Текст книги "Плохая жена хорошего мужа"

– На ней синтетический плащ? – спросила жена художника, жуя утку.

– Чем она себя облила? – спросила хозяйка так, как если бы интересовалась, какой приправой посыпано блюдо.

– Лампадное масло не коптит, я его всегда покупаю для керосиновой лампы, если мероприятие тематическое, – сказала стройная жена толстого коллекционера.

XXХ

Интересно, как воняет горящий синтетический плащ?

Противно воняет?

Коптит?

– Что чувствуешь, когда горят волосы? – спросил хозяин.

– Я сожгла прядь волос одноклассницы, – сказала жена художника. – Омерзительный запах.

Жена художника тронула свой парик.

– Летом я жарил шашлык и у меня загорелся рукав, – сказал коллекционер.

– А у него однажды расплавился контейнер в микроволновке, – сказала жена хозяина про хозяина. – Он до сих пор не знает, в каких контейнерах можно подогревать еду, а в каких нет.

– Настоящий кулинар не обязан разбираться в микроволновках, – сказал хозяин.

– Очень жаль прохожего, который бросился её тушить, а она его оттолкнула, – сказал специалист по мёртвому языку. – Каково теперь прохожему?

– Не подумала ни о детях, ни о муже, ни о прохожем, – сказала жена коллекционера.

На видео нет звука. Она кричала? Что она кричала? Каково это, когда твой плащ сплавляется с твоей кожей и мясом? Она оделась в лучшее? Она оделась в горючее? Она оделась в то, что не жалко? Указаны ли на одёжных бирках данные о горючести вещи? Про условия стирки написано, про состав ткани написано, об уровне горючести ничего. А зря. Если самосожжения войдут в моду, людям захочется уйти ярко, захочется облачиться не абы во что. Пусть будут красивые наряды, которые смогут пылать разноцветным пламенем, пылать, отбрасывая замысловатые искры наподобие салюта. Её так забирает эта мысль, что она принимается оттягивать своё платье под мышками и сворачивать голову, чтобы разглядеть бирку. Она не уверена, что бирка вообще существует, но если да, то очень интересно. Она никак не может разглядеть бирку, она просит специалиста по мёртвому языку заглянуть к ней под платье, найти бирку. Она даже встаёт со стула, чтобы ему было удобнее. Специалист по мёртвому языку смущён, но подчиняется. Хозяева и гости тоже, что называется, смущены. Специалист по мёртвому языку ничего не обнаруживает, они снова занимают свои места за столом. Она сообщает, что рядом с мемориальной скамейкой всё быстро почистили, не осталось никаких следов, только чёрное пятнышко на мостовой.

Все пришли к выводу, что не дай бог, что очень жалко, что нельзя находиться в горючей одежде вблизи открытого огня. А женщина явно была не в себе. Возможно даже, нельзя, конечно, так говорить, но возможно, так лучше для всех. А если бы она подожгла детский сад или дом престарелых? Или музей изобразительного искусства? У них в Нижнем Новгороде очень красивое здание музея изобразительного искусства. Да, на набережной. Да, купеческий особняк на высоком берегу Волги. Это дом купца Рукавишникова. Знаменитый скульптор Рукавишников его потомок. Хорошо, не знаменитый, но известный. Памятник Достоевскому перед Ленинкой – его работа. Набоков тоже его потомок, не скульптора, а купца, мать Набокова из семьи Рукавишниковых. Этот дом внутри весь голубой. Нет, бирюзовый, цвета Tiffany. Какой же это Tiffany, обычный голубой цвет, полы паркетные. Всех заставляют надевать тряпочные бахилы на завязочках – полы берегут. Бахилы эти никто не стирает, с них грязь так и сыплется. Как можно вот так взять и поджечь себя? Что, прямо сама себе рукав подожгла или воротник плаща? Видно, как огонь скакнул вверх от груди к шее, словно рыжий котик, а потом на волосы. Она пристегнула себя к мемориальной лавочке наручниками – вот настоящий портрет женщины в огне. Что же нас всех ждёт?

– Нас ждёт маковый рулет, – её спутник, специалист по мёртвому языку, прочитал десертный пункт в меню.

XXХ

Вошли служанки, подали десерт.

