Текст книги "Завещание императора"

Письмо было в общем-то коротким:

«Гай Осторий Приск Тиресию, привет!

Помнишь ты о здоровье нашего патрона? Если да, то знай: ныне этому большая угроза. Приезжай, прошу. Болезнь вышла страшная. И если ее не унять с помощью лекарств – смерть неминуема. Адриан же уехал в Афины и оттуда в Сирию, архонтство его состоялось, но что с ним будет далее – неведомо.

Будь здоров!»

Приск надеялся, что удачно замаскировал намеки: попади письмо в чужие руки, никто не поймет, что упоминание о карьере напрямую соотносится с намеками на страшную болезнь патрона. И при чем здесь титул архонта, полученный Адрианом в Афинах? Но Тиресий догадается: Адриан достиг максимума, выше ему не подняться. Ну а о том, что болезнь угрожает не жизни, но карьере их патрона, Тиресий поймет сразу – в этом Приск не сомневался.

* * *

Фламма так и не ушел к себе домой – лишь послал мальчишку, «внучка» привратника, принести новую тогу. Эта тога, в отличие от прежней, узкой, предназначенной для работы в библиотеке, была скроена по новой моде, и закутанный в нее Фламма напоминал снежную шапку на вершине альпийского пика. Поскольку специально обученной рабыни, умевшей укладывать тогу, у библиотекаря никогда не имелось, перед значительными событиями – праздниками и приемами – он заявлялся к Приску, где Артемона, немолодая женщина, за которую Приск заплатил шестьсот денариев исключительно за ее искусные руки, превращала огромный кусок ткани в настоящее произведение искусства.

Вот и сейчас она так ловко уложила складки, что превратила неуклюжего библиотекаря в степенного уважаемого гражданина. Фламма, в отличие от Приска и Куки, всегда ходил в тоге и с некоторых пор не снимал ее даже на обеде, что было неудобно, – но такая уж появилась у библиотекаря причуда.

На обед, кроме старых друзей, никого не приглашали. Лишних слуг хозяин отпустил в ближайшую таверну – повеселиться. А кто останется в доме – могут посидеть на кухне и доесть остатки обеда – после того как подадут все блюда.

Привратник, как только гости соберутся, пусть наглухо закроет дверь, а сам вместе Борисфеном расположится в перистиле и следит, чтобы никто под окнами не подслушивал. В преданности старого Прима хозяин не сомневался: в прошлом раб, а ныне вольноотпущенник, этот человек много раз доказывал, что готов умереть если не за господина, то за свою госпожу, отцу которой он когда-то принадлежал.

Кориолла, разумеется, обратила внимание на все эти предосторожности. И – разумеется – спросила: в чем дело.

– Я расскажу на обеде… – пообещал Приск и улыбнулся.

Улыбка вышла кривоватой. Мягко сказать.

* * *

Самым большим украшением столовой-триклиния был мозаичный пол, изготовленный опять же по рисунку Приска. Мелкие камешки создавали сложнейший узор по краю, сама же мозаика была незатейлива и проста. Обычный для столовой рисунок. Объедки. Рыбья голова со скелетом и хвостом, листья, отбрасывающие тень так, что невольно хотелось наклониться и поднять их, розы и розовые лепестки, скорлупа орехов, яблоки – все это изображено было на мозаике. Когда гости начинали отправлять под стол настоящие кости и огрызки, уже было не разобрать, где настоящая рыбья голова, а где – мозаичная. Каждый, побывавший в гостях у Приска, приходил в восхищение и наутро бежал к нему в мастерскую – заказывать для своей виллы или для городского дома точно такой же пол.

Обедали скромно – не до того сейчас было. Разговор не клеился. Кориолла поглядывала на мужа и его друзей выжидательно. Пока слуги расставляли кушанья, пока гости насыщались, поглощая свинину на шпажках (единственное, что умел готовить безупречно не слишком умелый повар хозяина), разговор вертелся вокруг новостей с Востока – выступит ли Траян в этом году в поход или нет. Как минимум двое из славного контуберния – Приск и Кука – должны были отправиться с Траяном, если начнется война. Фламме участие в походе не грозило. Когда рабы принесли разбавленное вино, бокалы и лепестки роз – все потребное для возлияний, наступавших после обеда, – хозяин велел прислуге удалиться и запереть двери в триклиний, а у двери повесить розу – знак тайны, чтобы больше никто не входил. Еще с четверть часа разговор шел ни о чем. Затем Приск поднялся и обошел соседние комнаты и коридор – проверить, не подслушивает ли кто. Убедился, что не спит Прим, что на месте своем Борисфен, потрепал пса по огромной башке и велел – стеречь. Пес глянул понимающе и разлегся под окном, положив большую лохматую голову на лапы. После чего Приск вернулся в триклиний.

