Текст книги "Великая война и Февральская революция 1914–1917 гг. Воспоминания генерал-майора Отдельного корпуса жандармов, начальника императорской дворцовой охраны Николая II"

Глава 7

Февраль 1915 года. – Нехорошие вести с фронта. – Катастрофа с 20-м корпусом. – Слухи о предательстве подполковника Мясоедова. – Моя командировка в Финляндию. – Пятая поездка государя. – Посещение Гельсингфорса. – Шестая поездка государя. – Смерть графа Витте. – В Ставке с 1 по 10 марта. – Взятие Перемышля. – Возвращение в Царское Село. – Извещение об измене и казни Мясоедова. – Мясоедов и Гучков. – Подпоручик Коликовский и его заявление. Развитие дела о шпионаже. – Аресты. – Направление дела. – Выделение личного дела Мясоедова. – Суд и казнь. – Судебная ошибка. – Роль Ставки. – Значение дела Мясоедова. – Взрыв на Охте. – Скандал Распутина в Москве. – Генерал Адрианов и скандал. – Отъезд государя на фронт

В начале февраля 1915 года с фронта стали проникать очень нехорошие вести. Начав в последние дни января наступление на наш Северо-Западный фронт, германцы, занимавшие линию Мазурских болот и позицию вдоль реки Ангеран, внезапно обрушились целой армией на фланг нашей 10-й армии, которой командовал генерал Сиверс. Наши, 20, 26 и 3-й Сибирские корпуса, стали отступать на линию Сувалки – Августов. Погода в те дни была отчаянная. При массе снега бушевали бури, а затем вдруг наступила оттепель.

20-й корпус не успел отступить через Августовские леса, был окружен германцами и, после боев в течение недели, был частью уничтожен, а частью взят в плен. Это была ужасная катастрофа. 8 февраля появилось сообщение Ставки, что наши войска оставили Восточную Пруссию. Публика раздувала неудачу. Стали говорить об измене. Называли имя подполковника Мясоедова, когда-то служившего в Корпусе жандармов, но давно его покинувшего.

В 20-х числах февраля меня командировали в Гельсингфорс ввиду предстоявшей поездки в Финляндию государя. Приехав туда, я повидался с начальником Финляндского жандармского управления полковником Ереминым, когда-то служившим у меня в подчинении в Киеве. Еремин знал свое дело и обладал хорошей агентурой. Он познакомил меня с положением вещей в Финляндии. Все благомыслящие пожилые люди относились к России лояльно, но много молодежи пробирались тайно в Германию и поступали там в [военные] образования, которые должны были вторгнуться в Финляндию, если там произойдет восстание. Это-то восстание и старалась поднять Германия. Однако наша жандармерия была начеку, и пока все было благополучно. Еремин рассказал мне, что за время его заведования особым отделом Департамента полиции он собирал сведения о Мясоедове. Были лишь обнаружены его подозрительные коммерческие знакомства, но и только. О них было доложено тогда же генералу Сухомлинову.

Государь приехал в Гельсингфорс 25 февраля утром. Свита была та же. На вокзале была встреча более торжественная, чем где-либо. Морской министр, командующий флотом адмирал Эссен, генерал-губернатор Зейн, сенаторы и депутации. Председатель Городской думы, приветствуя государя, ни слова не сказал о войне. Не сказала о войне и депутация от рабочих, и только еврейская депутация говорила о ней и поднесла на раненых 10 000 марок.

Государь проехал в Успенский православный собор. Масса народа заполняла путь, но «ура!» не кричали. Объясняли это холодностью населения. Климат. Кто хотел – верил.

В соборе, в речи архиепископа Сергия были слова о пожелании победы. Там было все русское население. Из собора государь проехал в лютеранский Николаевский собор. Собор был полон молящимися. Служили молебны на шведском и финском языках. Сев затем в автомобиль, государь поехал к флоту, который стоял на рейде, скованный морозом. Ехали по льду. Государь посетил несколько кораблей. Об адмирале Эссене говорили много хорошего. Государь очень часто встречал его в шхерах. Балтийский флот действовал во время войны очень хорошо.

