Текст книги "Кабинет доктора Либидо. Том IX (Ц – Ч – Ш – Э – Ю – Я)"

Кабинет доктора Либидо
Том IX (Ц – Ч – Ш – Э – Ю – Я)
Александр Сосновский

© Александр Сосновский, 2015

© Екатерина Бирюкова, дизайн обложки, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Ц

Цветаева

Марина Ивановна (1892—1941), великая русская поэтесса.

Родилась 26 сентября (8 октября) 1892 в Москве. Старшая дочь профессора Московского университета, директора Румянцевского музея и основателя Музея изящных искусств Ивана Владимировича Цветаева и его жены Марии Александровны Мейн, происходившей из польского аристократического рода Бернацких. Мать, высоко одаренная художественная натура, любимая ученица Антона Рубинштейна, оказала огромное влияние на воспитание девочки. С шести лет Ц. начала писать стихи на русском, французском и немецком языках. Обучалась в музыкальной школе Зограф-Плаксиной, затем в католических пансионатах Лозанны (Швейцария) и Фрайбурга (Германия), различных частных гимназиях. После смерти матери от чахотки в 1906 Ц. вместе с младшей сестрой Анастасией (1894—1993) остались на попечении отца. В 1908 прослушала курс старофранцузской литературы в Сорбонне.

В 1910 Ц. опубликовала свой первый поэтический сборник «Вечерний альбом», получивший высокую оценку В. Брюсова, Н. Гумилева, М. Волошина и др. мэтров поэзии. Вслед за этим последовали сборники «Волшебный фонарь» (1912) и «Из двух книг» (1913). Получила широкую известность в московских литературных кругах, принимала участие в деятельности кружков и студий при издательстве «Мусагет». 5 мая 1911 в Коктебеле Ц. познакомилась с гимназистом старших классов Сергеем Яковлевичем Эфроном (1893—1941). Эта встреча во многом определила всю ее дальнейшую судьбу. Молодые люди обвенчалась 27 января 1912. В том же году у них родилась дочь Ариадна (Аля). Несомненно, Ц. испытывала к мужу («прекраснейшему из встреченных») глубокое искреннее чувство. Однако, ее представления о любви были значительно шире норм традиционной морали.

На протяжении всей своей недолгой и трагической жизни Ц. находилась в состоянии постоянной влюбленности. Список ее любовных увлечений невероятно обширен и вряд ли поддается полному учету. Прежде всего он отражает духовную, «сердечную», но отнюдь не сексуальную составляющую ее натуры. Хорошо знавший Ц. писатель и мемуарист Роман Гуль утверждал: «В ней не было настоящей женщины. В ней было что-то андрогинное, и так как внешность ее была не привлекательна, то создавались взрывы неудовлетворенности чувств, драмы, трагедии…».

Ц. и сама прекрасно осознавала, что в ней истинно земной «женщины было – мало». «Мужчины ищут „страсти“, т.е. сильного темперамента (душевные страсти им не нужны, иначе нужна была бы я) – или красоты – или кокетства – или той самой теплоты или (для жены) – „чистоты“. (…) Не той страсти, не той красоты, не той игры, не той чистоты, во мне имеющихся».

В письмах к другу Ц. подчеркивала: «Я ненасытна на души», «…потому что я не мужчин любила, а души», а «любовную любовь отбываю как повинность». Ц. воспринимала физическую близость как «дом моей нищеты», здесь «каждая первая встречная сильнее, цельнее и страстнее меня». Еще более откровенно она выразилась в одном из стихотворений:

 
Обделил меня Господь
Плотским пламенем.
 

Зато душевные порывы Ц. не знали никаких ограничений. В июне 1913 из заграницы вернулся старший брат С. Я. Эфрона Петр (1884—1914). Он был болен туберкулезом, недавно развелся с женой и тяжело переживал разлуку с маленькой дочерью. Внешне очень походил на брата. Ц. мгновенно прониклась к нему великим состраданием и нежностью:

 
…шаги вдали.
Скрип раскрывающейся двери
– и Вы вошли.
И было сразу обаянье.
 

Как это ни покажется странным, оба брата одновременно заняли место в ее сердце. Из письма от 14 июля 1914: «Мальчики! Вот в чем моя любовь. Чистые сердцем! Жестоко оскорбленные жизнью! Мальчики без матери! Хочется соединить в одном бесконечном объятии Ваши милые темные головы, сказать Вам без слов: «Люблю обоих, любите оба – навек!»

