Текст книги "На всех была одна судьба"

С винтовкой, из которой не пришлось ни разу выстрелить, с коробкой пулеметных дисков шел в строю по Лиговскому жарким июльским вечером 1941 года молодой ополченец. Вернулся в 1945-м в Ленинград с боевыми наградами сержант артразведки геройской дивизии… Снова родной Технологический, учеба, диплом, годы труда на производстве, научная работа…

Ничего случайного на свете нет; те, кто побывал на войне, не сомневаются в этом. В концлагере под Сиверской зимой 1941 года Лев Каждан назвался красноармейцем Никитиным, вспомнив девичью фамилию жены старшего брата. Рядом со Львом Григорьевичем долгие годы – любимый человек, верный друг и помощник Елена Николаевна, в девичестве Никитина.

Бывший автогонщик Курт Швабе, сочувствовавший русским военнопленным, иногда под предлогом уборки зазывал паренька в свою конторку и тайком включал ламповый приемник, настроенный на Москву. Однажды Лев услышал куранты с Красной площади. Знакомый с детства бой часов, поднимавший его каждое утро, сливался с голосом мамы, родных, с голосом прежней мирной жизни. Слезы текли по щекам, подбородку, он их не замечал…

Декабрьский снег запоздалой зимы запорошил Московский проспект, Измайловский, череду Красноармейских улиц между ними. На одной из них – на 4-й – живет бывший ополченец, партизан, разведчик-артиллерист. Целая эпоха пролегла между днем сегодняшним и тем временем, когда бой курантов вьюжной зимой и жарким летом поднимал великую страну на битву и труд.

Этот бой слышит и сегодня в душе он – один из тех, кто отстоял право людей встречать новый день на мирной земле.

ХИРУРГ

Если завтра война

Ребенок живет ожиданием счастья, заметил один умудренный долгой жизнью русский писатель, и главное в этом счастье – конечно же, предстоящий выбор жизненного пути. В детстве, юности возможно все, надо только суметь предугадать, почувствовать душой свое предназначение – «услышать будущего зов». Знал ли он свое предназначение в детстве, юности?

Учителя в школе отмечали его математический дар, логическое мышление, склонность к анализу – качества, так необходимые в точных науках. Но математике и физике он, один из лучших выпускников харьковской средней школы, предпочел Военно-морской факультет Ленинградского Первого медицинского института. (Именно в том, 1940 году факультет был преобразован в Военно-морскую медицинскую академию.) Конкурс в академию был не шуточный – 20 человек на место, экзамены по 14 предметам.

Прошло всего три неполных месяца с того дня, как увидел в «Комсомолке» объявление о приеме в академию, и вот в списках зачисленных – Гурвич Семён… Да, диплом врача уже имели старший брат Марк, его жена Шура, сестра Евгения, однако не это было главным при выборе профессии. Подспудно, незаметно в каждом из нас прорастает то, что становится судьбоносным решением. События в Италии, Испании, военные действия Германии в Европе, короткая советско-финская кампания – 20-е, 30-е годы нового столетия дышали приближением грозной бури, и стремление юношей, девушек стать военными врачами, летчиками, моряками говорило о том, что молодое поколение понимает, какая огромная ответственность за судьбу страны скоро ляжет на их плечи.

После зачисления первокурсников отправили в летние лагеря в Лисьем Носу. В матросских робах, бескозырках, пока без ленточек, будущие флотские врачи проходили ускоренную военную подготовку. Здесь же в торжественной обстановке принимали присягу на верность Отчизне.

