Текст книги "Великая война и Февральская революция 1914–1917 гг. Воспоминания генерал-майора Отдельного корпуса жандармов, начальника императорской дворцовой охраны Николая II"

Глава 12

Август и сентябрь 1915 года. – Город Могилев-на-Днепре и его власти. – Приезд государя 23 августа. Приказ о вступлении в командование. – Сплетни. – Первый день. – Отъезд великого князя Николая Николаевича. – После отъезда. – Письмо государя. – Расквартирование в губернаторском доме. – Порядок жизни. – Начальник штаба генерал Алексеев. – Генерал-квартирмейстер Пустовойтенко. – Генерал Борисов. – Приезд великого князя Бориса Владимировича. – Визит царицы Александры Федоровны великой княгине Марии Павловне. – Приезд других великих князей. – Брат государя. – Дикая дивизия и ее подвиги. – Приезд великих князей Кирилла Владимировича, Георгия Михайловича и Дмитрия Павловича. – Министерский кризис. – Прогрессивный блок и роспуск Государственной думы, царица и премьер Горемыкин. – Приезд Горемыкина в Могилев. – Несогласия среди министров. – Заседание Совета министров в Царской Ставке 16 сентября. – Впечатления в армии от перемены главного командования. – Перемена положения на фронте, Вильно-Молодеченская операция. – Возвращение государя 23 сентября в Царское Село. – Предсказание Распутина

Могилев-губернский (47 591 житель по переписи 1897 г.) раскинулся на высоком берегу Днепра в 734 верстах от Петербурга и в 563 от Москвы. На самом возвышенном его пункте, над рекой, белеют губернаторский дом и здания присутственных мест. Около дома сад. А невдалеке, над самым откосом, городской общественный садик, из которого открывается прелестный вид на реку и Заднепровье.

Петр Великий, воюя с Карлом XII, жил в Могилеве в 1704 году. Екатерина Великая там принимала Франца Иосифа II. Тогда императрица заложила в городе собор Святого Иосифа. В нем хорошо сохранились несколько икон кисти Боровиковского, писанные на медных досках. Хранится в церкви и Евангелие, вышиною в один аршин и шириною в 11 вершков, заделанное в серебряный оклад, весом один пуд двадцать пять с половиной фунтов, подарок императрицы Елизаветы Петровны.

Армия Наполеона проходила частично через Могилев, и маршал Даву, которого Толстой назвал французским Аракчеевым, жил в губернаторском доме.

В городе почти нет интеллигенции; вид толпы довольно серый; много евреев. Магазины неважные, театр без труппы и два плохих кинематографа. Губернатором был Александр Иванович Пильц, правовед, образованный и хороший человек. Про городского голову говорили, что его предок при Петре Великом занимал то же место. Начальником губернского Жандармского управления туда назначили полковника Еленского, проходившего службу в Петербургском охранном отделении, а для заведования регистрацией населения и для проверки приезжающих туда лиц прислали опытного жандармского подполковника Дукельского, которого я знал давно. С этими лицами мне предстояло встречаться по моей работе.

23 августа, в полдень, государь приехал в Могилев, который делался теперь царской Ставкой. На дебаркадере встречали: великий князь Николай Николаевич и начальствующие лица. Царские поезда были отведены на отдельную ветку, проведенную в рощицу, принадлежавшую одному частному лицу. Кругом охрана Железнодорожного полка. Далее мои посты. Государь остался пока жить в поезде. От поезда до губернаторского дома, где жил великий князь, казалось, версты две хорошего шоссе.

К высочайшему завтраку были приглашены: великий князь, Янушкевич и Данилов. Настроение было тяжелое. Кроме государя и великого князя, никто почти не разговаривал. Уже было известно перед завтраком, что передача власти совершилась, что государь переговорил с великим князем. Великий князь предполагал уехать в деревню 25-го числа. Днем государь принял доклад от нового начальника штаба, генерала Алексеева, но в присутствии великого князя.