Болезнь Петра Эфрона обострилась, врачи оценивали его положение как безнадежное. Ц. целыми днями просиживала у постели умирающего. В одном из писем она признавалась: «Вы первый, кого я поцеловала после Сережи. Бывали трогательные минуты дружбы, сочувствия, отъезда, когда поцелуй казался необходимым. Но что-то говорило «нет!». Вас я поцеловала, потому что не могла иначе. Все говорило: «Да!». Конец мучительным сомнениям положила смерть П. Я. Эфрона 28 июля 1914.

С ранних лет Ц. обладала способностью сопереживать и восхищаться женщинами. Подростковое увлечение Наденькой Иловайской отразилось в автобиографической прозе («Дом у Старого Пимена», 1934). 16 октября 1914 в салоне поэтессы Аделаиды Казимировны Герцык-Жуковской Ц. познакомилась с С. Парнок, к тому времени уже имевшей немалый опыт однополой любви («Вы слишком многих, мнится, целовали…»). Взаимная страсть возникла с первого взгляда:

 
Я помню, с каким вошли Вы
Лицом – без малейшей краски,
Как встали, кусая пальчик,
Чуть голову наклоняя.
И лоб Ваш властолюбивый,
Под тяжестью рыжей каски,
Не женщина и не мальчик, —
Но что-то сильнее меня!
 

По воспоминаниям В. Лосской: «Обе сидели в обнимку и вдвоем, по очереди, курили одну папиросу. Для меня она была тогда „une lesbienne classique“ (классическая лесбиянка). Кто из них доминировал? Что писала Софья Парнок? Не знаю».

Сама Ц. ответила на этот вопрос:

 
Как голову мою сжимали Вы,
Лаская каждый завиток,
Как Вашей брошечки эмалевой
Мне губы холодил цветок.
Как я по Вашим узким пальчикам
Водила сонною щекой,
Как Вы меня дразнили мальчиком,
Как я Вам нравилась такой…
 

23 октября 1914, спустя несколько дней после любовного свидания, Ц. попыталась разобраться в своих чувствах:

 
Под лаской плюшевого пледа
Вчерашний вызываю сон.
Что это было? – Чья победа? – Кто побежден?
 

С самого начала в отношениях Ц. с С. Парнок ощущался глубокий внутренний драматизм. Неизбежный конец приблизила встреча Ц. с поэтом Осипом Эмильевичем Мандельштамом (1891—1938) зимой 1916. Два дня они бродили по Москве, а когда Ц. возвратилась к С. Парнок, выяснилось, что «У той на постели уже сидела другая – очень большая, толстая, черная». Ц. тяжело переживала разрыв с С. Парнок и сохранила память о ней на всю жизнь. Она посвятила ей циклы стихов «Подруга» и «Ошибка» (1920, опубликован только в 1976). В 1921 Ц. пришла к выводу, что «Любить только женщин (женщине) или только мужчин (мужчине), заведомо исключая обычное обратное – какая жуть! А только женщин (мужчине) или только мужчин (женщине), заведомо исключая необычное родное – какая скука!»

3 мая 1915 Ц. написала знаменитое «антилюбовное» стихотворение «Мне нравится, что вы больны не мной». Оно адресовано будущему мужу ее младшей сестры Анастасии Маврикию Александровичу Минцу (1886—1917). «Маленький рыжий еврей» некоторое время метался между сестрами, не зная, какую предпочесть. По всей вероятности, для Ц. это была всего лишь только игра. Однако, в результате русская лирическая поэзия обогатилась еще одним шедевром.

Именно М. Минц, познакомил Ц. со своим другом. Никодим (Нуссен; Натан) Акимович (Иоахим) Плуцер-Сарна (1881—1945) родился в Варшаве. Окончил университет в Берне (Швейцария), защитил диссертацию по экономике в Лейпциге. С начала 1910-ых жил в России. Интерес друг к другу возник сразу, однако, 26 мая 1915 Ц. с дочерью и С. Парнок уехала в Коктебель. «Таинственный, загадочный» роман с Н. Плуцер-Сарна начался лишь летом 1916. Он был для Ц. заботливым и внимательным другом. Отношения продолжались ок. трех лет, но не имели продолжения. Н. Плуцер-Сарна был женат и отнюдь не собирался уходить из семьи.

