Текст книги "Экспертные сообщества и власть"

Мы видим, что изучение деятельности экспертов и их возможных ошибок являются предметом довольно глубокого анализа серьезных специалистов. Учитывается возможность «активной» экспертизы, при которой эксперт имеет какие-то собственные цели, кроме артикуляции «объективной точки зрения», иначе говоря, эксперт рассматривается как разновидность «прибора», данные которого могут давать и ошибку, но эту ошибку можно свести к минимуму с помощью различного рода специальных процедур. Другая сторона процесса экспертизы – заказчик – вообще не является предметом анализ, по умолчанию предполагается, что цель заказчика экспертизы – получение научно-обоснованного заключения эксперта, которое поможет ему принять более правильное (с точки зрения общественного блага) решение. Иначе говоря, предполагается, что и эксперт, и заказчик действуют в рамках «линейно-автономной модели»

Развитие научного обоснования практики международных отношений в СССР проходило относительно более свободно, чем развитие общественных наук в целом. Это было обусловлено тем, что само развитие мировых процессов происходило независимо от господствующей в стране идеологии, так как мир, к счастью, не подчинялся власти КПСС. Поэтому и в рамках теории международных отношений получили свое развитие и методы политического анализа, и сама политическая наука в среде специалистов по международным отношениям рассматривалась именно как наука, а не как «буржуазная лженаука».

Отметим, что необходимость понимания трендов в международном развитии привело в том числе и к созданию в СССР в 1960-е гг. в системе Академии наук институтов обществоведческого профиля.

Поэтому вначале это были институты международных исследований, выполнявшие для советского руководства бесспорно экспертные функции. Первым из них возник еще в 1956 г. Институт мировой экономики и международных отношений[71]71
  См.: Черкасов П.П. ИМЭМО. Институт мировой экономики и международных отношений. Портрет на фоне эпохи. М., 2005.


[Закрыть]. Позже, в 1961-м, когда вдруг под боком у США появилась страна Куба, чье руководство заявило о социалистической ориентации, был создан Институт Латинской Америки, в 1967-м – Институт Дальнего Востока и в 1968-м – Институт США и Канады (на семь лет позже, чем Институт Латинской Америки!). В это же время стали создаваться и институты, предназначенные для более или менее независимого анализа советских реалий: в 1963 г. – Центральный экономико-математический институт, а в 1968-м – Институт комплексных социологических исследований[72]72
  Подробнее о развитии этого типа институтов АН СССР см. раздел 3.3. «Предпосылки и аналоги ФМ в СССР до Горбачевской перестройки» в нашей книге: Балаян А.А., Сунгуров А.Ю. Фабрики мысли и экспертные сообщества. СПб., 2016.


[Закрыть].

Не случайно и первый в России факультет политологии был открыт в 1998 г. именно в Университете МИД СССР (а затем и МИД РФ) – МГИМО, так как именно здесь политическая наука начала развиваться уже в советское время. И именно профессорами МГИМО А.Д. Богатуровым, Н.А. Косолаповым и М.А. Хрусталевым была подготовлена и опубликована в 2002 г. монография «Очерки теории и методологии политического анализа международных отношений»[73]73
  См.: Богатуров А.Д., Косолапов Н.А., