крысолову.

* * *

Алексей Попов описал расхитителя интеллектуальной собственности (или, выражаясь языком контрразведчиков, «объект разработки») удивительно точно. Никита окинул хмурым узнающим взглядом прибежавшего толстячка – кувшинное рыло и спросил с укором:

– Что же это вы, господин… э-э?.. – он вопросительно поднял брови почти до самого респиратора, сдвинутого на лоб.

– Гендерный Фебруарий Мартович, – поспешно представился будущий самурай, чрезвычайно волнуясь. Близость инспектора внушала ему необъяснимый ужас. Он робко заметил: – Но я, вообще-то, не по хозяйственной линии заместитель.

– Не имеет значения, – сухо проговорил Добрынин.

Идиот-вохровец вылупился на него с обожанием дворового пса. Видать, расслышал в голосе настоящую офицерскую твёрдость. Турникет, однако, держал на запоре.

Никита заговорил снова:

– Что же это вы, господин Гендерный, крысиный питомник из НИИ устроили? Вредителей развели на подотчётной территории, и хоть бы хны. Не знаете, чем грозят человеку мышевидные грызуны? Чумой давно не хворали?

Фебруарий Мартович начал судорожно вспоминать, давно ли он хворал чумой. От волнения вспомнить не удавалось, и он отчаянно выкрикнул:

– В детстве! – после чего, без перерыва: – Не помню!

– Не помните, – печально сказал Никита. – Потому-то так преступно беспечны. А между тем, в средние века бубонная чума, разносимая именно крысами, уничтожила половину населения Европы. Хотите повторения этой истории?

Гендерный повторения средневекового мора, безусловно, не хотел. Что и показал, истово замотав головой и по-монашески прижимая руки к мягонькой грудке.

– Тогда проводите, – потребовал Добрынин и пристукнул страшненьким крюком по турникету.

Гендерный обратил на вохровца недвусмысленный взгляд. Тот, еле слышно шепча: «Ну, как есть полная Каракалпакия! Окончательная!» – поспешно отпер проход.

– А почему, извините, вы прибыли так поздно? – спросил Фебруарий Мартович, семеня за строгим инспектором и стараясь заглянуть ему в лицо.

– Потому что грызуны крайне, крайне осторожны. Днём, как правило, прячутся, – наставительно сказал Никита. – Сейчас для них самое раздольное время. Возьмём, что называется, тёпленькими. Показывайте, где ваш кабинет.

– Позвольте, а отчего вы думаете, что крысы обитают у меня в кабинете? Я ни разу их там не видел. Может, лучше пройдём к столовой?

Никита, поняв, что «объект разработки» начал оправляться от первого шока, чертыхнулся про себя, но виду не оказал.

– Поступил сигнал, – отрезал он.

Фебруарий Мартович при этих словах будто наяву увидел шакальи физиономии своих партнёров по ноу-хау трансферту. Подавать столь дурно пахнущие «сигналы» кроме этих грызунов было некому.

– Сигнал, значит… А документики ваши посмотреть можно? – он решился, наконец-то, навести справки.

– Давно бы так, – одобрительно проворчал Добрынин. Он протянул Гендерному книжечку в пупырчатых, будто икорных, корочках, а также лист предписания. – А то допускаете на секретную территорию кого ни попадя. Без проверки да ещё в вечернее время. Непорядок.

Фебруарий Мартович внимательно изучил удостоверение и отметил, осторожно торжествуя:

– Вы, как я понимаю, всего лишь стажёр?

Никита посмотрел на него с брезгливым соболезнованием, будто на слаборазвитого ребёнка, только что съевшего собственную козюлю:

– Господи-ин Гендерный… – протянул он. – Что же вы думаете, в такой собачий час на крысиные помойки старших инспекторов посылают? Или ждёте, что сама генеральша Вожжина пожалует? Ладно уж, – миролюбиво сказал он, пряча документы в карман, – можете не отвечать, вопрос риторический. Идёмте к столовой.

