Текст книги "Оригинал и его Эго"

Фролоф живо обратился в сторону лощеного парня:

– Вот видите, молодой человек: для того чтобы писать о женщинах, мужчине не обязательно быть ею! Так же как для того чтобы написать про сумасшедший дом, не обязательно становиться сумасшедшим. Продолжайте, милая девушка!

– Да я уже, собственно, все сказала… Просто хотелось защитить роман от несправедливых нападок… А роман действительно выдающийся… – села на место покрасневшая девушка.

– Спасибо вам огромное на добром слове, не знаю вашего имени…

– София…

– Ах ты, господи! Сонечка, значит! И как вам понравилась Софи?

– Очень! Но вы правы – она герою не подходит… Только Полина… И еще, – снова встала она. – Мне кажется, это роман не о любви, а о философии любви.

– Вы хорошо сказали, Сонечка! Если роман будут переиздавать, я в новом предисловии сошлюсь на ваши слова. С вашего разрешения, разумеется. Разрешаете?

– Да, конечно! – окончательно смутилась девушка.

По взглядам, которые на нее бросали, можно было предположить, что она здесь вроде белой вороны. Что ж, именно для таких белых ворон Фролоф и писал.

Поднялась рука, и Фролоф дал ей слово.

– Филимон Григорьевич, вы ведь еще французские стихи переводите и, кстати, очень неплохо… – сказала девушка.

– Спасибо, пытаюсь, – вежливо улыбнулся Фролоф.

– Только с французского на русский, или наоборот тоже?

– Нет, только первое. Для второго мне недостаточно французского. Хотя знаете что? Есть у меня крошечный опыт обратного перевода. Если прочитаю, поймете?

– Постараюсь, – вежливо улыбнулась теперь уже девушка.

– Ah, petite pomme da sur petite assiete,

Je m’ennuie de ma femme, je vais vers fillette.

– Ах, яблочко, да на тарелочке, надоела мне жена, пойду к девочке! – пропела девушка.

– Совершенно верно! – улыбнулся польщенный Фролоф. – Извините, другого не держим.

– Филимон Григорьевич, а вы женаты?

– И был, и есть, – улыбнулся Фролоф. – Как говорится, второй брак – это юридическое признание того, что первый оказался бракованным.

– А дети?

– Два сына и дочь.

– А можно необычный вопрос?

– Обожаю необычные вопросы! – широко улыбнулся Фролоф.

– Вас в детстве дразнили?

– Еще как!

– И как именно?

– Ну, во-первых, Филя-простофиля. Очень, кстати, полезная дразнилка. Мобилизует. Я делал всё, чтобы не быть похожим на простофилю. Например, не задавал глупых вопросов, первым дразнился, первым задирал и поднимал на смех. Помогало. А еще была дразнилка, которую запустила одна кудрявая девочка. Мне нравилась эта девочка. До сих пор, бывает, закрою глаза и вижу ее в коротеньком платьице с ее детским голоском, которым она пытается меня уязвить, а на самом деле требует, чтобы я обратил на нее внимание. Она отбегала от меня на несколько шагов, показывала на меня пальцем и кричала: «Фи! Лимон!», и я чувствовал вкус лимона, а в придачу к нему какое-то странное, смущенное чувство. Наверное, поэтому любовь у меня ассоциируется со вкусом лимона… Ах, сейчас бы чаю с лимоном! – раскинул Фролоф руки.

Аудитория оживилась, и Фролоф, ответив еще на несколько вопросов, поблагодарил за внимание и сказал:

– Хочу, чтобы вы помнили: никто не обязан свидетельствовать против себя – это принцип мирской конституции, но не собственной совести.

Его проводили аплодисментами.

