Текст книги "Знаменосец"

– Что вы такое говорите? Не то, совсем не то. Во мне теперь такой бурелом…

– Это вы намекаете на то, что в страсти по утерянной супруге пребываете?.. Напрасно. Нет уже никакой страсти. Вернее, страсть имеется, но совсем другого свойства. Это в вас самолюбие уязвлено. Отпустите… Да разве вам с вашим трансцендентным умом приземленная жена нужна?

– Да ну вас.

Изумительно грузный башмачник с водянистыми глазами и пухлыми ручками восседал на крохотной табуретке под самодельным навесом. То и дело облизывая чернильный карандаш, он что-то сосредоточенно записывал в потрепанной амбарной книге.

Пользуясь перерывом, предоставленным хлябями небесными, Лизонька, сутулая полупрозрачная девочка, напоминающая стрекозу, умостившись на ветке увешанной разномастной обувью старой яблони, ловко орудуя садовыми ножницами, один за другим срезала башмаки. Ржавые штиблеты, будто соревнуясь с налитыми бронзой яблоками, с глухим стуком падали вниз, образуя небывалый золотистый натюрморт.

– Ообнооова… – растягивая гласные, запел Кулик, возвещая свое прибытие.

Толстяк погружен в работу – и ухом не повел.

Лизонька же, вскинув приветственно руки, рискуя свалиться, радостно воскликнула:

– Дядя Николай! У вас новые ботинки? Какая прелесть!

– Названная племяшка моя, Лизонька, – представил мне стрекозу Кулик. – А кто умер, Лизонька?

– Чубатый, – не отрываясь от тетради, пробурчал башмачник. – Что и следовало ожидать. Пару месяцев до восьмой пары недотянул. А должен был еще на шестой отойти. Апоплексический удар… Он же сидел четыре раза. И всякий раз не по своей вине. Сначала за друзей страдал, потом по привычке… Страдал, надо сказать, с радостью. Тюрьмой восторгался, и тюрьма отвечала ему взаимностью… Сорочки всегда чистые носил. Бывало, в лужах стирал, но чтобы несвежую сорочку надеть – ни за что. Лучше умру, говорил, но грязную сорочку не надену. Вот – умер. Во всех смыслах достойным человеком был.

– Это так, – подтвердил мой поводырь.

– Сегодня будем предавать земле. Лизонька ямку уже приготовила. Под сиренью решили. По-моему, хорошо. Ему понравится.

– Когда кто-нибудь из наших умирает, Архип сакральный учет закрывает, а обувь закапывает, – сообщил мне знаменосец. – Башмаки – свидетельство. Чтобы там, представ, не быть голословным. Дескать, истоптал столько-то и таких-то башмаков. У бродяг свои победы и достижения.

– А вы что-то бледненький, здравствуйте, – обратилась ко мне Лизонька.

– Не выспался, – соврал я.

– А бывают такие люди, что совсем не спят. А бывают такие, что всегда спят. А я – то сплю, то не сплю. А голова часто пустая. Просто лежу, потолок рассматриваю. Или звезды рассматриваю, если в садочке прилягу… Я слова собираю.

– Как это?

– Как все собирают, так и я. Вы слова любите?

– Не думал.

– А я люблю. И старые, прохудившиеся, и новые. Просто так собираю, без особой нужды. А вместе с дядей Архипом башмаки собираем. Точнее, он собирает, а я ему помогаю. То еще занятьице!.. Если честно, он немного странный, дядя Архип. Но я его боготворю. Его все, кто знает, боготворят. Все наши… Я без него сразу же умру… А вы что-нибудь собираете?

– Собирал. Марки. В детстве.

– Марки – тоже хорошо… Вы, наверное, очень здоровый человек.

– Не самый больной, конечно…

– Собирателям болеть некогда. Так что Альцгеймер нам с вами не грозит… Что за человек был этот Альцгеймер? Умудриться надо, такую болезнь придумать.

– Он не придумал – описал.

– Придумал, придумал. Тут двух мнений быть не может… А вы вообще кто?.. Вы про себя понимаете? Кто вы есть на самом деле?

– Не сказал бы, что понимаю.

– Вот именно. И я не очень понимаю, кто я есть на самом деле… Дядя Архип понимает, дядя Николай понимает. А мы с вами летим себе, куда ветер гонит. Как будто осень круглый год.

– Почему осень?