Был отдан следующий приказ:

«ПРИКАЗ

Армии и Флоту

23 августа 1915 года

Сего числа я принял на себя предводительствование всеми сухопутными и морскими вооруженными силами, находящимися на театре военных действий.

С твердою верою в милость Божию и с непоколебимой уверенностью в конечной победе будем исполнять наш святой долг защиты родины до конца и не посрамим земли Русской.

НИКОЛАЙ».

Вторая половина приказа была написана государем на подлиннике собственноручно. В тот же день был подписан рескрипт на имя великого князя, а он отдал свой прощальный приказ по армии.

Перед обедом государь телеграфировал царице: «Благодарю за вести. Свидание сошло удивительно хорошо и просто. Он уезжает послезавтра, но смена состоялась уже сегодня. Теперь все сделано. Нежно целую тебя и детей. Николай».

Высочайший обед, к которому были приглашены великий князь и некоторые генералы Ставки, прошел оживленно. Государь и великий князь шутили и смеялись. После обеда я имел несколько интересных свиданий. Оказалось, что под наружным спокойствием в настроениях скрывалось и другое. Государь очень волновался, подписывая приказ. Великий князь до последней минуты надеялся, что государь удержит его при себе в Ставке. Окружавшие великого князя лица очень муссировали этот слух, хотя о неудачной попытке экспансивного великого князя Дмитрия Павловича[69]69
  Великий князь Дмитрий Павлович, кузен Николая II, к которому из-за разницы в возрасте государь относился по-отечески тепло, предпринял попытку отговорить Николая от решения принять верховное командование на себя. Он аргументировал это тем, что правителю нельзя рисковать, покидая во время войны Петроград и находясь вблизи линии фронта, и вся армия умоляет его не делать этого. Государь внимательно выслушал молодого великого князя, и Дмитрий был уверен, что добился успеха. Но два дня спустя он прочел в газете, что император принял верховное командование на себя. Все взвесив, Николай II поступил по-своему.


[Закрыть] уже знали.

Теперь, когда передача власти сделалась совершившимся событием, у некоторых из окружавших великого князя [Николая Николаевича] лиц прорвалось озлобление по поводу случившегося. Пошел слух, что великого князя свалила «немецкая партия», что теперь скоро заключат сепаратный мир с немцами.

Слыша эти клеветнические тогда сплетни, там, на месте, я лишний раз сказал себе – значит, доходившие до нас сведения об интригах, что плелись около великого князя, были правильны. Теперь это прорывалось то у одного, то у другого без меры усердного поклонника великого князя.

Перед сном я сделал, в тот же день, следующую запись в дневник:

«Конечно, старое командование уезжает совершенно сконфуженным. И если ничего не говорят в массе про самого Николая Николаевича, который отлично понимает, что он первый год войны проиграл, то все рады и довольны полной смене штабных руководителей.

День был нервный. Все встревожены. Толкаются, как мухи, стукаются лбами, спрашивают друг друга: ну, что, как? Кто что и знает, не говорит. Странная обстановка!»

24-го, в 10 часов утра, государь проехал в собор, где был отслужен молебен, после которого его величество проследовал в штаб. Совершался как бы формальный прием новой должности.

25-го, в 2 часа дня, великий князь Николай Николаевич прощался со штабом. К шести часам на вокзал собрались высшие чины штаба, так как назначался отъезд великого князя. Приехал государь со свитой и вошел в вагон великого князя. Выйдя оттуда, государь попрощался с отъезжавшими вместе с великим князем лицами. Уезжал и генерал Янушкевич. Данилов за несколько часов перед тем покинул Могилев.

Великий князь попрощался с министром двора и со свитой, и в шесть часов поезд тронулся. Великий князь, вытянувшись в струнку у окна вагона, отдавал государю честь. Государь, слегка улыбаясь, отвечал по-военному.