Столовая располагались в дальнем от проходной конце здания. Вообще, здание НИИ больше всего походило на помесь грандиозного семиэтажного зиккурата и броненосца времён Цусимы. Цехи опытно-экспериментального завода «Луч» занимали четыре нижних яруса (корпус корабля), а собственно исследовательские корпуса – пирамидальную «палубную надстройку». Впрочем, картафановцы, слабо знакомые как с архитектурой древней Месопотамии, так и с конструкцией боевых кораблей прошлого, называли его Ледоколом.

Никита шагал по широким гулким полутёмным коридорам, рассеянно изучая выцветшие плакаты на стенах. Он слушал пыхтение Гендерного и думал о том, что крыс возле столовой, скорей всего, не обнаружится, после чего толстячок станет ещё подозрительней. Придётся вновь надсаживать бронхи, модулируя комиссарский рык, а это, признаться, ему уже во как надоело. Одна надежда на Фенечку.

Дошли. Широкие стеклянные двери, способные пропускать в столовую по пять плечистых научных сотрудников зараз, оказались заперты. Фебруарий Мартович, скорчив трагическую мину, развёл пухленькими ручками:

– Вот. Я вас извещал, что я не по хозяйственной части. Ключей у меня нет. Если хотите, можем обойти снаружи. Там и мусорные баки, наверное, найдутся. Но предупреждаю заранее – получится долго.

Никита насупился, соображая, чего наплести «объекту разработки», чтобы отговорить от негожей затеи покинуть внутренности Ледокола.

Гендерный тоже насупился, соображая, как потактичнее сунуть санитарному инспектору рублей двести, да и выпроводить к чёрту.

Тут-то из-за кадки с чахлой пальмой и выскочило мелкая, тёмная и как будто хвостатая тварь. Тварь пронзительно пискнула и молнией шмыгнула по коридору в сторону проходной.

– Ага! Вот она, крыса! – азартно завопил Никита, бросаясь в погоню.

– О боже… – тихо проговорил Фебруарий Мартович, который абсолютно ясно разглядел, что это была вовсе не крыса. Маленькая, чуть больше кулака, сморщенная как гриб сморчок человеческая голова с десятком не то косичек, не то паучьих ножек. На них-то она и передвигалась, да как проворно! Гендерному вдруг сделалось тревожно. Даже жутковато. Жутковато находиться здесь, где обитают подобные создания. И не менее жутко идти туда, куда оно умчалось. Успокаивая себя мыслью, что это какая-нибудь дурацкая поделка молодых балбесов из лаборатории робототехники, он зарысил следом за инспектором. Сперва легко, но с каждой секундой всё больше убыстряя шаг и боясь оглянуться.

Не походил проклятый сморчок с ножками на мини-робота, никак не походил!

Фебруарий Мартович настиг Добрынина возле собственного кабинета. Инспектор азартно ковырял крюком плинтус, расширяя какую-то не то дыру, не то, в самом деле, нору.

– Это не крыса, – отдыхиваясь, просипел Фебруарий Мартович. – Это, должно быть, экспериментальный робот.

Борец с вредителями выпрямился, недовольно засопел и вдруг рявкнул наподобие пожарного набата:

– Что за дикий бред!

И сейчас же, того страшней:

– Это ваши апартаменты? Открывайте немедленно, грызун внутри!

– Да, это мои апартаменты, – всхлипнул раздавленный акустическим ударом Фебруарий Мартович и отпер ослабевшими руками дверь: – Прошу, господин инспектор.

Никита натянул на лицо респиратор и крадучись, словно в самом деле опасаясь спугнуть пасюка, вошёл в кабинет.

* * *

Громогласный инспектор чувствовал себя в вотчине Гендерного, как дома. Он скрипел сапогами, царапал стены и пол крюком. Заглядывал в шкафы и за портьеры. Молодецки ухая, двигал мебель и всюду, всюду рассыпал толстым слоем тошнотворно воняющий грязно-жёлтый порошок. Если тварь и впрямь забежала сюда, она давно должна была ретироваться, спасая жизнь. Или окочуриться.

– Вы, извиняюсь, скоро закончите? – ежеминутно спрашивал его Фебруарий Мартович и добавлял молитвенно: – Мне уходить пора. У меня сердце. Режим.

