Текст книги "Экспертные сообщества и власть"

Вопросы этики были и остаются одними из центральных вопросов другой международной (после распада СССР) экспертной сети, связанной с разработкой понятия и концепции «гуманитарная экспертиза». Это направление сформировалось в рамках российской научной школы прикладной этики, одним из основателей которой является В.И. Бакштановский, работавший сначала в Томске, а с середины 1970-х гг. – в Тюмени. Идея экспертно-консультативной функции прикладной этики была выдвинута Бакштановским еще в 1983 г.[173]173
  Бакштановский В.И. Этика как практическая философия. М., 1983.


[Закрыть] В предисловии к первой в стране книге – сборнике статей, – посвященной гуманитарной экспертизе, В.И. Бакштановский так формулирует это понятие: «…гуманитарная экспертиза и консультирование – это особый вид приложения комплекса научных знаний о морали и воспитании, организованных вокруг этического ядра – прикладной этики. Существуют специфические цели, способы, формы и результаты применения этико-прикладного знания к ситуациям морального выбора, к проблемам, встающим перед субъектом выбора и поступка. Гуманитарная экспертиза и консультирование – это научно-практическая (прикладная) деятельность ученого, предоставляющая ему возможность лично участвовать в нравственном обновлении общества, это способ самореализации в гражданском плане и способ проявления гражданской активности… гуманитарная экспертиза – это особое взаимоотношение науки и практики, специфический вид теоретизирования, нетрадиционный процесс подготовки решения»[174]174
  Бакштановский В.И. Предисловие // Гуманитарная экспертиза. Возможности и перспективы: сб. науч. тр. / отв. ред. В.И. Бакштановский, Т.С. Караченцева. Новосибирск, 1992. С. 4.


[Закрыть].

Как отмечает В.И. Бакштановский, в основе взаимоотношений эксперта и заказчика в рамках гуманитарной экспертизы лежат не клиент-патронские отношения, а установка на диалогичность. «Субъект гуманитарной экспертизы обязан быть критичным в отношении к «заказу», …независимо от того, исходит ли заказ от управленческого корпуса… или от самоуправляющихся структур общественной жизни»[175]175
  Там же. С. 5.


[Закрыть]. Важным методом гуманитарной экспертизы является игровой подход в ее проведении (и здесь проявляется родство гуманитарной экспертизы с концепцией оргдеятельностных игр), при этом он подчеркивает: «Ориентация гуманитарной экспертизы на социальный заказ требует разработки профилактических средств против бюрократизации самой гуманитарной экспертизы, в противном случает игровой подход выродится в бюрократические игры, в заигрывание с демократией, наукой, в имитацию обновления общества»[176]176
  Там же. С. 8.


[Закрыть].

В этой работе были подняты такие проблемы, как «смысл гуманитарной экспертизы» (В.Г. Богомяков), «Фигура гуманитарного эксперта в современной культуре» (С.В. Соколовский), «Общественное мнение как субъект гуманитарной экспертизы» (Л.С. Березин), а также соотношение между меритократическим и демократическим (обычным, обыденным) мнением – «Демократическая экспертиза» – выбор по Буридану» (В.И. Бакштановский и А.Ю. Согомонов)[177]177
  Гуманитарная экспертиза. 1992.


[Закрыть].

Принципы гуманитарной экспертизы, разработанная в соответствии с ними игровая методология гуманитарных (гуманитарно-ориентированных, этических, этико-прикладных) деловых игр (ГДИ), использовались в дальнейшем для решения вполне практических задач развития Севера Сибири, соотнесении интересов газо– и нефтедобычи с интересами коренного населения, развития местного самоуправления и для решения других задач. С другой стороны, активное участие А.Ю. Согомонова в становлении и развитии Московской школы политических исследований, которую прошли многие молодые лидеры российских регионов, стало еще одним каналом использования подходов гуманитарной экспертизы.