– Листочки желтеют, отрываются, поспешают. Не по своей воле, конечно. Но красиво. И когда ветер, и в безмятежный день.

– Лизка, не болтай, заговорила гостя, – гыркнул башмачник.

– Пусть поговорят, дело молодое, – сказал Кулик.

– А вы не из наших, – продолжала стрекоза. – Путешественник?

– Почему путешественник?

– А вы на Марко Поло похожи.

– А где вы его видели?

– Мне дядя Николай портрет показывал. Он мне этим Маркой все уши прожужжал… Так вы путешественник?

– Нет, не путешественник. По крайней мере, еще вчера путешественником не был. Думаю, поздно мне уже путешественником становиться.

– Оседлый?

– Оседлый, – улыбнулся я.

– Хорошее слово. Вам понравилось.

– Понравилось.

– Много думаете, размышляете, оседлый?

– Скорее напротив.

– И мне думать особенно некогда, – сказала Лизонька. – Иногда, конечно, выдастся минутка. А так работы много. Мы с дядей Архипом работаем и работаем, работаем и работаем, работаем и работаем. А вы работаете?

– Работаю.

– Это конечно. Это как положено… А у вас есть дочка?

– Нет.

– А жена?

– Уже нет. Наверное.

– Правильно.

– Что, правильно?

– Вам еще рано иметь дочку.

– Вы находите?

– Конечно. Вы еще очень и очень молодой.

– Спасибо.

– И женились преждевременно.

– Почему?

– По тем временам не созрели еще.

– Находите?

– Уверена.

– А почему?

– Философская мысль. Философия – главная из всех наук. Мне философские мысли не чужды, не думайте.

– Я и не думаю.

– Посиди с мое на дереве. Невольно философские мысли на ум приходят. Редко конечно. Мы же все время работаем.

– Да, вы говорили.

– С дядей Архипом работаем.

– Да, вы говорили.

– А вам философские мысли чужды?

– Скорее всего.

– Ошибаетесь. Не чужды. Только вы об этом можете не догадываться.

– Не исключено.

– Это вы еще моих булавочек не видели. Я ведь еще булавочки собираю. Интересно вам?

– Конечно.

– Иной скажет, дурочка.

– Почему?

– Так и есть.

– Никто вам такого не скажет.

– Скажет, скажет.

Лизонька неожиданно громко рассмеялась, да так, что едва удержалась на ветке:

– Вообще, если честно, заблудились. Окончательно.

– Кто? – спросил я.

– Мы с вами. Я, во всяком случае… Все заблудились. Мне-то сверху видно. Заблудились в заколдованном лесу. С молочными реками и кисельными берегами. Думаем, это тот самый лес. А там, слышь, зайчики-то уже плесенью пошли. И глаза из пуговок. Так ведь?

– Не знаю.

– Так, так. Все вы знаете. Просто стесняетесь меня: молодая девушка, все такое.

– Не стесняюсь.

– Стесняетесь, стесняетесь: молодая девушка, все такое. Да еще на дереве с башмаками. Да?

– Не знаю.

– У меня, конечно, некрасивое лицо. Этот нос, уши, ямочка. Все вкривь да вкось. Угадала?

– Ничего подобного.

– А вместе – очень красиво. Очень. Согласитесь.

– Соглашусь.

– Конек-горбунок, да?

– Кто вам сказал?

– Никто. Дядя Николай. Да я и сама знаю.

– Это он любя.

– Я и атлас рассматриваю иногда. Даже часто. Как только выдастся минутка… Вы атлас обожаете?

– Нет.

– Обожаете, просто вы его никогда не рассматривали как следует.

– Возможно.

– Вот, например, Турция. Спросите меня, что такое Турция.

– Что такое Турция?

– Кулек со сладостями в сахарной пудре. Понравилось?

– Очень

– А Ватикан? Спросите.

– А Ватикан?

– Такое белое, рыхлое. С круглыми коленями и пушком. Обязательно с пушком. Теперь Абиссиния?

– Абиссиния.

– Желтое, плоское. В трещинах. Узоры из трещин. А Китай?

– А Китай?

– Золотые шары. Очень легкие. И два красных. Высоко-высоко. А Марокко?

– А Марокко?

– Юла. Морковного цвета с белыми прожилками. А Гренландия?

– А Гренландия?

– Синий куб с голубыми прожилками. Плачет.

– Плачет?

– Все время плачет. Светло так плачет. По-стариковски. А Чад?

– А Чад?