13 апреля 1917 у Ц. родилась вторая дочь Ирина. К осени 1918 она окончательно рассталась с Н. Плуцер-Сарна. Дальнейшая его судьба оказалась трагической: отбыв сталинские лагеря и ссылку в Ташкенте, он умер от инфаркта в нищете и одиночестве. Он вдохновил Ц. на создание нескольких образцов любовной лирики («После бессонной ночи слабеет тело…», «Кабы нас с тобой да судьба свела…», «Вот опять окно…» и др.).

В марте 1916 у Ц. уже появилось новое увлечение – поэт-футурист Тихон Васильевич Чурилин (1885—1946). Родился 30 мая 1885 в Лебедяни Тамбовской губернии в семье купца. Внебрачный сын провизора Александра Тицнера. Самостоятельно выучился грамоте. С 1905 жил в Москве, посещал лекции Московского коммерческого института. Называл себя «анархистом-коммунистом» и даже скрывался за границей, якобы, от политического сыска. Страдал манией преследования, несколько раз лежал в психбольницах. Вернулся в Россию в 1909; в 1912—1913 сблизился с молодыми художниками и поэтами-футуристами. В 1915 опубликовал стихотворный сборник «Весна после смерти» с иллюстрациями Натальи Гончаровой. Принимал участие в различных футуристических альманахах и сборниках («Московские мастера», 1916; «Весенний салон поэтов», 1918 и др.).

Ц. считала Т. Чурилина гениальным поэтом, сравнивала его с Лермонтовым и Бонапартом. С. Я. Эфрон болезненно переживал увлечение жены. Не желая мешать влюбленным, 9 марта 1916 он подал прошение о поступлении добровольцем в действующую армию. Ц. не хотела расставаться с мужем, но, при этом, была уверена, что Т. Чурилин без нее погибнет. С большим трудом удалось удержать С. Я. Эфрона от безрассудного поступка, а роман с Т. Чурилиным вскоре закончился сам собой.

В 1918 появилась фантастическая повесть Т. Чурилина «Конец Кикапу». Среди героев фигурирует некая Денисли, в которой угадываются черты Ц.: «коварная мартовская любовь», «лжемать, лжедева, лжедитя», «морская» «жжженщина жжостокая». В последние годы жизни Т. Чурилин сильно нуждался. Умер в психиатрической больнице им. Ганнушкина 28 февраля 1946.

Ц. крайне враждебно встретила октябрьскую революцию и захват власти большевиками. В октябре 1917 ее муж С. Я. Эфрон отправился сражался в рядах Белой армии. Оставшись одна с двумя детьми, Ц. мучилась от неизвестности и тяжелых бытовых условий. В начале января 1918 она познакомилась с молодыми актерами студии Е. Вахтангова, среди которых был будущий известный театральный режиссер Ю. Завадский (1894—1977). Молодой человек пользовался огромным успехом у женщин и имел репутацию ловеласа. Ц. не избежала общей участи и некоторое время была сильно увлечена Ю. Завадским; посвятила ему более двух десятков стихотворений. По утверждению американского профессора С. Карлинского, в тот же период Ю. Завадский находился в гомосексуальной связи с поэтом П. Антокольским (1896—1978). Неизвестно, насколько это утверждение соответствует действительности, поскольку никаких документов на сей счет не сохранилось.

Глубоко обиженный изменой жены, С. Я. Эфрон в 1923 писал своему другу, поэту М. А. Волошину: «…Я тебе не пишу о московской жизни М <арины>. Не хочу об этом писать. Скажу только, что в день моего отъезда (ты знаешь, на что я ехал) после моего кратковременного пребывания в Москве, когда я на все смотрел „последними глазами“, Марина делила время между мной и другим, к <отор> ого сейчас называет со смехом дураком и негодяем…» Впоследствии Ц. действительно отзывалась о Ю. Завадском довольно иронически: «…не гадкий. Только – слабый. Бесстрастный. С ни одной страстью, кроме тщеславия, так обильно – и обидно – питаемой его красотой…»