В своей более поздней работе В.И. Бакштановский и Ю.В. Согомонов пишут о двух составляющих гуманитарной экспертизы: меритократической и демократической. Так, меритократическая составляющая предполагает, что запрос на экспертизу адресуется людям, компетентным в вопросах морали, нравственной жизни общества. Переходя к особенностям демократической экспертизы, они ставят вопрос, способен ли демократический субъект различать выбор подлинный и мнимый? И сохраняется ли ключевой признак экспертизы (наличие специалиста) при таком прилагательном? Иначе говоря, авторы рассматривают гуманитарную экспертизу как процесс взаимодействия гуманитарных научных представлений и здравого смысла, как форму диалогичности этического знания и морали[178]178
  Бакштановский В.И., Согомонов Ю.В. Гражданское общество: этика публичных арен. Тюмень, 2004. С. 155–160.


[Закрыть].

В нашей стране концепция гуманитарной экспертизы развивалась и развивается в двух основных направлениях, которые С.Л. Братченко охарактеризовал как «этико-прикладное» (В.И. Бакштановский, В.Н. Сагатовский и др.) и «экстремально-психологическое» (А.У. Хараш[179]179
  Хараш А.У. Гуманитарная экспертиза в экстремальных ситуациях: идеология, методология, процедура // Введение в практическую социальную психологию. М., 1996. С. 87–129.


[Закрыть])[180]180
  Братченко С.Л. Введение в гуманитарную экспертизу образования (психологические аспекты). М., 1999.


[Закрыть].

Второе из этих двух направлений получило развитие в результате объединения с социологами и философами, при этом важным этапом развития концепции гуманитарной экспертизы стало проведение в июне 2004 г. в подмосковном Звенигороде круглого стола, фактически мозгового штурма, посвященного перспективам институционализации гуманитарной экспертизы. В нем приняли участие известные отечественные и зарубежные психологи, философы, лингвисты: А.Г. Асмолов, А.А. Леонтьев, Д.А. Леонтьев, Г.Л. Тульчинский, М. Эпштейн и другие известные ученые и специалисты. Среди его итогов – опубликованная в 2005 г. программная статья «К системной методологии комплексной гуманитарной дисциплины»[181]181
  Иванченко Г.В., Леонтьев Д.А., Сафуанов Ф.С., Тульчинский Г.Л. К системной методологии комплексной гуманитарной экспертизы // Труды Ярославского методологического семинара. Т. 3. Метод психологии / гл. ред. В.В. Новиков. Ярославль, 2005. С. 89–110.


[Закрыть], годом позже вышел сборник «Экспертиза в современном мире»[182]182
  Экспертиза в социальном мире: от знания к деятельности / под ред. Г.В. Иванченко, Д.А. Леонтьева. М., 2006.


[Закрыть], в который вошли и работы других исследователей. Открывает сборник статья Г.Л. Тульчинского. Он выделяет в содержании гуманитарности несколько содержательных уровней/подходов, с каждым из которых связаны соответствующие виды гуманитарной экспертизы[183]183
  Тульчинский Г.Л. Гуманитарная экспертиза как социальная технология // Экспертиза в социальном мире: от знания к деятельности / под ред. Г.В. Иванченко, Д.А. Леонтьева. М., 2006. С.10–29.


[Закрыть]:

• «Социологический» (собственно социологический + политэкономический + экономико-географический) уровень знаний об окружающей человека среде.

• «Культурологический» уровень.

• «Антропологический» уровень – рассмотрение условий существования человека как психосоматической целостности.

• «Персонологический» подход – выявление форм, условий и гарантий формирования, развития и сосуществования личностей, в том числе – носителей различных идентичностей, их самореализации, творчества.

• «Метафизический» уровень, самый глубокий, уровень метафизики, проявления свободы как бытия в возможности. Именно он, по мнению Г.Л. Тульчинского, оказывается главным, на который наслаиваются все другие.