– Смерч. Весь в оспинках. Оспинки как звоночки. А Египет?

– А Египет?

– Ну, это совсем просто. Голубая лента на песке… Видите, сколько слов? Все новые слова. Для меня новые. Географические названия – это же слова?

– Конечно.

– Ну и вот. Понравилось?

– Понравилось.

– Утомилась немного… А вот интересно, какие мысли посещают мою золотую головку, когда я вижу вас? Заметьте, вижу первый раз в жизни. Интересно вам?

– Интересно.

– Вовсе не интересно. И напрасно. Может быть, таким способом удастся ключик ко мне подобрать?.. Нет?

– Не знаю. Какой ключик? Золотой? – сморозил я глупость.

– Вот, Лизонька, перед тобой человек-мужчина во всей красе, говорю я себе. Создание, первым сделавшее шаг от солнца во мрак. Создание, утянувшее всех за собой в чудовищную бездну. Создание коварное, безнравственное, тяжелобольное, создание живущее инстинктом и единственно ради сомнительных удовольствий. Ради сомнительных грязных удовольствий человек-мужчина способен на низость, подлость, преступление. Никто, в том числе он сам, не может предсказать, что он сделает уже через час. Всегда готов играть со смертью, даже если труслив. Впрочем, все мужчины трусливы. Смерть притягивает их. Можно сказать, смерть управляет ими. Практически они мертвы. Вот как ты, Лизонька – умна и бессмертна изначально, хоть и горбунок, он – глуп и мертв изначально, хоть и человек. Во всяком случае, выглядит как человек.

– Это все обо мне?

– Нет. А вы чувствуете себя мертвым?

– Близко к тому.

– А вы честный.

– Вряд ли. Но стараюсь.

– Я шутила.

– Я тоже.

– Представлялась. Люблю представляться. Артисткой могла бы стать.

– Вполне.

– Хорошей артисткой!

– Не сомневаюсь.

– Актриса же не обязательно должна быть красоткой?

– Ни в коем случае.

– Как это?

– В смысле, вовсе не обязательно.

– Мне кисейные барышни нравятся. А вам нравятся?

– Не очень.

– А почему она ушла от вас?

– Кто?

– Ваша жена.

– А дело в том, что я – тряпка. Растворился в ней, как сливки растворяются в кофе. Я и предположить не мог, насколько кофе опасен. Смертельно опасен, Лизонька!.. Вы пьете кофе?

– Нет. Мы с дядей Архипом не знаем, что такое кофе. Отшельники мы.

– Никогда не пейте кофе. Это опасно.

– Про кофе – это я опять пошутила. Вам сварить?

– Я бы водки выпил. Нет у вас водки?

– Мы не пьем водку.

– Что же вы пьете? – отпустил я скерцо, да еще повторил сдуру. – Что же вы пьете в таком случае?

– А вы не знаете?

– У меня шутить не получается, да?

– Не очень. Не смешно. Вы алкоголик?

– Похоже на то. Некоторые говорят, умру под забором. Вот я, кажется, под забором, а умирать что-то не хочется.

– Фу!

– Юмор висельника.

– Как?

– Это называется «юмор висельника».

– Грустная история… Оставайтесь у нас. Будете помогать нам.

– Нет. Уж я Кулику обещал.

– Обманываете. Ничего вы не обещали. Трудиться не любите.

– Трудиться люблю. Но пойду с Куликом.

– А я все равно буду с вами дружить.

– Это как получится.

– Получится, получится.

– Кто знает, увидимся ли еще?

– Я всю жизнь мечтала подружиться с путешественником. А мои мечты всегда сбываются.

– Совсем взрослая стала, – заметил Кулик.

– Не взрослее многих, – ответила Лизонька и показала знаменосцу язык.

Сакральный учет

Кулик сказал:

– Знаю, церемония должна соблюдаться неукоснительно. При любых обстоятельствах. Даже когда ничего хорошего от нее не ждешь.

– Прибыл в дурном настроении? – поинтересовался башмачник.

– Напротив. Друга нашел, башмаки новые.

– А ведь ты, Кулик, однако поторопился с обновой, – пробурчал башмачник.

– Вот об этом я и говорил, – сказал знаменосец не без тени иронии. – Не бывает у тебя меда без дегтя, Архип. Так что настроение здесь ни при чем.

– Я изучил твой график, – продолжил кондуктор, – только два года прошло после предыдущей пары. А надо четыре минимум. Не пройдут такие башмаки.