После отъезда великого князя стало как-то легче. Как будто разрядилась гроза. Кто знал истинный смысл совершившегося, крестились. Был предупрежден государственный переворот, предотвращена государственная катастрофа.

Впервые к высочайшему обеду были приглашены губернатор и предводитель дворянства, военные представители Англии и Франции. Гофмаршальская часть устанавливала свой порядок.

Поздно вечером, после обычного чая в кругу ближайшей свиты и партии домино с Ниловым, Граббе и Саблиным, государь получил присланную от генерала Иванова телеграмму, что наша 11-я армия, генерала Щербачева, атаковала в Галиции две немецкие дивизии, из коих одна гвардейская, и взяла в плен 150 офицеров, 7000 солдат, 30 орудий и много пулеметов. Это случилось тотчас же, как войскам стало известно о принятии государем на себя командования.

Государь был обрадован, поделился новостью со свитой и написал письмо царице. «Это поистине Божья милость, и какая скорая», – говорил он.

27 августа (9 сентября н. ст.) государь переехал жить в губернаторский дом, переехала и свита, перебрались и мы, жившие в поезде «литера Б». Губернаторский дом был двухэтажный или, по-французски, состоял из рэ-де-шосе[70]70
  Р э – д е – ш о с е – нижний этаж на уровне земли.


[Закрыть] и одного этажа. Один длинный фасад его выходил на площадь, вокруг которой расположены правительственные учреждения, другой в сторону Днепра, в сад, примыкавший к дому справа. Постройка старая, комнаты средней величины, скромно обставленные.

Государь поместился в верхнем этаже. Там, первым от передней, шел довольно большой белый зал, окнами на площадь. Белые стулья с ярко-желтой штофной обивкой. Ярко-желтые портьеры, рояль и царские портреты.

Из зала одна дверь вела в столовую, другая же в комнату, ставшую рабочим кабинетом государя.

Там стоял большой дубовый, на тумбах, с ящиками, резной письменный стол, обтянутый обычным сукном цвета бордо. Старинные диван и кресла красного дерева. Люстра модерн со стекляшками спускалась с потолка, а скромная электрическая лампа с зеленым абажуром стояла на письменным столе.

Из кабинета вела дверь в комнату, где устроили спальню для государя. Она выходила окнами в сад и на Днепр. Там стояла складная железная, так называемая «из стволов», кровать и немного мебели красного дерева. Высокая кафельная, с лепными украшениями печка в углу. Люстра – под ампир. Из спальни была дверь и в столовую.

В одном этаже с государем поместились граф Фредерикс и генерал Воейков, а также камердинер государя. В нижнем этаже расположились: гофмаршал Долгоруков (интимно Валя), генерал-адъютант Нилов, лейб-хирург Федоров и флигель-адъютант Дрентельн, принявший должность от ушедшего Орлова, начальника Военно-походной канцелярии.

Прочие лица, сопровождавшие государя, жили или в одном из правительственных зданий на площади или в гостиницах.

Установившийся порядок дня государя был таков. Вставал государь в 7 часов и пил чай у себя в комнатах. В 9 часов, в фуражке и защитной рубашке с кожаным поясом, в высоких сапогах, государь выходил из дома и, поздоровавшись со стоявшими у подъезда часовыми, направлялся в штаб, до которого было не более ста шагов. Его сопровождали: дворцовый комендант, дежурный флигель-адъютант и дежурный урядник-конвоец.

У наружного подъезда штаба государя встречал с рапортом дежурный по штабу офицер. Государь подавал ему руку и уже только в сопровождении дежурного входил в здание Штаба. На верхней площадке государя встречали начальник штаба Алексеев и генерал-квартирмейстер Пустовойтенко. Входили в зал. И на столах и на стенах были развернуты карты. Алексеев начинал доклад.