И с каждым из этих уровней, кроме последнего, связан риск преувеличения его значимости и игнорирования других. Так, центризм ограничен, чреват эгоцентрическим индивидуализмом; «человекоцентризм»: человек – это не всегда хорошо и не всегда самоценно; «культуроцентризм» часто оборачивается изоляционизмом – в лучшем случае, а чаще – нетерпимостью к иным культурам и их носителям, а то и шовинизмом.

Спецификой гуманитарной экспертизы является также то, что при ее проведении под эффективностью того или иного решения понимается обоснованность преследуемых целей, т. е. эффективность как целесообразность самой планируемой или осуществляемой деятельности, ее оправданности широким социально-культурным контекстом общественной жизни. Иначе, задачей гуманитарной экспертизы является оценка перспектив благополучия людей как личностей.

Как отмечает Г.Л. Тульчинский[184]184
  Там же.


[Закрыть], в центре внимания гуманитарной экспертизы – соотношение социально-культурного (нормативно-ценностного) и личностного уровней. Именно этот аспект выделяется в различных работах, посвященных различным видам гуманитарной экспертизы: этической приемлемости[185]185
  Пронина Е.Е. Психологическая экспертиза рекламы. Теория и методика психотехнического анализа рекламы. М., 2000; Муратов С.В. ТВ – эволюция нетерпимости. (История и конфликты этических представлений). М., 2001.


[Закрыть], психолого-педагогической обоснованности[186]186
  Братченко С.Л. Введение в гуманитарную экспертизу образования (психологические аспекты). М., 1999; Ясвин В.А. Образовательная среда: от моделирования к проектированию. М., 2001.


[Закрыть]. Именно он лежит в основе широких дискуссий о клонировании, абортах, эвтаназии, использовании стволовых клеток, биометрии. К этому списку можно добавить также дискуссии о реформе пенитенциарной системы, о военной реформе и т. д. В целом можно сказать, что специфика гуманитарной экспертизы очень близка к оценке различных проектов с позиции соблюдения прав человека.

Член-корр. РАН Б.Г. Юдин сопоставлял гуманитарную экспертизу с экспертизой этической, рассматривая первую как один из частных случаев второй. Как известно, этическая экспертиза возникла во второй половине ХХ в. в связи с участием человека в качестве испытуемого, прежде всего – в биомедицинских исследованиях. Первоначально основная цель такой экспертизы состояла в определении риска для испытуемых, возникающего в связи с его участием в исследованиях. Позднее предметом этической экспертизы стали также и возможные преференции, возникающие в связи с участием в опытах – например, рост вероятности излечиться от тяжелой болезни. В этом контексте жесткие ограничения, выставленные первоначально для детей и иных социальных групп, могут уже рассматриваться и как форма дискриминации[187]187
  Юдин Б.Г. От этической экспертизы к экспертизе гуманитарной // Экспертиза в современном мире: от знания к деятельности / под ред. Г.В. Иванченко, Д.А. Леонтьева. М., 2006. С. 30–44; Ашмарин И., Юдин Б. Основы гуманитарной экспертизы. Человек. 1997. № 3. С. 76–86.


[Закрыть].

Два существенных аспекта гуманитарной экспертизы подчеркивает И.И. Ашмарин. Во-первых, по его мнению, гуманитарная экспертиза должны применяться там, где отсутствуют формализованные критерии и характеристики, алгоритмы. Апробированные нормативные акты и т. д. Иначе говоря, гуманитарная экспертиза опирается не столько на нормы, сколько на ценности и ориентирована не столько на «предметы», сколько на технологии. Во-вторых, полагает И.И. Ашмарин, одним из основных объектов гуманитарной экспертизы являются не столько явные и традиционные опасности, сколько не столь явные риски, возникающие в стремительно лизирующемся мире[188]188
  Ашмарин И.И. Современное звучание гуманитарной экспертизы // Экспертиза в социальном мире: от знания к деятельности / под ред. Г.В. Иванченко, Д.А. Леонтьева. М., 2006. С. 82–88.


