Текст книги "Имя нам – Легион"

– Слезай, покойник, – процедил он. – Гробовщик пришел. Буду тебя хоронить.

– У меня контракт только начался, – заявил Филипп.

– Ерунда. Все равно калекой ты будешь никому не нужен, – сообщил Бобсон. – Слезай, говорю, сволочь!

Филипп послушно вытащил ноги из-под мягких валиков и опустил их на пол. Боб, не отпуская волос, сказал «ага, молодец» и приложился огромным веснушчатым кулачищем к его челюсти. Сердце Филиппа рухнуло в живот, в глазах потемнело, ноги подкосились. Он замотал головой. Когда зрение восстановилось, стало понятно, что он сидит на полу и опирается растопыренными руками о канаты, опоясывающие ринг.

Боб снова навис над ним, сказал деловито «сейчас повторим», сгреб его за груд-ки и рывком поставил на ноги.

Повторения Филипп отнюдь не жаждал, поэтому резко вскинул руки вверх, од-новременно поворачиваясь к Бобу спиной. Майка треснула, одна пройма лопнула со-вершенно, зато контакт с соперником был разорван. Филипп врезал локтем ему в жи-вот, потом присел, крутнулся на носке и правым «крюком» ударил в пах, оказавшийся прочти точно напротив лица. Подлый трюк, но ему было не до сантиментов. Сержант начал первый и тоже не блистал благородством манер. Филипп всего лишь защищался.

Боб раскрыл рот, сдавленно охнул, да так и замер, не имея ни желания, ни воз-можности продолжать схватку.

– Часть вторая. Возвращение живых мертвецов, – сказал Филипп и круговым ударом ноги поверг противника на пол.

Пока Филипп раздумывал, добить ли рыжего неприятеля грифом от штанги прямо сейчас или чуть позже, подскочили Мелкий с Наумом Березовским. Больше в спортзале ко времени корриды никого не оставалось. Одни фанатики мышечной массы.

– Капрал, – негромко позвал Филиппа Мелкий. – Слушай, оставь его, а? Кто нам станет продукты на полигон возить, если ты его уработаешь до гипса?

Филипп хмыкнул, но гриф не выпустил.

– И кто Веронике цветы дарить будет, когда ты ее бросишь? – спросил Наум. – А ведь ты ее бросишь, Фил. Добры молодцы вроде тебя народ в сердечных делах больно уж ненадежный.

– Чего? – возмутился Филипп. – Ты что несешь, придурок? Национальная рас-положенность к психоанализу пробудилась? Так я тебя о консультации не просил. Не пошел бы ты с нею куда подальше?!

– Я тебя предупреждал, гад! – взревел Мелкий, бросаясь в атаку.

Тут следует отвлечься и кое-что разъяснить. Наум Березовский и Павел Мелкий дружили с детства. С самого раннего. Учились в одном классе, сидели за одной партой и на пару колотили недоумков, имеющих претензии к национальности Наума. Затем их дорожки разошлись. Березовский продолжил учебу в медицинском университете, а Мелкий, проваливший вузовские вступительные экзамены, загремел в армию. Свела их судьба лишь через восемь лет. Мелкий к тому времени служил оперативником в уго-ловном розыске. Буквально чудом ему удалось вычислить и взять сексуального манья-ка, “специализирующегося” на детях. Разумеется, адвокат извращенца потребовал пси-хиатрического освидетельствования подзащитного. В состав комиссии вошел и моло-дой, но очень яркий специалист по фамилии Березовский. Комиссия большинством го-лосов заключила, что обследуемый – тяжело больной человек, нуждающийся в уходе и лечении. Частное определение, вынесенное Наумом, считавшим, что маньяк – ловкий симулянт, суд во внимание не принял. Старые друзья погоревали-погоревали, да и ре-шили восстановить справедливость самостоятельно. Тем более что “больной”, удиви-тельно быстро пошедший на поправку, вскоре оказался на свободе. Негодяй их методов не пережил; скрыть же рукотворность его смерти по ряду причин не вышло. От право-судия друзей схоронил Легион…

…Мелкий зарычал и бросился в атаку. Наум остановил его, примирительно заго-ворил:

– Фил, дружище, прошу, брось антисемита из себя строить. Не настолько ты ду-рак, как я понимаю. А что касается моего «диагноза»… Поверь, он имеет под собою не только серьезную базу, которую я, как дипломированный врач-психиатр, вполне спосо-бен возвести при первом же взгляде на тебя. Но и собственный обширный в этом деле опыт.