Глава 3

– Эх, яблочко, да на тарелочке, надоела мне жена, пойду к девочке… – сидя перед компьютером, мурлыкал Филя Фролов. Мелодия неизвестно почему и зачем всплыла с самого дна его отрочества, где она мирно покоилась рядом с босоногим солнечным летом и голенастой девчонкой в непоспевающем за ее ростом платье. В нее он позже, боясь себе в этом признаться, влюбился. Виной ли тому ранняя неразбериха чувств (впоследствии каждый из них объяснял это по-своему), но они расстались, так и не успев толком полюбить. Вдобавок ко всему разъехались по разным городам – она в Питер, он в Москву – где он через несколько лет женился, а она вышла замуж. У него родилась дочь, у нее сын. Казалось бы, тут и сказке конец, но нет. Помнится, лет в двадцать пять он прочитал «Давай поженимся» Апдайка. Книга наполнила его недоумением: как можно быть нерешительным там, где на кону любовь? Зачем эти бесконечные сомнения и душевные терзания?! Зачем разменивать полновесное золото будущего счастья на медную мелочь постылого долга? И как, любя одну, можно спать с другой? Полное впечатление, что герои обожают страдать! Настоящая антология безволия! Если бы он знал, что его ждет. Было же так: встретившись через десяток лет в городе их юности, они стали любовниками. И началась теперь уже взрослая неразбериха чувств, про которую в народе говорят: бог в чужую жену лишнюю ложку меда положил. Описывать их страдания – только время терять. В следующий раз они встретились через три года и далее продолжали пестовать свое преступное чувство, при каждом расставании осыпая друг друга истеричными любовными клятвами. Вот уж и дети до сознательного возраста доросли, и к сорока пяти годам они, наконец, решили соединиться. Счастье, казалось им, возможно в любом возрасте. И начался мучительный разрыв той паутины, которую они годами плели каждый в своем углу. Он оказался решительнее и, оформив развод, который его дочь, как ни странно, приветствовала, стал ждать встречных мер с ее стороны. Для него так и осталось тайной, почему она вдруг перестала звонить и отвечать на звонки. Возможно, даже блокировала его номер или поменяла свой. Словом, прекратила всякие отношения.

Погоревав, он стал думать, как быть дальше. Мог пуститься во все тяжкие, но вместо этого превратился в печального отшельника. Так продолжалось почти год – своего рода, траур по почившей любви. За это время он постепенно пришел к выводу, что единственный способ заслониться от наваждения по имени Люська – это встретить некую необыкновенную женщину и начать с ней новую, никак не связанную с прошлым жизнь. Поскольку ею могла быть только выдающаяся особа, представить которую можно лишь в мечтах, он с художественным пылом принялся ее сочинять.

Во-первых, она должна быть того же роста, что и Люська. Хотя нет: тогда ее лоб окажется на уровне его губ, и при поцелуе мышечная память будет вспоминать Люську. Пусть будет на несколько сантиметров ниже. Далее: пусть у нее будут такие же длинные, густые и волнистые, как у Люськи волосы, только черные. Лоб пусть будет высокий. Опять незадача: высокий лоб у Люськи. Значит, пусть будет средний. И обязательно гладкий, как у Люськи. Да, конечно, опять напоминание, но не морщинистым же ему быть!

Теперь брови. У переносицы густые и дальше истончаются. И не прямые, не коромыслом и не домиком, а косо ползут вверх. В таком рисунке есть что-то царственное, кошачье. Ну и что, что опять Люська! Но если ее черты заменить на античерты, то получится антикрасота!

Теперь глаза. О, да, глаза – это важно! Глаза – это визитная карточка женщины. Пусть будут широко поставленные, убегающие к скулам. Это придаст им искренность. И обязательно большие. Что значит большие? Это когда верхние веки не наползают, словно сонное облако на радужный диск. Иначе такие глаза можно упрекнуть в скрытности. Прищуренные они и вовсе выглядят угрожающе. Кроме того, верхние веки должны быть как можно ближе к бровям, но при этом не выглядеть запавшими. Ну и, разумеется, нижние веки не должны быть верхней частью распухших мешков. Словом, веки должны знать свое место, быть тонкими, почти прозрачными и не щуриться. Ресницы длинные, густые и черные – это вам каждый скажет. Радужки серые, с голубоватым отливом – большие, ясные, красноречивые, но не лишающие яблок возможности им оппонировать. Зрачки черные, бездонные, с искрой.

Переносица не широкая и не узкая, а прямая и ровная, как естественное продолжение лба. Лоб словно питает нос. Иначе кажется, что лоб сам по себе, а нос растет, откуда и куда ему вздумается. Нос женщины – трубадур ее породы, а значит, характера. Ровный, как горный хребет с крутыми покатыми склонами. Кончик носа – не шире переносицы. Ноздри маленькие, узкие, сжатые. Про такой нос говорят – резной. А дальше начинается детская обидчивая припухлость верхней губы. Сама верхняя губа есть уменьшенная копия лука Афродиты, нижняя – волны, которая вынесла ее на берег. Подбородок мягкий, выпуклый, красиво очерченный. Скулы малозаметные, щеки гладкие, ровные. Маленькие розоватые ушки.

Кого-то ему этот портрет сильно напоминает. Ну, конечно, Люську! Нет, это невыносимо! Это похоже на наваждение! И так из раза в раз. Все его художества сводились к одному знаменателю, а из-под пера выходили мрачные, обреченные на расставания истории. И было в них что-то от «Темных аллей».