[Закрыть].

О.М. Дерябина, рассматривая историю развития понятия гуманитарной экспертизы, отмечает, что это понятие появилось в среде психологов в конце 80-х гг. в связи с их участием в экспертизе основных положений Генерального плана развития г. Запорожья[189]189
  Дерябина О.М. Гуманитарная экспертиза как механизм влияния // Экспертиза в современном мире: от знания к деятельности / под ред. Г.В. Иванченко, Д.А. Леонтьева. М., 2006. С. 89–113.


[Закрыть]. Именно в отчетах об этой экспертизе, принадлежавших перу А.У. Хараша, и было сформулировано, по ее мнению, понятие гуманитарной экспертизы[190]190
  По-видимому, автор просто не была знакома с более ранними работами В.И. Бакштановского с соавторами.


[Закрыть]. Она также приводит определение гуманитарной экспертизы в работах норвежского философа Г. Скрибека, рассматривающего ее как «переход от технологической экспертизы к мульти– и междисциплинарной экспертизе, и далее – к широкой публичной дискуссии»[191]191
  Скрибек Г. Есть ли у экспертизы этические основы? // Человек. 1991. № 1. С. 87–93; Skribek G. Rationality and Modernity. Oslo: Scandinavian University Press, 1993.


[Закрыть].

* * *

Сравнивая две охарактеризованные выше экспертные сети, можно сделать вывод, что методологическое движение исходно не было связано ни с одним из существовавших тогда научных направлений и само выстраивало методологию перехода от рефлексии к конкретной деятельности. Кроме того, сама идентификация их с разновидностью экспертного сообщества возникла спустя десятилетия после возникновения этого направления «мысли и деятельности», когда под экспертизой стали понимать уже не только нормативную экспертизу и экспертное участие в подготовке политико-управленческих решений, но и сопровождение реализации этих решений. Особенностью этого сообщества было также и то, что они, как правило, не привлекались представителями власти для подготовки какого-то решения, а сами инициировали этот заказ. Для этого они использовали представителей власти, которые сами получали опыт «мыследеятельности» в рамках методологических школ, становясь тем самым своеобразными адептами этого направления социального проектирования. Соответственно, в дальнейшем с подобными «инициированными заказчиками» они продолжали сотрудничество, которое иногда длилось десятилетиями (пример – сотрудничество П.Г. Щедровицкого с С.В. Кириенко).

В отличие от методологической сети, сторонниками гуманитарной экспертизы становились уже состоявшиеся ученые в области прикладной этики, логики, психологии. Исходно это была действительно экспертиза, причем экспертиза нормативная, проблема была только в том, что нормативы формулировались самими участниками подобных экспертиз исходя из принципа не нанесения вреда человеку, иначе говоря, это была инициативная нормативная экспертиза, и в этом факторе инициативности была общая черта и сторонников гуманитарной экспертизы, и методологов. Но, в отличие от методологов, сторонники гуманитарной экспертизы никогда не рассматривали себя как социальных инженеров. На наш взгляд, сообщество сторонников гуманитарной экспертизы вполне может рассматриваться как пример эпистемологического сообщества. При этом методологическое движение это уже гораздо более структурированное сообщество, использовавшее для развития своей организации и специальные журналы – в 90-е гг. это был «Кентавр», в нулевые – электронный журнал «Со-общение», и создавая – на время – достаточно эффективные «фабрики мысли» (например, Центр стратегических исследований ПФО). В официальное же научное сообщество лидеры этого движения входили уже на основе своих достижений как методологов, как это сделал П.Г. Щедровицкий, став заместителем директора Института философии РАН.