Побывав затем в соборе Свеаборгской крепости, государь вернулся завтракать, а после завтрака осматривал подробно новые крепостные сооружения. Меры обороны принимались здесь весьма серьезные, и это очень охлаждало тех политиканов, которые ожидали прихода немцев. Осмотрев большой лазарет Сената и плавучий госпиталь, государь вернулся в поезд. На вокзале к этому времени собралось много народа. Группа русских бросилась к государю с криками «ура!». Не выдержали и холодные финны. Произошла симпатичная манифестация.

В тот же вечер государь покинул Гельсингфорс.

Тревожные то были дни. На Северо-Западном направлении немцы наступали. Шла бомбардировка Осовца, у Гродно, Прасныша шли жестокие бои. Требовалось присутствие государя в Ставке.

28 февраля утром, отслушав напутственный молебен в Феодоровском соборе, государь выехал в Ставку. Сопровождали те же лица. Почти целый день обгоняли военные эшелоны. Солдаты высовывались из вагонов и кричали «ура!». Государь подходил к окну и отвечал на приветствия. Это были красивые моменты. У солдат видно было полное воодушевление.

В пути узнали про смерть графа Витте. Некоторые облегченно вздохнули. Некоторые радовались. Граф был не в милости. Причины не раз выяснялись выше.

Его боялись и ненавидели и справа и слева. Ругали и там и здесь. Во время войны он шел вразрез с общественным мнением, что еще больше вооружало против него государя. Будучи противником императора Вильгельма, будучи сторонником союза с Францией, Витте считал войну с Германией большой ошибкой, бранил наших дипломатов, не сумевших предотвратить войну, и доказывал необходимость скорейшего ее окончания. Это еще больше вооружило против него и официальные и общественные круги.

Государь встретил известие о смерти почти равнодушно. Так странно ушел из жизни этот большой человек, самый крупный государственный деятель последнего царствования, не терявший интереса к политической жизни страны до самой смерти. Еще лишь за день, за два до смерти высокую, несуразную фигуру графа можно было видеть на процессе революционера Бурцева. Зная его лишь по корреспонденции и по литературе, граф пришел послушать и посмотреть его воочию.

И вот он ушел из жизни, ушел почти всеми ругаемый, кроме, конечно, евреев.

Государь пробыл этот раз в Ставке безвыездно десять дней. Кроме обычных регулярных, ежедневных занятий в штабе, у государя происходили большие совещания с приезжавшими в Ставку лицами. Приезжал министр иностранных дел Сазонов, французский посол Палеолог, французский генерал По с миссией, с Кавказа вернулся из командировки великий князь Георгий Михайлович. Он был назначен шефом 4-го Кубанского пластунского батальона, геройство которого выдавалось даже на Кавказе. Государь хотел отметить батальон этой милостью.

Приближавшаяся весна давала себя знать. А с ней ждали больших событий. Погода стояла неровная. То теплая, то схватывал мороз, да еще с метелью, то вновь начиналась оттепель, и веяло весной.

Государь после завтрака всегда гулял от 3 до 5 часов. Уезжали на автомобиле за город и там шли несколько верст пешком. Раза два ездили верст за двадцать пять в Скобелевский лагерь. Была середина Великого поста. Вечером государь и приехавшие с ним часто ходили в церковь. Особенно спокойно и уютно было тогда в военной церкви. Полумрак. Простая обстановка. Масса солдат. Впереди слева государь. Он молится горячо. Многие говеют. В субботу, 8 марта, причащались. Некоторые, может быть, в последний раз…

9 марта. Начало весны. Утро солнечное. На душе как-то особенно хорошо. После 11 утра мы, несколько человек, стоявшие у подъезда, увидали быстро шагавшего к императорскому поезду великого князя Николая Николаевича. Он, видимо, был чем-то взволнован. Не прошло и несколько минут, как разнеслось – Перемышль пал…[38]38
  Древний русский город Перемышль, превращенный в австрийскую крепость, был взят 9 (22) марта 1915 г. русскими частями Юго-Западного фронта после шестимесячной осады.