После доклада государь возвращался домой, встреченный дворцовым комендантом и дежурным флигель-адъютантом, и проходил в свои комнаты. В час государь выходил в зал, где уже были в сборе все приглашенные к завтраку и свита. Государь здоровался и проходил в столовую. После завтрака государь беседовал с кем-либо из приглашенных, что обычно весьма учитывалось, и затем, поклонившись всем, уходил в свои комнаты. В это время государь говорил дворцовому коменданту о предстоящей прогулке; тот предупреждал меня, и делались соответствующие мероприятия.

Около двух с половиной часов подавались автомобили, и государь ехал, в сопровождении нескольких лиц свиты, на прогулку за город. Отъехав на большое расстояние, государь делал обычно большую хорошую прогулку пешком и возвращался домой лишь к чаю.

С момента выезда государя из дворца, охрана его величества лежала на моем отряде. Но при проезде государя по городу все виды полиции были, конечно, начеку, делая каждый свое дело. Особенно внимательно выполняли все свое дело, ожидая возвращения государя, когда публика толпилась, желая видеть его величество. Восторженное «ура!» и махание платками встречали и провожали автомобили. Ласково улыбаясь, государь прикладывал руку к козырьку.

В 5 часов в столовой подавали чай, на котором, кроме государя, была только свита. После чая государь занимался у себя в кабинете.

В 7 с половиной часов – обед с приглашенными, список которых составлялся гофмаршалом заблаговременно и утверждался государем. После обеда государь разговаривал с лицами, ему по данному моменту интересными, и удалялся в свои комнаты, откуда выходил к вечернему чаю в 10 часов, со свитой. После чая, поиграв иногда в домино со своими всегдашними партнерами, государь, попрощавшись со свитой, уходил в свой кабинет, где занимался за полночь.

С первых же дней вступления государя в командование самым близким для него лицом по ведению войны сделался начальник штаба генерал Михаил Васильевич Алексеев, которого государь знал давно и к которому питал большую симпатию, называя его иногда «мой косой друг».

Генералу Алексееву шел пятьдесят восьмой год. Сын небогатых родителей, он окончил Тверскую гимназию и Московское юнкерское училище (которые в то время много отличались от военных училищ), откуда в 1876 году поступил прапорщиком в 64-й пехотный Казанский полк.

С полком он участвовал в Турецкой войне и, прослужив в нем девять лет, поступил в академию Генерального штаба. По окончании в 1890 году академии Алексеев служил в Главном штабе и в течение шести лет состоял профессором академии.

В Японскую войну был генерал-квартирмейстером 3-й армии и заслужил Георгиевское оружие. После войны вновь служил в Главном штабе, затем был начальником штаба Киевского военного округа (когда очень понравился государю на маневрах в 1911 году), затем он был командиром 13-го корпуса, а в настоящую войну сперва был начальником штаба Юго-Западного фронта (у Иванова), а затем главнокомандующим армиями Северо-Западного фронта.

В последней должности он подвергся, как уже говорилось, большим нареканиям и критике со стороны подчиненных ему генералов. Критиковала его и старая Ставка, и, когда состоялось его последнее назначение, злые языки не без иронии говорили, что вот, мол, посдавал все крепости немцам и получил повышение.

Среднего роста, худощавый, с бритым солдатским лицом, седыми жесткими усами, в очках, слегка косой, Алексеев производил впечатление не светского, ученого, статского военного. Генерал в резиновых калошах. Говорили, что он хороший и порядочный человек. Он имел жену, которая, по слухам, была левая, сына, служившего в Лейб-гвардии уланском его величества полку.

Назначение Алексеева на его высокий пост подняло большие разговоры среди генералов. Некоторые его приветствовали, а некоторые, из них же первый – генерал Рузский, считали его не соответствующим новой должности. Рузский особенно сильно критиковал Алексеева за его работу по войне. Единственное, на чем все сходились, – это на том, что Алексеев человек работящий и необыкновенной трудоспособности. Выбор его объясняли личной симпатией государя императора.