– Да как же не пройдут?! Ты посмотри, какие дыры!

– Это ты мог ножичком проковырять. Захотелось пофасонить, вот и…

– Не сочиняй. У меня дорога прямая. Как луч солнца. Там знают.

– Мое дело предупредить. График сбивать не позволю. Не положено. Да и опасно. Хочешь раньше срока предстать?

– Я – особый случай.

– Тю!

– Забыл, кто я, Архип?

– Да мало ли кто? Мое дело маленькое – блюсти и фиксировать.

– Имей в виду, если случится, предположим, бессмертие, предположим, все твои графики полетят вверх тормашками.

– Остынь, мечтатель, поешь яблочков.

– Да, не видать мне верхних веточек, – сказал мне Кулик. – Хоть наизнанку вывернись. Надо было завтра приходить.

– По-прежнему воспарить желаешь? – спросил кондуктор.

– Желаю, – отвечал Кулик. – Но хотение мое значения не имеет. Надобно, можешь понять?

– Мятежная душа.

– Не мятежная – обширная.

– Лизавета, а посмотри-ка, девятая и одиннадцатая свободны? – крикнул девочке башмачник.

– Как «девятая и одиннадцатая»?! – возмутился знаменосец. – Что же ты меня ниже Мисюры поместишь?

– А чем Мисюра тебе не угодил? – удивился Архип. – Вы, кажется, в друзьях числитесь?

– Я против Мисюры ничего не имею, – сказал Кулик. – Но знаменосец все же я, а не он.

– Не знаю, не знаю, – отвечал башмачник. – Я твоего знамени не видел. А когда бы и увидел, разрыва сердца не получил бы.

– И ты туда же?

– Туда, туда… Знаешь, Кулик, когда Мисюра в последний раз ко мне пришел, хороший чайник принес. Со свистком. Практически новый. Не скрою, мне было приятно.

– И не стыдно тебе?

– А что особенного я сказал? В моих словах намека нет. Сказал и сказал. Отчего не сказать? Мне было приятно, я запомнил, при случае поделился радостью. Я теперь всем Мисюру прославлять буду. Придет ко мне, к примеру, Витек или Цыган, я им прославлять Мисюру буду… А ты обзавидуйся… Я человек маленький…

– Это ты маленький? – съязвил Кулик.

– А над чужим горем смеяться грех, – сказал башмачник. – Еще неизвестно откуда моя полнота, и с какой целью моя полнота. Может быть, для того, чтобы оттуда лучше за мной наблюдать было. Поскольку до чрезвычайности важное дело делаю. Там, знаешь, тоже свой учет и контроль… Притом да, считаю себя человеком маленьким. Это, если тебе невдомек, скромностью называется. А скромность всегда в почете была. И впредь. А в тебе, Кулик, скромности – ни на грош… Мне многого для радости не нужно. Мне и ласковое слово сгодится. А ты с чем явился и как явился? Обнова! Орешь на всю Ивановскую. То есть собой гордишься и собой же хвастаешься!.. Великие деяния, Кулик, должны выглядеть неприметными. Спроси своего товарища, что он видит? Полный человек сидит под навесом, что-то записывает в тетрадке. Девочка залезла на яблоню, срезает башмаки. Больше ничего. Идет беспросветная будничная жизнь без восторгов и драм. А спроси меня твой товарищ, чем вы занимаетесь? Я ему отвечу: делаю разные пометки в тетрадке. Так, ничего особенного – циферки, буковки. Больше ничего не скажу… А чем занимается девочка на крестцовой яблоньке? спросит товарищ – отвечу: срезает или развешивает обувь… Как всякий, кого ни коснись. Обувь прохудилась, что с ней делать? Если есть яблоня – повесить на яблоню. Нет яблони – на клен повесить, на тополь. Все так поступают… А то, что я подвожу итог жизням, соответствующий отчет и представление готовлю – не скажу. И то, что составляю неукоснительные графики долголетия – не скажу. И то, что, в строгости себя соблюдая, стерегу и тебя, и твоего товарища заодно – не скажу. С одной стороны, из скромности, с другой стороны – церемония тишины требует… Почему я тебе должен простые вещи объяснять?.. И проследует твой товарищ своей дорогой без смятения, и знать не узнает, с кем ему довелось встретиться. И лишних вопросов у него не возникнет. И будет его житие гладким и пристойным… Если повезет, конечно… Левая нога эпизодически чешется. Острый такой зуд, как будто пчела укусила. Но укуса нет. Ни пчелы, ни укуса. А зудится. Вот что это?.. Твой товарищ, насколько я понял, врач?