– Что это такое? – спросил хозяин. Он водил глазами рядом с собой, как человек привыкший, что его взгляд ловят. Его лицо стало красным.

– Любопытно, – сказал специалист по мёртвому языку.

– Это штрудель, – сказал коллекционер.

– Что здесь происходит? – спросил хозяин и снова поводил глазами, на этот раз диапазон его обзора расширился и в поле зрения угодила одна из служанок.

– Я отвечаю за подачу, сейчас выясню на кухне, – сказала старшая служанка и скрылась за белой дверью.

– Я приношу глубочайшие извинения, это возмутительно, – сказал хозяин.

– Да, неприятный инцидент, очень неприятный инцидент, – сказала жена хозяина.

– Я чувствую, что должен загладить вину перед вами, – сказал хозяин и поправил вилочку и ножик, лежащие по обеим сторонам тарелки со штруделем. Хозяин встал из-за стола и вышел в соседний зал. Вскоре оттуда донеслись звуки рояля. Лысый художник взял вилочку, отделил от своей порции штруделя изрядный кусок и отправил в рот. Специалист по мёртвому языку последовал его примеру. Все принялись за штрудель.

XXХ

На прощанье сделали групповую фотографию на фоне абстракции с чёрными брызгами. Коллекционер вспомнил слова про беса, выдавленного в салат, и снова засмеялся. Он смеялся так заливисто и увлечённо, постоянно двигал головой и толкался локтями, что служанке, которая так и не объяснила фатальную путаницу с десертом, пришлось долго жать на красный кружок, чтобы из длинной череды фотографий можно было выбрать хотя бы одну не смазанную.

Когда специалист по мёртвому языку проводил её до квартиры, они оба вспомнили, что забыли букет в особнячке. Это к лучшему – пусть хозяйка думает, что букет изначально планировался ей. Она поблагодарила его за остроумную беседу и сказала, что мечтает об одном – поскорее уснуть. Он её поцеловал, и дверцы лифта захлопнулись над ним. Она облизала губы – вкус жареной утки оказался стойким.

В квартире она не зажигает свет, подходит к кровати, падает на кровать.

С полок смотрят белки кукольных глаз. В спальне много кукол. Она лежит на кровати так же, как утром лежало платье. Платье лежало поперёк кровати. Платье лежит поперёк кровати, только теперь оно наполнено ею. Платье наполнено ею до поры до времени. Пока она не улетучилась невесомым дымком, не превратилась в чёрное пятнышко под скамейкой на мостовой.

Отчётливое желание

Ночные облака провисают между кипарисами, как перина между ножками кровати.

Они приехали ночью, когда небесный бог дрых.

Она отперла своим ключом. Кружилась, говорила таинственным голосом, как на детском утреннике, вела себя точно актриса из чеховской постановки. Она и есть актриса. И места чеховские – Ялта.

У них отношения.

Она кружится, позволяет себя сопровождать, недавно выложила селфи из постели – в углу его локоть.

От подписчиков вал повторов одного вопроса: кто счастливец?

Локоть в углу кадра – серьёзный шаг с её стороны, почти помолвка.

Локтя в инста-углу ей мало, взяла с собой, приоткрыла границы, впустила в личное пространство – своё курортное убежище. Подушки в мерцающих блёстках, зеркала в тусклых рамах, вид на море, вид на гору, белоснежная варочная панель.

Включили полы, в холодильнике вино с прошлого раза. Не местное, итальянское, регион Венето. Она сыпанула льда себе в бокал. Заломила резиновую формочку, кубики, звёздочки и сердечки посыпались. Вспомнилась ордынская казнь: пятки к затылку верёвкой.

Стекло о губы, ледяные глотки, ледовый перехруст.

Нет звука слаще.

Кажется, это уже где-то было.

Ночь не кончается, она ставит всё новую музыку и говорит, говорит, говорит. Трещит без умолку. Щебечет. Он слушает, не бросаться же на неё.

Час поздний, пора спать, постелю вам на диване.

Что-то он не так сделал. Совершил оплошность. Теперь не может понять, что смешнее: это её «вы» или ссылка на диван.

Он порывается помочь. Она отстраняет – я сама. Вдевает, расправляет, разглаживает, готово.