Весной-летом 1918 Ц. создала ряд лирических и гражданских стихотворений, которые впоследствии составили цикл «Лебединый Стан». В ее личной жизни настали очередные перемены. Весной 1919 Ц. познакомилась с молодой актрисой Софьей Евгеньевной Голлидей (1896—1934). Родилась в семье обрусевшего отца-англичанина и матери-итальянки. С детства воспитывалась в творческой музыкальной атмосфере. Закончила Санкт-Петербургскую Мариинскую гимназию. Рано осиротела, переехала в Москву, поступила на сцену Второй студии Художественного театра. В 1937 Ц. посвятила памяти своей подруги документальную «Повесть о Сонечке»: «Передо мною маленькая девочка… С двумя черными косами, с двумя огромными черными глазами, с пылающими щеками. Передо мною – живой пожар… И взгляд из этого пожара – такого восхищения, такого отчаяния, такое: боюсь! такое: люблю!»

В отношениях с С. Голлидей распределение ролей было иным, чем с С. Парнок. Ц. ощущала себя старшей сестрой, защитницей и наперсницей. Поддерживала профессиональные амбиции подруги; специально для нее выписала несколько пьес («Фортуна», «Приключение», «Феникс» и др.). Актриса Анастасия Зуева говорила о С. Голлидей: «Талант-то маленький был! Это все Марина придумала…»

К лету 1919 отношения с С. Голлидей закончилась. Ц. восприняла разрыв, как должное: «Сонечка от меня ушла – в свою женскую судьбу. Ее неприход ко мне был только ее послушанием своему женскому назначению: любить мужчину – в конце концов все равно какого – и любить его одного до смерти. Ни в одну из заповедей – я, моя к ней любовь, ее ко мне любовь, наша с ней любовь – не входила. О нас с ней в церкви не пели и в Евангелии не писали». С. Голлидей умерла 6 сентября 1934 от рака в институте имени Склифософского. Похоронена в Москве на кладбище Данилова монастыря.

В годы Гражданской войны на долю Ц. выпали тяжкие моральные и материальные лишения. Не имея никаких средств существования, 27 ноября 1919 Ц. вынуждена была отдать дочерей в детский приют в Кунцево. Зимой 1920 старшая дочь Ариадна тяжело заболела и Ц. забрала ее домой. Младшая дочь Ирина осталась в приюте и умерла от голода 15 (или 16) февраля 1920. В ее смерти окружающие обвиняли Ц. Художница Магда Нахман писала своей приятельнице: «Умерла в приюте Сережина дочь – Ирина <…> Ужасно жалко ребенка – за два года земной жизни ничего, кроме голода, холода и побоев».

В записных книжках Ц. сама неоднократно признавалась, что была Ирине дурной матерью. В самый разгар драматических событий она пережила еще несколько сердечных увлечений. Одним из них явился художник-график Николай Николаевич Вышеславцев (1890—1952). В 1906—1908 занимался в художественной студии Ильи Машкова, много путешествовал по Италии и Франции, прекрасно разбирался в западно-европейском искусстве и философии. Н. Вышеславцев оказался полной противоположностью Ц. Его житейские принципы («День – для работы, вечер – для беседы, а ночью нужно спать») никак не подходили Ц. Впоследствии она даже называла Н. Вышеславцева ханжой, «который меня <…> хотел спасти от моих дурных страстей». Именно Н. Вышеславцеву адресовано знаменитое стихотворение:

 
Кто создан из камня, кто создан из глины, —
А я серебрюсь и сверкаю!
Мне дело – измена, мне имя – Марина,
Я бренная пена морская.
 

К осени 1920 отношения с Н. Вышеславцевым окончательно себя исчерпали.

В декабре того же 1920 Ц. познакомилась с князем Сергеем Михайловичем Волконским (1860—1937). По отцовской линии – внук декабриста, по материнской – прямой потомок героя Отечественной войны 1812. Человек высочайшей культуры, «уходящая раса», по определению самой Ц. Почти всю свою жизнь он отдал служению искусству, одно время являлся директором Императорских театров. Князь был гомосексуалистом, поэтому Ц. предложила ему «быть мальчиком твоим светлоголовым». Упорное отрицание действительности принесло свои плоды: «Я сама так любила 60-летнего кн (язя) Волконского, не выносившего женщин. Всей безответностью, всей беззаветностью любила и, наконец, добыла его – в вечное владение! Одолела упорством любови». Ц. сохранила дружеские, теплые чувства к С. Волконскому на всю жизнь. Ему посвящен цикл стихов «Ученик».