Глава 5
Экспертное сообщество и власть в современной России: возможные модели взаимодействия и реализуемые экспертами функции

Рассмотрев в предыдущих главах зарубежные (очень кратко) и российские (более подробно) дискуссии о развитии экспертного сообщества и его взаимодействии с властными структурами, сравним выявленные тенденции. Прежде всего стоит отметить наличие в зарубежной научной литературе общего направления, посвященного проблемам сотрудничества экспертов, как части научного сообщества и власти. Это довольно широкое, но тем не менее общее поле исследователей, которые знают друг друга и ссылаются на работы своих коллег в своих статьях и книгах. В российском случае ситуация иная. Как уже отмечалось ранее, проблемами взаимодействия экспертов и власти занимаются ученые разных специальностей, и они реагируют на тексты по интересующей их теме, только если это тексты по их специальности – например, специалистов в области управления и прогнозирования, или по теории международных отношений, или это члены методологического сообщества. То есть мы видим практически не пересекающиеся сектора научного поля. Если же кто-то, например правовед, выходит за рамки своего юридического поля и начинает читать тексты своих коллег из области прогнозирования, то он начинает их критиковать за отсутствие строго нормативно-легалистского подхода – «заказчиком экспертизы может быть только уполномоченное на это по закону лицо, эксперт не может иметь других функций, кроме инструментальной, иначе это не эксперт!». Ясно, что с таким подходом общей дискуссии не получится.

Это констатация ситуации и выходом из нее может быть, конечно же, развитие подобных междисциплинарных обсуждений, одним из шагов на пути к таким обсуждениям может быть, смеем надеяться, и настоящая книга.

Второй вывод, который можно было бы сделать из такого сравнения, это концентрация внимания зарубежных исследователей преимущественно на деятельности экспертов в рамках консультативных советов различной конфигурации и ведомственной принадлежности. Что касается индивидуальной формы взаимодействия экспертов с заказчиками экспертизы из власти, то здесь, по-видимому, существует определенный консенсус. Любой эксперт – это не только специалист в своей области, но и живой человек, гражданин своей страны, житель своего города или региона, и ничто человеческое ему не чуждо. И как живой человек он не может абстрагироваться от последствий его экспертной рекомендации для жителей региона, например по поводу целесообразности строительства атомной станции. То есть ждать от него строгой научной объективности бессмысленно в принципе. Скорее надо думать о том, как можно компенсировать гражданскую предвзятость эксперта.

В этом мы видим существенное различие с российскими дискуссиями. Здесь специалисты по организации экспертизы также учитывают возможность «активной позиции» эксперта, но считают и желательным, и возможным свести ее к минимуму или даже исключить совсем, путем использования специальных процедур. Иначе говоря, продолжает господствовать технократический подход; идеального эксперта специалисты по прогнозированию видят в качестве некоего прибора, лишенного и эмоций, и гражданских убеждений. И дело, можно предположить, не в том или ином понимании эксперта-человека, а в глубоком убеждении, что где-то существует некая объективная истина, знание, какое именно политико-управленческое или даже политическое решение надо принимать, надо лишь найти путь к этой истине, и представить ее принимающему решение политику.

Реальность же иная: любое политическое решение есть благо для одних и проблема – для других. Поэтому в странах со стабильным демократическим режимом уделяется столько внимания тому, чтобы в состав различных консультативных советов входили – наряду с сертифицированными экспертами – как представители групп частных интересов, так и сторонник общих («абстрактных») интересов с тем, чтобы рекомендации этих советов стали итогом совместных делиберативных обсуждений. Но это еще представит понять российским специалистам по экспертизе, по-прежнему ищущих оптимальную формулу объединения экспертных мнений.