[Закрыть] Общее ликование. Государь послал царице телеграмму. Был назначен молебен. У крыльца церкви государя поджидали великие князья, штаб, много офицеров. При его появлении раздалось радостное «ура!».

Государь был довольный, веселый. Служба была особенно торжественна. Шавельский (очень несимпатичный священник) сказал хорошее слово. «Многая лета» государю и победоносному воинству неслись особенно радостно и могуче. Когда же была провозглашена вечная память всем, за веру, царя и отечество на поле брани живот свой положившим, – все опустились на колени, и тихие звуки «Вечной памяти» понеслись туда, к передовым линиям.

Государь пожаловал великому князю Николаю Николаевичу орден Святого Георгия второй степени (звезда и крест на шею), а генералу Селиванову – третьей степени (крест на шею).

Вечером за обедом подавали шампанское («Абрау-Дюрсо»).

10 марта государь вернулся в Царское Село. Приближалась Пасха.

На второй день Пасхи, 21 марта, появилось в газетах официальное сообщение о раскрытом предательстве подполковника запаса армии Мясоедова и о его казни. Снова заговорили об измене повсюду. Все военные неудачи сваливались теперь на предательство. Неясно, подло намекали на причастность к измене военного министра Сухомлинова. У него были общие знакомые с Мясоедовым. Кто знал интриги Петрограда, понимали, что Мясоедовым валят Сухомлинова, а Сухомлиновым бьют по трону…

История с Мясоедовым, во всем ее развитии и разветвлении, за время войны, была, пожалуй, главным фактором (после Распутина), подготовившим атмосферу для революции. Испытанный на политической интриге, Гучков не ошибся, раздувая грязную легенду с целью внести яд в ряды офицерства. Время уже и теперь рассеяло много клеветы, возведенной на представителей царского времени, и чем больше будет время работать, тем рельефнее будет выступать вся моральная грязь величайшего из политических интриганов господина Гучкова.

Потомственный дворянин, Сергей Николаевич Мясоедов служил в 105-м пехотном Оренбургском полку и осенью 1892 года перешел в Отдельный корпус жандармов. Когда год спустя после этого я вышел молодым офицером в тот самый полк, стоявший в Вильно[39]39
  Вильнюс, Литва.


[Закрыть], я лишь слышал от офицеров, что Мясоедов был хороший товарищ, хороший служака и был хорошо принят в обществе.

В Корпусе жандармов Мясоедов с 1894 года занял место помощника начальника Железнодорожного жандармского отделения в Вержболове[40]40
  Вирбалис, Литва.


[Закрыть], а с 1901 по осень 1907 года состоял уже начальником Вержболовского отделения[41]41
  Служба в Вержболовском жандармском отделении в мирное время имела определенные сложности – это была последняя станция с российской стороны перед границей с Германией, здесь был пропускной пункт, таможня, пограничные учреждения и большой наплыв проезжающих, как в сторону Европы, так и в сторону России.


[Закрыть].

Красивый, представительный, с хорошими манерами, говоривший на нескольких иностранных языках, Мясоедов умел обращаться с проезжавшей через пограничный пункт публикой. Его знал весь ездивший за границу Петроград[42]42
  До начала Первой мировой войны – Санкт-Петербург; после ее начала, когда столица Российской империи была переименована в Петроград, пограничные пункты на границе с Германией, естественно, уже не действовали.


[Закрыть]. Он сумел отлично поставить себя и с немецкими пограничными властями, и 18 сентября 1905 года он даже был приглашен на богослужение в церковь при имении германского императора Вильгельма в Ромингтене, в 15 верстах от Вержболово. После богослужения император беседовал с Мясоедовым, пригласил его к завтраку и за завтраком провозгласил тост «за русского ротмистра Мясоедова». Его приглашали затем несколько раз на охоту императора, и император пожаловал ему свой фотографический портрет.

Все это ставилось начальством в большой плюс Мясоедову. Товарищи ему завидовали, и для железнодорожных жандармов Мясоедов, увешанный иностранными орденами, был идеалом.