«Спасибо, Анастасия Павловна». Он решил соответствовать. «Желаю вам доброй ночи».

Лицо её омрачается, она бросает свои длинные тонкие, но грубоватые руки куда-то вниз. «Неужели вы так и не поцелуете меня?!»

В её голосе дребезжит то, что виноторговцы называют нотками. Нотки смородины, нотки… ну я не знаю. В её голосе дребезжат нотки рыданий. Она унижена, обижена, сломлена, растоптана. Это сделал он.

Касается её плеча. Она не в силах смотреть в его сторону – оскорбление слишком жестоко. Аккуратно целует её щёку рядом с её же ртом. Волнуется, дни выдались загруженные, перелёт, путешествие, недосып, что, если не встанет?

Она тем временем не отстраняется. Возникает недосказанность. Он аккуратно касается её подбородка. Это едва заметное прикосновение подчиняет её (или срабатывает стереотип), и следующий его поцелуй приходится точно в центр её приоткрытых губ.

XXХ

Его будит яркий свет. Это солнце. Точнее, она: раздвинуть шторы её идея. Она передвигается прыжками. Достаточно мягкими прыжками.

Пакистанский ковёр.

Прыг.

Итальянская керамическая плитка.

Прыг.

Коврик для йоги. Прыг и чуть не бабах – коврик скользнул по итальянскому полу.

Хватит спать, у нас столько планов!

Пока он жмурится и ворочается, она выкладывает свежее селфи. Улыбка её ослепительна, глаза, как это говорят – лучатся. У её взгляда несколько режимов, она часто пользуется режимом «лучащиеся глаза».

Разглядывая её через щелки утренних век, он отмечает, что попа плосковата, зато ноги. Плюс волосы, рот, этот лучащийся взгляд. Плюс талант. Он всё решил правильно – сегодня сделает предложение.

А она носится. Время, время, время. В графике ныряние под скалами, затем пешая прогулка по исторической тропе. Программа очень насыщенная, к счастью, ночные удачи компенсируют усталость.

Она успела хлебнуть горячего бодрящего напитка, ему на это времени не остаётся. Идут через парк, торопятся – машина ждёт.

Встречают красивое дерево. Платан. В Москве таких нет. А в Париже есть. В Париже они меньше, а этот гигант. Сфотографируй меня с ним.

Она присматривает точку, выстраивает кадр, получается не очень. Надо с другого ракурса, там свет удачнее. Направляет его мягко, как нерадивого ребёнка. Давай ещё, вот так. Водитель звонит, кадр снова не очень, последняя попытка, вот видишь, а ты волновался.

Она звонко смеётся, целует его, сжимает руку и увлекает за собой. Бегом. Лестница высокая. Старинные ступени в скале. Старинные ступени, которые помнят Чехова. И Толстого. И бог знает кого ещё. Он запыхался.

Южнобережное шоссе летит в бухту. Излом воды в жёлтых скалах. Место, давшее название шапке активистов и налётчиков. Остальные ныряльщики уже поджидают. Мужчины с боками и грудями, женщины плоские. На их опоздание никто не ропщет, она любимица.

Катер идёт поперёк волны. Мелкие брызги орошают лицо, точно термальная вода из спрея. Капитан показывает магазин «Пуд» на берегу – две тысячи лет назад на его фундаменте стоял храм Юпитера.

Катер прибывает к гротам. С одной скалы свисает пучок старых железных цепей, другая скала покрыта оспинами. Где цепи, там семьдесят лет назад снимали «Человека-амфибию», где оспины – парусные корабли пристреливали пушки. Под цепями на скале ржавые потёки. Железо оплакивает расстрелянную скалу.

Наверху светящееся марево, внизу вода, кишащая медузами. Медузы напоминают импланты женских молочных желез. Ныряльщики раздеваются, мылят тела, заскальзывают в гидрокостюмы. На сухую кожу гидрик не надеть.

Она мылиться не хочет, штанины и рукава на неё натягивают все вместе с хохотом и шутками. Особенно усердствует ныряльщик из местных, крепко берёт за щиколотку, потом за бедро. Упирается и натягивает.

