Текст книги "Плохая жена хорошего мужа"

Александр Снегирёв
Плохая жена хорошего мужа (рассказы)

Фото автора на переплёте – Олег Зотов, стилист – Катя Бобкова

© Снегирёв А.

© ООО «Издательство АСТ»

* * *

«В тексте Снегирёва много раз может встретиться какой-нибудь очередной «тачскрин», но ни разу винтажное слово «любовь». При том что в центре почти каждой истории все те же мужчина и женщина».

Евгений Бунимович

Каждый цисгендер желает знать…

Авторство хрестоматийного замечания о том, что в России за десять лет меняется всё, а за двести лет ничего, приписывают многим – от Столыпина до Салтыкова-Щедрина. Никто не знает, кто высказался первым, да это и не так важно. Общее место. Реальность, данная нам в ощущении. В таких изначальных обстоятельствах жизнь отдельного человека обретает ту же безнадёжную цикличность. Разница разве что в иных временных масштабах: за день в жизни человека меняется всё, а за месяц – ничего.

Чего только не происходит за день с каждым персонажем рассказов Александра Снегирёва! Разбитые вдребезги машины, лица и судьбы, ещё измены, предательства, а ближе к вечеру – и отчаянные попытки суицида… Но это всё никак не отменяет обязательные селфи в ванной, а также запланированные на следующий день, вписанные в гугл-календарь со звуковым напоминанием фитнес, йогу, отбеливание зубов или «подкалывание филлеров по контуру губ» – что бы это ни значило. К концу рассказа зачастую возникает подозрение, что эксцентрика жён, мужей, любовников, любовниц, битьё посуды, трагические заламывания рук, всё вплоть до оргазмов и попыток демонстративного недосуицида – точно так же заранее запланировано и вбито в смартфон, внесено в расписание.

Нет, тут я случайно обмолвился: конечно же, не в допотопное расписание, а в «скеджуал» – так непременно напишет автор, в рассказах которого ультрамодный сленг не выпирает как чужеродное тело, а естественно и даже необходимо вписан в ткань повествования, вплоть до самых спорных феминитивов и неизбежных зум-конференций, мгновенно завоевавших наш пандемический мир.

Снегирёв любит и умеет быть точным, легко и увлекательно рассказать историю, удивить неожиданной метафорой, фразой редкой пластичности, не брезгуя при этом использованием рискованных приёмов, включая самые попсовые и глянцевые. Он может заставить нас следить за вроде бы неважным застольным разговором, незначительным поворотом сюжета. Следишь – сам не знаешь почему.

Пока ведутся эти мелкие, необязательные разговоры, где-то журналистка в отчаянье идёт на самосожжение, где-то человек погибает на строительных лесах – практически в прямом эфире… Это проходит вроде бы по касательной, кажется, что почти совсем не затрагивает героев, но почему же атмосфера такая, что, как говорится, то ли чаю выпить, то ли повеситься?

В тексте много раз может встретиться какой-нибудь очередной «тачскрин», но ни разу – винтажное слово «любовь». Притом что в центре почти каждой истории – мужчина и женщина, семейная пара. Цисгендеры, как тут же уточняет автор. Не столь осведомленный в современном гендерном дискурсе читатель может воспользоваться «Википедией», чтобы узнать, что «этим термином обозначают людей, чья гендерная идентичность совпадает с приписанным при рождении полом». То есть вроде бы это всё те же мужчина и женщина.

Те же, да не те.

В описании интимных отношений этих семейных пар, этих цисгендеров Снегирёв нередко использует всё ещё непривычную для русской литературы физиологичность, и именно эти моменты лишённой всякой эротики откровенной регистрации дежурных совокуплений становятся моментами крайнего отчуждения, отчаянного одиночества каждого такого цисгендера, безнадёжного одиночества вдвоём.