В 1907 году, будучи вызван в суд свидетелем по делу одного анархиста, Мясоедов дал правильное, но не в пользу Виленского охранного отделения показание, что очень задело Департамент полиции. Столыпин принял сторону Департамента и приказал перевести Мясоедова на Волгу. Тот, будучи совершенно прав, обиделся и ушел в запас.

Он стал заниматься коммерцией в компании с евреями. В 1909 году Мясоедов сошелся семейно с генералом Сухомлиновым и осенью 1910 года был снова принят в Корпус жандармов и отчислен в распоряжение Сухомлинова, как военного министра.

Появление около Сухомлинова жандармского офицера подняло против Мясоедова интриги среди многочисленных адъютантов министра. Пошел против него и особый отдел Департамента полиции, вспомнив старое дело, и доложил Сухомлинову, что Мясоедов ведет некрасивые коммерческие дела с евреями. В то время против Сухомлинова шла большая интрига, которую вел Гучков в компании с генералом Поливановым. По инициативе Гучкова в № 118 «Вечернего времени» и в «Новом времени» от 14 апреля 1912 г. (где Гучков состоял пайщиком), а 23 апреля в «Голосе Москвы» (орган гучковских октябристов) появились заметки с гнусными намеками и инсинуациями на то, что дело борьбы с иностранным шпионажем поручено уволенному из Корпуса жандармов офицеру, что с тех пор австрийцы стали более осведомлены о наших делах и т. д.

Фамилия Мясоедова названа не была, но всем было ясно – про кого пишут. Мясоедов потребовал от редактора «Вечернего времени», кто дал такую справку. Тот отказался сообщить имя информатора, и тогда Мясоедов нанес Борису Суворину[43]43
  Б о р и с С у в о р и н – редактор газеты «Вечернее время».


[Закрыть] публичное оскорбление действием. Тогда в «Новом времени» от 17 апреля появилось интервью с Гучковым, который, называя уже Мясоедова, подтвердил всю сплетню «Вечернего времени». Гучков лгал в газете, что Мясоедов возглавляет при министре сыск и т. д., чего на самом деле не было. Мясоедов вызвал Гучкова на дуэль, и произошло самое пикантное во всей этой истории обстоятельство. Гучков принял вызов и дрался на дуэли с тем, кого обвинял в шпионаже. В апреле же Мясоедов был уволен в запас в чине полковника и была начата проверка возведенной на него сплетни, и через командира Корпуса жандармов, и через начальника Генерального штаба.

Начальник Генерального штаба письмом от 18 апреля 1912 года (за № 54) сообщил, что «предположение об участии подполковника Мясоедова в деятельности Главного управления Генерального штаба и его прикосновенность к разведывательной и контрразведывательной службе опровергается самым категорическим образом».

Командир же Корпуса жандармов ответил 6 мая (за № 319), что «каких-либо сведений по обвинению подполковника Мясоедова в шпионстве как в Корпусе жандармов, так и в Департаменте полиции, как то видно из письма директора Департамента полиции Белецкого от 4 мая № 100634, не имеется».

Сведения эти военный министр переслал в комиссию Государственной думы, председателем которой был сам Гучков.

Кроме того, по предписанию военного министра, главным военным прокурором было произведено расследование, имелись ли в распоряжении редактора Бориса Суворина сведения о преступной деятельности Мясоедова. Расследование установило полнейшую вздорность пущенной Гучковым сплетни, и главный военный прокурор признал установленным, что «подполковник Мясоедов никакого доступа к секретным сведениям Главного управления Генерального штаба и Главного штаба не имел, и поручений по политическому сыску на него никогда не возлагалось».

16 мая в газетах появилось подробное по этому делу сообщение и был сделан доклад его величеству. Так была вскрыта вся гнусность интриги члена Государственной думы Гучкова. Он оказался патентованным клеветником и лгуном.