И вот через год угрюмого одиночества он отправился в соседний супермаркет. Пошел туда за чаем. А еще за хлебом, сыром и маслом. Это то, чем он питался по утрам после того как его бросили. Что было дальше, он описал в своем рассказе «Чай вдвоем». Вот этот рассказ:

«Придя в магазин, я пошел вдоль стеллажей и, проходя мимо винного отдела, увидел гибкую, узкобедрую красавицу самого раннего бальзаковского возраста, рассматривавшую ряды красных вин. На ней платье – сложная смесь винных этикеток из черного, фиолетового, сиреневого, красного и белого, и тонкая бежевая кофта. У нее пышные, светло-русые, длинные и шелковые волосы. Я остановился в двух шагах и сокрушенно сказал:

– Сколько живу, а в красных винах так ничего и не смыслю!

Незнакомка покосилась на меня и, помолчав, ответила с иронией:

– Тогда уж пейте водку. Там и смыслить ничего.

– Водка – это муза прозы, – возразил я, – а поэзия живет в вине. Вот послушайте:

Гроздей пьянящий запах вьется,

Желаньем полнюсь я, что рвется

С глубин языческих восстать…

– О, да вы поэт! – с усмешкой и сдержанным интересом посмотрела на меня незнакомка. Смотри, смотри, красавица – я безупречен! Когда-нибудь я прочитаю тебе продолжение:

По гроздьям мы, моя крестьянка,

Давай покатимся, вакханка,

Как среди груды лепестков.

Сожму тебя объятьем смелым,

И, содрогаясь телом белым,

Раздавишь нежный дар богов… *)

– Так вы поможете мне выбрать что-нибудь этакое? – спросил я.

– Ну, не знаю… – замялась она, – я и сама не очень в этом смыслю. Хотя, что тут думать: берите подороже – не прогадаете!

– А какое возьмете вы?

– Я, пожалуй, возьму вот это… – неуверенно тянется ее рука к одной из бутылок.

– Ну-ка, ну-ка! – перехватываю я бутылку и вспоминаю уроки одного моего знакомого – большого поклонника французских вин. – Так, посмотрим… Так, урожай две тыщи шестнадцатого… Так, Мерло, Каберне Совиньон и Каберне Фран… Логично: каждый сорт в отдельности имеет свои достоинства и недостатки, и стало быть, это смелая попытка умножить их плюсы и минусы на три. С точки зрения математики такое действие смысла не имеет, но у виноделов своя математика. Это все равно, что смешать в одной бутылке отца, сына и святого духа. Стоит взять даже из любопытства. Не знаю, как вы, а лично я люблю Каберне Совиньон. По крайней мере, сразу понимаешь, что пьешь солидное, основательное вино с градусами. Терпкое, насыщенное, с заметным ягодным привкусом. Другое дело – Мерло: фруктовые тона, легкость, летучесть. Это как духи вечерние и дневные…

– А говорите, не разбираетесь! – язвительно улыбаясь, перебивает меня незнакомка.

– Признаюсь – разбираюсь. Просто ужасно захотелось с вами познакомиться…

– А это ничего, что я замужем? – с напускной строгостью говорит она.

– Нет, вы не замужем, – возражаю я. – Иначе бы вы выбирали не вино, а водку. Для мужа. А раз вы выбираете вино, значит, решили посидеть с подругой и пожаловаться ей на жизнь.

Она насмешливо улыбается:

– Надо же, какой вы догадливый!

От нее исходит тонкий, едва уловимый аромат духов.

– Я и в духах разбираюсь, – говорю я. – Вот ваши, например, называются «J’adore…»

– Откуда вы знаете? – с трогательным удивлением вскидывает на меня глаза незнакомка.

Еще бы мне не знать: отступница обожала «J’adore»!

– Нет, нет, я только этот запах и знаю! – улыбаюсь я. – И еще знаю, что это духи для строгих, интеллигентных женщин, которые обожают, когда их обожают!

На вид ей лет тридцать пять. Как раз по мне, сорокашестилетнему. Мы идем к кассе, и я говорю:

– Меня Александром зовут, а вас?

– Лена… – опустив глаза, отвечает моя красавица.

Мы выходим из магазина и останавливаемся.

– Вы извините, – говорит она, – но мне надо идти, у меня дела…

– Да, да, понимаю! – тороплюсь я. – Можно, я вам позвоню?