Движешься от рассказа к рассказу, от сюжета к сюжету, от истории к истории, и в какой-то момент вдруг замечаешь, что автор перестает прятаться за своими героями, вызывающими одновременно брезгливость и сочувствие, и на первый план выходит даже не альтер эго автора, как это принято и дозволено в литературе, а просто он сам, автор, человек – со всеми своими слабостями, комплексами, недореализованностью и фобиями представителя поколения сорокалетних. Жёсткая ирония здесь сменяется столь же жёсткой самоиронией.

Конечно, читателю хочется хотя бы намёка на выход, на свет в конце туннеля. Ну хоть на лучик надежды, полоску света под запертой дверью. При желании можно и это обнаружить в рассказах Александра Снегирёва, но, может, надежда теплится в самом отчаянии? в осмыслении и осознании масштабов бедствия? в честности и точности взгляда на себя и на мир вокруг?

Видит бог, это немало.

Евгений Бунимович

Где не достанет рука

1

Для чего придуманы лампочки с холодным белым светом?

Для нацистских лабораторий, для допросных камер?

Кому пришло в голову вкручивать такие лампочки в люстры книжных магазинов? Посетители этих странных мест, назначение которых с каждым годом становится всё менее понятным, и без того чувствуют себя изгоями, зачем угнетать их сильнее?

Опустив глаза, стараясь впустить в себя как можно меньше белых пыточных лучей, я прохожу мимо полок. Когда выпустили мою первую повесть, в любом книжном я сразу отправлялся искать её, теперь даже не смотрю на буквы алфавитного указателя.

В конце торгового зала расставлены стулья: один спинкой к стене, остальные, расположенные в четыре ряда, обращены к нему, что называется, лицом.

Испытываю радость – стулья все до единого пусты. Если никто не явится, встречу с читателями можно будет отменить.

Можно будет вернуться домой, смотреть телевизионную передачу о путешествиях по экзотическим странам или листать без всякой пользы фейсбук.

Согласившись на эту встречу, я поступил торопливо, решив по старой памяти, что в подобных встречах заключается моя писательская обязанность перед издательством. Долг чести. Такие слова принято выделять курсивом.

Пока я размышляю о курсиве, меня окликают.

– Здравствуйте, Сергей, – доносится из-за спины.

Если моё имя путают, то непременно называют Сергеем.

Как будто сговорились.

Мама хотела назвать меня Сергеем, но уступила мнению отца. Судя по всему, её желание было столь велико, что Сергей надо мной буквально витает. И во лбу горит, и на затылке светится.

Я обернулся.

Так и есть, опять я Сергей. Окликает меня девушка лет тридцати с небольшим, а может, постарше или помоложе. Я разучился определять возраст. Только одно могу сказать точно – губы у неё шикарные.

Девушка извиняется, что перепутала моё имя, хоть я её и не поправил. Она говорит, что работает в издательстве и приехала провести мою встречу с читателями. Промодерировать.

Всё это она проделывает при помощи своих красивых губ.

Я улыбаюсь и делаю гримасу относительно того, что никаких читателей нет и, судя по всему, не будет. Я чувствую себя беззаботно, искренне, как мне кажется, радуюсь шансу свалить, но вдруг ощущаю каплю пота, сбежавшую по телу. Своим щекотанием капля сообщает, что вот только не надо притворяться.

– Главное – видеоотчёт, – произносит девушка и прилаживает к своему телефону маленький штатив.

– Если минут через десять никто не явится, предлагаю по домам, – говорю я, стараясь звучать вальяжно.

– Не имеем права, – отвечает девушка, проверяя, надёжно ли телефон держится в зажиме. Таким тоном говорят менты, когда им предлагаешь выпить. Она бы ещё добавила: «Я на службе».

– Ну, не будем же мы выступать перед пустыми стульями, – говорю я, употребив «мы» специально, чтобы она чувствовала сопричастность и не заподозрила меня в капризах.

Она втыкает в розетку электрический шнур – кольцо, обрамляющее зажим с телефоном, зажигается ярким белым нимбом. Смартфон с нимбом – лучшая иллюстрация эпохи.

– Вы собираетесь сидеть или стоять?

– Будет довольно странно, если я стану разговаривать с пустыми стульями, и не важно, как я это буду делать, сидя или стоя.