– Ты уверен, что Кориолла должна знать? – спросил Фламма, наполняя бокалы для нового возлияния.

– Уверен. Моя жизнь – ее жизнь. Я не могу от нее таиться. А коли ты не хотел, чтобы она участвовала, так незачем было меня вмешивать.

– Без тебя мы ничего не сможем сделать, – вздохнул Фламма. – Ты – наш мозг!

– Ладно, хватит тайн! – воскликнул Кука. – Рассказывайте, вы, двое, что и как. Я уже умираю от любопытства.

– Вот именно! – поддержала его Кориолла. – Ты решил меня посвятить в свое дело, но не говоришь пока ни слова напрямую. Может быть, объяснишь наконец, что стряслось?

Приск повертел в руках серебряный кубок – греческая тончайшая работа из дакийской добычи – и сказал:

– Все просто. И сложно. У меня в сундуке хранится один пергамент… Свиток, который пытались похитить из библиотеки сразу два человека. Оба погибли. Паука-библиотекаря убил неизвестный в грязной тоге, по виду бывший военный, военного убили мы с Фламмой, еще не ведая, зачем тот приходил в библиотеку.

– Гай, ты просто взял и убил человека, потому что он явился в библиотеку в нестираной тоге? – удивился Кука. – Что делает с человеком развратный Рим!

– Я защищался! – почти одновременно воскликнули Фламма и Приск.

– Итак, двое погибли, и пергамент достался тебе, Гай? Что-то вроде добычи? – продолжал насмешничать Кука.

– Пергамент оказался у Фламмы, – уточнил Приск. – Фламму, раненого, привезли ко мне домой вместе с пергаментом. И… – Приск сделал глубокий вздох. – Это завещание императора Траяна.

– Что?! – Кука аж подпрыгнул. – Значит, завещание существует! И… как же узнать, что внутри?

– Я его прочел, – признался Приск. – Как, впрочем, и Фламма. И…

– И… – прошептала Кориолла, а Кука даже открыл рот, ожидая.

– Адриан – не наследник.

– Как? – снова взвился Кука. – Но Сармизегетуза! Ты помнишь! Траян надел Адриану на палец алмазный перстень Нервы. Все видели! Все знают! Тиресий еще об этом болтал, пророча! О перстне болтал, а мы ничего не понимали! – Кука начал горячиться. – Как же после этого Адриан может не быть наследником?

– Кто же тогда наследник? – прервала восклицания Куки Кориолла.

– Неважно. Главное – не Адриан.

– А я хочу знать, – объявил Кука. – Ты вот знаешь. Почему я не могу? Мы все должны быть в равных условиях.

Гай помолчал, переводя взгляд с Фламмы на Куку, потом – на Кориоллу. Та кивнула, давая понять, что согласна с Кукой. Приск поднялся и вышел, но вскоре вернулся с футляром. Достал свиток и протянул Куке. Тот потрогал сломанную императорскую печать, покачал головой и принялся читать вслух.

Когда он закончил, воцарилось долгое молчание.

– Но с этим уже… ничего нельзя сделать? – спросила наконец Кориолла.

– Почему нельзя? – вздохнул Приск. – Ну я один не смогу ничего сделать. Но, пожалуй, есть кое-кто могущий.

– Тиресий? – предположил Фламма.

– Адриан, – ответил Приск.

Кука почесал макушку.

– Так что ты планируешь? – спросил Кука. – Пошлешь Адриану письмо?

Приск хмыкнул:

– Кука, друг мой, разве можно подобное доверять гонцу? Или вообще кому-то и чему-то доверять?