В конце 1920 С. Я. Эфрон оказался в Крыму вместе с врангелевской армией. Ходили слухи о его гибели. Ц. не находила себе места от беспокойства за судьбу мужа: «О Сереже думаю всечасно, любила многих, никого не любила». Тем не менее, в ее жизни появлялись все новые и новые герои. Одним из них стал двадцатичетырехлетний поэт Евгений Львович Ланн (настоящая фамилия Лозман; 1896—1958). «Мучительный и восхитительный человек!» – отзывалась о нем поэтесса. Скоротечный роман, начавшийся в конце ноября 1920, продолжался не больше месяца. Его результатом стала поэма «На красном коне».

В январе 1921 Ц. окончательно простилась с Е. Ланном: «Красный Конь написан. Последнее тире поставлено. – Посылать? – Зачем? – Конь есть, значит и Ланн есть – навек – высоко!.. Жизнь должна была переменить упор. – И вот, товарищ Ланн… опять стою перед Вами, как в день, когда Вы впервые вошли в мой дом… – веселая, свободная, счастливая. – Я». Наваждение закончилось, Ц. уже воодушевилась новым открытием. Борис Александрович Бессарабов, восемнадцатилетний русский добрый молодец, простодушный и влюбленный в стихи романтик. «В комнату вошел, – вспоминала дочь Ц. Ариадна, – молоденький красноармеец, по-крестьянски румяный и синеглазый; в тощем вещмешке его лежали черные сухари, махорка и томик Ахматовой…»

Сама Ц. описала первую встречу так: «Мы с Т <атьяной> Ф <едоровной> у одних ее друзей. Входит высокий красноармеец. Малиновый пожар румянца. Представляется и – в упор: – «Я коммунист-большевик. Можно мне слушать Ваши стихи?». Днем Б. А. Бессарабов колол дрова и таскал воду, а вечерами вел нескончаемые беседы с Ц.: «Я: – «Б <орис>, Вы наверное замерзли, – если хотите – сядьте ко мне.» – Вам будет неудобно. – Нет, нет, мне жалко Вас, садитесь. Только сначала возьмите себе картошки… Садится на краюшек. Я – ГАЛАНТНО – отодвигаюсь, врастаю в стену. – Молчание. – …«М <арина> И <вановна>, у Вас такие ясные глаза – как хрусталь – и такие веселые! Мне очень нравится Ваша внешность». Я, ребячливо: – «А теперь пойте мне колыбельную песню» – … или – знаете, Б <орис>, поцелуйте меня в глаз! – В этот! – Тянусь. – Он, радостно и громко: – Можно?! – Целует, как пьет, – очень нежно. – Теперь в другой! – Целует. – Теперь в третий!».

Б. Бессарабов вдохновил Ц. на создание поэмы «Егорушка», послужил прототипом героя стихотворения «Большевик». В первых числах февраля 1921 он уехал на фронт. Отчаяние Ц. было безмерно: «Борюшка! – Сыночек мой! Вы вернетесь! – Вы вернетесь потому что я не хочу без Вас, потому что скоро март – Весна – Москва – п <отому> ч <то> я ни с кем другим не хочу ходить в Нескучный сад, – Вы, я и Аля -п <отому> ч <то> в Н <ескучном> с <аду> есть аллея, откуда, виден, как солнце, купол Храма Спасителя, п <отому> ч <то> мне нужен Егорушка – и никто другой! Б <орис> – Русский богатырь! – Да будет над Вами мое извечное московское благословение. Вы первый богатырь в моем странноприимном дому. – Люблю Вас».

Летом 1921 Ц. получила известие, что ее муж жив и находится в Константинополе. Ни минуты не колеблясь, она приняла решение ехать к нему. Власти долго не давали разрешения на выезд, не было денег на билеты. В мае 1922 Ц. получила гонорар за сборник стихов «Версты» и сказку «Царь-девица». Лишь 15 мая 1922 Ц. с дочерью прибыли в Берлин. На первых порах русская эмиграция встретила ее благожелательно, считая жертвой большевистского режима. Ц. общалась с находившимися за границей деятелями русской культуры: Андреем Белым, Ильей Эренбургом, Алексеем Толстым и др. В начале 1922 в издательстве «Геликон» вышла книга стихов Ц. «Разлука».