Поняв, что никакое «мы» на неё не действует, я решаю отстаивать только собственные интересы.

– Сергей… Простите… вы будете выступать не перед пустыми стульями, а перед зрителями нашего ютуб-канала.

Догадавшись, что продолжать упираться бессмысленно и отвертеться не получится, я принимаю свою участь. То есть никуда не ухожу, а на лице изображаю немного отрешённую улыбку, свойственную знаменитостям, которые принадлежат не себе, а своему искусству.

Вот уж где точно уместен курсив.

– Сидя или стоя? – повторяет вопрос девушка.

– Сидя, – отвечаю я как бы издалека, из своего внутреннего мира.

– Тогда начинаем.

Я сажусь на тот самый одинокий стул, смотрю перед собой. Ситуация любопытная. Меня припёрли к стенке, отрезав путь к бегству, не гвардейцы с дубинками, не чечены с ножами, а четыре ряда пустых стульев. Четыре ряда пустых стульев выстроились боевым порядком, и холодный нимб уставился прямо в лицо.

XXХ

– Добрый день, Сергей!.. – жизнерадостно воскликнула девушка. – …Ой, извините, вырежем… скажите, как вы представляете вашего читателя?

Поднимаю глаза на нимб, щурюсь.

На видео этот близорукий прищур придаст мне мужественности.

Смотрю на пустые стулья перед собой.

– Мои читатели – обычные люди…

– Вы могли бы говорить в микрофон? – просит девушка.

– Мои читатели – простые люди, – повторяю я, поднеся микрофон ко рту. – Их не всегда заметишь, они не бросаются в глаза.

Собеседница деликатно ждёт, но, видя, что рассуждения про читателей завершились, задаёт следующий вопрос:

– Как вы думаете… – Она запнулась, явно собравшись снова произнести «Сергей», но овладела собой и нашла компромисс – не назвала меня никак. – Как вы думаете, зачем люди приходят на встречи с писателями?

Не хочется говорить, что повисла пауза, тем более что ничего не повисло. Но некоторая заминка всё-таки произошла. Не в динамике обмена вопросами и ответами, а на каком-то, простите, энергетическом уровне. Едва я собрался ответить, твёрдо решив не смущаться, как она меня опередила.

– У меня заготовлены вопросы на случай, если гости ничего не спросят…

– Гости и в самом деле попались молчаливые.

– Можем перейти к следующему вопросу.

– Напротив, это интересная тема, не будем её игнорировать.

Вдруг захотелось ей помочь. Не виновата же она, что попался такой непопулярный подопечный. Я решил блеснуть красноречием:

– Люди любят смотреть на тех, кто заперт на арене. Люди трепещут перед силой и наслаждаются чужой слабостью, оставаясь, при этом за ограждениями.

Собеседница меня перебила:

– Давайте я поставлю штатив сюда, а сама буду задавать вопросы как бы из зала.

Она разместила штатив на одном из стульев. Нимб подрагивал, но она его уняла. А сама села во втором ряду.

– Процитирую высказывание одного вашего читателя, который пишет под ником Black Mamba 84.

Я сидел с вытянутыми ногами, но, услышав про читателя с ником, подобрал ноги под стул.

– «Герои его последней книги картонные, а сама коллизия вторична и скучна», – прочитала сотрудница издательства с экрана своего смартфона.

– Интересное размышление, – сказал я, улыбаясь.

Вместе с улыбкой по моему лицу расползается жар. Не хватает только покраснеть. От этой мысли жар усиливается.

– А вот слова с телеграм-канала «Борода Толстоевского», – продолжает неумолимая сотрудница издательства. – Я пересяду на другой стул, чтобы воссоздать атмосферу интерактивности.

– Будьте добры, – говорю я, хотя мог бы и промолчать.

– «Расползающаяся по швам претенциозная графомания».

– Это тоже по поводу моей последней книги?

– Да.

Теперь я точно покраснел. Критикам, выискивающим изъяны в моём последнем сочинении, было непросто, автор первого разгромного текста, цитата из которого приведена выше, сразу взял такую высокую планку, обрушил на меня такой камнепад, что всем последующим пришлось изрядно попотеть, чтобы хоть как-то соответствовать.