– Да, Капрал, – ворчливо подтвердил медленно остывающий Мелкий, – Наум много девок попортил, пока сюда не загремел. Я сам ему за это не раз морду бивал.

– Все равно дело не твое, – хрипло сказал Филипп Березовскому, бросил гриф и ушел. На душе было гадко.

ГЛАВА 8

Как на улице узкой

Меня треснули доской.

Что за мать твою ети?

Нельзя по улице пройти!

Частушка

УАЗ остановился напротив нашего дома, я спрыгнул на мокрый растрескавший-ся асфальт и помахал рукой водителю. Хороший он все-таки парень, этот Паоло. Хоть и молчун.

Петуховку заливал дождь. Холодный октябрьский дождь – с порывистым вет-ром, обрывающим последние, тяжелые и мокрые листья с тополей, и полнейшей бес-просветностью на небе. Пока я, петляя, чтобы не утонуть в безбрежной луже, отде-ляющей дорогу от тротуара, добежал до ворот, джинсы промокли насквозь. Кожаная куртка и бейсболка пока держались.

Мне, разумеется, такая погода была на руку. Участковый сидит дома и до окон-чания дождя носа на улицу не покажет. Его сейчас из квартиры только пожар выгонит. Уж я-то нашего Матроса хорошо знаю.

Придется самому его навестить ближе к ночи.

А в Риме сейчас благодать! Или в Милане? Или все-таки в Риме? Вот, дьябло, забыл откуда прилетел! Фирму «Марчегалья» помню… нет, и ее толком не помню! Пе-релёт… перелёт тоже не помню! Кажется, проспал я весь перелет и даже во встречаю-щую машину шел, поминутно спотыкаясь и опираясь на плечо улыбчивого Паоло.

А что я отлично помню, так это прекрасную мою итальянскую возлюбленную Веронику и ее прощальную пушечную пощечину.

«Подлец! Жаль не прикончил тебя Боб! Проваливай, и чтобы духу твоего рядом со мной не было!»

Она почему-то вообразила, что преподнесенный мною накануне букет содержал лошадиную дозу убойно-действенного русского афродизиака. И что упала она в мои объятия, прогнала своего давнего и честного рыжего воздыхателя, любила меня ночь напролет со всей безумной средиземноморской страстью – именно поэтому.

Возразить мне было нечего.

Да и не ждала она моих возражений, а ждала моего скорейшего исчезновения. Желательно, вследствие скоропостижной, но мучительной кончины. Потому что мало мне было ее, бедняжку, соблазнить! Я еще и кипящего праведным гневом Боба, что явился за поруганную честь невесты отомстить, крепко измордовал. Грубый, дикий, отвратительный зверь!

«Дрянной ты человечишка, Капралов! Да и чего другого от тебя ждать, от рус-ского медведя?!» – восклицала прекрасная Вероника, свирепо жестикулируя.

Или не было про медведя? Что с моей памятью происходит, интересно? «Вот от сих до сих помню, а дальше – как отрезало!»

Марфа учуяла меня издалека. Стоило войти во двор, как она бросилась мне под ноги, визжа от запредельного счастья. Я присел, ухватил ее, ласково трепля, за лохма-тую шерсть по бокам шеи и безропотно выдержал миллион восторженных собачьих поцелуев. Вот всегда она так, словно я с того света вернулся. «Два существа в этом ми-ре любят мужчину по-настоящему: мать и собака».

Как я и предполагал, вся семья была дома. Во-первых, суббота, а во-вторых – ненастье. Мама вязала, а остальные, сидя на полу, резались в детское лото «Соседи по планете». Папаня, похоже, без всяких перспектив проигрывал, потому что, увидев ме-ня, радостно заорал:

– Кончай игру, братчики-матросики, макаронник приехал!

И смешал карточки.

Мама бросила вязание, Машенька завизжала, и началось! Вопросы и поцелуи сыпались со всех сторон. Племяшка карабкалась на руки, батя и зять Антоха гулко хлопали меня по свободным участкам тела, кто-то ощутимо щипал… в общем, нераз-бериха стояла полнейшая. Наконец я взмолился:

– Есть хочу! Накормят меня в этом доме свежим хлебом и молоком или нет?!