– Я чего-то не понимаю! – взмахнула рукой Кориолла. – Из-за этого завещания, которое так вот случайно попало к Фламме, а теперь лежит в сундуке у нас в доме, – она особо подчеркнула это «у нас в доме», – двое уже погибли. Подумай, дорогой мой супруг, вот о чем: тот, кто пытался завладеть этим пергаментом, не оставит своих попыток. И как только он нападет на наш след, мы все, повторяю – все – окажемся в смертельной опасности.

Фламма взъерошил волосы, залпом осушил свой кубок и предложил:

– Надо восстановить печать и подбросить свиток в библиотеку. И всё, с нас хватит. Мы больше не участвуем в этом деле.

– Нет, – покачал головой Приск. – Во-первых, теперь так просто нам не выпутаться. Наверняка кто-то заметил либо тебя, либо меня, либо Мевию – и рано или поздно дознается, что мы видели свиток. Тот, кто его похитил, – не сторонник указанного в завещании наследника.

– А может… подбросим завещание настоящему наследнику? – предложил опять же Фламма. Он первым влез в это дело, но теперь ему очень хотелось соскочить с опасно разгоняющейся колесницы дворцовой интриги.

– Мы испортили завещание и, возможно, уничтожили его надежды… Думаешь, этот человек будет рад? – поинтересовался Приск.

Кука опять почесал голову. Фламма съежился.

– Значит, мы – ненужные свидетели, – пробормотал библиотекарь.

– Именно. Мы мешаем всем, кроме одного человека. Адриан – наш патрон, и мы должны ему помогать. А значит – обязаны предупредить о том, что его расчеты на наследство неверны.

– Что ты предлагаешь?.. – спросила Кориолла, и голос ее дрогнул.

– Я отправлюсь в Сирию к Адриану и отвезу ему украденное завещание.

Кука присвистнул.

– Сильно, – сказал Фламма. Он любил неожиданные выражения.

– Значит, ты все-таки едешь… – прошептала Кориолла.

До последнего она надеялась, что Приск откажется от этой затеи. Зачем, зачем ему нужен этот поход? Разве мало он отслужил в легионах? Мало воевал? Средств у них достаточно – во всяком случае пока…

– Я уже получил назначение военным трибуном, – напомнил Приск.

– Но я просила тебя отказаться!

– Это невозможно.

– Просто ты рад, что так вышло, – язвительно заметила Кориолла.

– Чему рад?

– Ты жаждал уехать, и ты уезжаешь. Теперь не можешь не ехать…

Кориолла замолчала, кусая губы.

– Да, мой отъезд на Восток к наместнику Сирии Адриану вполне закономерен, – объявил Приск. – Траян выступает осенью или зимой – я просто отправлюсь чуть раньше. И мне всего лишь надо убедительно обосновать то, что я выеду на месяц или два раньше.

– Всего лишь… – покачал головой Кука. – Император готовится к кампании на Востоке обстоятельно. Как ты думаешь, никому не покажется подозрительным, если ты покинешь Рим прежде императора и поскачешь к Адриану сломя голову?

Приск задумался.

– У меня есть причина. Я поеду не к Адриану, а к Плинию, наместнику Вифинии.

– Это еще зачем? – изумилась Кориолла.

– Он сам просил меня приехать к нему в Никомедию [26]26
  Никомедия – столица провинции Вифиния, где находилась резиденция наместника.


[Закрыть] и опознать раба Калидрома. Вот и повод…

– Калидром? Это кто? – не понял Кука.

– Один мордатый грек, личный пекарь наместника Лаберия Максима. Он еще достал нас в Эске со стеклянными кубками для наместника. Неужели не помнишь?

– А нужно?

– Неважно… Я лично помню. Так вот, Плиний пишет – что Калидром – лазутчик Децебала и Пакора.

– Погоди! Ну конечно! – хлопнул себя по лбу Кука. – Лазутчик даков! Так бы и сказал! Я всегда подозревал, что этот парень – еще тот подонок. Уверен, не было никаких кубков, он попросту шпионил, вызнавая, сколько народу в лагере Пятого Македонского легиона. Недаром наш лагерь атаковали в ту зиму так яростно. Он только забыл сообщить, что в лагере остался наш славный контуберний, который стоил целой центурии.

– Вот и повод отправиться на Восток до срока, – сказал Приск. – Никто ничего не заподозрит. А уж потом мне будет совсем не резон возвращаться в Рим, и я прямиком поскачу в Антиохию к Адриану.