Обнаружилась при расследовании и некрасивая роль генерала Поливанова. Оказалось, что он осведомлял о намерениях Сухомлинова Гучкова и не раз передавал в Думскую комиссию документы, которые брал негласно у военного министра, пользуясь своим положением. По докладу его величеству, он был удален от должности за назначением членом Государственного совета.

Мясоедов начал дело против газет «Вечернее время» и «Голос Москвы». Первое дотянулось до войны, и тогда Мясоедов помирился с Борисом Сувориным. Последний, отвечая на письмо Мясоедова о прекращении дела, писал: «Теперь нам не время считаться, и я со своей стороны рад протянуть вам руку и предать забвению все прошлое. Примите уверение и т. д.».

Дело же с «Голосом Москвы» было кончено миром еще осенью 1912 года, когда газета поместила статью, в которой писала, между прочим, что она «была введена в заблуждение неверными сведениями о полковнике Мясоедове, о котором мы решительно ничего предосудительного сказать не можем, и в целях восстановления доброго имени его, несправедливо задетого в статье „Шпионаж и сыск“, помещаем настоящее опровержение и просим другие газеты перепечатать».

Тем не менее грязная клевета интригана А.И. Гучкова сделала свое дело. Вокруг имен Сухомлинова и Мясоедова остался нехороший налет. Между ними отношения испортились, они перестали видеться.

В начале войны Мясоедов был призван в ополчение как пехотный офицер и после больших хлопот, в которых ему помог и Сухомлинов, он был назначен переводчиком в штаб 10-й армии.

9 ноября Мясоедов приехал в штаб и его командировали в Иоханнесбург. Он исполнял незначительные поручения и 18 февраля был арестован и предан суду по обвинению в шпионаже в пользу немцев. Дело развернулось следующим образом.

Еще в декабре 1914 года к нашему военному агенту[44]44
  Военный атташе при российском посольстве.


[Закрыть] в Стокгольме Кандаурову явился вернувшийся из немецкого плена подпоручик 23-го Низовского пехотного полка Яков Колаковский и рассказал, что, находясь в плену, он предложил немцам сделаться для них шпионом. После нескольких, с его стороны, предложений с ним стали разговаривать заведовавшие разведкой немецкие офицеры. Ему предложили жалованье 2000 марок в месяц, поручили взорвать мост под Варшавой, за что обещали заплатить 200 000, предложили убить великого князя Николая Николаевича, за что обещали миллион, дали ему паспорт и направили его в Россию.

17 декабря Колаковский уже был в России и дал подобное же показание в Главном управлении Генерального штаба, а 24 декабря, продолжая свои рассказы, показал: «При отправлении меня в Россию из Берлина лейтенант Бауермейстер советовал мне обратиться в Петрограде к отставному жандармскому подполковнику Мясоедову, у которого я могу узнать много ценных для немцев сведений».

8 января, на допросе в Охранном отделении, Колаковский показал уже, что тот лейтенант «обязал его войти в сношения с отставным жандармским подполковником Мясоедовым, который служил раньше в Вержболове, им очень полезен и работает с ними уже пять лет, но адреса Мясоедова в Петрограде указать не мог».

9 января Колаковский был допрошен начальником разведывательного отделения полковником Марачевским, которому он рассказал много странного про то, как он попался в плен, и показал, что будто бы при разговорах с немцами ими «особенно было подчеркнуто, что германский Генеральный штаб уже более пяти лет пользуется шпионскими услугами бывшего жандармского полковника и адъютанта военного министра Мясоедова, с коим подпоручику Колаковскому было рекомендовано войти в связь. Германский Генеральный штаб также жаловался на неимение, кроме Мясоедова, крупных агентов, тогда как мелкие услуги им оказывают преимущественно евреи».

Как ни странны были сведения Колаковского о том, с какою откровенностью говорили с ним немцы, выдавая ему даже своего единственного, хорошего, старого, опытного шпиона, как ни странно было вообще все прошлое и настоящее положение Колаковского, генерал Раух не счел нужным заняться прежде всего самим подпоручиком Колаковским, его проверкой, проверкой его связей и т. д., а препроводил всю переписку в Ставку Верховного главнокомандующего.