На женщин такие мольбы действуют безотказно. Давление резко ослабло, и поч-ти одновременно на кухне загремела посуда. Поразительная скорость! Я и раньше по-дозревал, что у нас в избе установлен телепортер.

– Надолго приехал? – спросил батя.

– Нет, послезавтра надо возвращаться.

– Жалко… Антоха, ты баню затопил?

– Закрыл давно, – отозвался зять. – Скоро выстоится, идти можно будет.

– Ну, Филька, значит, готовься! – Отец кровожадно облизнулся. – Ох, я тебя се-годня и напарю!

– Вот к чему-чему, а к этому я всегда готов!

До отвала натрескавшись вкусными домашними харчами, я растянулся на полу и блаженно закрыл глаза. Поваляюсь часок, схожу в баньку, еще поваляюсь, а потом и Матроса навещу. Надо же у него узнать, у служивого, кто дал приказ на мой розыск – официальные органы или «Булат»? Потому как, если милиция или безопасность, то это серьезно. Они не остановятся и перед тем, чтобы с итальянскими коллегами связаться. А если это личная Аскера Мамедовича инициатива, то все намного проще. За три года моей командировки ой как многое может измениться. Никто про меня и не вспомнит через три-то года. Особенно, если я никому из главных действующих лиц недавней тра-гикомедии с мордобоем глаза мозолить не стану.

Ко мне подсела Ольга. Щелкнула пальцем по носу и спросила:

– Лежишь?..

– Лежу, – не стал я прекословить старшей сестре.

– Слушай, а как там… в Италии?

Это «в Италии» она почти пропела.

– Там, сестренка, сейчас тепло!.. – так же пропел я в ответ. – Фрукты, мороже-ное, девчонки загорелые… Пицца, лазанья, кьянти… Фонтаны… Папа римский. Колизей, кошки, голуби. Феличита!

– Признавайся, язык учишь? – немедленно подключилась к перекрестному до-просу строгая моя мама.

– А как же! – с поддельным воодушевлением отозвался я.

– Ну-ка, ну-ка, продемонстрируй, – засомневалась (и не без оснований) она.

Я поднапрягся и выдал:

– Аморе, рогацци! Аморе, аморе и еще раз аморе!

– То-то я и вижу, что одно только «аморе», – усмехнулась мама. – Аж почернел весь. Никак, успел уже итальяночку подцепить?

– Эх, мама, напрасно вы так о своем сыне думаете, – шутливо возмутился я. – Он же сурьезно робить на Апеннины откомандирован! Штудии, понимаешь, превосходить, а не шуры-муры гулеванить!

– Фи-иилька, – протянула она. – Ботало ты! «Робить сурьезно!» Что, я тебя не знаю? Только, поди, на девок и глядишь. Ты хоть нам оттудова сноху не привези.

– Да что угодно он тебе «оттудова» привезет, только не сноху, – вмешалась Оль-га. – Дождешься от него, пожалуй, снохи. Скорей дядька Прохор пчел своих бросит…

– Завелись, – пробурчал батя. – Парню только двадцать четыре, он еще пожить не успел, а вы ему уже всю плешь переели со своей женитьбой. Пусть погуляет!

– Двадцать пять, – поправила его последняя, молчавшая до сих пор, представи-тельница женской половины семьи, Машенька. – А гулять сейчас плохо. Дождичек на улице!..

Батя, натянув до самых глаз лыжную шапочку, возвышался надо мною, как гора, и немилосердно стегал сразу двумя здоровенными березовыми вениками. Я по давно заведенной традиции блаженно кряхтел и изредка охал. Ибо банное наслаждение срод-ни изощренному самоистязанию. В коем, как известно, бесчисленные поколения юро-дивых находили огромное наслаждение. Чем я хуже их? Тем, что телом чище?

– Сына, – позвал меня удивленно батя, – а куда шрам девался?

Я приподнялся на локте и уставился на правое бедро. Там, где еще недавно рас-кидывал кособокую свою паутинку беловатый паучок-многоножка, отмечавший затя-нувшуюся дырку от осколка, блестел пот, курчавились волоски, и розовела гладкая распаренная кожа. Больше ничего. Шрама как не бывало.