– Сильный план! – воскликнул Фламма.

– Стой! Стой! Стой! – замотал головой Кука. – Все это хорошо, и даже возможно, ты доберешься до Антиохии без особых приключений. Но!.. – Кука поднял палец. – Есть как минимум два очень даже могущественных господина, которые очень сильно интересуются завещанием. Мы не знаем, кто они. Но уверен, эти люди захотят с нами пообщаться. И прежде всего с человеком, который поедет в Антиохию.

– Тогда мы должны найти их и пустить по ложному следу, – предложил Приск.

– Замечательное предложение. Только как его воплотить в жизнь? – спросил Кука.

– Я бы начал с того… Ты завтра дежуришь, Кука? – вдруг осенило Приска.

– Нет…

– Опять нет? Как тебе это удается?

– Ты недоволен? – хмыкнул преторианец.

– Напротив. Это просто великолепно. Отправишься в библиотеку и от имени городского префекта поспрашиваешь – кто что видел и кто что знает. А уж когда выясним – кто именно охотился за свитком, тогда и прикинем, что нам делать. Кстати, я уже отправил письмо Тиресию с просьбой как можно скорее приехать в Рим.

– Умно, – кивнул Фламма.

– Рад, что ты оценил… – саркастически усмехнулся Приск.

– Значит, я завтра отправляюсь в библиотеку… – проговорил Кука. – А ты, Фламма, что намерен делать?

– Я ранен и останусь здесь, у Приска, выздоравливать.

– Почему у меня? – удивился хозяин.

– Лягу спать в библиотеке и сторожить свиток.

– Вообще-то я собирался спать в библиотеке рядом с сундуком, – сказал Приск. – У меня есть складная кровать.

– Будем почивать на ней по очереди, – предложил Фламма. – А у тебя наверняка найдутся дела поважнее, чем сторожить свиток. Ведь ты должен готовиться к срочному отъезду на Восток.

– Я тоже останусь здесь сегодня, – решил Кука. – Если вас выследили, то за пергаментом явятся нынешней ночью. Не днем же они полезут в дом. Так что надо приготовиться к штурму.

– Мне все это не нравится, – сказала Кориолла. – Наш дом будут штурмовать?

Приск улыбнулся, с гордостью глядя на жену. Другая бы металась по дому в истерике, рвала на себе волосы и одежду, визжала, призывала богов и во всех бедах винила неразумного мужа. Кориолла же сохраняла завидное присутствие духа. Правда, Гай подозревал, что, оставшись с ним наедине, она устроит небольшую бурю. А сейчас лишь копит гнев, и Гай заранее содрогался, предчувствуя домашний шторм.

– Кориолла, дорогая наша хозяйка! Мы отбили атаку бастарнов на Эск! Неужели мы не сможем защитить твой дом! – несколько легкомысленно заметил Кука.

– Ну, возможно, один штурм мы отобьем… Но что будет с нами потом… – проговорил Приск.

– О чем ты? – Голос хозяйки дрогнул.

– Кориолла, милая, тебе надо срочно уехать из Рима. Завтра, пожалуй, мы не успеем нанять повозку. Да и на сборы уйдет дня два. Но через три дня ты уезжаешь. Луций Кальпурний Фабат и Кальпурния Гиспулла [27]27
  Луций Кальпурний Фабат – дед третьей жены Плиния, декурион в Комо. Кальпурния Гиспулла – ее тетка, воспитавшая рано осиротевшую Кальпурнию, третью жену Плиния.


[Закрыть] звали тебя с детьми к себе в поместье на лето. Ты же знаешь: после того как Плиний увез с собой жену в Вифинию, у них в Комо тоска. В прошлом году тебе понравилось у них – в Комо чудесно в это время. Они уже дважды писали мне и просили тебя с детьми приехать. Думаю, сможешь там остаться на год. А то и больше.

– Что? – Кориолла привстала. Голос ее зазвенел. – Мало того что ты сам едешь неведомо куда, так и меня отправляешь в ссылку? Уехать на год из Рима?! Бросить наш дом!

Фламма невольно втянул голову в плечи, а Кука не очень уверенно хмыкнул.

Приск понял, что этот бой ему придется вести в одиночку.