С возвращением в академию начались нелегкие будни. Десятки предметов, составляющие фундамент врачебного дела, – анатомия, физиология, биохимия, латынь… Постижение специальности невозможно без теории, глубоких знаний, которые в решающий момент позволят принять единственное правильное решение. Мелькали дни за днями – лекции, самостоятельные занятия, дежурства, политинформация. Близко чувствовалась грозная поступь войны, но ведь будем бить врага на чужой территории, бить быстро, умело, сокрушительно. Кто из них, двадцатилетних, думал, что скоро вместо скальпеля возьмут в руки винтовки, которые стоят в экипаже в пирамидах? Не раз за этот год оружие разбирали, чистили, собирали, не веря в душе, что им, будущим врачам, это когда-нибудь пригодится. Пригодилось…

Война уже бушевала на западных рубежах страны, но оповещения не было; летний Ленинград с утра разъезжался на выходной – кто в Сестрорецк, кто в Толмачёво… Курсанты, как обычно по воскресеньям, строем прошли по ближним к Витебскому вокзалу улицам и только потом стали получать увольнение.

Выступление Молотова курсант Гурвич слушал у репродуктора, недалеко от Невы, на улице Воинова. И сразу – в академию. Пошел отсчет часам и минутам войны.

Из курсантов-медиков был сформирован батальон, влившийся в бригаду ленинградских военно-морских высших учебных заведений. Здесь были и «дзержинцы», и «фрунзенцы».

Кровопролитные бои велись на огромном пространстве, фронт неумолимо приближался к Ленинграду. Именно сюда через Прибалтику рвался враг, чтобы, уничтожив Балтийский флот, соединиться с финнами и ударить с северо-востока на Москву.

3 июля курсанты-медики, составившие 3-й истребительный батальон, с винтовками, патронами, получив на взвод по пулемету, выехали на машинах в район Кингисеппа, на знаменитый Лужский рубеж. Сорок пять суток регулярные части Красной армии, дивизии народного ополчения, курсанты военных учебных заведений бились с хорошо вооруженным, имеющим немалый боевой опыт врагом, не давая ему прорваться к Ленинграду. Эти сорок пять дней и ночей непрерывных боев на дальних подступах не только позволили защитникам города возвести оборонительные сооружения вокруг Ленинграда, но и дали возможность эвакуировать 600 тысяч жителей, вывезти тысячи станков, механизмов, целые фабрики, заводы на восток, где быстро налаживался выпуск вооружений, так необходимых армии.

Казалось, что с того безоблачного июньского воскресенья прошло не три месяца, а годы. Горькую усмешку вызывали воспоминания о словах политрука в первые дни войны – враг скоро будет остановлен, т. к. запас горючего для немецких танков и самолетов всего на две недели. Наверно, такими надеждами тешил себя не только их политрук, требовался жестокий урок, после чего стало ясно, что война будет долгой, не на жизнь, а на смерть. И в этой войне, где задействованы тысячи танков, самолетов, пушек, военных кораблей, не обойтись без металлургов, высококвалифицированных рабочих, конструкторов, инженеров, техников и, конечно, врачей. Поступило распоряжение вывести курсантов с передовой, готовить учебные заведения, в том числе и Военно-морскую академию, к эвакуации.

На Ладожском льду

После того как немецкие войска перерезали железную дорогу Москва – Ленинград в районе станции Чудово и в начале сентября вышли к Шлиссельбургу, Ленинград оказался в осаде. Тонкая ниточка – артерия Ладожского водного пути – не могла в полной мере питать фронт, огромный город. Не протаранив оборону в районе Пулковских высот, озверевший враг с каждым днем смертельней стягивал кольцо блокады, нещадно бомбил транспортные суда на Ладоге. Начались жестокие осенние шторма. В первую группу для отправки на Большую землю включили врачей – досрочно окончивших академию старшекурсников. 16 сентября буксир «Орёл» вывел старую баржу с эвакуированными в Ладожское озеро. Внезапный шторм, налет немецкой авиации не дали благополучно завершить плавание. Из 181 военмедовца удалось спастись только 27. (Памятная мемориальная плита с именами погибших в том рейсе врачей, установленная на западном берегу Ладоги, напоминает ныне о трагедии в сентябре 1941 года.) О случившемся в академии не знали и продолжали готовить к эвакуации новые отряды. Вместе со своим курсом Гурвич шел по Загородному проспекту к Финляндскому вокзалу. Какие страшные перемены произошли в городе за эти короткие месяцы! Воронки, руины, остовы сгоревших домов, военная техника, отряды моряков, пехотинцев – суровая жизнь осажденной крепости…