Этим издательством владел Абрам Григорьевич Вишняк (1893—1944). Сын состоятельного фабриканта из Киева. Обучался в Московском университете; пользовался репутацией эстета и страстного любителя поэзии. В 1919 эмигрировал из большевистской России вместе с женой Верой (Ревеккой) Лазаревной Аркиной и двухлетним сыном. В сентябре 1921 занялся издательским делом. Сблизился с Ц. на почве переживаний из-за измены жены. Роман продолжался всего несколько недель. Последнее стихотворение берлинского цикла «Земные приметы», адресованное А. Вишняку, датировано 31 июля 1922. В 1923 А. Вишняк издал еще один сборник Ц. «Ремесло». В 1933 вышла в свет эпистолярная повесть Ц. «Флорентийские ночи», включавшая девять писем А. Вишняку.

В июне 1922 в жизни Ц. произошло знаменательное событие. Она получила восторженное письмо от Бориса Леонидовича Пастернака (1890—1960), положившее начало их т.н. «роману без поцелуя». Знакомство Ц. с Б. Пастернаком состоялось в Москве, еще до революции, однако носило поверхностный характер: «Три-четыре беглых встречи – и почти безмолвных, ибо никогда, ничего нового не хочу. – Слышала его раз с другими поэтами в Политехническом Музее…» Уже после отъезда Ц. из России, Б. Пастернак прочел ее сборник «Версты» и был буквально потрясен. Через много лет он вспоминал в своей автобиографии: «В нее надо было вчитаться. Когда я это сделал, я ахнул от открывшейся мне бездны чистоты и силы. Ничего подобного нигде кругом не существовало».

Между Ц. и Б. Пастернаком завязалась переписка, продолжавшаяся тринадцать лет. Более ста писем, которые, согласно последней воле дочери Ц. Ариадны, могут быть опубликованы не раньше середины XXI века. Известно, что во время поездки в Германию в 1922 Б. Пастернак хотел встретиться с Ц. 17 августа 1922 он вместе с женой Евгенией Владимировной Лурье отплыл на пароходе из Петрограда в Берлин. Однако, еще 1 августа Ц. в спешном порядке отправилась к мужу в Чехию. По мнению Ариадны Эфрон: «В ее отъезде из Берлина накануне прибытия туда Пастернака было нечто схожее с бегством нимфы от Аполлона…»

Ц. действительно была охвачена глубоким чувством: «Мне нужен Пастернак – Борис – на несколько невечерних вечеров – и на всю вечность…» Однако, понимала: «И жить бы я с ним все равно не сумела – потому что слишком люблю». Они встретились лишь в июне 1935 в Париже на Международном антифашистском конгрессе в защиту культуры. К этому времени жизнь уже развела их полностью. Вместо любовного свидания произошел недолгий и ничего незначащий разговор о текущих новостях.

Б. Пастернак сыграл в жизни Ц. еще одну важную роль. В мае 1926 он заочно познакомил ее с австрийским поэтом Райнером Марией Рильке (1875—1926), жившем тогда в Швейцарии. Романтическая переписка Ц. с Р. М. Рильке продолжалась вплоть до самой его смерти. В марте 1935 Ц. записала в своем дневнике: «Всю жизнь напролет пролюбила не тех… И равных себе по силе я встретила только Рильке и Пастернака. Одного – письменно – за полгода до его смерти, другого – незримо».

В августе 1922 С. Я. Эфрон поступил на философский факультет Карлова университета и семья Ц. переселилась в предместье Праги. В Москве одна за другой вышли несколько ее книг, на которые отозвалась зарубежная критика. Одна из рецензий привлекла особенное внимание Ц. Ее автором был двадцатитрехлетний Александр Васильевич Бахрах (1902—1985). Ц. ответила молодому литератору личным письмом и между ними завязалась переписка. Как это уже случалось ранее, вскоре она переросла в эпистолярный роман: «Вы – чужой, но я взяла Вас в свою жизнь, я хожу с Вами по пыльному шоссе деревни и по дымным улицам Праги». Ц. снова придумала себе любимого и воспела его в цикле «Час души»:

 
В глубокий час души и ночи,
Нечислящийся на часах,
Я отроку взглянула в очи,
Нечислящиеся в ночах.
 