На самом-то деле сердце у Гендерного было – молодым на зависть. Как и здоровье вообще. Единственное, что его несколько беспокоило, так это простата. Чуть-чуть.

Добрынин это, видать, понимал.

– Служенье муз не терпит суеты, – отвечал он, разбрасывая новые и новые порции отравы. – Так же не терпит суеты и дератизация.

Снова забулькал жестяным голосом окаянный телефон.

– Слушаю, – слабо сказал Фебруарий Мартович.

– Тут такая Каракалпакия, Февраль Муратович, – бодро протявкал мучитель-вохровец. – Наряд из жандармерии объявился. На территорию института желают пройти. Руководство спрашивают.

У Гендерного помертвело в груди. Снова перед его мысленным взором всплыли злорадно улыбающиеся акульи рыла компаньонов по «интеллектуальному экспорту».

Он в три приёма протолкнул сквозь пересохшую глотку:

– Что. Им. Нужно?

– Это… ну, нелегальных иностранцев ищут. Говорят, у нас тут вьетнамский цех по пошиву тапочек работает.

У Фебруария Мартовича несколько отлегло от души.

– А я-то при чём? – сказал он уже значительно бодрее. – Вызывай директора.

– Зачем это? – испугался охранник. – Зачем директора, когда вы всё равно уже тут? Не, вы уж сами его вызывайте, Февраль Муратович. А мы люди маленькие, нам не положено. Такая вот Каракалпакия!

Гендерный приуныл. Вызывать директора в двенадцатом часу ночи было форменным самоубийством. Почище харакири.

– Хорошо, я сейчас подойду, встречу. Вы скоро? – в десятый раз обратился он к Добрынину.

– Служенье муз не терпит суеты, – с расстановкой повторил Никита и метнул на туфли Фебруарию Мартовичу пригоршню гадкого порошка.

Тот, закрывая перекошенное лицо платком, сбежал.

* * *

Представитель Серого Замка оказался мужчиной богатырского телосложения. Рожа у него была самой протокольной, с некоторым элементом зверства. Френч и бриджи на нём были с иголочки, портупея-лак, фуражка полметра диаметром и сапоги в гармошку. За спиной жандарма возвышалось жуткое чернолицее чучело в пёстрых одеждах, будто только что сбежавшее из этнографического музея. Чучело напевало регги и пританцовывало. На его широкой как Тихий океан груди мотался омерзительного вида амулет: сушёная человеческая голова. Поразительно похожая на тот сморчок с ножками, за которым гонялся санитарный инспектор.

– Уполномоченный по борьбе с незаконной иммиграцией и торговлей живым товаром Муромский, – чётко представился Илья. – А вы, как я понимаю, Фебруарий Мартович Гендерный?

Обильно потеющий Гендерный мелко закивал.

– Поговорим у вас или сразу ко мне, в Серый Замок? – напористо поинтересовался Муромский.

– Я не совсем понимаю, чем вызвано… – пролепетал Фебруарий Мартович, но жандарм нетерпеливо заворчал и Гендерный замахал вохровцу: «отпирай живее». – Э-э… Пр… Проходите, офицер.

– За мной, – не оборачиваясь, скомандовал уполномоченный плясуну-папуасу и, громыхая сапогами, двинулся вперёд.

В кабинете Муромский первым делом «проверил документики» у эпидемиологического санитара, после чего удовлетворённо пожал ему руку и сказал:

– Одно дело делаем, брат-крысолов. Продолжайте спокойно работать.

– Дредд, – приказал он своему экзотическому спутнику, – а ну, помоги товарищу с заразой воевать!

Дикарь радостно осклабился и после непродолжительной борьбы выхватил из рук Добрынина пакет с крысиным ядом. Инспектор на секунду замер, раздумывая как реагировать на такую помощь, а потом махнул крюком:

– Пошли, тот угол обработаем.

Жандармский уполномоченный втиснулся в личное кресло Гендерного, положил перед собой планшетку. Гневно посмотрел на монитор, где рисованные ниндзя не столько сражались, сколько занимались непотребством. Буркнул «чего и следовало ожидать» и направил на Фебруария Мартовича палец:

– Итак, гражданин Гендерный, будем реально и добровольно сотрудничать или в несознанку играть?