– А как вам удалось определить? – спросил я.

– Я же вижу, – сказал башмачник.

– У меня другая специальность, – сказал я.

– Я просто так спросил. Из вежливости и познакомиться… Оно само пройдет. У меня все болезни сами проходят… Я ведь как рассуждаю? Главное – не упускать из виду цель. Как в футболе. Если играть на пустыре… Я ведь не всегда толстым был. В детстве, да и в юности обыкновенным был, даже, пожалуй, худым. В футбол играл с другими мальчишками. Не упускать цель, когда нос уже разбит, и кровь затекает тебе в рот. А если сплюнуть, она черная. А еще поднимается пыль и не видно ни зги, кроме собственных ног и мяча. Да и ног уже не видно, только мяч. Если это мяч… Играть в футбол можно чем угодно. Хоть банкой консервной. Это важно… Но, рано или поздно, задаешься вопросом, а что, собственно происходит? Этот и подобные вопросы по мере взросления – неимоверная опасность. Гул и жажда. Только задумался – тотчас упал… Это как на велосипеде: только задумался – тотчас упал… Я в детстве и на велосипеде гонял… Оно ведь как получается? Когда играешь в футбол на пустыре или гоняешь на велосипеде по пустырю, забываешь, что это пустырь. А этого забывать никак нельзя… Вот Лизавета просит купить ей велосипед. Чтобы гонять, как я в детстве. И каков мой ответ?.. Только через мой труп. Фигурально и фактически… Ведь это счастье, что я начал полнеть и вовремя остановился. А то бы до сих пор гонял. Мне нравилось… Теперь полнею. Полнею, но дело разумею… Но не кичусь.

– До чего же вредный человек, – заключил Кулик.

– Хотела бы я уйти в пену морскую, – сообщила нам с дерева Лизонька.

– А такая твоя мечта, Лизонька – безусловная радость, – объявил башмачник. – Умница, девочка.

– Все же я надеюсь на справедливое решение, – сказал Кулик, опуская изношенные ботинки на землю.

– Высшая справедливость дольше, чем жизнь, – подвел черту беседе Архип. Отложил свой талмуд и приготовился спать.

– Неожиданная девушка, – заметил я, когда мы покинули сакральный сад с башмаками.

– Легкая, – сказал знаменосец. – Как электричество.

Во всем многообразии

Кулик сказал:

– Во всем многообразии.

Рассудочность

Кулик сказал:

– Рассудочность – закавыка. Дам вам хороший совет – выключите ее. Лучше всего было бы, конечно, усилием воли избавиться от рассудка, но этого еще никому не удавалось. Даже безумцам не удавалось. Никому. Разве что на пару минут, не больше.

Полина

Кулик сказал:

– Сейчас вспомнил одну свою знакомую, и как будто гранат съел. Что-то меня сегодня вкус граната преследует. И снился гранат. А в четверг, напротив, тюлень приснился. Мокрый лиловый тюлень. Шепчет мне на ухо. И страшно, и смешно… К чему, интересно, тюлени снятся?.. Знаю, к дождю… Так вот: была у меня одна знакомая. Мне в ту пору было лет двадцать, не больше. Вагоновожатая. По тем временам вагоновожатые в красных беретах ходили, помните? Не помните, конечно. Неважно… Береты, шапочки, тюбетейки. Только что обсуждали. Обратили внимание, как все рифмуется? Просто поэма какая-то. Иногда задумаешься так-то, дух захватывает перед величием и непостижимостью замысла… Так вот, вагоновожатые, дежурные в метро, проводницы в ту пору красные береты носили… За стюардесс не могу сказать. Я тогда на самолетах не летал. Да и теперь не летаю. Не то что боюсь – средства не позволяют… А вы боитесь летать?

– Боюсь.

– А я не боюсь, но средства не позволяют. Да и негоже мне высоты бояться по уже известной вам причине… Хорош бы я был, когда бы высоты пугался. Курам на смех такой Икар!.. А вы, значит, боитесь?

– Боюсь.

– Ничего, что-нибудь придумаем. От страха будем избавляться. В горы пойдем.

– Так нет у нас гор.