В качестве генерал-квартирмейстера Алексеев привез с собою генерала Пустовойтенко. Это был средний, ничем не проявивший до сих пор себя генерал Генерального штаба, назначению которого удивлялись, разводя руками и поднимая плечи. По виду это был щеголеватый, среднего роста генерал, дополнявший своею франтоватою наружностью то, чего не хватало его начальнику.

Пополнять недостававшие генерал-квартирмейстеру стратегические качества должен был привезенный Алексеевым взятый из отставки некий генерал Борисов, однополчанин Алексеева, его друг, советник и вдохновитель. Алексеев держал его на каких-то неофициальных должностях, что навлекало на него большие нарекания по двум прежним должностям.

Борисов имел какую-то историю в прошлом, был уволен в отставку, и это прервало его карьеру. Маленького роста, кругленький, умышленно неопрятно одетый, державшийся всегда в стороне, он заинтриговал сразу многих, а с прежних мест службы Борисова стали приходить целые легенды о его закулисном влиянии.

Позже мне пришлось слышать от одного весьма авторитетного лица, что генерал Поливанов считал Борисова на границе гениальности с умопомешательством.

Прочие лица Ставки оставались на местах. 3 сентября с фронта, из Вильно, приехал с особым поручением великий князь Борис Владимирович, командовавший Лейб-гвардии Атаманским казачьим полком. За блестящее дело полка при Лежно (25 октября 1914 года) великий князь получил Святого Георгия четвертой степени, а 23 ноября был произведен в генерал-майоры и пожалован в свиту его величества. Его любили в полку, он был популярен, и это доходило до государя. Генерал Олохов прислал его доложить в Ставке о положении в гвардейских частях, которые дрались в те дни в районе Вильно. Старая Ставка не жалела гвардию. Жаловались, что гвардию подводили. Обвиняли Генеральный штаб вообще, обвиняли некоторых генералов Ставки персонально. Великий князь Борис Владимирович был уполномочен доложить государю, что в настоящее время в двух гвардейских корпусах насчитывалось лишь одиннадцать тысяч человек.

Великий князь был в восторге, что государь принял командование. Он знал все недочеты старой Ставки. Ему пришлось раз в Царском Селе лично слышать от государя, что Ставка скрывает от него правду, что государь не знает, что делается в армии. Великий князь не мог не выразить своего удивления и посоветовал государю поставить прямой провод Ставка – дворец и требовать ежедневных докладов. Отсутствие такого провода казалось тем более странным, что кабинет великого князя Николая Николаевича был соединен прямым проводом с киевской квартирой его супруги.

По словам великого князя Бориса Владимировича, известие о принятии государем командования было встречено в гвардии с большой радостью. «Старик, – говорили солдаты про Николая Николаевича, – боится, а государь с нами». Офицеры же гвардии знали хорошо реальную ценность ушедшего главнокомандующего.

В это свидание со своим двоюродным братом у государя возникла мысль сделать его походным атаманом всех казаков и удержать его при Ставке, что связало бы ближе казачество с государем во время войны. Это и было осуществлено немного позже, а пока же великий князь вернулся в полк.

По странному совпадению, в тот самый день, когда государь беседовал в Могилеве с великим князем Борисом Владимировичем, царица Александра Федоровна в Царском Селе приехала к чаю к его матушке великой княгине Марии Павловне.

За двадцать последних лет это был первый случай, что царица приехала без мужа. Между двумя немецкими по рождению принцессами чувствовался всегда холодок. Когда юная принцесса Алиса приехала впервые в Россию погостить к своей сестре, великая княгиня Мария Павловна отнеслась тогда очень любезно и даже покровительственно. Когда же принцесса Алиса сделалась императрицей, великая княгиня Мария Павловна, будучи старше ее по годам и опытнее в жизни, будучи женой дяди государя, думала, что она, зная хорошо Россию и столичное общество, сможет быть как бы руководительницей молодой царицы в ее первых шагах. Этого не случилось. Скрытная, замкнутая для всех, кроме мужа, молодая императрица оставалась недоступной и для ее влияния. Этим породила известный холодок. Затем вопрос о престолонаследии, о чем говорилось выше, дал еще больший осадок. И вдруг царица приехала по собственной инициативе и подарила великую княгиню (тетку) долгим и откровенным, шедшим как от сердца разговором.