– Рассосался, – небрежно ответил я. – Римские экстрасенсы поспособствовали. Пара сеансов и все! Волшебная сила биологической энергии, секреты тибетских мона-хов, тертый коготь тигра, растворенный в желчи беременной змеи и прочие волхова-ния. Ну, а если честно, – сказал я, глядя на отцову недоверчивую физиономию, – хрен его знает! Если бы не ты, я бы, может, еще полгода ничего не заметил. А так, ну пропал и ладно!

– Темнишь ты, Филька, чего-то. Не одно у тебя, так другое. Депутат этот битый, командировка за границу. Денег вдруг появилось много. Ольга говорит, слишком даже много. Оно, конечно, дело твое, но смотри, если в какую некрасивую историю влип-нешь, я тебе… – Он не придумал, чем меня можно запугать и скомандовал: – А сейчас дергай с полка!

Я не заставил себя уговаривать.

Вынести влажное пекло со стремительными перемещениями обжигающего воз-духа от каждого взмаха веника, в которое превращает отец парное пространство, я не был в силах никогда. В детстве обычно просто отлеживался на полу или отсиживался в предбаннике. А он, похожий на бога-громовержца (или демона, что тоже недалеко от истины), ухая и хохоча будто филин, бушевал в своем мрачном (лампочка в бане сла-бовата, а оконце – не больше почтовой марки) поднебесье. Лет с шестнадцати и до сей поры я стоически превозмогаю дезертирские позывы организма на лавке. Если так пой-дет дальше, то годам к сорока, возможно, смогу разделить с отцом это его вулканиче-ское действо.

Хотя не уверен. Совсем не уверен!

Что же касается шрама… Кажется, потчевала меня Вероника в целях повышения кое-какой специфической производительности подозрительными таблеточками. От них еще аппетит улучшается. Уж не они ли причиной?

И, кстати, что у нас сегодня на ужин?

Под прикрытием темноты и непогоды я крался к пятиэтажке, в которой находи-лась квартира петуховского участкового милиционера. Моими спутницами были сля-коть, осторожность и подозрительность. Других тварей, за исключением нескольких мокрых воробьев да пьяненького, смутно знакомого мужичонки, окружающая среда не содержала. Пьяненький, перекосившись, сидел на завалинке. Дождь его не мочил, и он тихонько пел для себя, воробьев и хлябей небесных унылую песню про безрадостную жизнь бродяги. На мое появление певец отреагировал агрессивным возвышением голо-са:

– «А брат мой давно уж в Сибири, давно кандалами гремит!»

– Искренне тебе сочувствую, зёма, – сказал я, но он уже опять повесил буйну голову. Одновременно уменьшилась и громкость звучания.

Перед дверью Матроса я просушил носовым платком руки и только потом по-звонил. О, святая деревенская доверчивость! Он открыл, даже не спросив, кого принес-ла нелегкая в такой поздний час, в такую собачью пору. А ведь кому как не ему надо быть осмотрительным в наше неспокойное время!

Я шагнул в тесную прихожую, указательный и средний пальцы правой руки во-ткнул ему в ноздри, приподнял слегка и сказал приветливо:

– Салют, Джузеппе! Искал меня?

Он смешно забился, вцепившись в мое запястье обеими руками. Не то пытался провести давно забытый в отсутствие постоянных тренировок болевой прием, не то просто ослабить захват.

Я приподнял руку повыше – так, чтобы ему пришлось встать на носочки.

– Надеюсь, ты не при исполнении? Не хотелось бы вступать в конфликт с вла-стью. Светлана дома? – спросил я и, не дожидаясь ответа, крикнул в сторону гостиной: – Светик! Золотце, ты где? Иди, поцелуй итальянского гостя, дорогого синьора Фелип-по!

– Нету ее, – прошипел Джузеппе. Он же Матрос, он же Евгений Федорович Ко-новалов, лейтенант милиции, петуховский участковый. – У родителей она. Отпусти, Капрал, больно же!

– Шалить не станешь?

Он простонал, что нет, мол, не станет, и я ему поверил. Матрос – парень чест-ный.

– Идем в зал, – буркнул он.

Вытирая пальцы, я пропустил его вперед и двинулся следом. В комнате царил полумрак. Напротив телевизора, демонстрирующего многоплановый и замысловатый коитус (не прилагая усилий можно было разобрать только некоторые части обнажен-ных тел), разместились старенькое кресло и журнальный столик. Столик украшала на-половину опорожненная двухлитровая бутылка с пивом. Рядом стояла эмалированная мисочка с луковыми крекерами.