– Кориолла, воробышек, как ты можешь говорить такое? Я предлагаю тебе пожить с детьми на берегу красивейшего озера в окружении людей наидостойнейших. Я буду писать. Плиний станет слать письма. Вон Фламма, он каждый месяц будет отправлять тебе по письму… – Фламма охотно закивал. – Наш Гай еще мал, чтобы думать о его образовании, а малышка Флорис вполне может посещать местную школу.

– Вообще-то я собиралась отправить детей в Комо к Кальпурнии, а сама поехать с тобой в Антиохию, – заявила Кориолла.

– Сильно… – шепнул Фламма.

– Куда уж сильнее… – не удержался от комментария Кука.

– Антиохия – не место для порядочной матроны, – сказал Приск, как ему показалось, очень решительно.

Но, похоже, так показалось только ему.

– А сам ты чем собираешься заниматься в Антиохии, дорогой супруг? – гневно изломила бровь Кориолла.

– Я буду готовить легионы к сражениям и воевать!

– В Антиохии? – прищурилась Кориолла.

– В Парфии.

Разумеется, он мог бы взять с собой Кориоллу. Но не дальше Антиохии. Но ведь он сам не будет сидеть в столице Сирии всю кампанию. Дальше его поведет дорога войны. Кориолла останется одна. Антиохия же – не то место, где можно оставить в одиночестве молодую женщину. Если, конечно, не хочешь потом решать дилемму – поднимать с земли или не поднимать крошечный сверток, который положила у твоих ног повивальная бабка. И при этом спешно прикидывать в уме: а сколько времени ты не ложился в постель со своей супругой – девять месяцев? Или все-таки десять?

– Милая Кориолла… – откашлялся Кука и заговорил сладостно и льстиво: – Война с Парфией – это такая морока… Там можно застрять и на два года, и на три. А то и больше. Сама подумай, как ты можешь расстаться с детьми на три долгих года? Через три года нашей красавице Флорис пора будет подыскивать жениха [28]28
  Девочек в Древнем Риме зачастую обручали в очень юном возрасте.


[Закрыть] – кто этим займется, если ты уедешь вместе с Гаем?

Он очень расчетливо ударил по самому больному месту.

Кориолла залилась румянцем, глаза ее заблестели от слез. Она хотела ответить, но не смогла.

– Я должен знать, что ты и дети наши в безопасности, – спешно добавил Приск. – Возьмешь с собою Прима и Галку. Нет, Галку оставишь здесь за привратника вместе с Борисфеном – все равно, что от одного, что от второго в дороге толку нету. Артемону у меня давно выпрашивал сосед, вот и позволим ей идти в услужение и копить деньги на выкуп. А я сейчас же напишу в Комо…

Кориолла надула губы, но спорить далее сочла бесполезным – Приск прав, ей в самом деле лучше покинуть Рим.

Итак, решено было срочно готовиться к отъезду, а Куке поручили заглянуть в библиотеку и разузнать, что же на самом деле там случилось. Сам же Приск решил повидаться с Декстром – бывший центурион фрументариев, готовый вот-вот вернуться на службу, наверняка был в курсе если не всех, то многих интриг. Не говоря о том, что Декстр слыл в Риме человеком влиятельным и очень богатым.

Что касается свитка с завещанием, то друзья договорились спать по очереди и караулить дом, при этом кто-то должен был находиться в библиотеке подле запертого сундука.

После того как Прим впустил в дом подгулявшую прислугу, хозяин обошел все помещения, лично проверяя, заперты ли двери и ставни. Рабам, как всегда в летнее время, разрешили улечься в колоннадах перистиля – не жарко, и от внезапного дождя есть защита. Но если кто пожалует незваный, то непременно наткнется на спящего, если попытается добраться до библиотеки и сундука.

Однако ночь прошла спокойно. Скорее всего, таинственный противник еще не ведал, кто завладел свитком с завещанием. И потому бездействовал.