Царица жаловалась, что ее не понимают, и потому все, что она делает, истолковывается против нее. Она жаловалась на великого князя Николая Николаевича и приводила доказательства, как он оттеснял государя от армии, как скрывал от государя правду. Говорила об интригах сестер-черногорок, направленных в ущерб государю и наследнику. Давала понять, что ей известно из их действий то, что грозило не только ей, но и государю. Все, что говорила царица, дышало искренностью и произвело большое впечатление на великую княгиню. Много лет спустя, говоря со мной о той беседе, великий князь Андрей Владимирович повторял не раз: «Государыня рассуждала тогда логично и правильно».

10 сентября в Ставку приехал брат государя великий князь Михаил Александрович, блестяще командовавший на войне Кавказской туземной конной дивизией, которую называли Дикой.

Объявление войны застало великого князя в Лондоне, где он жил со своей морганатической супругой Наталией Сергеевной Брасовой[71]71
  Тайный брак Михаила Александровича с разведенной женщиной, что не допускалось традициями Дома Романовых, послужил причиной ссоры великого князя с братом. Николай II запретил младшему брату возвращаться в Россию, и только начало Первой мировой войны привело к примирению.


[Закрыть].

Остававшиеся в России друзья великого князя сейчас же после объявления войны послали ему телеграмму, что они ждут его возвращения в Россию. Побывав у короля и узнав от него, что Англия скоро присоединится к России, великий князь телеграммой просил у государя разрешения вернуться в Россию, дабы стать в ряды войск. Наталия Сергеевна была против этого и уговаривала мужа поступить в английскую армию. Государь телеграммой разрешил возвращение и просил заехать в Данию за императрицей Марией Феодоровной. На это великий князь телеграфировал, что он предполагает выехать с семьей, что исключает возможность заезда за императрицей, и просил разрешения въезда в Россию и его жене. Разуверенный одним из бывших адъютантов великого князя, что тот не любит своей жены, государь колебался. Однако некоторые великие князья доказали государю, что сведения экс-адъютанта неверны, и государь дал разрешение на въезд и Наталии Сергеевне.

Приехав, великий князь поселился с женой в Европейской гостинице, в Петербурге. Это произвело целую сенсацию, пошли всякие толки, и великий князь, купив небольшой дом с садом в Гатчине, перевез туда семью. Великий князь был произведен в генерал-майоры и зачислен в свиту его величества. 30 августа, в День святого Александра Невского, великий князь впервые надел генеральскую форму и отправился в Петропавловскую крепость на панихиду по державному отцу и деду.

Вскоре состоялось и назначение великого князя начальником Дикой дивизии. Кавказская туземная конная дивизия была составлена из кавказских горцев, сведенных в шесть полков по национальностям: Кабардинский, Дагестанский, Чеченский, Татарский, Черкесский и Ингушский. Многие всадники даже не говорили по-русски. Офицеры были кадровые, многие из гвардии, многие знатных кавказских фамилий. Начальником дивизии был назначен сначала князь Орбельяни, но как только стало известно о возвращении великого князя Михаила Александровича, то наместник, граф Воронцов-Дашков, просил государя, в знак внимания и милости к народам Кавказа, назначить начальником дивизии своего августейшего брата.

Так состоялось назначение великого князя начальником этой дивизии, покрывшей себя неувядаемой славой в Великую войну, как и большинство частей Русской императорской армии.

Командиром первого полка дивизии – Кабардинского, состоял сын наместника, полковник граф Илларион Воронцов-Дашков, единственный адъютант великого князя, оставшийся при нем в период немилости. И теперь, командуя полком, граф продолжал носить те же простые адъютантские аксельбанты.