Вокруг пустые стулья, за стульями стеллажи с книгами. Между стеллажами ходы, в ходах чужие физиономии. Похоже на окопы, в которые ворвался неприятель. Всех моих перебили, один я остался, прижался к стенке в тупичке и жду, когда подойдут, в кулаке граната.

Вот бы сейчас превратиться в памятник. Не когда-то потом, к юбилею подвига, а прямо сразу. Стать мраморным изваянием, взирающим с благородным безразличием поверх рутины.

– Как вы относитесь к критике? – спрашивают красивые губы сотрудницы издательства.

Её не проведёшь. Притворился мёртвым, но она штыком пощекотала, и не вытерпел, выдал себя стоном.

– С одной стороны, критика стимулирует писателя к самосовершенствованию, – выдавил я. – С другой, почитайте первые отзывы об «Анне Карениной», вы ужаснётесь.

– Вы сравниваете свой роман с «Анной Карениной»?

– Ну… по крайней мере, новую модель отношений между мужем и женой с тех пор никто, кроме меня, не предложил.

Подошла женщина в платье под змеиную кожу. На её лице то выражение, какое бывает у покупателей в магазинах, когда они видят бесплатную дегустацию в отделе вин или сыров. Они как бы не понимают, что происходит, а на самом деле всё прекрасно понимают и тупо хотят выпить и закусить на халяву, но окружающим и, главное, самим себе зачем-то демонстрируют, будто очень вдруг захотели продегустировать именно вот это, причмокнуть, вникнуть и, кто знает, купить! Потом они хлебнут и пожуют, и что-то произнесут вслух непременно, мол, да, любопытный вкус, танины, нотки, не приобрести ли в самом деле бутылочку-другую, и под этим предлогом опрокинут ещё стаканчик, и ещё несколько оливок подденут зубочисткой, а на предложение купить прямо тут у стойки ответят, что ещё не определились, что надо обдумать, а сами бочком, бочком и в сторону.

– Есть возможность задать вопрос автору! – оживились губы сотрудницы издательства.

Услышав это, женщина смутилась, будто её застукали за поеданием всей тарелки презентационного сыра, что-то буркнула и пошла в сторону.

Отступление женщины сотрудница издательства сопроводила улыбочкой «упс, бывает» и посоветовала мне поимпровизировать.

– Попробуйте поимпровизировать, – сказали губы сотрудницы издательства.

Громкий звук собственного, усиленного микрофоном голоса в пустоте и капли пота, которых после той первой стало существенно больше, – всё это помогло мне в импровизации.

– Вот у вас платье змеиное, – начал я импровизировать вслед уходящей женщине. – А у моей мамы была сумочка из змеиной кожи. Она, мама, а не сумочка, ездила в командировку в хартумский университет в Судане и привезла оттуда сумочку из змеиной кожи. Всякие сувенирные мелочи и сумочку. Потом у неё эту сумочку украли в троллейбусе, а спустя несколько дней какой-то человек принёс её прямо к нам домой. Сказал, нашёл на улице и по паспорту определил адрес. Денег в сумочке не оказалось, а документы были целы. Паспорт, проездной, пропуск на работу. Сейчас в Судане война и русские наёмники, а сумочка и по сей день цела – лежит на антресолях.

Мой голос звучит на весь магазин, вдали среди полок показались лица любопытных, женщина в чешуе обернулась.

– Когда я пришёл сюда и не увидел никого, то решил сбежать, – продолжил я свою импровизацию. – С самого начала я жалел, что согласился на эту встречу и обрадовался возможности её отменить. Но издательству требуется видеоотчёт, издательство верит, что видеоотчёт подстегнёт продажи моей новой, второй книги, мнения о которой только что были громогласно озвучены. И вот я стараюсь держать лицо и быть при этом остроумным и содержательным, пытаюсь импровизировать, пытаюсь соблазнить вас на покупку моей второй книги, которая должна была стать лучше первой, пытаюсь сделать так, чтобы пустота заполнилась вашими интересными вопросами, вашими добрыми улыбками и вашими деньгами. Я не особо известный писатель, но про меня можно найти немало ярких цитат, моя собеседница привела лишь две, а я добавлю ещё одну. Одна критик… Никто не знает феминитива для слова «критик»?