В Ставке показаниям более чем подозрительного и шустрого подпоручика Колаковского придали полную веру и дело направили в контрразведывательное отделение, начальником которого состоял полковник Батюшин, прославившийся тем, что не боялся привлекать очень богатых коммерсантов, а некоторые из его подчиненных брали большие взятки. С Батюшиным работали подполковник Рязанов и известный всему Петрограду Иван Федорович Манасевич-Мануйлов[45]45
  М а н а с е в и ч – М а н у й л о в – темная личность, журналист и агент жандармерии, полиции и контрразведки. Входил в окружение Распутина и Гапона, занимался шантажом и взяточничеством. В 1916 г. получил крупную взятку мечеными купюрами и оказался под судом. После февраля 1917 г. был полностью освобожден и выдавал себя за жертву старого режима, после октября 1917 г. подделывал мандаты ВЧК и действовал якобы от ее имени. В начале 1918 г. при попытке незаконного перехода границы с чужими документами был арестован и расстрелян.


[Закрыть], дружившие весьма между собою. Официальным же помощником Батюшина называли жандармского подполковника Леонтовича. Общими усилиями этого прославившегося учреждения дело Мясоедова охватило большое число лиц всякого звания и положения; из них некоторых вообще нельзя было ни в чем обвинять. Но батюшинская комиссия работала…

15 февраля Колаковский был допрошен уже в Ставке, причем рассказы его об откровенности немцев стали еще более подробными. Выходило так, что немцы хвастались, будто бы Мясоедов работал на них последние пять лет, служа в Вержболове, тогда как он в действительности много раньше ушел со службы, жил в Петрограде и даже не служил в армии. Все эти выдумки Колаковского не показались подозрительными, и ему продолжали верить.

Между тем за Мясоедовым был учрежден надзор. К нему был приставлен шпион в качестве секретаря, некий чиновник Дистергоф. Ничего подозрительного в поведении Мясоедова Дистергоф не замечал.

В ночь с 18 на 19 февраля, по заблаговременной телеграмме начальника штаба Северо-Западного фронта, по многим городам были произведены обыски и аресты лиц, связанных родством, знакомством или какими бы то ни было сношениями с Мясоедовым. Всех арестованных надлежало направлять в Варшаву, самое же дело, как было указано в телеграмме генерала Янушкевича, «повелено закончить быстро и решительно». Сам Мясоедов был арестован в Ковно вечером 18 февраля, куда его послали со служебным поручением. Ничего предосудительного или даже подозрительного у него обнаружено не было. На квартире же дамы, с которой Мясоедов жил вместе, как с женой, нашли вещи, присланные им из Восточной Пруссии.

Перенесение дела в Варшаву, в Варшавский военный округ являлось противозаконным. Там дело было поручено не военному следователю, как того требовал закон, а следователю по важнейшим делам Варшавского окружного суда, каковую должность временно занимал некто Матвеев. 16 марта из Ставки последовало повеление выделить из общего производства личное дело Мясоедова и назначить его к слушанию в Военно-полевом суде. Это повеление указывало ясно на желание Ставки покончить с делом Мясоедова поскорее, что и было понято в Варшаве (да и было разъяснено командированным из Ставки для наблюдения за ходом процесса прапорщиком Орловым, позже по службе у большевиков Орлинский[46]46
  Автор явно полагает, что его читатели знакомы с персонажами этой истории, однако в наши дни в обстоятельствах не так просто разобраться. В.Г. Орлов, профессиональный юрист, действительный статский советник, до начала Первой мировой войны служил в Варшаве следователем по особо важным делам. После начала войны он был переведен в военную контрразведку (хотя, как человек штатский, чин получил небольшой). А на его место следователя в Варшаве был назначен П.Н. Матвеев. Орлов служил под началом Н.С. Батюшина, являлся членом Верховной следственной комиссии и занимался громкими делами – военного министра Сухомлинова, полковника Мясоедова и др. После революционных событий 1917 г., когда на Дону формировалась Добровольческая армия, Орлов получил от генерала М.В. Алексеева предложение внедриться в ряды большевиков и появился в Петрограде с документами на имя польского революционера Болеслава Орлинского, устроился на службу в ЧК и быстро смог занять пост начальника 6-й Уголовно-следственной комиссии, а потом и Центральной уголовно-следственной комиссии. Одновременно он собирал разведданные для белых и организовывал переброску офицеров в Добровольческую армию. Осенью 1918 г. из-за угрозы разоблачения ему пришлось бежать за границу, откуда он направился в Белую армию и продолжил службу в контрразведке. После разгрома Белой армии Орлов осел в Германии. Когда к власти пришли нацисты, бежал в Бельгию, но после немецкой оккупации Бельгии был там арестован, отправлен в концлагерь и погиб в 1941 г.