На станции Ладожское Озеро, где предполагалась погрузка курсантов на плавсредства, их долго держали. Плавсредств не было. В мирное время на Ладоге работала небольшая флотилия довольно изношенных озерных, речных судов, не способных перевезти столько людей, техники. Массированные «звездные» налеты вражеской авиации на пристани, караваны судов сократили и без того малочисленный флот – положение становилось критическим. В блокадном городе срочно формировались отряды, бригады судостроителей. На заводах, непосредственно на берегу озера велась сборка барж, лихтеров, плашкоутов… Но пока транспорта не было, военмедовцы вернулись в Ленинград, чтобы повторить путь на Большую землю уже по зимней Ладоге.

Октябрь, ноябрь – самые трудные месяцы блокады – тянулись бесконечно, все меньше оставалось сил для занятий. Велись они с утра до вечера, да еще дежурства по академии, патрулирования в городе… Не прекращались артобстрелы, бомбежки, и если во время патрулирования начинался артналет, прыгали в водопроводные люки и отсюда, как из окопов, вели наблюдение.

Район Загородного проспекта обстреливался методично, волна за волной; в секторе обстрела находились промышленные предприятия, базы, склады, ТЭЦ, Витебский вокзал – от него до академии сотня шагов…

28 ноября вечером, под пронизывающим ветром, курсанты строились на берегу Ладоги, чтобы своим ходом преодолеть путь до Кобоны. Поверх черных флотских шинелей для маскировки надеты белые медицинские халаты.

За спиной вещмешки, в них драгоценный груз – книги, атласы, чтобы там, в эвакуации, сразу продолжить учебу. Сухой паек составлял 200 граммов сухарей и банку тушенки на четверых. Пункт назначения – Вятка, но как одолеть им, ослабевшим, блокадным, десятки километров ледового пути?

Лед еще не окреп, по верху местами гуляет вода, повсюду промоины от бомб, взрывов – того и гляди ухнешь… Штормовой ветер рывками бросает ослабевшее тело на лед, раскисшие ботинки скользят, намокшая шинель, вещмешки тянут, не дают подняться на ноги… На четвереньках, цепляясь задубевшими пальцами за заструги, снова туда, на тропу, где тянется цепочка в белых халатах. Продовольственный аттестат в дорогу выдавался на семь человек, они и держались вместе – Серёжка Рахманинов, Яковлев Юра, Соболевский Александр… До войны Соболевский плавал на знаменитом «Седове», был участником легендарного дрейфа, имел орден – он-то и вел их маленький отряд. Часть пути повезло одолеть, придерживаясь за сани. (Из района боев под Шлиссельбургом вывозили раненых на лошадях.) На островке, ближе к Кобоне, в землянке, согревались обжигающим кипятком. И снова в путь.

Пасмурным затяжным утром ступили на восточный берег, с трудом веря, что гибельная ледяная пустыня наконец позади. Здесь, на восточном берегу, чувствовалось биение жизни: машины, танки, артиллерия, спешащие люди – не заледеневший, погруженный в оцепенение огромный город…

После короткого отдыха, 1 декабря военмедовцы отправились в сторону станции Ефимовская, откуда по железной дороге следовало добираться до Кирова (Вятки). До Ефимовской идти и идти. Волховский фронт рядом, там не стихают ожесточенные бои, противник упорно стремится стянуть вокруг Ленинграда второе блокадное кольцо. На дороге отряд нагнали грузовики с бочками из-под горючего. «Подбросим, морячки!» Примостившись на железных бочках, на ледяном ветру, курсанты покатили в сторону Волховстроя. Их спасло чудо. Влетев на площадь перед станцией, уже занятой немцами, попав под минометный обстрел, грузовики успели развернуться и рвануть обратно. Машина Гурвича, замыкавшая колонну, теперь оказалась первой…

В Ефимовской, конечно же, их никто не ждал. На открытых платформах, реже – в теплушках, иной раз и на попутках, небольшими группами добирались военмедовцы до места назначения. Это были предельно тревожные дни – под Москвой разворачивалась великая битва, ставшая первым шагом к Победе. Напряжение решающего сражения чувствовалось во всем и здесь, в тылу.