Когда она почти облачилась, её голова застревает в раструбе резинового воротника. Она скулит, тянет воротник вниз, наконец её лицо ко всеобщему восторгу появляется из чёрной кишки. Ныряльщик из местных рассказывает, как примерял свой первый гидрик дома на бабушкином паласе. Тоже застрял лицом в воротнике и чуть не задохнулся. Вот потеха была бы, если бы его нашли мёртвым в полунатянутом гидрике на бабушкином паласе.

Все смеются. Особенно она.

Манжеты прилегают плотно, попа совсем расплющилась, молния тугая. Он не любит слово «тугая», но она тугая.

Ныряльщики задорно вываливаются за борт. Видно, как их экипированные тела перемещаются среди грудных имплантов.

Катер немного болтает. Капитан подруливает, чтобы его – единственного пассажира – не укачало от стояния на месте. Купальная сессия подходит к концу, всё-таки декабрь. Ныряльщики забираются обратно по одному, пыхтят, раздеваются, обтираются. Ныряльщик из местных снова помогает, освежёвывает её, накидывает ей на плечи полотенце.

Он оттесняет ныряльщика и сам растирает её спортивную спину, загорелые плечи, грубоватые руки, удлинённые ноги и плосковатую попу. Не успев переодеться, прячась за полотенцем так, что мелькает то одно, то другое, она зовёт подняться на гору. Надо непременно подняться на гору. Нельзя быть здесь и не подняться. На горе знаменитые катакомбы, коридоры и бункеры героической артиллерийской батареи. Её голос снова дрожит – павшие воины для неё не пустое место.

На гору поднимаются на машинах (слава богу) и долго бродят по вырубленным в жёлтой скале чёрным коридорам. Она торопится всё осмотреть, ныряльщику из местных знакомы все потайные закоулки.

Отстав, он светит телефоном, водит светлым пятном по стенкам и сводам. Стенки и своды однообразны, даже надписей не содержат. Коридор, камера, коридор, камера, коридор, ответвление, ступени, камера.

Становится тесно и душно. Задохнусь, умру, никто не придёт.

Поводил пятном по углам, увидел лаз и побежал прочь, на свет и воздух.

Дожидался её ниже по склону, курил. Она показалась на скале, рядом ныряльщик из местных. Торжествующие силуэты покорителей героического гарнизона. Видно, как она выбрала точку, проинструктировала ныряльщика и принялась позировать. Когда спустилась, взяла его за руку, повела за собой по тропинке. Её рука тянет его руку. Как на модной туристической фотографии. Отправила ему лучезарный взгляд и слова: «Не ревнуй, он ничего не умеет».

Обед. Ресторан. Столы очень основательные, стулья – троны, меню – талмуды. Видно, деньги вложены.

Расположились, заказали. Вместе с официанткой к ним вышел мужчина. Обычный потребитель товаров магазина «Пуд», только одет дорого. И пёстро. Потребитель «Пуда», которому выпал фарт. Обратился прямо к ней. Добрый день, мы знакомы.

Двадцать лет назад она здесь снималась. Дебютная роль, режиссёр использовал её навыки ныряльщицы – нарядил русалкой и бросил в декабрьское море. Как теперь. Только без гидрика. Плюс шторм. Не буря, но швыряло.

Мужчину восприняли как навязчивого поклонника, но слушали внимательно.

Снимали дубль за дублем, режиссёр тоже был дебютант. Точнее, дебютантка. Женская команда. Каскадёр-водолаз лезть в воду отказался, а она продолжала и продолжала. Уже у гримёрши пальцы окоченели парик ей поправлять, а эта чумичка ныряет и ныряет. Настойчивая.

Мужчина улыбнулся такой улыбкой, которую можно трактовать очень неприятно.

– Да, я упорная, настырная чумичка! – хохочет она.

– Вы всех нас тогда напугали своей настырностью. Кровотечения у русалок мы ещё не видели. Мы же не знали, что вы в положении, Анастасия Павловна. Если бы знали, я, как врач, вас бы не допустил. Позвольте с вами сфотографироваться, как старые коллеги.

Мужчина подходит ближе, склоняется, приближает своё лицо к её лицу, велит кому-то сфотографировать, позирует. В её глазах лучезарность с едва заметной примесью.