– Не у нас, так на Алтай двинемся. Для вас теперь непреодолимых расстояний не существует… Не отвлекайте, иначе собьюсь… Итак, вагоновожатая. Назовем ее Полина. По-моему, ее так и звали. Не то, чтобы первая и не то, чтобы любовь, но все же… Когда она укладывалась своей головкой в красном берете мне на плечо, или запросто, не снимая берета, усаживалась мне на колени… Между прочим, берет она почему-то никогда не снимала. Так что я ни на минуту не забывал, что она вагоновожатая… У нее вообще все было запросто. Бывало, скажешь, послушай, Полина… Или, ну что, Полина, прокатимся с ветерком?.. Нахлынули воспоминания. Со мной случается… А как получилось? У нее был муж. Он тоже работал на железной дороге. Хромал и заикался. Калека, одним словом. Еще любовник был, боксер. От того драчуна отвязаться не было никакой возможности… Терпел. Куда деваться?.. И она терпела… Терпели. Ибо чувства… Вообще, наше поколение отличается необычайной терпимостью, обратили внимание?.. Носа у него совсем не было, у боксера этого. Так, пипка какая-то. Ха-ха!.. А глуп был до самозабвения!.. Чудные времена были. С удовольствием вспоминаю.

– И что случилось?

– С кем?

– С Полиной.

– Ничего не случилось. Живет себе как-нибудь… Или умерла. Не исключено. Давно это было.

Неразлучны

Кулик сказал:

– Теперь-то уж я вас точно не брошу. Теперь мы с вами неразлучны.

Оторопь и Пенза

Кулик сказал:

– Обожаю мусорные свалки. Там всегда что-нибудь горит. Могу часами наблюдать, точно крыловская ворона, ибо в те мгновения преображаюсь. Как и сам Иван Андреевич преображался, и его животные преображались. Вам же известно, что великого баснописца, известного домоседа, вытянуть в люди можно было только в том случае, если где-нибудь случался пожар? Исключительно при виде пламени являлись ему сказки и морали. Словом, горим, Нелюбов, горим синим пламенем. Тихой сапой преимущественно. Случаются, однако, и масштабные бедствия. Войны, например. Представьте себе костер, грандиозный такой, обстоятельный костер с шутихами и угольной саранчой. Такой костер, что пылал всю ночь. И следующий день, и еще ночь. И еще день, и еще ночь. Наконец, пошел дождь и пламень погас. И вот вы подходите к кострищу и наблюдаете – среди выгоревших поленьев есть дровишки вовсе не тронутые, и даже хворост нисколько не тронутый. Как такое может быть? Оторопь и Пенза. Однако случается. Вот такими невыгоревшими до конца и нетронутыми дровишками представляются мне люди, уцелевшие в войне. Полешки. Куколки. Младенчики.

Костры

Кулик сказал:

– Наряду со знаменем я в себе детство со стрекозами и шалашами ношу. Хотя детство непростым выдалось. Так называемые взрослые завидовали рано проснувшимся во мне талантам, и всячески подавляли мою свободу. Уже в раннем возрасте испытал на себе слежку и побои. Вот вам в развитие темы пожарищ: не поверите, уже в три года мечтал сжечь их всех и даже разработал хитроумный план, как это совершить, оставшись незамеченным. Притом любил их беззаветно.

– Кого?

– Всех. Признаюсь, что и теперь мало, что изменилось. Дабы отвлечься от диких мыслей придумал жечь костры. Взвейтесь кострами синие ночи! Билеты, талоны, письма, рукописи, снимки из семейных альбомов, рентгеновские снимки, фотографии любимых артистов, конверты, мишура, сумки, сумочки, портмоне, мешочки из-под духов, санитарные пакеты, цветы, багеты, шкурки, шнурки, кобылки, калоши, кеды, газеты, вырезки из газет, обои, журналы, выкройки, игральные карты, контурные карты, паспорту, подушечки с валерианой, подушечки для иголок, перчатки, футляры. Словом, все, что под руки попадется – все в дело идет. Малые костры, большие костры. Уничтожаю улики очарований и разочарований. Если не сумею остановиться, однажды себя сожгу. И человечество вздохнет с облегчением. Ха-ха!.. В самом деле, многие будут рады от меня избавиться. Не все, конечно. Встречаются те, кто разделяет, сочувствует, стремится. Но в большинстве случаев перемен людям не хочется. Даже если жизнь их беспросветна… Люди сведущие сказывали: Джордано Бруно покрылся пламенем еще до того, как палач поднес факел. Позвольте прикурить… А вы куда направлялись-то, Нелюбов?