– Да ты, Джузеппе, устроился с комфортом! – позавидовал я. – Что, разве Светик сегодня не вернется?

– Нет. Тесть прихворнул. Говори, зачем пришел?

– Неужели еще не догадался? Порнушку, ясное дело, посмотреть. У меня, сам знаешь, родители строгие, староверы! Пивка, само собой, тоже не откажусь дернуть. Холодное? – Я приложился к бутыли. – О, в самый раз! Ты присаживайся, Матрос, чего там. Садись, смотри телевизор, расслабляйся. День у тебя был, наверное, тяжелый. Ка-кая будет ночь – тоже пока не ясно. – Я махнул рукой в сторону экрана. – А люди-то, глянь, как активно умеют время проводить. Поневоле от зависти заплачешь! И нет им никакого дела до пьяных дебоширов, подростков-алкоголиков и беглых преступников, поднявших руку на областных законодателей. Ишь, как двигаются! Акробаты!

– Ты, Капрал, тоже можешь отсюда двигаться. Активно. В ритме «латино».

– Перке, камарадо? – спросил я, как истинный представитель означеных латино-сов. – Разве нашей доблестной милиции не полагается меня арестовать? Лови момент, видишь, преступник сам тебе в руки прет!

– Не полагается. Потерпевший забрал заявление. Ты больше не в розыске. Мо-жешь не прятаться. Ты ведь приходил об этом узнать? Ну, узнал, так вали!

– Сейчас свалю, – успокоил я его. – Только по телефону позвоню.

Он, как будто, разволновался, хотел вскочить, но сдержался.

Я поднял телефонный справочник и, перевернув корешком вверх, провел паль-цем по обрезам страниц. Из справочника выпорхнул белый прямоугольник. Визитная карточка. Золото и глянец. «Аскеров Аскер Мамедович, депутат Государственной Ду-мы». Номера телефонов, адрес электронной почты. А ниже, наспех, от руки, шариковой ручкой, еще один номер. Хорошо знакомый мне номер телефона, и пояснение: «“Бу-лат”, частное охранное предприятие. Спросить Зайцева».

– Джузеппе, да ты хват! – сказал я, пряча визитку в карман. – Злоупотребляешь служебным положением? Как не стыдно? Сколько они тебе заплатили, вероломный? Тридцатчик?

– Тоже мне, Христос нашелся, – парировал Матрос. – Не твое дело. Ты знаешь, какая у меня зарплата?

– Не знаю, и знать не желаю. Давай обойдемся без жалоб на тяготы жизни. Через два дня я отбуду, и ты им позвонишь. Раньше не надо, даже если запомнил номер. На-поминать о юношеской дружбе не стану, зато вместе с визиткой Антоха тебе передаст сотню баксов. После моего отъезда, разумеется. Хватит сотняги? Тогда бывай!

– Забей ее себе, – напутствовал меня Матрос.

Я не стал уточнять, куда он предлагает ее забить. Знаю я его! Обязательно ска-жет какую-нибудь гадость. Да и чего от него ждать? Мент кондовый, провинциальный. Где ему культуры-то набраться?

Воодушевленный несомненной удачей, я спешил домой, почти не замечая дож-дя. Когда проходил мимо давешнего певца каторжных невзгод, он распрямился, и я на-конец узнал его. Хребёт.

Во время учебы в начальных классах не было у нас, школьной мелюзги, врага страшнее. Длинный, худой, вечно грязный второгодник, он неизменно стерег нас в лю-бых точках, где мы могли появиться с деньгами. У кинотеатра, у буфета, иной раз про-сто в туалете. Деньги ему следовало отдавать сразу и все, иначе ослушника ждали по-бои, «пытки» и прочие унижения. Он не трогал лишь тех, у кого были могучие защит-ники – старшие братья, приятели. Однажды мы, бедолаги, заступников не имеющие, собрались изрядной толпой, зарядились гневными речами и отправились мстить. При виде его ужасной фигуры и гнилозубой угрожающей улыбки большинство мстителей разбежалось. Остались лишь я, Матрос да Асхат. В кровавой схватке, ценой изорванной одежды и фингалов, мы купили себе независимость. Многие из бежавших платили дань до самого окончания школы…

Хребет мутно посмотрел на меня и, кажется, узнал.