– Жаль, фильм так и не вышел, – сообщает мужчина на прощание и щедро дарит всем скидку в три процента, ведь ресторан принадлежит ему.

XXХ

Автомобиль доставляет их двоих к началу исторической тропы. Или к концу, смотря откуда идёшь. Спустившись с обочины по битым камням, обогнув ржавый забор, они ступают на знаменитый пешеходный маршрут.

– Удивительный мужчина, узнал меня, подошёл.

Он что-то бурчит в ответ. Не хочет комментировать. Боится сорваться и наговорить гадостей про памятливого собеседника, которого считает мразью.

Она пускается в воспоминания. Водолазы отказались погружаться, её, прицепленную к верёвке, трепало в волнах, она реально посинела. Прям реально. Всей группой отпаивали водкой. И как этот врач всё помнит, я забыла давно.

Он старается не злиться. Говорит, что никакой это не приятный мужчина, а злорадствующая тварь, тычет её в давнюю боль, а сам с ней фоткается. Будет жрать, пить, рыгать и хвастать, как эту «чумичку», ну вы её знаете, Анастасия, как её, во всех фильмах сейчас, короче, я её тогда еле в чувства привёл…

Она кричит: «Какая красота!» – и бежит к ближайшему обрыву.

Остановившись за метр от края, она делает ещё полшага, осторожно глядит вниз, раскидывает руки.

Сфотографируй.

Позирует так, так и так. Отправляет ему лучистость и негу, подставляет морю свою плосковатую попу.

Историческая тропа ведёт сквозь заросли, мимо громад старых утёсов, мимо разбитых бетонных указателей, мимо раздробленных бетонных скамеек, мимо бетонных общественных туалетов с вырванными трубами. Охотники за чёрным металлом давно обезжелезили все местные конструкции.

Она говорит не умолкая. Рта не закрывает. Ты знаешь марафон желаний? Сущие копейки, и каждый день новое задание. Помогает понять, чего ты на самом деле хочешь. На семинарах мы создаём мотивационные круги, ищем фатальную ошибку в прошлом. Здесь как в Шотландии. Я гуляла там с Джейсоном, и мы встретили отряд волынщиков. Прекрасные шотландские парни. Все как один похожи на продавца мороженого в Кенгсингтоне. Они ещё и пели. Дудят и поют. Погода такая же. Мы все вместе ныряли голышом, а на обратном пути такса Джейсона убила зайца и у неё случился нервный срыв. Она же декоративная, но инстинкты взяли своё. В ней вдруг проснулся зов крови. И ей стало так плохо, она даже описалась. Пришлось целый час командовать ей «сидеть», «лежать», «к ноге», чтобы вывести из стресса. Сто тридцать два метра над у.м. – это что?

Она стоит перед единственной сохранившейся бетонной табличкой.

– У.м. – это уровень моря, – говорит он, получает чмок в щёку и положительную оценку «какой ты у меня умный».

Она здоровается со всеми встречными. У грибника с корзинкой рядовок спрашивает, что это за грибы такие, рядовки? У старухи с козами спрашивает, продаёт ли она молоко? Выясняет дорогу. А это точно историческая тропа? А достопримечательность в конце будет?

Ей отвечают, её узнают, ей мало. Бегунья в кроссовках Nike, которой она отправляет комплимент по поводу её формы и выносливости, бегунья фыркает в ответ. Наконец женщина в чёрном плаще реагирует как следует.

– Это вы?! Фантастика! Не могу поверить! Никто мне не поверит! Да, вы правильно идёте. Да, всё время прямо. То есть не сворачивая. Неужели это вы?! Расскажу, мне не поверят!

Женщина быстро уходит. Видимо, торопится рассказать об удивительной встрече.

На скалах ржавые потёки. Скалы плачут по украденной из бетонных лавок арматуре, по украденным из туалетов трубам. Его левая рука в кармане. Он теребит лежащее в кармане кольцо. Не вынимая руки из кармана, он надевает кольцо на палец и сталкивает с пальца. Продевает палец и высвобождает. В очередной раз она зовёт его фотографировать, и у него не сразу получается соскрести кольцо с кончика мизинца, чтобы достать из кармана руку.