Она задумывается и говорит:

– Ну, хорошо. Вот вам мой телефон, – и диктует номер. Я словно пес заглатываю его на лету, и челюсти памяти намертво смыкаются за ним. Уже потом, гораздо позже она признается, что в тот первый раз я ей не глянулся – ну, совершенно!

Через два дня я звоню и представляюсь:

– Это Александр. Позавчера. В магазине. Помните?

– А, Александр! – восклицает она. – Помню, помню!

И мы договариваемся встретиться завтра в семь вечера у памятника Пушкину.

На следующий день в половине седьмого я с цветами возникаю перед бронзовым поэтом и полчаса мозолю ему глаза. Возникнув у меня за спиной, Лена окликает меня:

– Здравствуйте, Александр!

Я стремительно оборачиваюсь и вижу ее. На ней джинсы, белая блузка, а волосы собраны на затылке в узел. Девчонка, да и только! Мы отправляемся вдоль Тверского бульвара на разведку в наше прошлое. Сведения удается добыть самые скудные: ей тридцать семь, она разведена, и у нее шестнадцатилетний сын. Живут с ее матерью и отцом в большой четырехкомнатной квартире. Заведует современным архивом в научно-техническом институте и водит дружбу с докторами электронных наук. К сожалению, беременность не позволила ей окончить институт, но в утешение ей достался любимый сын. С мужем разошлась пять лет назад. Рассказывает она осторожно, даже нехотя. Будто выставляет себя на продажу и заранее сомневается в качестве товара. И в самом деле – развод, сын. Не каждому это понравится, видимо, считает она, обладательница горького опыта. Кто его знает, этого с Луны свалившегося Александра! Вот сейчас выслушает, улыбнется, скажет: «Приятно было познакомиться!», да и был таков! Мужчина, мужчина, цветы забыли!

А мне она нравится все больше! Чтобы подбодрить ее, я поднимаюсь в верховья моей памяти. Развод и двадцатидвухлетняя дочь уравновешивают наши изъяны, и я веду ее, ободренную, в ближайший ресторан. Видимо, жизненные незадачи заставляли ее искать ответы в книгах, потому что она приятно начитана, и к концу вечера я от нее в полном восторге.

Я провожаю ее до дома в двух шагах от «Тургеневской» и прошу о следующем свидании. На следующий день мы встречаемся вновь и снова бродим вдоль Тверского бульвара. Затем ресторан и оживленные и непринужденные выдержки из собрания сочинений на тему «Моя прошлая праведная жизнь». Даже если сочинения эти питались вымыслом, все равно они хороши. Я провожаю мою Элен домой и предлагаю поехать завтра куда-нибудь за город. Она, как ни странно, соглашается.

Ей неизвестен род моих занятий, и когда я усаживаю ее в черный джип, она откровенно восхищена:

– Никогда не ездила в такой роскошной машине! Кем вы работаете?

– Да так, – говорю, – торгую понемногу…

Я отвез ее к верховьям Москвы-реки, и мы провели там чудесный солнечный день. Увидев ее в купальнике, я восхитился: никакого жеманства, ни ложного стыда. Вечером я в целости и сохранности вернул ее под родительский кров. Уже позже она с неизжитым удивлением вспоминала: «До сих пор не понимаю, как я согласилась с тобой поехать! Два дня знакомы, и сразу в лес! А вдруг ты оказался бы маньяком?»

Последующие три дня мы прогулками и беседами крепили наше знакомство. На четвертый день я пригласил ее домой. Мы пили на кухне вино, и она выглядела смущенной. Затем мы прошли в гостиную, сели на диван, и я включил телевизор. Как-то само собой вышло, что я взял ее за руку, и когда она ее не отняла, обнял. Она не возражала, и я ее поцеловал. Она ответила, я подхватил ее на руки и отнес в спальную. Не глядя друг на друга, мы разделись и забрались под одеяло.

Нагота – вот истинная суть человека. Сведите вместе одетых мужчину и женщину, и они, не зная, чем заняться, будут говорить в лучшем случае о высоком, в худшем – о погоде. Но заставьте их обнажиться, и они тут же займутся тем, для чего созданы – любовью. Человек создан для любви, а не для мирового господства. Свое истинное назначение мы скрываем под одеждой. Обнаженный человек – добрый человек. Все беды на свете от хорошо одетых людей.

Я наспех обследовал ее подрагивающее тело и, еле сдерживаясь, скользнул в замершее устье. Находясь в предсудорожном состоянии, успел спросить: «Можно?», и она, взмахнув ресницами, торопливо ответила: «Да!» Когда все закончилось, она встала и пошла, нагая, в ванную. Когда она вернулась, я сказал:

– У тебя бесподобная фигура!