Занятия начались сразу же после прибытия в Киров. Лекции, конспекты, учебники. И практика, практика в госпиталях – многочисленных, переполненных. Здесь, в условиях, немыслимых для мирного времени, становилась «на крыло» молодая смена отечественной медицины. Госпитальные врачи, неделями не покидавшие стен лазаретов, забывшие, как на фронте, что такое отдых, спокойный сон, учили курсантов не только основам хирургии, лечебной практики, но и подавали пример истинного милосердия, высокого служения избранному делу.

Свою первую фельдшерскую практику Гурвич проходил на Северном флоте. В 1943 году обстановка на фронтах оставалась тяжелой, но неприступной крепостью стоял Ленинград, контрнаступление под Москвой в 1941-м положило начало освобождению от захватчиков родной земли. Грозовые тучи собирались над Орлом, Курском, под угрозой находился Кавказ… И все же крепла вера: выстоим, победим!

В Полярный группа курсантов добиралась через Котлас, по недавно проложенной ветке на Архангельск. Дальше – Мурманск. В Полярный их доставил катер, а там уже рукой подать до позиций известного в Заполярье 126-го полка морской пехоты майора Старовойтова. Противник не оставлял попыток захватить Мурманск – главный порт стратегической водной коммуникации Запад – Восток, по которой доставлялись в СССР военная техника, современное оборудование, продовольствие. Бои временами затихали, потом яростно вспыхивали вновь, и в землянках, где был развернут полковой медицинский пункт, становилось тесно от раненых – их не успевали отправлять на машинах в госпиталь.

Медицинский пункт – обыкновенная землянка, в которых здесь, в лощине, под прикрытием сопки, располагались различные службы полка. Вдоль стен нары, лежанка человек на пять и посредине помещения – стол для перевязок, неотложной обработки ран. На пункте оказывалась первая помощь перед транспортировкой в госпиталь. Рядом со столом – коробки с перевязочными материалами, документация; здесь заполнялись медицинские карты раненых морских пехотинцев.

Молодым фельдшерам (на медицинский пункт 126-го полка получили направление еще два однокурсника Гурвича) пригодился опыт, полученный в кировских госпиталях. Но там приходилось иметь дело с иными ранами, не раз уже обработанными, подлеченными. Здесь, на передовой, пулевые, осколочные ранения были свежие; не так просто остановить кровотечение с помощью скудных средств, имеющихся в распоряжении фельдшера. Умело наложить повязку – тоже искусство; существует целый раздел в медицине – десмургия, и здесь, в землянке, при свете керосиновой лампы, они на практике постигали тонкости этой древней науки. По распределению некоторые курсанты-военмедовцы попали на корабли, подлодки Северного флота, выходили с экипажами на боевые задания и вернулись осенью в академию с боевыми наградами. Для Гурвича дороже медалей был бесценный опыт работы в условиях передовой, этот опыт впоследствии не раз выручал его и во время операций, и после них, в критические моменты, без которых не обходится профессиональная деятельность хирурга.