– Капралов, кореш, мать-перемать, д-дай папироску!

– Не дам, – сказал я.

– Ну п-пшел тогда! Мне люди дадут. И курева дадут, и водки дадут. Уже давали, и еще дадут. А бабу я сам найду, понял?! – Он разошелся. – Сам л-любую бабу здесь возьму, если захочу, понял? Но я не хочу, понял? Я курить хочу, понял? Дай папироску, а? – Он стал затихать. – Дашь, чо-то скажу. Про тебя, Капрал, с-скажу.

Надо бы мне было прислушаться к его бормотанию. Но я побрезговал. Подвела меня гордыня.

– Я тебе, Хребтина, не Капрал. Это я для друзей Капрал. А тебе я другом нико-гда не был. Я тебе всегда морду бил. И сейчас бы набил за матерки твои, да мараться не хочу. А курить вредно, – сказал я, отворачиваясь.

Он засмеялся – словно больной щенок закашлялся.

К исходу второго дня, проведенного в почти абсолютном растительном безде-лье, я занимался тем, что рассказывал племяннице придумываемую на ходу сказку. Сказка была о смелой девочке Маше, добрых говорящих зверях, их королеве – мудрой собаке Марфе – и отвратительных ракообразных чудовищах.

Ольга с Антохой в обнимку сострадали телевизионным мытарствам американ-ских студентов, тщетно пытавшихся спастись от неистребимого маньяка, вооруженного стальным крюком. Мама поднялась на второй этаж, в спальню, и там читала, а отец ушел кормить своих ненаглядных овец.

В окно постучали.

Я как раз добрался до прямого столкновения сказочного добра и зла, поэтому прерываться не пожелал. Кровавый крючкотворец остался один на один с главной ге-роиней, и наблюдатели, с содроганием ожидающие развязки, не отреагировали вовсе.

Дождь все еще лил не прекращаясь, так что я вовсе не удивился, когда некоторое время спустя припозднившийся посетитель забарабанил по стеклу вновь. Уже раздра-женно. Пришлось мне повесить в предгрозовом воздухе волшебной страны огнедыша-щего дракона, восклицающего: «Остановитесь, безумцы!» – и поглядеть, кому не си-дится дома в такую слякоть.

Не сиделось Хребту. Я махнул рукой, мол, заползай во двор, извинился перед племянницей и пошел его встречать. Чтобы Марфа не порвала сердечного на фашист-ский знак.

– Курить не дам, – предупредил я его сразу.

– И ладно, – смиренно согласился он и тотчас заканючил: – Слушай, Филипп, ты же городской, образованный, пойдем ко мне, я тебе иконы покажу. У меня их много – матка шибко верующая была. Может, купишь которые? Матка перед смертью велела попу отдать, дак мне жалко. А ты найдешь богатого мужика в городе и тоже продашь. Подороже.

От него несло перегаром, глазенки лихорадочно поблескивали. Видно было, что мается он страшно, что держится из последних сил. Ему срочно надо было опохмелить-ся. А может, добавить.

– Подожди, – сказал я, – деньги возьму.

Всю дорогу Хребет возбужденно тараторил в предвкушении скорой поживы и последующего «разговения», а я пытался сообразить, обрадуется ли бабушка, если я ей презентую такой подарок? Или заставит в церковь отнести? Наконец, изрядно промок-нув, мы добрались до его избы. Изба у него была хорошая – большая, обшитая лакиро-ванной рейкой, крытая оцинкованным железом. Но запущенная: после смерти родите-лей Хребет ни разу, наверное, даже окон не помыл.

– Вот и пришли, – сказал он и вдруг пронзительно свистнул.

Я с любопытством посмотрел на него и добродушно предостерег:

– Не свисти, зёма, – денег не будет.

Он нагловато ухмыльнулся.

В это время ворота дома распахнулись, и из них вышел Долото.

Юра Долото собственной персоной.

Следом за ним выскользнул Убеев. Инструктор по стрельбе «Булата», престаре-лый, но очень бойкий калмык. Он был вдесятеро опаснее Юры. Он был опаснее любого громилы из тех, что могли бы оказаться в роли моего противника. И даже всех одно-временно. Потому что стрелял быстро и без промаха. На его согнутом крючком су-хоньком пальчике висел спортивный малокалиберный пистолет. Оружие не слишком эффектное, но крайне эффективное. Насколько мне известно, многие из мировых спец-служб имеют штатное оружие как раз скромного двадцать второго калибра. Как и лик-видаторы-профессионалы.