В декабре 1914 года Дикая дивизия находилась уже на Карпатах в составе армии генерала Щербачева. В ночь на 17 декабря состоялось ее боевое крещение. Полки Кабардинский и Дагестанский, в пешем строю, взяли штурмом, по глубокому снегу, деревню Береги-Горны, опрокинув альпийских австрийских стрелков. Горцы заняли перевал Оссады и деревню Вишлины и заночевали в следующей деревне, в узком ущелье.

18-го днем к вырвавшимся вперед сотням приехал великий князь Михаил Александрович. В курной избе, прокопченной дымом, где помещались командир первой бригады князь Багратион и командир Кабардинского полка граф Воронцов-Дашков, устроился и великий князь со своим начальником штаба генералом Юзефовичем. Там провел великий князь ночь на 19 декабря.

«Было страшно, – рассказывал мне после один из ночевавших с великим князем начальников. – Мы уже вырвались вперед. Мы уже спускались с перевала. Наши главные силы далеко позади. Против нас привыкшие к своим местам альпийские стрелки. Что там делается у них, не знаем, а ведь с нами брат государя. Жутко было!»

Дивизию оттянули назад, а через несколько дней приказали вновь идти вперед и снова взять перевал Оссады.

И снова взяли горцы с бою знакомую уже деревню Береги-Горны, а 26-го бросились на штурм перевала Оссады, но взять его уже не удалось. Противник успел сильно укрепить его. Пулеметы косили атакующих.

Там, на Карпатах, в глубоком снегу и встретил великий князь со своей дивизией Рождество Христово. Туда, к самому Новому году была доставлена одним из чинов моей охраны, нарочито для того посланным, посылка из Петербурга графу Воронцову-Дашкову от его невесты с елкой и рождественскими подарками. Был там подарок и для великого князя, и, зная это, мой охранник блестяще выполнил поручение, а разыскать адресатов было нелегко.

29 мая 1915 года дивизия имела блестящее дело на Днестре, при Звеничах и Залещиках. Великий князь находился со штабом около железнодорожной станции Звеничи. Спокойно смотрел великий князь на разрывавшиеся кругом снаряды. Он, как всегда, был весел и все рвался туда, где была опасность. Дивизия очень полюбила его. Офицеры любили его за дивные душевные качества. Дикие горцы-всадники – за его храбрость и еще больше за то, что «наш Михаил – брат государя». Тут любовь переходила в обожание. Горцы его боготворили.

«Через глаза нашего Михаила сам Бог смотрит», – сказал один умиравший в госпитале горец, когда великий князь, навестив его, отошел от его кровати.

Великий князь всегда хотел быть впереди. Его начальник штаба, Юзефович, не останавливал его, за что офицеры даже упрекали его. «Нельзя так, это же брат государя». Однажды, отправившись с Юзефовичем на автомобиле с доктором Катоном, великий князь, правивший машиной, попал в район расположения неприятеля. Только чисто спортивная ловкость и смелость великого князя выручили их тогда, и они не попали в руки противника.

Приехав теперь в Ставку после беспрерывной годовой боевой службы, великий князь имел за боевые отличия Георгиевское оружие и Георгия четвертой степени. Его приезд совпал с блестящим делом его дивизии по взятию позиции с высотой Баба № 292. По получении телеграммы, государь вызвал для доклада графа Воронцова. Граф получил за это дело Георгиевское оружие. Командир Кабардинского полка князь Амилахвари и Дагестанского полка князь Бекович-Черкасский, начальники пехотных частей и артиллерии и многие солдаты и всадники получили Георгиевские кресты.

Пробыв в Ставке несколько дней, великий князь вернулся на фронт.

Были в Ставке по несколько дней и великие князья Кирилл Владимирович, командир Гвардейского экипажа Георгий Михайлович, которого государь посылал с особыми почетными по армии поручениями, и Дмитрий Павлович. Его вмешательство в дело смены великого князя Николая Николаевича, видимо, не изменило хорошего к нему отношения государя.