XXХ

Местность приобретает окрас инстаграмного фильтра. Того, что делает всё сумрачным и золотистым. Наступил вечер.

Она перестала говорить, они просто идут по исторической тропе через дебри, посаженные человеком. Они идут уже довольно долго. Слишком даже долго, и тут из-за поворота на них выдвигается достопримечательность – строгий императорский жилой торт из белого инкерманского камня. Торт в обрамлении лавровых кустов. Лавровые кусты пахнут бульонными кубиками.

Они остановились. Потом она приняла поочерёдно несколько поз, каждую из которых он добросовестно сфотографировал. Каменный торт, однако, не является целью их прогулки. Им дальше, ниже, на берег моря. Там бассейн, ей опять нужно плыть.

Они снова на тропе. Тропа огибает деревья и фонари, как учёная собака огибает ноги хозяина. Этот трюк называется «змейка».

Неподалёку показывается силуэт. Как в тире парка развлечений. Только силуэт не жестяной и ружья нет.

Кабан. Прямо как настоящий.

Маленький зад, мощная грудь, рыло к низу, загривок дыбом. Кабан перемещается среди перекопанных розовых клумб, среди пальм и кипарисов. Императорский каменный торт фоном. Даже хрюканье слышно, но это, скорее всего, воображение.

Она спрашивает, почему он остановился. В смысле, он, а не кабан. Отвечает, что кабан – опасное животное. Она говорит, пустяки, вон, кабан уже ушёл, а они опаздывают – бассейн в декабре закрывается рано. Она ныряет вниз по каменной лестнице среди зарослей. Он теребит кольцо в кармане и следует за ней, оглядываясь.

Спуск долог. Зигзагообразные тропы и лестницы. С одного витка на другой. Как на алмазном карьере. Как в Дантовом аду. В самом низу море. Бьётся о расчёску набережной, о зубцы волнорезов. Между чьим-то имением и частным пляжем узкий коридор. По обе стороны столбы с будто надломленными, наклонёнными концами. Неопределившиеся виселицы. Между столбами проволока, датчики. Всё в едва заметном упадке. Сверху луна.

Смотри, какая луна!

В приёмной бассейна жарко, влажно, витает обещание чего-то. Вспоминается бассейн из детства, когда в гардеробной при входе были слышны далёкие свистки тренеров и водный гул. Кажется, что и здесь свистки и гул, хотя ни свистков, ни гула.

Он говорит, что не хочет в воду, что хочет остаться на суше. Она уходит в раздевалку, возвращается в халате, полы халата трепещут, суля тайну. Он всё равно не хочет. Он подождёт её здесь. Ну ладно, договорились. Она оставляет его, он выходит во двор и вызывает такси. Как-то само получилось.

XXХ

Это мог быть конец, но это не конец. Он едет в такси, машина несётся вверх, водитель порывист, южная езда.

Ему очень хорошо, это была дурацкая затея, ну какая из них пара, он и дня не может её вынести. В полутьме салона рассматривает кольцо, убирает в карман. Сейчас он напишет Саше. И как ему пришло в голову делать предложение Анастасии Павловне, когда есть Саша. Такси едет, тачскрин горит.

Привет, скучаю, хочу.

Ответ: «Я в раздрае».

Вопрос: «Что случилось?»

Саша: «Опасные симптомы, мне всё по барабану».

Он: «Ты не веришь в себя? Боишься что-то упустить? Встретила мужчину?»

Последний вопрос он задаёт скорее из шутливых соображений. Но элемент русской рулетки, конечно, присутствует.

Саша: «Да. Встретила».

Русская рулетка на то и русская.

Тело есть, а дыхания нет. Как если нырнуть сейчас в море.

Саша: «Я устала, я не могу так больше жить. Надоело компенсировать неудовлетворённость работой. Мы с мужем чужие люди, детям я скоро буду не нужна, между нашими с тобой встречами можно прожить две жизни».

Дыхание не возвращается. Колотит, трясёт, крымское землетрясение. На поворотах опрокидывает влево или прижимает к правой дверце. Как бы не блевануть. Водитель решит, укачало. Но его никогда не укачивает.

Связь рвётся. Лесной участок шоссе, сигнала нет, новых сообщений нет. Лес кончился.