Она улыбнулась и легла рядом. Вскоре я испытал ее более обстоятельно, и ее здоровый, целомудренный отклик меня восхитил. Тихое торжество наполнило комнату.

С тех пор так и повелось: я готовил ужин, она приходила часов в семь, мы ужинали и, нацеловавшись, ложились в постель. В промежутках между жаркими схватками она смотрела телевизор, а я, повернувшись к нему спиной, отдыхал у нее на груди. Случалось, что и засыпал. И если я щедро и бескорыстно делился с ней нежностью, то Элен вела себя сдержанно и воли чувствам не давала. Неужели моя пуганая красавица так обожглась о молоко своего бывшего мужа, что теперь дует на мою живительную воду? В девять часов начинались вечерние новости, и она говорила, что ей пора. Я умолял ее остаться, но она, улыбаясь, отвечала: «У бога дней много!» – присказка, которую я, в конце концов, возненавидел. Я неохотно отрывался от тепла ее груди, мы одевались, и я провожал ее домой – ночевать у меня она решительно отказывалась.

Постепенно выяснились подробности ее жизни. Муж, четырьмя годами ее старше, был сыном добрых знакомых ее родителей. Как это часто бывает с интеллигентными девушками из хорошей семьи, ее подвели доверчивость и неопытность. В девятнадцать лет она увлеклась им – по сути вздорным и недалеким фанфароном. Почему-то именно такие мужчины кажутся неопытным девушкам самым надежным плавучим средством в бурном море жизни. Она вышла за него замуж в двадцать, а в двадцать один родила, и сегодня уверена, что таким образом муж вполне сознательно лишил ее возможности окончить институт, чтобы не быть рядом с ней вечным десятиклассником. Он любил ее, но странною любовью: пять лет назад, подрабатывая извозом, он подвез некую пышнотелую нимфу, которая бóльшую часть времени обитала в лесах Подмосковья, а в тот день приехала по делам в Москву. Венециановская мечта с пшеничной косой и пышной грудью, она сбила его с семейного круга и поселилась в его квартире. Обманутая и брошенная, Элен потеряла веру в мужчин и жила в таком безверии последние целых пять лет, пока я не захватил ее врасплох.

Тешу себя надеждой, что ей со мной было хорошо. Она познакомила меня со своими приветливыми родителями и сыном – немногословным, хмурым юношей. Видимо, моя роль возможного отчима его не радовала. Мы с его матерью ходили в театры, в кино, в гости, бродили по Москве, заходили в музеи и магазины, выезжали на выходные за город, искали и не находили ни малейшего повода для ссоры. Все выходные и праздники были наши, почти все вечера мы заканчивали в постели. Я был неутомим, она – отзывчива и безотказна. Дни следовали с восхитительным разнообразием, и через полгода я поймал себя на том, что безумно ревную Элен к ее бывшему мужу.

Однажды в середине мая мы были в Измайловском парке и пили чай на открытой веранде, когда пошел мелкий дождь. Мы сдвинули стулья, водрузили над собой зонт, прижались плечами и сидели, переглядываясь и улыбаясь, охваченные томительным, сладким чувством.

– Чай с дождем, – сказала она.

Я поцеловал ее и попросил:

– Выходи за меня замуж.

– Зачем тебе это? – удивилась она.– Ведь нам и так хорошо!

И когда я сказал, что не могу без нее жить, с неспешным достоинством согласилась.

С тех пор мы вместе, и всё у нас основательно и всерьез. Немаловажно, что наши дети признали наше право на счастье. Сомневаюсь, что так было бы у меня с женщиной, которая от меня отвернулась. Это, знаете ли, все равно, что тащить баржу против течения. Отречение – категория скорее философская, чем нравственная. Это событие, делающее исход истерической любви таким же, как исход истерической беременности: в один прекрасный день вы просыпаетесь и понимаете, что здоровы. Надо только вовремя проснуться»

В этом рассказе всё правда, кроме джипа и торгового бизнеса. На самом деле у Фили подержанный «Ниссан» и должность начальника отдела в корпорации силовых машин. После женитьбы он переехал из своей доставшейся ему после размена однокомнатной квартиры в ее четырехкомнатную, а еще через год у них родился сын, названный в честь ее отца Виктором. Сегодня Фролову пятьдесят три, и он определенно переживает вторую молодость, подтверждая тем самым, что «любви все возрасты покорны».