Я огляделся, несколько зевак осмелились приблизиться. Так прохожие реагируют на драку или на акт самосожжения: держатся на расстоянии, но наблюдают с любопытством.

– Короче, одна девушка-критик написала мне личное сообщение. Написала, что моя книга не удалась, что надежды на славу рухнули и мне теперь ничего не остаётся, разве что лизать сапоги книжным боссам. Среди вас случайно нет книжных боссов, дорогие друзья?..

– В принципе, план мы выполнили, – вмешались губы сотрудницы издательства. – Уже есть из чего нарезать, давайте микрофон.

Я пожимаю плечами, показывая тем самым, что прерываю выступление не по своей воле. Отдаю микрофон, который скользит во взмокшей руке, как член во время дрочки с лубрикантом. Она берёт микрофон всей ладонью. Умело отключив звук, она выдёргивает шнур из розетки, нимб гаснет.

Шепчущиеся зеваки начинают расходиться. Я сижу, свесив руки между коленей, как боец-андердог, только что убивший противника случайным ударом.

– Можно книжку подписать? – доносится со стороны.

Надо мной стоит высокий парень.

– Да, – отвечаю я, подумав, что не зря нагородил столько чепухи.

Я вытираю руки о колени.

Парень протягивает книжку.

Это книжка другого писателя.

– Вы не перепутали?

– Понимаю, что странно, – отвечает парень, нисколько не смутившись. – Просто меня девушка просила именно эту книжку купить, я пришёл, а тут вы. Я вас не знаю, без обид, но решил заодно взять автограф. Какая разница?! – Парень подмигнул по-свойски. – Никто не заметит.

Я вывожу в чужом бестселлере свою загогулину, ладонь всё-таки оставляет на странице пятно.

– У вас лоб совсем мокрый, – говорит сотрудница издательства своими красивыми губами и вытирает мой мокрый лоб влажной салфеткой.

2

Счёта я не вёл, но сколько-то там дней или даже недель миновало. Достаточно, чтобы смонтировать видос из магазина. Не то чтобы я сгорал от нетерпения, но… Прошло ещё сколько-то дней, и я обнаружил в ящике сообщение со стандартным в таких случаях текстом: было много внеочередных дел и тому подобное. К сообщению прилагалось архивированное видео.

Смотреть я не стал. Мне её вопросов хватило. Но написал: «Спасибо, класс». Всё-таки поработала. Старалась или нет, не знаю, но время потратила. Искала всю эту гадость, выписывала, чтобы зачитать публично. После слова «класс» я поставил восклицательный знак, но, подумав, стёр.

Отправив сообщение, я задержал взгляд на её аватарке. Стукнул по её лицу пальцами. Лицо увеличилось.

Красивые губы.

Сомкнув большой и указательный, я прикладываю их к её губам и раздвигаю.

Губы увеличиваются до размытых неясных пятен во весь экран.

Я отпускаю их, и они, вместе со всем её лицом, отстраняются от меня.

– Пообедаем? – написал я.

XXХ

Явившись заранее, я обнаружил, что зал кафе напоминает снаряжённый, но покинутый редут: накрытые столы составляют букву П, поперечная перекладина украшена портретом пожилого мужчины. Портрет обрамлен графинами с морсом и бутылками с водкой. Я спросил официанта, что происходит, и получил закономерный ответ – поминки. С минуты на минуту в кафе, где должна состояться моя встреча с той самой сотрудницей издательства, прибудут скорбящие. Кафе, однако, не закрывается, и, если нас не смущает соседство с траурной трапезой, можем сесть возле стойки.

Ну а что? Поминки на первом свидании обеспечат необычность происходящего. От такого не отказываются.

Стойка отделана розовыми, светящимися изнутри, грубо обтёсанными кирпичами.