[Закрыть], место которого занимал Матвеев).

Военно-полевой суд признал Мясоедова виновным и приговорил его к смертной казни через повешение. Державшийся во время суда спокойно, Мясоедов, бледный как полотно, слушал приговор и при словах «к смертной казни» покачнулся, прислонился к стене и закрыл лицо руками.

– Позвольте послать телеграмму государю, я хочу проститься с матерью, – как-то безнадежно воскликнул он и, теряя сознание, стал грузно опускаться на пол.

Телеграмма его величеству послана не была, телеграммы же матери и жене, в которых несчастный клялся в невиновности и просил умолять государя о помиловании, были задержаны и подшиты к делу. Идя на казнь по коридору крепости, Мясоедов зашел в уборную и пытался перерезать горло стеклом от пенсне. Стража помешала это сделать. Через пять с половиной часов после объявления приговора Мясоедова казнили.

Совершилась одна из ужасных судебных ошибок, объясняющаяся отчасти обстоятельствами военного времени, а главным образом политической интригой. Никаких данных, уличающих Мясоедова в измене, кроме вздорного оговора подпоручиком Колаковским, поступившим к немцам на службу по шпионажу, не было.

С Мясоедовым расправились в угоду общественному мнению. Он явился искупительной жертвой за военные неудачи Ставки в Восточной Пруссии. Об его невиновности говорили уже тогда. «Нехороший он человек, – говорил один принимавший участие в деле генерал, – но изменником не был, и повесили его зря». Но те, кто создали дело Мясоедова, и главным образом А.И. Гучков, те были довольны. В революционной игре против самодержавия они выиграли первую и очень большую карту. На трупе повешенного они создали большой процесс с многими невинно наказанными и, главное, процесс генерала Сухомлинова, сыгравший в его подготовительной стадии едва ли не самую главную роль по разложению тыла и по возбуждению ненависти к государю.

Но что же делала Ставка, раздувая дело Мясоедова? Ставка, слабая по особам, ее представлявшим, шла навстречу общественному мнению. Слепая толпа требовала жертв. Слабая Ставка великого князя их выбрасывала, не думая о том, какой вред она наносит Родине. Скоро Ставка на себе убедилась, как опасно играть на мнимой «измене» и прикрывать ею свои ошибки. Не прошло и месяца, как поползли самые нелепые слухи, что будто бы один из самых ответственных генералов Ставки – изменник. Что его изменою объясняются неудачные операционные планы Ставки. Слухи дошли даже до царского дворца.

Вот каков был ужасный результат неумной политики генерала Янушкевича, пожертвовавшего ради пресловутой «общественности» правдой и справедливостью. А он тоже любил Родину и тоже хотел ей добра. Какая ужасная трагедия и какая колоссальная моральная ответственность лежит на совести главного автора дела Мясоедова, величайшего из политических интриганов-эгоистов – Александра Ивановича Гучкова.