Он: «Ты мне изменяешь?»

Она: «Ещё нет».

На той неделе Саша писала, что купила боди специально для их следующей встречи. Это не помешало ему приехать сюда с Анастасией Павловной. Кому теперь достанется это боди?

Ещё нет, ещё нет, ещё нет.

Значит, скоро уже да.

Вернувшись к дому, он понимает, что без ключа, квартира же её, Анастасии Павловны. Паспорт в квартире. Он даже улететь не может. Стоит у парапета лестничного балкона, смотрит вниз, там пальма и газон. Никаких шансов, даже переломов не будет, только пальму помнёт.

Снизу проходит большая собака, неслышно переставляя мощные лапы. Собака останавливается, поднимает голову, смотрит на него.

Он широко открывает рот, что есть силы кричит. Жмурится, выбрасывает из себя крик. Подаётся головой вперёд, вцепляется в поручень, вопит.

Но беззвучно. Как на зум-конференции, когда забыл включить микрофон.

Собака смотрит, затем уходит, напоследок ещё раз обернувшись на него.

XXХ

Месяц или два назад, когда это было? Недавно. Месяц или два назад Саша потеряла беременность. Их ребёнок. Даже думала не прерывать, мол, что-нибудь придумается. Докторша сказала, если хочет третьего, это последний шанс. Пока думала, эмбрион сам устранился. Эмбрион, зародыш, корнеплод. Анастасия Павловна сказала, местные овощи самые вкусные.

XXХ

Из бассейна она вернулась почти беззвучно. Полились тягучие фразы, дружелюбное отчуждение. Снова на «вы».

Что же вы так?

Как же вы так?

Как-то вот так.

Собрал ручную кладь, багажа нет, паспорт в кармане.

Что же вы так со мной? Не по-людски это…

Анастасия Павловна повторяет реплики одной из своих ролей. Мозг подбросил подходящий монолог. Голос дрожит, ресницы трепещут. Её губы мокры от слёз, её тонкие грубоватые руки настойчивы и сильны. Он остаётся.

Один день, второй, третий. Она бегает по утрам и ездит в бассейн, он постит фото и ждёт лайков. Ждёт, когда красный колокольчик озарит синеву. Он избегает смотреть Сашину ленту, старательно избегает Сашиных сториз. Огибает кружочки её сториз пальцем, как историческая тропа огибает столбы и деревья. На этой неделе случится «уже да» с тем, другим. С тем, другим, она заведёт ещё одного, последнего ребёнка, тому, другому покажет боди. Она проверяет, кто смотрит её сториз. Она смотрит, что он не смотрит. По утрам ему легко не смотреть, а вечером невмоготу. Как во время лечебного голодания – вечером голодать невыносимо. Он нервно тычет в чужие кружочки, осыпает сердечками чужие фотки, окатывает обожанием тех, кого раньше не заметил бы, лишь бы не она. Однажды Сашин кружочек всё же попадается под палец. Не смотрю, не смотрю! Вырубает телефон.

Он приходит к горному ручью. Через ручей переброшен ржавый мост, вода журчит среди серых камней, жёлтых листьев и чёрных автопокрышек. Он смотрит на эту красоту, он слушает журчание воды. Он открывает рот и подпевает. Он разевает рот как только может. Так широко, как я не знаю. И подпевает какой-то мелодии. Подпевает беззвучно.

Самые вкусные овощи, натуральные молочные продукты. Ручей бежит, вода не кончается. Кольцо из кармана так и не достал, вернувшись в Москву, завалил себя работой, протирал брызги воды возле кухонной мойки после каждого включения крана. Труд вылечивает зависимости. И тут сообщение: «Моя попытка изменить тебе закончилась страшным провалом».

XXХ

До него не сразу доходит. Он танкист, оглохший от грохота орудия, от ударов снарядов о броню. Ему говорят, война закончилась, а он только хлопает глазами.

Они встречаются назавтра. Рабочий день, обед. Они садятся друг напротив друга. Он заказывает кофе, она воду. Пока несут кофе и воду, они смотрят друг на друга, на губы друг друга. Они начинают целовать друг друга, пьют кофе и воду, заказывают вино, продолжают поцелуи. Они сосут губы друг друга, они засовывают языки друг в друга. Они лижутся так, что может показаться, будто им недостаточно возможностей человеческого тела.