Глава III
ИНТРИГА ЗАВЯЗЫВАЕТСЯ

Лето 866 года от основания Рима

Рим

Несмотря на принятые меры, в эту ночь Приск почти не сомкнул глаз. Первую ночную стражу он уступил Куке и улегся на складной кровати в библиотеке, но никак не мог попасть в объятия Морфея и все ворочался с боку на бок. Неотвязные мысли вертелись в голове, не давали заснуть. Он злился то на Судьбу, что так внезапно впутала его в это отчаянное дело, то на Фламму, который выступил слепым, но очень опасным оружием Фортуны. Злость эта кипела, не находя выхода, винить Судьбу, Фламму, Адриана бесполезно – отступиться уже не было никакой возможности. Оставалось только одно – двигаться вперед. А куда приведет эта кривая и опасная тропка, неведомо даже богам.

С другой стороны, Приск был уверен, что Адриан без боя ни за что не отдаст империю в чужие руки – не для этого он плел интриги и вел в бой Первый легион Минервы, не ради сомнительного избранника рисковал жизнью и проливал кровь – свою и чужую. Траян был его боевым разящим клинком; а дакийская добыча и дакийские копи – деталями сложного плана, фундаментом грядущего золотого века. С помощью найденных в горах сокровищ Адриан собирался обеспечить безбедное существование Рима на многие годы вперед. Но раз фундамент заложен, пора возводить стены, а не рыскать в горячих степях в поисках новых врагов. Но как ни старался проявлять чудеса отваги легат Первого легиона Минервы, император продолжал питать к своему племяннику скрытую антипатию. Вслед за краткими периодами благосклонности непременно наступала полоса отчуждения. И вот найденный Фламмой пергамент свидетельствовал – все труды Адриана, его друзей и клиентов пошли прахом.

Возможно, Адриан с его недюжинным умом мог бы придумать какой-то неожиданный выход. Но он еще прошлой осенью выехал из Рима, чтобы зимой принять в Афинах титул архонта и сделать указания о ремонте Эгнациевой дороги, а затем переправиться в Сирию – где ему, новому наместнику провинции, предстояло обеспечить базу для предстоящей Парфянской кампании. Фураж, зерно, оружие, дороги – все должно быть готово к тому моменту, когда Траян отправится на Восток, чтобы окончательно сокрушить последнего и самого опасного врага Рима.

Перед отъездом нового наместника из столицы Приск виделся с Адрианом. Новый наместник Сирии был мрачен, раздражен и зол. Он пил неразбавленное вино (хотя обычно надирался лишь в обществе Траяна – по необходимости), ругался сквозь зубы и даже не скрывал, что ненавидит новое назначение. Нет, он не печалился, что уезжает из Рима: Адриан любил путешествия, коллекционировал новые впечатления, как другие собирают греческие скульптуры и вазы. Афины же, как и все греческое, он обожал до сладостной немоты, до восторженной дрожи – недаром его кликали гречонком. Да и против поездки в Антиохию новый наместник ничего не имел – непоседа, бродяга в душе, он мечтал объехать все владения Рима от края до края. Другое тревожило: грядущая война казалась Адриану ненужной. Никто не спорит, Парфия слаба и раздроблена. В Риме даже не ведают, кто именно в этот год сидит на золотом троне в Ктесифоне [29]29
  Ктесифон – столица Парфии.


[Закрыть] – Пакор, Хосров или Вологез. Узнавали только по чеканке монет, кто же сейчас владеет монетным двором в парфянской столице. Но Адриан полагал: о новых договорах можно спорить с Пакором, или Хосровом, или Вологезом до хрипоты. Можно подкупать союзников и грозить врагам, можно стравливать претендентов друг с дружкой, обещать признание одному, намекать на дружбу другому… Но начинать новую кампанию в стране, которая всегда была чужда римскому духу и опасна для римских легионов, после столь блестящей победы в Дакии Адриану казалось нелепым – и это было еще мягко сказано. Парфию можно завоевать, но удержать – невозможно. Призрак Красса и его мертвой армии витал над этими землями [30]30
  В 53 году до н. э. Марк Лициний Красс потерпел поражение и погиб вместе с сыном в битве при Каррах.


[Закрыть].