Практика в боевых условиях стала новой ступенью на пути постижения профессии врача. В Кирове был развернут Центральный Военно-морской госпиталь, где проводились сложнейшие операции, возвращались в строй краснофлотцы и офицеры – при необходимости их доставляли сюда со всех флотов страны. В госпитале, академии работали выдающиеся деятели отечественной медицины: Ю.Ю. Джанелидзе – академик, главный хирург Военно-морского флота, известные ученые К.М. Быков, Н.И. Лепорский, А.В. Мельников, А.Л. Мясников (в 1953 г. его фамилия значилась в медицинском заключении о смерти И.В. Сталина), Н.Н. Самарин, Б.А. Долго-Сабуров, С.С. Вайль. Это был цвет ленинградской предвоенной медицины. Именно они и стали ядром преподавательского состава Военно-морской академии, созданной по решению Правительства за год до войны. (Впоследствии, после окончания академии, Гурвичу посчастливилось работать под руководством некоторых из них, в том числе и самого Ю. Ю. Джанелидзе.) Но пока шел отсчет дням войны. Курсанты академии занимались не по ускоренным программам, как это было в некоторых технических военных училищах, а изучали дисциплины в полном объеме, учитывая новейшие достижения отечественной и мировой медицины.

В 1944 году, после освобождения Ленинграда от вражеской блокады, поступил долгожданный приказ о возвращении в родные стены. Сборы были по-военному быстры, состав с военмедовцами покатил в Ленинград. Как отличался этот радостный путь возвращения домой от страшной дороги через зимнюю Ладогу 1941-го! Курсанты вернулись в свой дом, повидавший за три года блокады немало бомбежек, обстрелов. Учебные, жилые корпуса надо было вводить в строй, и надежда – только на свои руки. В таком же состоянии находились и клиники академии. Стройотряды, созданные из курсантов, день и ночь заделывали проломы в стенах от снарядов, бомб, чинили крыши, настилали полы, вставляли окна; штукатурили, белили, красили. Будущие хирурги, терапевты, окулисты, неврологи стали малярами, каменщиками, жестянщиками, плотниками. Через месяц ремонтного штурма курсанты сменили робы на белые халаты и заняли места в аудиториях.

Диплом об окончании академии Гурвич получил в 1945 году. Возвращение Победителей по Московскому проспекту (тогда – проспект имени Сталина), море весенних цветов, духовые оркестры… Это, как и воскресный день июня 1941-го, при разных поворотах судьбы навсегда осталось в памяти.

В числе лучших выпускников он был направлен на специализацию, остановив свой выбор, конечно, на хирургии. Пройдя путь от хирурга небольшого лазарета на 10 коек, отклонив заманчивое предложение стать чиновником от медицины, Гурвич возвращается в родную академию, в клинику госпитальной хирургии, под начало Юстина Юлиановича Джанелидзе, в свое время подписавшего как председатель Госкомиссии диплом выпускника Гурвича.

44 года – с 1955-го – Семён Евсеевич работал хирургом, заведующим хирургическим отделением больницы им. Урицкого, 35 лет из них являясь одновременно главным хирургом Ленинского района. Более 10 тысяч операций, множество почетных грамот, дипломов, благодарностей, участие в работе 5 Всесоюзных съездов хирургов…

Памятью о двух рубежах полковника медицинской службы в отставке стали медали «За оборону Ленинграда» и «За оборону Заполярья». Лето 1943 года, нескончаемый заполярный день, грохот боя за ближней сопкой, носилки с ранеными. А на душе – ожидание пускай и не скорой еще Победы, ожидание будущей мирной жизни – неоглядной, бескрайней. Именно такой и стала она, какой виделась тогда курсанту-военмедовцу в заполярном Красном Ущелье…

60 лет рядом с Семёном Евсеевичем верный друг Лидия Самсоновна, старшина медицинской службы блокадного госпиталя на Садовой, а потом, после войны, всю трудовую жизнь – школьный учитель, педагог по призванию.

Любовь к делу жизни они сумели передать детям – преподает в школе сын, Евсей Семёнович. Дочь, Светлана Семёновна, выбрала профессию отца.

Диплом об окончании академии Гурвич получил в 1945-м, в год возвращения Победителей. Остались в прошлом бои под Лугой, блокадный Ленинград, зимняя Ладога, забитый госпиталями Киров, фронт в Заполярье…

Долог был путь в актовый зал академии, где молодым офицерам торжественно вручали дипломы военных врачей. Годом двух побед стал для него 1945-й, открывший начало мирной жизни.