– К вам и направлялся.

– Врете, конечно, но мне приятно. Шли куда глаза глядят.

– Возможно, что и так.

– А со мной угадали. Единственно верное направление.

– Не спорю.

Трансцендентность

Кулик сказал:

– Редко кому удается вырваться из лап обстоятельств. Такие случаи можно по пальцам пересчитать. Художник Гудзенко надул тысячу шариков и улетел в Париж. В блокадном Ленинграде осатаневший от страха подросток Дима Ветров среди окаменевших на своих койках домочадцев, дабы смерть не заметила его, читал «Путешествие к центру Земли». И не заметил, как сам оказался в компании героев романа.

Пауль Ульрих Пиленбургер

Кулик сказал:

– «Наши питомцы и неизлечимые болезни». Так называется работа неутомимого исследователя и гуманиста Пауля Ульриха Пиленбургера. Долго не мог запомнить его имя. Начинаю рассказывать интересующимся, а автора не могу вспомнить. Несколько раз со стыда горел… Пауль Ульрих Пиленбургер. Пауль Ульрих Пиленбургер… Попробуйте.

– Пауль Ульрих Пиленбургер.

– Вы помоложе, возможно, запомните. А знаете, как я справился с этой проблемой?.. Нашел аналог. Назвал его про себя «пыльная буря». Как вам это нравится? Пиленбургер – пыльная буря. Какие только фортели не откидывает наш мозг!.. Теперь – к делу. Вам, как врачу, будет чрезвычайно полезно. Мне было чуть за тридцать, когда, как сейчас помню, потрепанная невзрачная книжка совершенно случайно попала ко мне. Кто-то забыл ее на трамвайной остановке, а я подобрал. Уж не знаю, чем она привлекла меня. Возможно, мне было просто скучно. В то время я аккурат расстался с одной своей знакомой, но речь не об этом… Не знаю, может быть, меня привлекла картинка. На обложке была изображена лошадь на двух ногах. Не кентавр, а именно лошадь. И стояла она не на дыбах напоказ, а обыкновенно, как стоят лошади в конюшнях, на привязи, возможно, в ожидании своих хозяев, отправившихся за покупками или в гости. У лошади той были только передние ноги, и я никак не мог сообразить, почему же она не падает. Я и сейчас не очень понимаю, зачем ту лошадь лишили задних ног, и как при этом она умудрялась себя прекрасно чувствовать. А судя по выражению лица, чувствовала она себя превосходно, даже, кажется, слегка улыбалась. Так или иначе, книжицу ту я подобрал, и в тот же день принялся читать. Сначала хотел только пролистать, а подольше остаться наедине с обложкой, так как был почти уверен, что содержание не может быть столь же любопытным, и способным в той же мере побуждать к разного рода раздумьям и размышлениям. Не тут-то было. Буквально два-три предложения, и я уже не смог оторваться. А речь шла вот о чем. Большую часть своей жизни Пауль Ульрих Пиленбургер провел среди малайцев. Так уж сложилась его судьба. Это были не те малайцы, что ездят на велосипедах и работают на ткацких фабриках. Это были настоящие природные малайцы, многие из которых даже языка собственного не знали, так как жили в первобытных традициях, просто и здраво. Многие из них даже одежд не носили, так как не находили в этом никакой надобности. Возможно, они были и не малайцами вовсе. Мало ли кто еще может жить в Малайзии. Если пораскинуть мозгами в этом направлении, можно в такие дебри погрузиться! Но речь не об этом. Итак. В юном возрасте, вскоре после совершеннолетия… Александр Юрьевич, внимание… Пауль Ульрих Пиленбургер подхватил неизлечимую болезнь. Насколько я мог понять, нечто связанное с экзотическими паразитами, наподобие наших глистов, но болезнь неизлечимая и ведущая к скорой смерти. Разумеется, юноша впал в отчаяние, у него даже возникали мысли о самоубийстве, но, опять же, по воле судеб, один из тех природных малайцев, что, с грехом пополам, освоил-таки этот невозможный язык, вступил с ним в контакт. И сообщил, и это главный постулат трактата Пиленбургера, неизлечимых болезней в природе не существует, просто люди не знают, как лечить.

– Логично.

– Это теперь, когда Пиленбургер поведал человечеству, когда я вам рассказал, идея кажется простой и логичной. А первоначально она прозвучала подобно грому средь ясного неба, подобно извержению Везувия и падению Пизанской башни!.. И прошу не перебивать!