Реальность уступила место поэтическому воображению. Ц. исступленно обращалась к никогда не виданному адресату: «Я глядела на буквы конверта. <…> Внутри было огромное сияние <…> я душу свою держала в руках <…> Вы мое кровное родное, обожаемое дитя, моя радость, мое умиление <…> Думай обо мне что хочешь, мальчик, твоя голова у меня на груди, держу тебя близко и нежно. <…> Большой ты или маленький – для меня ты – все мальчик! – беру тебя на колени, нет, так ты выше меня и тогда моя голова на твоей груди – суровой!». Ответные письма А.В.Бахраха не сохранились, но, судя по всему, он не был склонен к взаимности. Страсть угасла также быстро, как и возникла. Еще 10 сентября 1923 Ц. признавалась в любви, а уже 20 сентября написала: «Мой дорогой друг, соберите все свое мужество в две руки и выслушайте меня: что-то кончено <…> Я люблю другого».

В жизнь Ц. вошел Константин Болеславович Родзевич (1895—1988). Родился 2 октября 1895 в семье военного врача. Бывший мичман Черноморского флота. Во время гражданской войны находился в Красной армии, попал в плен, чудом избежал расстрела. Служил на стороне белых, вместе с С. Я. Эфроном попал в лагерь беженцев на острове Галиполи, затем перебрался в Прагу. Учился на юридическом факультете Карлова университета, занимал скромную должность секретаря и казначея евразийского общества. Внешне непритязательный человек невысокого роста: «Un petit cog – un petit coiffeur» (маленький петушок – маленький гребешок) – подшучивали над ним русские эмигранты.

Ц. познакомился с К. Родзевичем в апреле 1923. По-началу он сопровождал Ц. в прогулках по окрестностям: «Мой спутник – молоденький мальчик, простой, тихий <…> Называет мне все деревья в лесу и всех птиц. Выслеживаем с ним звериные тропы <…> Он сам, как дикий зверек, всех сторонится. Но ко мне у него доверие». В конце сентября 1923 зыбкая грань между дружбой и близостью была преодолена. Пока С. Я. Эфрон с дочерью находился в отъезде, влюбленные встречались ежедневно. Обычно свидания происходили в дешевых кафе или номере отеля. О характере отношений можно судить по письмам Ц. к К. Родзевичу: «Мой Арлекин, мой Авантюрист, моя Ночь, мое счастье, моя страсть. Сейчас лягу и возьму тебя к себе. Сначала будет так: моя голова на твоем плече, ты что-то говоришь, смеешься. Беру твою руку к губам – отнимаешь – не отнимаешь – твои губы на моих, глубокое прикосновение, проникновение – смех стих, слов – нет – и ближе, и глубже, и жарче, и нежней – и совсем уже невыносимая нега, которую ты так прекрасно, так искусно длишь. Прочти и вспомни. Закрой глаза и вспомни. Твоя рука на моей груди, – вспомни. Прикосновение губ к груди <…> Друг я вся твоя».

По накалу страстей этот роман Ц. стоит особняком. К. Родзевичу удалось пробудить в ней обыкновенную «земную» женщину. По собственному признанию: «Вы сделали надо мной чудо, я в первый раз ощутила единство неба и земли. (…) Я не умела с живыми! Отсюда сознание: не женщина – дух! (…) Вы, отдавая полную дань иному во мне, сказали: «Ты еще живешь! Так нельзя».

В конце октября 1923 С. Я. Эфрон написал М. А. Волошину: «М <арина> – человек страстей. Гораздо в большей мере, чем раньше, до моего отъезда Отдаваться с головой своему урагану для нее стало необходимостью, воздухом ее жизни. Кто является возбудителем этого урагана сейчас – неважно. Почти всегда (теперь так же, как и раньше), вернее всегда, все строится на самообмане. Человек выдумывается, и ураган начался. Если ничтожество и ограниченность возбудителя урагана обнаруживается скоро, М [арина] предается ураганному же отчаянию… Что – не важно, важно как. Не сущность, не источник, а ритм, бешеный ритм. Сегодня отчаяние, завтра восторг, – любовь, отдавание себя с головой, и через день снова отчаяние.

И это все при зорком, холодном (пожалуй, вольтеровски-циничном) уме. Вчерашние возбудители сегодня остроумно и зло высмеиваются (почти всегда справедливо) <…>. Громадная печь, для разогревания к [отор] ой необходимы дрова, дрова и дрова. Ненужная зола выбрасывается, а качество дров не столь важно…

Нечего и говорить, что я на растопку не гожусь уже давно».