ГОСПИТАЛЬ НА САДОВОЙ

Третий курс

Мимо этого белоколонного здания в глубине двора, известного ленинградцам как бывший Воронцовский дворец, и школьницей, и студенткой Лида пробегала не раз, не предполагая, что блокадной морозной ночью, в тулупе, с винтовкой, под артиллерийским обстрелом, будет стоять здесь, у проходной «на часах», обессиленная от голода и холода…

В тот воскресный июньский день, последний день мирной жизни, семья Разумовских была в сборе. Самсон Львович, главный инженер крупномасштабного проекта строительства новой канализации города-гиганта, в рабочие дни не имевший свободной минуты; Татьяна Максимовна, всегда переполненная домашними заботами, мудро, вдумчиво относившаяся к воспитанию детей; старшая сестра Мира, недавно получившая диплом педагога; младший брат, школьник Лёва, и она, Лида, третьекурсница филфака Университета – все они дорожили воскресными днями «большого сбора». Каждое воскресенье было маленьким семейным праздником, когда Татьяна Максимовна с утра хлопотала на кухне…

Речь Молотова слушали в комнате стоя. Самсон Львович тут же заторопился на работу, за ним – Мира и Лида. Старшая сестра, конечно, в свою школу, куда уже спешили преподаватели и старшеклассники, Лида – в университет. В комитете комсомола толпились в основном девушки, ребята отправились в райвоенкоматы по месту приписки. Первое задание девушкам – разносить по адресам мобилизационные повестки. Многие призывники, не дожидаясь повесток, ушли сами, других заставали в сборах. Мужчины постарше хмурились, предчувствуя беду, молодежь рвалась «в бой» – вот уж они всыплют, как следует, а матери плакали – их сердце предчувствовало горе. Мальчишки, совсем мальчишки, в глазах гордость – идут защищать родной город, страну, оделись в праздничное, лучшее…

В понедельник Лида на всякий случай заглянула в аудиторию. Профессор оказался на месте – в ее зачетке появилась пятерка по западноевропейской литературе. Последние экзамены курса. А во дворе Университета студенты и преподаватели уже роют щели. Кучи земли, битого кирпича нелепо смотрелись среди старинных зданий. Какие налеты, бомбежки, кто пустит немецкие самолеты сюда, в глубокий тыл!

Но судя по тому, что формировалось народное ополчение, в которое записывались и студенты, и профессора, обстановка на фронте непростая. Последний экзамен за 3 курс (современный русский язык) Лида сдала 30 июня, и на другой день вместе с сотнями сверстников отправилась на оборонные работы. Машины мчались в сторону Красного Села. Девичьи голоса задорно выводили знакомые песни: «Если завтра война», «Любимый город может спать спокойно»…

На краю огромного поля девушки (парней в колонне совсем нет) получают первое военное задание – рыть противотанковые рвы. Задание вызывает недоумение: откуда возьмутся под Ленинградом вражеские танки, не провокатор ли этот немолодой прихрамывающий мужчина с рупором?

Работы ведутся день и ночь, ров углубляется, все труднее выбираться с носилками наверх, где высыпается земля. Условия жизни полевые: спят бригады в летних сараях, воды не хватает, некоторые пьют из болотца, начинаются болезни… И все же не верится, что война нагрянет сюда, на эти цветущие летние поля. Рано утром по крыше сарая, где спят девушки, неожиданно застучал град.