С той последней встречи Гай Приск отправил Адриану в Антиохию несколько писем и получал от наместника краткие сухие ответы. Пока что все складывалось не слишком хорошо. Похоже, Хосров таки сумел одолеть Пакора и провозгласил себя царем царей. После чего Хосров низложил армянского царя Аксидара и заменил братом низложенного – Партамазирисом. Язык можно сломать, выговаривая эти чуждые римскому слуху имена. Какую выгоду приобрел от этой замены одного брата другим Хосров, никто пока в Риме не ведал. Но сам факт, что парфянский царь царей вмешивается в дела Армении, которую Рим всегда считал своей зоной влияния, должен был и оскорбить Траяна, и разозлить. Рим не отказывался от притязаний на Армению даже в самые тяжелые годы, в периоды гражданских войн и поражений. Так с какой стати теперь, когда Траян находится в зените славы, уступать слабому и недостойному парфянскому владыке свои права? Все полководцы и приближенные Траяна с восторгом говорили о предстоящей кампании. Особенно усердствовал Сервиан, зять Адриана. После смерти Луция Лициния Суры этот человек изо всех сил втирался в доверие к императору, занять место Суры – стало его целью. Рассудительному Лицинию Суре никогда не было нужды доказывать свою незаменимость. Только Сура мог бы отговорить Траяна от новой кампании. Увы, уже не мог… А Сервиан, Нигер, Корнелий Пальма, Лузий Квиет – все они составляли партию войны, а другой после отъезда Адриана на Восток, похоже, вообще не осталось.

Так что неясность теперь оставалась в одном: когда же новая война начнется – в этом году или поход отложат до следующей осени. Но не это тревожило теперь Приска. Проклюнулась новая и куда более важная проблема: как отнесется Адриан к известию, что Траян оставит империю не ему. Новый наместник Сирии столько сделал для победы Траяна, что гнев и обида попросту могут застить разум проигравшему. Вспыльчивость Адриана была известна не только Приску. Что, если поддавшись гневу, Адриан попробует поднять мятеж в восточных провинциях? В распоряжении наместника сейчас достаточно легионов, чтобы выступить против Рима. Другое дело, что ни один офицер – да и солдаты в подавляющем большинстве – не повернут оружие против обожаемого Траяна, наилучшего принцепса, победителя даков!

А буде такая попытка случится, наместник Сирии тут же свернет себе шею.

Так что еще одной задачей Приска станет – не позволить Адриану совершить безумный шаг в первом порыве ярости.

А военный трибун не был уверен, что у него хватит на это сил. То есть – он был как раз уверен в обратном. Так что Гай проворочался на походной кровати две стражи, пытаясь представить свою встречу с Адрианом, подыскивая доводы и не находя их, засыпая лишь на несколько кратких мгновений и тут же пробуждаясь. Поднялся он сменить Куку с больной головой и тяжестью на душе.

* * *

Зато Кука тут же упал на кровать и забылся сладким сном младенца. Преторианец умел отрешаться от бед, едва голова касалась подушки. Сладкое посапывание вызывало острую зависть, и Приск спешно выскочил в перистиль, обошел садик, вернулся в библиотеку, вновь вышел… Так и бродил он, нарезая круги под светлеющим небом.

Потом с удовольствием растолкал Куку:

– Преторианец! Пора ловить вора! – гаркнул в самое ухо.

Кука вскочил.

Верно, решил, что он по-прежнему в лагере Пятого Македонского и проспал побудку.

Сообразив, что находится в Риме и даже не в казарме, ругнулся незло, попытался завалиться обратно на койку, был извлечен довольно грубо и направлен в сторону домашних латрин [31]31
  Латрины – уборная.


[Закрыть] несильным тычком в спину. Кука не любил вставать рано – особенно в те дни, когда не нес караул на Палатине или в Городе, но в то утро он вышел из дома Гая до истечения первого послерассветного часа. Дело есть дело. Вызвался – исполняй!

И вот преторианец уже шагает по улицам к новому Форуму. Оглядывается – не увязался ли кто следом. Нет, подозрительных личностей не видать.

Проходя по еще полупустым улицам, он замечал у закрытых дверей толпы обряженных в старенькие тоги граждан – клиенты ожидали, когда их допустят в дом приветствовать хозяина.

М-да, вот, к примеру, Приск, хотя и всадник ныне, и умен, и наградами не обижен, но у него по утрам в вестибуле народ не толпится, умоляя о протекциях и подачках.

Потому что Приск миллионами не ворочает. Не может сыпать медь и серебро в протянутые ладони. Когда Кука уходил, только Борисфен улегся у входа, всем своим видом сообщая, что он на страже.

Улегся и тут же заснул.

А Город просыпался.