Третий вывод заключается в том, что при принятии и политико-управленческих, и просто политических решений необходимо учитывать мнения не только экспертов из научной (академической) среды, основные на научно-обоснованных позициях, но и экспертов «из народа», представляющих позиции и интересы различных социальных групп, включая и интересы бизнеса, и интересы гражданского общества и его сегментов, которые представляют так называемые «advocacy groups» – группы защиты общественных интересов. Эта позиция является общепринятой в странах со стабильной демократией. Но это начинают понимать уже и в нашей стране наиболее серьезные специалисты по экспертному прогнозированию, как например Ю.В. Сидельников, который в своих последних определениях экспертов уже включает в их число и лоббистов заинтересованных групп.

И здесь мы должны остановиться на еще одном довольно существенном отличии российских и зарубежных дискуссий о деятельности экспертов и экспертно-консультативных советов. В российских дискуссиях на эту тему почти ничего не говорится об ответственности экспертного сообщества в целом и отдельных экспертно-консультативных советов перед обществом в целом. Термин «экспертократия» при этом используется, но скорее как синоним непонятной власти. Во всяком случае ни о каком гражданском контроле над деятельностью экспертных советов речи не идет, как и о контроле над самой исполнительной властью. Это нежелание контролировать исполнительную власть поддерживается и спикерами депутатских ассамблей. Как выразился однажды спикер Законодательного собрания Санкт-Петербурга В.С. Макаров: «Наша задача – не мешать действиям губернатора Санкт-Петербурга».

Тезис о подотчетности обществу не только самого правительства, но и структур, которые на это правительство влияют, иногда звучит в российских дискуссиях, при этом его озвучивают, как правило, исследователи, хорошо знакомые с соответствующим дискурсом в европейских странах. Так, уже пятнадцать лет тому назад руководитель международного отдела СПб центра «Стратегия» Л.Н. Проскурякова затрагивала эту тему[192]192
  Проскурякова Л.Н. Подотчетность обществу и критерии легитимности исследовательских центров // Публичная политика в сфере мягкой безопасности: балтийское измерение: сб. статей. СПб., 2003. С. 15–21.


[Закрыть], но понимания не нашла даже среди своих коллег[193]193
  Сунгуров А.Ю. Кому могут и должны быть подотчетны центры публичной политики? // Там же. С. 22–26.


[Закрыть]. Вместе с тем и сегодня, на наш взгляд, остается правомерным вопрос, на основе каких критериев будут оценивать заинтересованные граждане и их объединения те или иные рекомендации экспертного сообщества и конкретных фабрик мысли. Преставление о легитимности не только власти, но и сотрудничающих с нею структур, получившее развитие в рамках менеджериального подхода, и сегодня встречает серьезное сопротивление части российских политологов. И снова мы выходим на проблему отсутствия взаимодействия между различными направлениями наук об обществе.

Другое различие состоит в том, что проблема эффективности присутствия экспертов в структурах власти в вропейских рассматривается в тесной связи с развитием практик делиберативной демократии. Под последней здесь понимается практика широкого распространения сущностных обсуждений спорных политических проблем, в которых на равных правах принимают участие и квалифицированные эксперты, и представители групп интересов бизнеса и групп защиты общественных интересов[194]194
  Fishkin J.S. When the People Speak: Deliberative Democracy and Public Consultation. Oxford e.a., Oxford University Press, 2009; Бассет Дж. М. Тихий голос разума. Делиберативная демократия и американская система государственной власти. М., 2011.


[Закрыть]. Концепция делиберативной демократии, которую называют еще и демократией обсуждений, сегодня рассматривается как своеобразный синтез представлений об элитарной демократии и демократии участия. К сожалению, в современной России она не получила сегодня пока сколь-нибудь широкого развития, что связано скорее всего с тем, что и элитарная демократия, реализуемая в рамках демократии электоральной, остается пока в нашей стране нереализованной целью. Вместе нее в стране реализуется политических режим электорального авторитаризма, когда любые выборы не могут сколь-либо серьезно повлиять на правящую элиту. В этих условиях и импортируемые из стран со стабильным демократическим режимом практики общественного участия легко трансформируются в имитационные структуры[195]195
  Бабинцев В.П. Имитационные практики в государственном и муниципальном управлении // Власть. 2012. № 5. С. 24–29; Шалюгина Т.А. Имитация в современном российском обществе: сущность, субъекты воздействия, социальное пространство проявления. Автореф. дисс. докт. филос.н.: 09.00.11 Ростов н/Д., 2012.