Фамилия его теперь, на фоне этого пистолета, представлялась довольно дву-смысленной и страшненькой.

– Руки за голову, и медленно на колени, – скомандовал Юра. – Очень медленно, братан. Очень!

Я подчинился. Хребет тем временем вихляясь, потирая ладошки и пританцовы-вая от нетерпения, заорал:

– Ой, мужики, не могу больше, выпить хочу! Где моя злодеечка? Чо вылупи-лись? Обещали – наливайте.

Никто ему наливать, понятно, не бросился. Никто даже не посмотрел на него. А вылупились они на меня, не решаясь пока приблизиться. Только Убеев отмахнулся от него лениво, как от мухи.

Хребет начал закипать. Никогда он не отличался терпением и благоразумием.

– Вы чо, мужики, зажали, да? Положить решили на меня? – Он принялся с не-приятным хрустом сжимать растопыренные угрожающе узловатые пальцы. – Свое тре-бую, не чужое!

– Стой, где стоишь, ты, пьянь! – занервничал Юра. – Потерпи минуту, ну!

– Хер тебе, козел! Я уже задолбался ждать. Гони выпивку, сука, – взвыл без-мозглый Хребет и бросился на обманщиков.

Щелкнул выстрел (нет, не был Убеев профессионалом, не те нервы). Хребет взвизгнул и споткнулся, а я, шлепнувшись с размаху на тротуар, пополз во всю прыть за поворот. Дом Хребта был угловым. Падающее тело бывшего школьного тирана спасло меня по меньшей мере от трех свинцовых пулек. За углом я вскочил на ноги и бросился к ближайшему забору.

Я успел сделать лишь один шаг.

Непроницаемая темнота, скрывшая дальнейший путь, плеснулась к глазным яб-локам от затылка. Чем меня по нему огрели, я, естественно, не разглядел.

Очнулся я почти сразу, но все равно слишком поздно. Казалось, что на затылке тлеет, обжигая черепушку, небольшая головня. Перед потерявшими настройку резко-сти глазами расплывались мокрые разводы на досках, которыми был вымощен хреб-товский двор. Доски были плохо оструганы, шершавая поверхность неприятно колола щеку. В завернутые за спину руки больно врезался холодный твердый металл наручни-ков. (Как драматично прозорлив был Хребет, царство ему небесное, распевая вчерась про гром кандалов!) Сверху больше не капало – но не оттого, что дождь прекратился, а оттого, что двор был крытым.

Неярко светила грязная лампочка над входом в сени. И лиходеи в мокрой «ко-же» склонялись молча надо мной. Нечестные лиходеи, бессовестно нападающие на жертву со спины.

Молчали они недолго.

Судя по прорезавшимся голосам, их было трое. И были они нешуточно озабоче-ны. Юра уныло вопрошал к Убееву, куда же теперь он, Убеев, прикажет пристроить трупака? Меткий стрелок визгливо ответствовал, что это дело не его. Он свое дело сде-лал. И не его, Убеева, беда, что местные пьяницы сами прыгают под пули.

– Бросить его в погреб, да и вся недолга, – посоветовал сиплым голосом незна-комый мне третий. Удачливый охотник за моей головой, по-видимому.

– А мент? – спросил его Юра. – Мент же сразу допрет, откуда у трупака свинец в башке и брюхе.

– Менту еще бабок сунуть, пускай молчит, – проявил сообразительность Убеев.

– Сколько ты ему сунешь? Жмурик – это тебе не телефонный звонок. За него сотней не расплатишься. У тебя есть лишняя штука? А две? И у меня нету. Да мент и не возьмет. Он, волчара, хоть за звонок бабки взял, а ведь не позвонил. Позвонил-то этот, которого ты грохнул. Мать-перемать-перемать! Ладно, – решил наконец Долото. – За-берем с собой, выбросим по дороге где-нибудь. А с ментом пусть шеф разбирается. Сходите в дом, найдите, во что жмура замотать.

Двое ушли, а Долото остался. Запиликал мобильником.

– Подъезжай, – сказал он кому-то. – Какое, в задницу, «нормально»! Калмык, урод, мужика подстрелил. Нет, не Капрала. Ну, давай по-быстрому. Ага, ждем.