Они уединяются. Не запираются, просто прикрывают дверь, им не до замка. Они нюхают и лижут друг друга. Валяют и ебут.

Она рассказала, что познакомилась в инстаграме с мужчиной. Всем хорош, успех, прибыль, в разводе. Встретились на ланч: образованный, мудрый, с ч/ю. Начал красиво ухаживать: дорогущее вино (он усмехнулся), лучшие места на театральных премьерах. С учётом карантина, цена на такие места заоблачная. Всё так быстро развивалось, а ты в командировке.

Пауза.

В общем, она поняла, что всё, хватит, сейчас или никогда, осталось только попробовать. И вот они пробуют. Гурманский ужин, бутиковый отель, номер с видом на исторические объекты и элитную недвижимость, завтрак уже заказан, она голая…

У Саши манера быстро раздеваться.

…она уже голая, и тот, другой, тоже раздевается. Снимает свой костюм от итальянского портного…

Она никогда не оказывалась в подобных ситуациях. Никогда такого не видела. Не догадывалась, что такое бывает. Не знает, что с этим делать. У него там просто ничего нет. Просто не разглядеть. Её с ног до головы сковывает ледяной коркой, как в кино про людей с суперспособностями. Мгновенная фригидность. И мгновенная трезвость. Коллекционное винище выветрилось, как не было.

Она почему-то вспомнила фото из ленты своего визави. Счастливые бывшие, счастливые дети. Особенно бывшие. Буквально источают счастье. Видимо, очень любят места в партере, бутиковые отели и панорамные виды.

Глядя на своего визави, она увидела область ада, где томятся сексуальные притворщики. Они обречены вечно трахаться с нежеланными. И самое жуткое в этом наказании то, что минута кажется вечностью. Она увидела свою ногу, занесённую, чтобы в эту область шагнуть.

Она отшатнулась. Она собрала во рту всё своё красноречие и, глядя ему прямо в самые зрачки, сказала: «Я испытываю отчётливое желание сейчас же уйти домой».

С его лицом что-то произошло. Его лицо содрогнулось, как будто изнутри произошёл взрыв. Его лицо выстояло, но пошло трещинами.

Она оделась. Никогда не делала это так быстро. Похватала вещи и выскочила из номера. У лифта поняла, что забыла телефон. Вернулась. Стучит в дверь, а оттуда иностранная речь. Перепутала дверь.

Нашла, вбежала, отводя глаза, он уже что-то накинул, слава богу. Дома забралась под одеяло с головой. Как она могла так облажаться, у неё же такая счастливая жизнь, муж, дети, он.

Саша смотрится в зеркало.

– Ты съел всю мою косметику.

Он смотрит на Сашу.

– Я с тобой встречаюсь только из-за твоей косметики.

Саша садится рядом на кровать, её влагалище фыркает. Ему нравятся звуки, которые издаёт её влагалище. Она затягивается электронной сигаретой. Он забирает у неё электронную сигарету, ласкает её электронной сигаретой. Саша закрывает глаза, он затягивается электронной сигаретой. Её тяжёлый левый сосок накренился, образовав маленькую складку над округлым грудным имплантом.

XXХ

На следующий день он пересёкся с В. Он запланировал встречу с В. ещё до примирения с Сашей и решил не отменять. Мужчина должен доводить дела до конца. В. вызывает в нём презрение и похоть, выполняет любые любовные приказания и, что важно, с удовольствием. Она – антидот.

XXХ

Он стоит на балконе. Этаж высокий, вид на какие-то дома и какие-то трубы. Внизу гранитная мостовая. Он вертит в пальцах кольцо, которое всё это время таскает с собой. Из головы не идёт жалкий голый богач. Мразь, которой едва не досталось предназначенное ему боди. Мразь, над которой он восторжествовал, не пошевельнув пальцем. Мразь, у которой там ровное место. Несчастная мразь. Несчастный одинокий голый человек, окружённый хищными врунами. Несчастный одинокий голый человек со взорванным изнутри лицом. Несчастный одинокий голый человек, плачущий в роскошном номере с видом.