Непонятный гул, рев… Лида выглянула наружу – вражеские самолеты проносились надо рвами и сараями, поливая из пулеметов. Некоторые девушки поначалу приняли самолеты за свои, размахивая косынками, выскочили на бруствер. В то утро Лида впервые увидела убитых – первые жертвы войны. И здесь, в тесном кольце подруг, она впервые почувствовала великую силу человеческого единства, которое ничто на свете не может сломить – ни бомбы, ни танки, ни снаряды…

Самолеты поливали не только свинцом – сверху сыпались тысячи листовок. «Русские женщины! Переходите на нашу сторону. Обещаем вам жирную еду, хорошую одежду и здоровых мужчин». Можно вынести тяготы изнурительного труда, одолеть страх во время налетов, но как унять боль от обиды, унижения? Их, будущих педагогов, филологов, призванных открывать детям красоту мира в великих творениях человеческого духа, считают стадом животных. Листовки рвали, смахивали слезы – и крепла уверенность, что никогда, никогда зло не будет торжествовать на земле.

После оборонных работ под Красным Селом возводили укрепления в районе станции Толмачёво, пока не поступил приказ всем отрядом двигаться к Ленинграду. С прорывом нашей обороны немецкими танками возникла угроза окружения трудармейцев. Десятки тысяч женщин, девушек, подростков оказались в полосе боев. Возвращались перебежками, прячась во время налетов в лесу. Через три дня показались предместья Ленинграда. В тот же день Лида записалась на курсы младших медсестер.

Только на фронт!

На ускоренных курсах занятия велись по десять часов в сутки. В мирное время младших медсестер готовили полтора года, теперь в их распоряжении было чуть больше месяца. Невиданная битва уже гремела у стен города, бомбежки, артобстрелы не прекращались ни ночью, ни днем. Анатомия, латынь, хирургия, огнестрельные ранения, первая практика на челюстно-лицевом отделении госпиталя. Не подавай виду, как страшно тебе снимать повязку с изувеченного лица, – тут и пожилые бойцы, и совсем мальчишки. Надо не только побороть страх, но и показать всем своим видом, что они достойно выполнили свой долг, что раны заживут и каждый найдет свое место в жизни.

После экзаменов, со справкой о квалификации младшей медсестры, Лида отправилась на призывной пункт, который находился недалеко от их 3-й Красноармейской, в ДК им. Ногина. Конечно же, она будет проситься только на фронт, ее место там, рядом с защитниками родного города. Очередь, где записываются добровольцы, самая длинная. Военный с черной повязкой на глазу читает ее справку, задает несколько вопросов. «Давайте ваш паспорт». Маленькая серая книжечка исчезает в ящике стола. «Завтра к 9.00 явиться в эвакогоспиталь на Садовой. Садовая, 26, напротив Гостиного двора».

Город стал фронтом. Каждая улица, каждый проспект стали рубежом, и на одном из этих рубежей предстояло сражаться и ей, младшей медсестре Разумовской.

«Вы пришли сюда работать!»

Так буднично напутствовал новую группу младших медицинских работников начальник медчасти военврач Данович. Они, девушки, ожидали высоких слов, вроде тех, что звучали на митингах, по радио, – о грозной опасности над Родиной, о долге каждого гражданина…

Получив на вещевом складе обмундирование, сапоги 43-го размера, постельное белье, взвалив на спину ватный матрас, Лида пересекла двор госпиталя, поднялась на четвертый этаж и еще выше, по винтовой лестнице. Помещение, отведенное под казарму, заставлено топчанами, есть свободные. Вот один, подальше от двери, у окна, рядом с батареей отопления. (Эта ледяная батарея зимой добавит мучений от холода – будет студить спину.) Кто мог знать тогда, осенью, что скоро не будет ни света, ни воды, ни тепла, что в казарме будет гулять ледяной ветер, и после смены никак не согреться под тонким суконным одеялом и шинелькой, даже если натянешь на себя сверху свободный матрас! «Вы пришли сюда работать!» Первое задание – вымыть марши лестницы, с четвертого этажа до выхода. Первое дежурство на отделении – одиннадцатом, хирургическом. Первая операция с ампутацией, когда от скрежета пилы по кости живого тела, кажется, вот-вот рухнешь на пол. Можно ли к этому привыкнуть?