Вообще при государе в новой роли Ставка связалась ближе с находившимися на фронте великими князьями, нежели то было раньше. Николай Николаевич не жаловал своих родичей и относился к ним высокомерно, а иногда и резко. Подобное отношение не оправдывалось поведением более младших по чинам и летам членов династии, которые все без исключения вели себя на фронте безупречно и служили, действительно, примером для солдат и офицеров.

Хотя удар государя по Ставке обезглавил политическую интригу того времени, политический кризис еще не был разрешен.

28 августа оформилось объединение фракций и групп Государственного совета, Государственной думы в так называемый Прогрессивный блок. Блок считал, что победа над немцами возможна только при существовании сильной, твердой и деятельной власти, а такою властью может быть только власть, опирающаяся на народное доверие. Это возможно только при создании правительства из лиц, пользующихся доверием страны и согласившихся с законодательными учреждениями относительно выполнения в ближайший срок определенной программы и при изменении приемов управления. Блок наметил ряд мер. Иными словами, пользуясь критическим положением страны, либералы решились попытаться ограничить власть монарха. Был сделан нажим на министров.

Почти все они стояли на том, что Государственную думу надо распустить, заменить Горемыкина новым, приемлемым для общественности человеком, подобрать министров, которые бы работали в согласии с законодательными учреждениями. Все это должен был сделать государь.

Горемыкин был решительно против такого плана. Его поддерживала царица, видевшая в плане покушение на ограничение прав монарха.

Горемыкин же прибег к новой тактике. Воспользовавшись отъездом государя, он стал ездить в Царское Село с докладами по государственным делам к царице. Царица была привлечена к обсуждению этих дел. Она стала высказывать свои заключения по ним государю. Она письмами стала убеждать государя принять то или другое решение. Иногда в своем мнении она подкреплялась мнением Распутина. О поездках премьера в Царское Село появлялись заметки в газетах. Пошли новые толки и пересуды о вмешательстве царицы в дела управления.

30 августа Горемыкин приехал в Могилев с докладом к его величеству. Государь решил продолжать прежний курс политики. Он подписал указ о роспуске Государственной думы с 3 сентября; для урегулирования же вопроса о взаимоотношениях премьера с министрами обещал пригласить Совет министров в Могилев.

Этот Совет министров и состоялся в Могилеве 16 сентября. Открыв заседание, государь выразил неудовольствие по поводу коллективного письма министров, причем даже спросил их: «Что это, забастовка против меня?»

После государя говорил Горемыкин о возникших между ним и министрами несогласиях и закончил свою речь словами: «Пусть, например, министр внутренних дел скажет, отчего он не может со мной служить».

На это последовал краткий и сдержанный ответ князя Щербатова о принципиальном различии их взглядов на вопросы текущего момента. Затем против Горемыкина говорил Кривошеин, произнесший взволнованно довольно резкую речь. И уже в совершенно истерических тонах говорил против Горемыкина Сазонов. Самарин говорил резко, но спокойно. «Ваше величество, – говорил он, – укоряете нас, что мы не хотим вам служить. Нет, мы, по заветам наших предков, служим не за страх, а за совесть. А что против нашей совести, то мы делать не будем».

Видимо удивленный страстностью и прямотой речей, государь сидел красный и взволнованный и, когда наступило молчание, как бы не знал, что делать. Из неловкого молчания вывел князь Щербатов. Попросив слова, он в спокойном тоне высказал причины разномыслия большинства министров с премьером следующими словами: «Причин, вызывающих разномыслие, бывает много. Военный и статский, юрист и администратор, земец и бюрократ часто мыслят различно. Но есть другие причины разномыслия, более естественные и трудно устранимые. Это разница в людях двух поколений. Я люблю моего отца, я очень почтительный сын, но хозяйничать с ним в одном имении я не могу. А мой отец год в год ровесник уважаемому председателю Совета министров».