– Молчу, молчу.

– Как же следует лечить?.. А лечить следует так. Надобно подобрать безвредное животное, предпочтительно домашнее, так как с дикими животными подолгу находиться опасно… подобрать безвредное животное, которое бы не страдало той неизлечимой болезнью, что актуальна для пациента, и попытаться перенять его лик, повадки, вплоть до образа мысли. Предварительно долго наблюдать за ним, учиться манерам общения, движениям, ну и так далее. Пиленбургеру подошел уж, так как паразиты одновременно из страха и схожести в облике побаивались и не трогали змея… И что вы думаете? Уже через три года будущий ученый был совершенно здоров! При этом он освоил шипение, мог сгибаться пополам и в четыре раза, издал томик кулинарных рецептов по приготовлению лягушек, который немедленно стал бестселлером, а сам автор – одним из богатейших людей… К слову сказать, на фронтисписе располагалась фотография самого Пауля Ульриха Пиленбургера. Обращала на себя внимание его непропорционально маленькая голова и миндалевидный разрез глаз… Далее следовал список относительно безопасных животных, не страдающих теми или иными патологиями. В разделе онкология, к примеру, присутствовала черепаха. Болезни почек – птица-секретарь, психические расстройства, что по вашей части – муравьед, ну и так далее… Непременно найдите эту книгу и примите на вооружение.

Муравьеды

Кулик сказал:

– Муравьеды, аки мертвые у Иеримии: стыдиться не стыдятся и срама не имут. Таково наше убеждение… Или предубеждение? Никчемная фантазия? Себе поблажка, похвальба и оправдание? Что скажете?.. А вот родись вы муравьедом, что бы вы теперь делали, позвольте полюбопытствовать, Александр Юрьевич?

– Да ничего бы не делал.

– Разве такое возможно? А прана? Ее же питать надобно. Кормить, поить. Разве муравьеды не ищут пропитания? То есть, муравьев. Разве не ищут теплого места? Чуть было не сказал «доходного». Разве не ищут уютной норки с муравьедихой? Продолжение рода и прочее и прочее. Трудились бы во поте лица своего, Александр Юрьевич как миленький. Не покладая рук, то есть лап.

– Пожалуй.

– Это я вам точно говорю.

– Я когда-то размышлял о муравьях…

– Об этом не сейчас, пожалуйста. У меня вдохновение, боюсь растерять.

– Простите.

– А вот духовное, духовная пища? Как с этим у муравьедов? Что думаете на сей счет?

– Осмелюсь предположить, что духовное в них отсутствует.

– Э-э, не скажите. Что же вы, будучи муравьедом, о матери своей забудете, о детках своих?

– Мурвьеды все же другие… другое.

– Кто сказал?

– Данность.

– Это вы могли бы так-то рассуждать, когда сами муравьедом были бы, а коль скоро вы не муравьед, откуда вам знать?.. Вот я вам иносказание подброшу для гимнастики ума, так сказать. Итак, представьте, норка в земле. Другая норка, средних размеров. Поменьше той, что у муравьеда. И вот мышка, не муравьед, маленькая такая хорошенькая мышка. Совсем юная еще. Возвращается после прогулки в эту свою норку и видит перед собой физиономию крота. Мышь крохотная, потому морда кажется огромной. Хотя сами по себе кроты – средних размеров. Даже меньше, чем средних размеров… Крот спрашивает у мышки, не боишься меня? Та, конечно, напугана. Не исключено, что такую физиономию она видит впервые в жизни. Мышь еще очень и очень молода. Впрочем, я уже докладывал. Итак. Мышь напугана, но виду подать не хочет. Она знает, что выдавать свой страх в кругу зверей нельзя ни в коем случае. Вот она и отвечает, не боюсь. Нисколечко не боюсь. А почему, собственно я должна бояться, когда это мой дом? На что крот заявляет, а ну, как я тебя съем? Мышь, после непродолжительных раздумий: тогда ты станешь моим домом… Каков поворотец?.. А теперь ответьте – чего испугалась мышь? Напомню, прежде мышь крота никогда не видела. Морда его кажется грызуну огромной. Ну и что? Мало ли разнообразных мордоворотов встречалось ей на жизненном пути, хотя и коротком? Люди, коты, собаки, да мало ли с кем приходилось ей встречаться? К слову, она и тогда боялась, но не так сильно.