Открывались лавки, пекари выкладывали вкусно пахнущие горячие хлеба на мраморные прилавки. Сонные рабыни наполняли у фонтанов кувшины. Обычный день столицы.

На Форуме Траяна уже собирался народ – намечалось разбирательство, и каждая сторона притащила с собой толпу зевак – хлопать юристам и орать, заглушая речи соперника. Кука постоял немного, наблюдая за толпой и пытаясь определить, нет ли среди собравшихся какой-нибудь подозрительной личности. Никого особенного не заметил и отправился в библиотеки.

Ему повезло – один из тех мальчишек, что нашли убитого Паука, сейчас трудился в латинской библиотеке, приклеивая полоски пергамента с надписями на футляры. По таким пергаментным хвостикам можно без труда отыскать нужную книгу, не открывая сам футляр. Разор, устроенный похитителями накануне, уже ликвидировали. Или почти ликвидировали. Прежде окровавленный мозаичный пол был вымыт до блеска. А вот футляры со свитками еще лежали на столе, не водворенные на место.

Увидев Куку, парнишка сразу сообразил что к чему, отложил кисточку с клеем и выпрямился. На вид ему было лет четырнадцать, но, судя по живому взгляду, паренек смышленый.

– Ты Харин? – спросил Кука (Приск запомнил имена рабов и сообщил товарищу).

– Он самый, господин. – Мальчишка по-прежнему смотрел выжидательно.

– Ну-ка, Харин, расскажи, что ты знаешь про вчерашнее убийство, – потребовал Кука у мальчишки-раба. – Меня послал городской префект лично разобраться с этим делом, – добавил он, принимая самый грозный вид.

– Ничего-ничего не знаю, господин, – испуганно затараторил пацаненок. – Паука убили, крови натекло – ужас. Весь вечер замывали. Я вот тунику измазал, едва пятно потом отмыл. А туника у меня всего одна.

– Отвечай честно. Не будешь юлить и обманывать – получишь серебряный денарий. – Кука показал монету.

У мальчишки вспыхнули глаза.

– Я все-все расскажу, господин, только спрашивайте.

– Ты убийцу Паука видел?

– Видел, видел, господин. Только мертвого – во дворе. Мы с Деоклом и Квадратом бегали смотреть, много ли крови натекло. Говорят, его один смелый центурион убил. Этот центурион – настоящий герой, его статуя у нас в галерее есть. Деокл сегодня одного господина водил к этой статуе за один асс. И я могу…

«Плохо дело, на Приска теперь каждая собака укажет».

– А прежде, еще живым, этот убийца сюда не заходил?

«Дурацкий вопрос, – подумал Кука. – Мертвым уж точно он сюда никак не мог прийти».

– Нет, господин. Откуда? – Кажется, первый испуг прошел, парнишка понял, что ему ничто не грозит.

– Может быть, он позавчера, допустим, заглядывал потолковать с Пауком. Или три дня назад… или четыре?

– Нет, господин, н-ни разу. А три дня назад приходила очень красивая и богатая матрона и долго-предолго болтала с Пауком, – охотно сообщил Харин. – У нее с собой был мальчишка-раб, весь завитой, нес вышитую подушку, и, когда матрона захотела сесть, он эту подушку на стул положил. А на ногах у нее золотые сандалии и расшиты жемчужинами. А когда она села, подбежала служанка, рыжая такая девчонка, ужас какая противная, мне еще язык показала, и стала ей на ноги брызгать водой с шафраном.

– И как эта матрона выглядела?

– Красивая… Платье ярко-оранжевое, будто солнце. А накидка прозрачная, ну точно стекло. Но только цветное стекло – голубое такое с зеленью. И узор по краю. Деокл еще сказал – если б она потеряла свою накидку, а кто-нибудь из нас нашел, мог бы из рабства выкупиться. А ты, господин, подаришь мне второй серебряный денарий за то, что я так хорошо тебе отвечаю?

– Подарю, вымогатель. Только скажи, какой у матроны цвет кожи. Или волосы каковы.

– Про кожу ничего не знаю – она ведь вся была в белилах, ну там, где открыто… И шею, и грудь набелила. А когда по двору шла, над ней раб, здоровый такой, зонтик держал. Но волосы ее тебе зачем? И кожа?