Близкие отношения с К. Родзевичем, которые Ц. называла «любовь-боль», продолжались до декабря 1923. Затем наступило неминуемое охлаждение. В канун 1924 он начал ухаживать за их общей знакомой Валентиной Евгеньевой Чириковой. Ц. в отчаянии: «Не хочу верить. – Хочу верить. Но на беду зорка и чутка, фальшь и умысел чую за сто верст <…> Нет, я Вас таким не хочу. Лучше никаким, чем таким. Я могу иметь дело только с настоящим: настоящей радостью, настоящей болью, настоящей жестокостью <…> Игра, Радзевич, для других. Я люблю сущности».

«Произошел не разрыв – расхождение. Я предпочел налаженный быт», – пояснил позднее К. Родзевич. В январе 1925 он уехал из Праги, но отнюдь не исчез из жизни Ц. К. Родзевичу адресованы едва ли не самые сильные ее лирические стихотворения – «Поэма конца» (12 декабря 1923) и «Поэма горы» (1 января – 1 февраля 1924). 1 февраля 1925 у Ц. родился сын Георгий (Мур). «Жалко, что вы не видели нашего прелестного мальчика, – писал С. Я. Эфрон друзьям, – на меня не похож совершенно. Вылитый Марин Цветаев». Биографы до сих пор спорят, кто был отцом ребенка. Сам К. Родзевич от него отказался: «К рождению Мура я отнесся плохо. Я не хотел брать никакой ответственности. Да и было сильное желание не вмешиваться. Думайте, что хотите. Мур – мой сын или не мой, мне все равно. Эта неопределенность меня устраивала… Я тогда принял наиболее легкое решение: Мур – сын Сергея Яковлевича. Я думаю, что со стороны Марины оставлять эту неясность было ошибкой… Сын мой Мур или нет, я не могу сказать, потому что я сам не знаю».

В июне 1926 К. Родзевич женился на Марии Сергеевне Булгаковой, дочери известного философа С. Н. Булгакова. Однако, незримое присутствие Ц. ощущалось еще долго. Молодая жена сокрушалась: «Однажды мне было очень неприятно найти, уже после нашей свадьбы, в его кармане пламенную призывную записку от нее. Она всегда так поступала». В стихотворении «Попытка ревности» (1928) Ц. язвительно вопрошала бывшего любовника:

 
После мраморов Каррары
Как живется вам с трухой
Гипсовой?..
 

Впоследствии К. Родзевич был завербован НКВД. В 1936 под именем Луис Кордес занимался созданием «Интернациональных бригад» в Испании, командовал батальоном подрывников. Во время фашистской оккупации жил в Париже, участвовал в движении Сопротивления. После войны увлекся рисованием и скульптурой. Умер весной 1988 в доме для престарелых под Парижем.

1 ноября 1925 семья Ц. переехала во Францию, где провела последующие четырнадцать лет. В январе – феврале 1928 познакомилась с восемнадцатилетним юношей Николаем Павловичем Гронским (1909—1934). Родился в Териоках, детство провел в Петербурге и в Тверской губернии, в Весьегонском уезде. Одиннадцатилетним мальчиком вместе с родителями покинул Россию. Окончил русскую гимназию в Париже. Отец – Павел Павлович Гронский, приват-доцент государственного права Петербургского университета, в Париже был сотрудником русской газеты «Последние новости», где иногда печаталась Ц. Мать – Нина Николаевна увлекалась художественной лепкой. В конце 1926—1927 семья Гронских жила по соседству с Цветаевыми в парижском пригороде Белльвю.

По воспоминаниям Ц., начинающий поэт Н. Гронский пришел к ней летом 1928 с просьбой подарить одну из ее книг. Любовь вспыхнула мгновенно. В отличие от К. Родзевича, Н. Гронский благоговел перед талантом Ц. и восхищался ей как женщиной: «Я люблю тебя <…> Primo: как человека (существо), Secundo поэта, Tertio – женщину». Ц. также переполняли глубокие чувства: «Мой родной мальчик! Я в полном отчаянии от всего, что нужно сказать Вам: скажу одно – не скажу всего – значит не скажу ничего – значит, хуже: раздроблю все». Роман также оказался непродолжительным: «Он любил меня первую, а я его последним. Это длилось год. Потом началось – неизбежное при моей несвободе – расхождение жизней, а весной 1931 года и совсем разошлись: наглухо».