– А по какому вопросу? – робко спросил Фебруарий Мартович, присаживаясь на краешек стула для посетителей.

– По вопросу поступившего заявления. Ознакомьтесь. – Муромский извлёк из планшетки бумагу непреложно официального вида. Однако «ознакомиться» Гендерному не дал, начал читать сам: – Несовершеннолетние гражданки республики Вьетконг Пу Та Нча и Ша Ла Вча заявляют, что их ручной труд незаконно использовался на незаконной фабрике по изготовлению домашней обуви. И не только, понимаешь, ручной труд! – свирепо добавил он, бросив взгляд исподлобья на дисплей компьютера.

Гендерный представил, что там может твориться, и поалел со стыда. Однако нашёл в себе силы возразить:

– Какая ещё обувь, господин офицер? У нас не скорняжная мастерская, а государственный научно-исследовательский институт. Плюс опытно-экспериментальный завод среднего машиностроения. Не лёгкой промышленности, а машиностроения. Понимаете? – добавил он просительно.

Смутить непробиваемого жандарма не удалось ни на миг. Он с деловым видом порылся в планшетке и вскоре торжественно выудил новый документ.

– Ошибочка вышла. Бывает. Да. Угу. Итак, оказывается, незаконный механический цех, существующий на территории завода «Луч», производит действительно не тапочки, а другую продукцию! Впрочем, также полностью не сертифицированную. Зачитываю список. – Он откашлялся и начал выразительно читать: – «Штопоры нержавеющие эксцентриковые». «Шумовки с диафрагменными отверстиями». «Шуруповёрты тремор-аккумуляторные». «Дрели рефак…» Гм?! «Дрели рефракционные». И, наконец… Свидетель Дредд, что у нас под номером «наконец»?

– «Электрошоковые разрядники кромешного действия», – с готовностью наябедничал чернорожий паяц. – Для самообороны или зажигания газовых конфорок кухонных плит.

– Шокеры? – не на шутку заинтересовался вдруг инспектор Добрынин и даже снял респиратор. – А каково пиковое значение электрического разряда? Санитарно безопасным нормам соответствует?

– Значительно превышает любые нормы, – жёстко сказал Муромский. – Зна-чи-тель-но!

– Так-так… – Добрынин зловеще клацнул телескопической рукояткой багра. – Вот ведь как здорово, что все мы здесь сегодня собрались!

– Да, удачно, – согласился жандармский уполномоченный. – Но меня сейчас интересует другое. То, что в подпольном цехе используется крепостнический труд незаконных мигрантов из Африки и с Соломоновых островов. Свидетель Дредд?

– Так точно! – бешено кривляясь, выпалил дикарь и с многовековой ненавистью представителя угнетаемой нации воззрился на Гендерного. – Мои бедные братья трудятся по шестнадцать часов! Скверно, практически без мяса, питаются. Пьют самое дешёвое пиво. Не имеют возможности пятиразово в день отправлять религиозные обряды у священного огня. И, самое невыносимое, – им запрещено плясать во время смены!

– То есть, как запрещено? – изумился Добрынин. – Вообще, что ли?

– Абсолютно! – страшным голосом проговорил Дредд. – Даже на месте пританцовывать.

После чего, разводя ручищи, с искажённым ненавистью лицом шипя «живьём удавлю расиста!» он двинулся к Гендерному.

Фебруарий Мартович, потерявший последние крохи самообладания, заголосил, что ничего, ничего, ничего не знает о подпольном цехе – и приготовился мученически умереть. Но расправа была остановлена в один момент.

– Свидетель Дредд, на месте, раз-два! – приказал Муромский и пристукнул для убедительности ладонью по столу. – Меру наказания для преступников определит суд. Который наверняка примет во внимание добровольное стремление Фебруария Мартовича к сотрудничеству с органами дознания. Так?

Гендерный торопливо закивал, показывая, что добровольное стремление к сотрудничеству с органами дознания – его пожизненное кредо и священный гражданский долг.