Официальное сообщение Ставки о казни Мясоедова как бы подтвердило правильность всяких нелепых слухов о разных изменах. А тут, как на беду, произошел большой взрыв на Охтинских пороховых заводах, и о немецком шпионаже в тылу заговорили еще больше. Ко всему этому прибавилась скандальная история, происшедшая с Распутиным в Москве. С войной в Распутине произошли две перемены. Разными дельцами от банковских директоров до мелких спекулянтов он был вовлечен в проведение разных связанных с войной предприятий, а во-вторых, он стал пить и безобразничать в публичных местах, чего раньше с ним не случалось. Болезнь его лучшего и близкого друга А.А. Вырубовой принесла ему ту свободу, в которой он был очень стеснен, будучи всегда связан Анной Александровной. С ее прикованностью к кровати он стал свободен, чем и воспользовались его друзья другого лагеря.

Распутин стал пить и напиваться. К нему на квартиру стали приезжать его друзья, дамы и мужчины с запасами вина, с закусками, с гитарами, гармошками… Пили, ели, пели, танцевали, безобразничали. Веселясь с дамами общества, Распутин не чуждался и проституток. Все около него спуталось в один клубок, в котором имена дам общества переплетались с именами падших созданий. Когда старца спрашивали, почему он стал так кутить, он, смеясь, отвечал: «Скучно, затравили, чую беду».

25 марта Распутин выехал в Москву, где у него было немало поклонниц. В один из ближайших дней Распутин закутил с небольшой компанией у «Яра»[47]47
  Знаменитый ресторан с цыганским хором у Тверской заставы на престижной окраине Москвы.


[Закрыть]. Напился он почти до потери рассудка. Говорил всякий вздор, хвастался знакомством с высокопоставленными лицами, плясал непристойно, полуразделся и стал бросаться на хористок. Картина получилась настолько непристойная и возмутительная, что администрация обратилась к полиции. Бывшие с Распутиным дамы поспешили уехать. Сам он, как бы протрезвев, обругал полицию и уехал и в тот же день выехал обратно в Петербург. Скандал получил такую громкую огласку в Москве, что растерявшийся градоначальник, генерал-майор свиты его величества Адрианов, друживший с Распутиным, выехал также в Петербург с докладом о случившемся.

У нас, в Царском [Селе], шла горячка с приготовлением к отъезду его величества в Ставку, когда мне доложили о приезде генерала Адрианова. Генерал был в полной парадной свитской форме. Вид у него был озабоченный. На мой вопрос о столь неожиданном его приезде генерал рассказал, что он сделал уже доклад министру [внутренних дел] Маклакову, его товарищу Джунковскому, и что оба посоветовали ему ехать в Царское, добиться, по его положению в свите, приема у его величества и доложить о случившемся.

Вот он и приехал, но, прежде чем идти к дворцовому коменданту, зашел ко мне посоветоваться. Мы были с ним в хороших, простых отношениях. Я был очень поражен оборотом, который придали делу Маклаков и Джунковский. Последний, по словам генерала, особенно настаивал на необходимости доложить о случившемся государю. Я высказал генералу, что скандал, устроенный мужиком в публичном месте, не является обстоятельством, которое бы позволяло ему, градоначальнику, делать личный доклад государю. Наскандалил мужик в ресторане – ну, и привлекай его к ответственности. При чем же тут государь? Если же посмотреть на дело так, что Распутин нечто большее, чем простой мужик, если смотреть на него, как на фигуру политическую, тогда доклад должен быть сделан или министром Маклаковым, или его помощником Джунковским. Затем очень странно, что его начальники советуют ему добиться аудиенции как генералу свиты его величества. При чем тут свита, когда в градоначальстве произошел скандал по пьяному делу?

Мы обменялись еще несколькими фразами, и генерал поехал к генералу Воейкову. Видимо, дворцовый комендант не посоветовал Адрианову просить аудиенции, и тот вернулся в Москву, предоставив министру самому доложить государю о случившемся, если тот придает этому делу политическое значение. Маклаков сделал его величеству доклад и даже оставил его написанным. Государь сказал, что он сам переговорит с Распутиным. Государь сделал старцу весьма строгое внушение, и тот должен был уехать к себе в Покровское.

Вскоре меня командировали на Брянский завод, куда должен был приехать государь. 4 апреля государь выехал в Ставку, и о Распутине с его скандалом как бы забыли. Царица же все последнее время лежала, жалуясь на сердце.