– Что это за камень у вас такой красивый? – спрашиваю бармена.

– Каменная гималайская соль.

Я лизнул палец, провёл по кирпичу и лизнул снова.

Непонятно.

XXХ

– Это что? – спросила она вместо приветствия, имея в виду накрытые столы.

Свои красивые губы она намазала блеском.

– Поминки.

Прямо перед ней в кафе прибыла целая орава пожилых мужчин и женщин. Они взялись за еду и напитки столь рьяно, что сомнений не осталось – похороны пробудили в них изрядный аппетит.

– Напитки могу предложить? – встрял официант.

Расположение у барной стойки имело свои плюсы и минусы: официант постоянно вертелся рядом, но его назойливость быстро начала утомлять.

– Что они пьют такое красное?

– Морс, – ответил официант.

– Мне морс, – говорит она.

– Мне тоже, – поддакиваю я.

– Покушать попозже закажете? – не отстаёт официант.

– Попозже, – подтверждаю я, обрадовавшись, что моя спутница не кривится от плебейского слова «покушать». Я даже благодарен ей за эту лингвистическую терпимость.

– Я пойду, – сообщает официант.

– Идите, – говорит она.

– Я хочу тебя поцеловать, – говорю я.

– Плохой подкат, – говорит она.

Её губы оказались хороши не только со стороны. Губы, говорившие про меня всякую дрянь в том книжном. Целуя эти губы, я подчиняю их, побеждаю дрянные слова, побеждаю тех, кому слова принадлежат.

– Думаешь, прилично сосаться, когда у людей горе? – спрашивает она.

– Не очень-то похоже, что они убиваются.

Скорбящие наворачивают горячее. Прожорливость они перемежают глотками бухла под словечко «помянем», женщины вздыхают, мужчины крякают.

Мои доводы кажутся ей убедительными, мы целуемся, пока нас не отвлекает официант – он принёс морс.

XXХ

Всё это напоминает обряд группового причастия. Только вместо крови и плоти Христовой морс и охотничьи сосиски, а сам предмет культа вот он – старый хрыч с портрета.

– Не переживай, это нормально, – говорит моя собеседница, терзая вилкой и ножом сочащуюся жиром, всю будто в гнойниках и коросте жареную сосиску.

Я так поражён тем, как она, отрезав кусок, отправляет его в рот, что не могу сосредоточиться на её словах.

– На встречи с писателями всегда плохо ходят, – продолжает она, проглотив.

Её губы блестят.

Я знаю, эти слова – ложь, но я благодарен, что она хотя бы не добавила «за исключением звёзд». Не противопоставила меня авторам бестселлеров, к которым выстраиваются часовые очереди.

Подписать книжку.

Не чужую, разумеется.

Одновременно я всё ещё зол за то, что она публично унизила меня. Она волнует меня, и одновременно мне хочется отомстить.

– Ты, это, не подведи, – говорит один разомлевший от еды и выпивки боров другому борову.

Оба сидят близко к нам, в торце одной из вертикальных опор буквы П.

– Не подведу, – отвечает боров. – Не подведу папу.

Оба выжирают по рюмочке.

Этот краткий подслушанный диалог, с одной стороны, помогает мне отвлечься, с другой – сообщает, что один из говорящих приходится усопшему сыном.

Здоровый кабан, поросший волосом и шерстью, пиджак свой с плечиками снял, рубашку расстегнул, на лбу испарина, глаза тупые, и это чудище называется сыном?

Где белая растрёпанная макушка, где тонкая загорелая шея? Одни щёки чего стоят, мясистые бурые щёки, за которые постоянно заливают водку и запихивают еду. И это называется сыном? Какая мерзость.

– Я тогда с вопросами не пережала, в книжном магазине? – спрашивает она, жуя.

– Нисколько… – отвечаю я. – Главное – привлечь читателей, и нам (я снова употребил «мы») это удалось.

Она внимательно смотрит на меня и складывает свои красивые губы особенно привлекательным образом.

– Не переживай.