– Юра, – позвал я, пытаясь приподняться (при этом головня на затылке весело разгорелась костерком боли). – Блин, Юра, вы взбесились, что ли? Зачем стреляли-то?

– Оклемался? Быстро ты. Не сердись, Капралов, я к тебе ничего личного не имею. Работа, понимаешь? Велено тебя взять, и все тут. Кровь из носу. Желательно, из твоего. А с калмыка еще спросят. Ему надо было только пугалом поработать. А он со-рвался, маразматик. Теперь, если не выкрутимся, придется ему крайним быть. Сдадут его, как пить дать.

– Это уж как водится, – согласился я. – Мертвяку от этого, само собой, полегча-ет.

– Тебе-то что за забота? Он, кстати, и вложил тебя. За пять пузырей всего. Соба-ке – собачья смерть. Ты еще благодарить калмыка должен.

– В другой раз, если не возражаешь. Заодно и того поблагодарю, кто мне по башке врезал. Если шанс представится.

Я повернул голову, положив на доски другую щеку.

– Юра, а что вы, собственно, так преданно шестерите на Аскера? Сам он, понят-но, восточный человек, ему по закону гор мстить положено. «Булат» тут каким боком замазан?

– Как – каким? – изумился Юра. – «Булат» частное предприятие. У всякой част-ной собственности есть хозяин. В нашем случае это – ветеран войны в Афганистане, депутат и известный предприниматель господин Аскеров. Неужели ты не знал?

Мне оставалось только вздохнуть. Не знал, дурак.

На улице зашуршали шины, мяукнул сигнал. Юра распахнул дверь. Вплотную к воротам стояла синяя «Газель». Бесшумно отъехала в сторону мокро поблескивающая дверца, и из машины послышался приглушенный голос:

– Заноси!

– Вставай, – сказал Долото. – И не дергайся, ради бога. Просто влезай и садись, куда велят.

Я медленно подтянул колени к груди и попытался встать. Голова закружилась, и я снова чуть не потерял сознание.

– Помоги, – попросил я.

Юра сгреб меня за шкирку, довольно легко поставил на ноги. Не отпуская, про-водил до автобуса и подсадил в темный салон. Навстречу протянулись руки, меня вта-щили внутрь, дверца скользнула, закрываясь, и машина тронулась, быстро набирая скорость.

Что за притча? Я пошатнулся и, пытаясь удержать равновесие, шагнул вперед. Нога наткнулась на мягкое. Тело? Чье?

– Вы в порядке, Фил? – раздался над ухом знакомый оперный бас. – Мы немного опоздали, простите.

– Игорь Игоревич? – неуверенно спросил я. – Это вы?.. Это действительно вы?

– Это действительно я.

Он расстегнул наручники.

– Черт, то-то я никак не мог толком Италию вспомнить. Халтурно работаете, господа гипнотизеры! Куда это годится?

– Да, вы правы. Поверхностная гипноиндукция качеством не отличается, – со-гласился Игорь Игоревич. – И наше безыскусное мошенничество с итальянскими вос-поминаниями, увы, не вполне удалось. Но вы не расстраивайтесь, в следующий раз копнем пашню глубже, засеем качественнее, без спешки, – сообщил он доверительно. – А вы? Мы же предупреждали вас, Фил, о возможных проблемах. Предлагали ехать на курорт. Ваш приятель Генрик, не зная забот, плещется сейчас в теплом океане, пьет ле-дяной дайкири и ласкает знойных мулаток. Вы же не только успели заработать здоро-венную шишку, но и послужили причиной человеческой смерти. И это всего за не-сколько часов. У вас своеобразный талант, Фил!

Он был прав. Но не это меня беспокоило сейчас больше всего.

– Куда мы едем?

– На базу Легиона, естественно. Или вы предпочитаете резиденцию Аскерова?

– Поворачивайте. Да побыстрее, черт вас дери! Эти молодцы, не исключаю, со злости помчатся ко мне домой.

Когда микроавтобус вдруг сорвался с места и скрылся из виду, Долото испытал чувство, родственное страху. И было от чего! В тылу у Капрала, оказывается, имелись сообщники. Хорошо, если всего лишь местная рисковая шпана. Но исходить в таких делах всегда следует из худшего.