[Закрыть], примером которых в большинстве случаев становятся Общественные палаты[196]196
  Чернышов Ю.Г. Общественная палата: «симулякр» или институт гражданского общества в России? // Публичное пространство, гражданское общество и власть: опыт развития и взаимодействия / редкол.: А.Ю Сунгуров (отв. ред.) и др. М., 2008. С. 33–43; Тарасенко А.В. Деятельность общественных палат в регионах России: эффективность vs фиктивность // Полития, 2010. № 1 (56). С. 80–88. См. также: Сунгуров А.Ю. Как возникают политические инновации: «фабрики мысли» и другие институты-медиаторы. М., 2015. Гл. 12 и 13.


[Закрыть]. И здесь правомочен вопрос о том, насколько велика вероятность для экспертных консультативных советов, создаваемых сегодня при различных властных структурах в современной России, также превратиться в имитацию экспертного влияния на принятие политико-управленческих решений?

Возвращаясь к сравнению российского и зарубежного опыта экспертной деятельности, отметим явление инициативной экспертизы, когда консультативные советы сами определяют повестку своей работы и готовят инициативные доклады по актуальным общественно-политическим проблемам. Этот образ действий достаточно хорошо свойственен зарубежным советам, но он существует и у нас в России, например, в форме гуманитарной экспертизы. В этом случае мы не имеем официальных консультативных советов, аффилированных с какими-либо властными структурами. Напротив, это самостоятельная экспертная сеть, которая продвигает саму концепцию гуманитарной экспертизы как в академической среде, так и в поле публичной политики. Отдельные представители этого сообщества могут участвовать и в деятельности по институционализации самой концепции гуманитарной экспертизы, добиваться ее включения в перечень обязательных форм экспертиз, как это уже произошло с градостроительной экспертизой или экспертизой экологической. В этом случае адепты гуманитарной экспертизы уже входят (или становятся инициаторами создания) в группы по продвижению гуманитарной экспертизы. Такие группы по большинству своих характеристик вполне могут рассматриваться как один из вариантов Коалиций общественных интересов П. Сабатье и Х. Дженкинс-Смита[197]197
  См.: Сабатье П., Дженкинс-Смит Х., 2008. Цит. соч.


[Закрыть].

Наиболее интересным и оригинальным примером соединения экспертной и активистской позиций является методологическое движение, аналоги которого сложно найти в опыте зарубежных стран. Действительно, здесь налицо развитие оригинальной концепции осмысленных действий в политико-управленческих сфере с апробацией этой концепции на практике. В результате имеет место не просто разработка проекта какой-либо инновации, но и реальное участие в ее реализации. Важно, что процесс накопления опыта конкретной социо-инженерной деятельности сопровождается мониторингом и анализом самого процесса реализации проекта и достигнутых результатов. Другой особенностью этого сообщества является его развитие – на начальных этапах – вне институций советской, а затем российской как академической, так и прикладной науки, представители которой лишь позже преодолели скепсис по отношению к методологическому движению и стали его рассматривать как важную часть отечественной прикладной науки. Здесь мы уже не наблюдаем эффекта переноса институтов или практик из других стран на российскую почву, который часто сопровождается всеми проблемами и осложнениями, свойственными процессам трансплантации инноваций[198]198
  Полтерович В.М. Элементы теории реформ. М., 2007; см. также: Сунгуров А.Ю. Институт Омбудсмана: эволюция традиций и современная практика (опыт сравнительного анализа). СПб., 2005. Гл. 1.


[Закрыть], так как подобная форма взаимодействия экспертов и власти – реальное порождение отечественной практики.