Я решаю не пытаться убедить её в том, что не переживаю. Начни я спорить, она точно решит, что я на грани.

XXХ

Не знаю почему, из-за еды, духоты, из-за близости поминок или поцелуи её вдохновили, а может, просто из-за женской болтливости, моя собеседница принялась говорить о разных, в том числе и совершенно посторонних вещах. Женщины так умеют, возьмут вдруг и давай тараторить о второстепенных новостях, каких-то неизвестных людях, о чём угодно, сообщая между делом вещи весьма интимные.

Самой примечательной мне показалась история про то, как в юности она мечтала получить букет. Старания её долго оставались тщетными, но вот у неё появился парень, который, само собой, принялся назначать ей свидания, приглашал в парк, в кино и в кафе (в зависимости от погодных условий и собственного финансового положения), но цветов почему-то не дарил. Она на него возлагала надежды, а он тупил. Решив взять дело в свои руки, она ему сказала прямым текстом, и в следующий раз видит – сидит её парень у подъезда, её поджидает, а в руках букет. Точнее, не букет, а пучок стеблей, зато изо рта лепестки тюльпанные торчат, он как раз последний бутон дожёвывал.

Оказалось, у того парня тоже была мечта – попробовать гидру. И надо же было такому случиться, что возможность представилась аккурат перед свиданием, к которому он подготовился, то есть был при букете. Шанс – штука прихотливая, упускать нельзя. Он всего три тяги сделал и к ней. Добрался благополучно, но тут, как водится, проснулся аппетит. И вообще, эти тюльпаны такие плотные, такие бархатистые, упругие, хоть и горьковатые.

Увлекательная история, что и говорить. Мне захотелось достойно отплатить за такое откровение, и я сказал, что розовые кирпичи барной стойки, перед которой мы устроились, представляют собой блоки окаменелой соли.

– Ты пробовал? – спросила она.

– Да, – ответил я.

– Попробуй ещё раз.

Я лизнул палец, провёл по кирпичам…

– Не так, языком, – сказала она.

Я слез со стула, склонился и лизнул розовый кирпич.

– Ну как? – спросила она.

– Непонятно, – ответил я.

3

Встречи наши сделались регулярными и перенеслись в мою квартиру. В первый раз она отметила, что у меня приятный цвет стен, а я снял с неё свитер. В другие разы всё было примерно так же. Я старался проявлять чуткость и не торопиться. Тем более она успела поделиться со мной горьким опытом взаимодействия с торопливыми и даже грубыми мужчинами, снабдила меня целым списком собственных горестных разочарований (история с обглоданным букетом оказалась бусинкой в длиннющем ожерелье). Будучи и торопливым, и грубым, я, разумеется, решил всех этих говнюков обскакать.

Стараясь действовать добросовестно, я задумывался и порой забывался. Очень скоро она даже попеняла на мою некомпетентность – вместо клитора я лизал то, что она назвала лобковой костью.

В своё оправдание могу сказать, что сосала она аккуратно, как отличница, которая старается, но совершенно не понимает, зачем это нужно. Верхом ужаса для неё была эякуляция в рот. Предвосхищая мои поползновения в этой области, она в красках припомнила один ужасающий случай, когда мужчина принудил её к подобному, что нанесло ей непоправимую психологическую травму. Услышав это, я поневоле сжалился над поруганной бедняжкой, не желая ненароком ранить её повторно, хоть испытывал серьёзное желание овладеть её наговорившими мне столько гадостей чумовыми губами. Борясь с собой, я старался держать собственный хуй подальше от её рта, и это ограничение, разумеется, не прибавляло мне пыла.

Помаявшись таким образом некоторое время, мы наконец кончали. Точнее, я кончал, а она, как говорится, просто получала удовольствие. Посмотрев на часы, она обычно сообщала мне, чтоб я прекращал усердствовать, а трахал её так, как считаю нужным. Оживившись, я трахал её так, как считал нужным, в результате чего я кончал, а она «получала удовольствие».

Подстёгиваемый желанием её раскачать, победить её скептицизм, победить повторённые через магазинные звукоусилители разгромные слова, я назначаю всё новые свидания.