Дежурства на отделении, дежурства на крыше госпиталя во время налета, сбрасывание «зажигалок», эвакуация раненых в бомбоубежище по тревоге… Перенести больного с койки на носилки (у которого все туловище заковано в гипсовый корсет), спуститься, пересечь двор, поставить носилки в подвале бомбоубежища. И снова наверх, за очередным – за каждой парой медсестер закреплены свои больные. После отбоя – все в обратном порядке.

Не для девичьих рук этот груз – онемевшие пальцы вот-вот разожмутся, но ноги бегут, и только один страх – не оступиться в темноте, не поскользнуться. Бывали налеты один за другим, всю ночь с носилками вниз-вверх, снова вниз… По инструкции, после отбоя тревоги раненые должны находиться на своих отделениях, под наблюдением медиков. В госпитале, военном учреждении, приказы выполнялись неукоснительно.

Голод стал вгрызаться в Ленинград с первых недель блокады. В семье Разумовских, как и у многих горожан, не было никаких продуктовых запасов. Мама, Татьяна Максимовна, стыдила «паникеров», убеждала, что ни при каких обстоятельствах огромный город не останется без хлеба. Худо-бедно, но хлеб будет. В блокадном городе остались все Разумовские: Самсон Львович, Татьяна Максимовна, сестра Мира и четырнадцатилетний Лёва.

В ноябре-декабре смертельная черта приблизилась к семье, Лида чувствовала, что без ее помощи домашним не выжить. Она дала слово себе: хлеб, свою норму, не есть – копить для родных. Обходиться супом и крохотной порцией каши, которую она тоже делила, откладывая в банку. Блокадным хлебом делилась с родными не только она, и руководство госпиталя, видя, как слабеют девушки, запретило передачи – физическая работа требовала немалых сил.

Однажды, когда сестра Мира пришла к проходной госпиталя в условленный день, строгий старшина попытался отобрать у Лиды хлеб, усомнившись, что это именно ее пайки. Лида вцепилась мертвой хваткой в портфель. Как! Ее заподозрили в том, что она может украсть? Никогда в жизни она не взяла чужое и не возьмет!

Заснеженный, промороженный, без единого огонька, затемненный Ленинград встречал первый блокадный Новый год. В кромешной тьме весь госпиталь, одна коптилка на весь этаж на столе дежурной медсестры. Пробираться по коридору можно только на ощупь, цель – телефон, если разрешат позвонить… До войны в квартире Разумовских часто звонил черный ящичек на стене. Семья жила с соседями дружно. И если просили позвать кого-нибудь из соседей с другого этажа, Лида или Лёва бежали и на первый этаж, и на пятый… В декабре телефонная связь еще действовала, и Лида узнала от мамы главное – все живы и даже отметили Новый год, сварили студень из столярного клея.

В феврале, после небольших прибавок хлеба по карточкам, положение в городе почти не изменилось. Для истощенных, едва передвигавшихся людей требовалось полноценное питание, но Дорога жизни через Ладогу могла пока поддерживать обеспечение на минимальном уровне. На скудном пайке были фронт, флот, оборонные заводы, госпитали. Голод изнурял, все труднее становилось дотянуть до пересмены суточные дежурства. Особенно тяжело ночью, в ледяном коридоре, на посту. Позади – день на ногах: уколы, перевязки, уход за тяжелоранеными. Голова, отягощенная сном, все ниже склоняется к столу. Спать на посту нельзя, только бы закрыть глаза на минутку!

В детстве ей ни разу не пришлось побывать на море, погреться под южным солнцем. И вот наконец море рядом, пляж, знойный день и особенно жарко голове… Сон отлетает прочь – заиндевевшие стены коридора, огонек коптилки, от которого тлеет на голове шапка. С дымящейся ушанкой скорей во двор – зарыть ее в снег, подальше от глаз придирчивой старшей медсестры. Не дай бог узнает! Без шапки в такую стужу нельзя, кто-то пожалел сестричку, выручил.