Встречаемся мы в дневное время – она замужем, у неё сынок во втором классе. Сексуального наслаждения муж не дарит, взаимопонимания нет, брак не расторгают ради сына, которым прикрывают жилищный вопрос.

Я продолжаю стараться. Вот тебе за картонных персонажей, за расползающуюся претенциозную графоманию, вот, вот, вот…

Торжество, однако, постоянно срывается. Каждый раз случается какая-нибудь заминка, и вместо упоения победой я вынужден довольствоваться снисходительной, понимающей улыбкой.

Ласковой и немного жалостливой.

Бедный мальчик. Старается, но таланта бог не дал.

Претенциозно и картонно.

Ни судорог, ни вскриков, ни прочих неконтролируемых реакций бьющегося в оргазме тела. Только улыбка, утешающая меня за вновь и вновь повторяющуюся неудачу, как бы намекающая, что очень скоро я не только не отстою свою честь, но, напротив, достигну полного бессилия.

XXХ

В то время часто стало звучать имя одного нового писателя, все на нём буквально помешались, а я мрачно наблюдал за триумфом незваного выскочки. Сначала одна авторитетная дамочка отозвалась о нём туманно, но одобрительно. Какие-то там мировые тренды ей почудились в его книжках. За ней другая, не желающая отставать, подоспела с рецензией куда более пышной и развёрнутой, после чего уже все ломанулись соревноваться в восторгах.

Гадая, что ими всеми руководит, страх отбиться от стаи и показаться не комильфо или просто желание отметиться, я отыскал его книжку на пиратском сайте, принялся читать и обнаружил с удовлетворением ряд недочётов, хмыкнув про себя, что сам никогда не допустил бы подобного. Вместе с этим я вынужден был признать, что книжка в целом хорошая, а местами даже классная, а восторги пусть преувеличены, но не беспочвенны.

И что бы вы думали?

В нашу следующую встречу она похвасталась, что познакомилась с этим писателем, он очень мил и вообще сущий душка. Одарив меня после моих стараний дежурной улыбочкой, она посоветовала прочитать его книжку.

С того дня она взяла за правило то и дело сообщать мне об этом славном мастере пера, о том, какой он образованный, человечный, внимательный. Как-то раз она сообщила, что предложила ему заняться любовью, а он отказался.

Выставил её вон.

Его отказ она трактовала как вершину благородства – просто этот гений пера и духа не желает изменять жене. Он недоступен, он недосягаемая вершина, не чета мне, я, как огнетушитель, всегда под рукой. Не идеал, но какой есть.

В тот момент следовало бы мужественно промолчать и навсегда прекратить эту нелепую связь, но пресловутое желание довести дело до конца, помноженное на стократно усилившуюся страсть отомстить, не позволили мне отступиться. О несчастный, недаром мудрецы говорят, что некоторые дела лучше не заканчивать.

Взвинченный всей этой глупой, но въедливой ахинеей, я хорохорился, бодрился, изображал интерес, старался не комкать предварительные ласки, давился клитором, изображал эмпатию и в конце концов срывался и грубо имел её. Однажды, под воздействием некоего подобия эмоционального порыва, я назвал её сучкой. Это вылилось в целую драму со множеством нравоучительных тезисов о том, что гнусное словечко нанесло ей травму, нарисовав в её чувствительном воображении картину абьюза. Тот, другой писатель, даром что женатый, никогда бы себе такого не позволил. Дабы успокоить бедняжку, я принялся лизать. Эпизод с барной стойкой на первом свидании оказался пророческим – я лизал и лизал, зализывая не столько её нечувствительность, сколько незаживающую рану собственного самолюбия.

XXХ

Мы сидим у меня на кухне.

У нас только что было.

Она с сигаретой, я с чашкой.

В чашке обыкновенный остывший чай, но на меня вдруг находит. Я говорю, что иногда хочется, чтобы всё окаменело, превратилось в скульптуры.

– Что именно? – уточняет она, не отрываясь от телефона.

Я обвожу рукой обстановку.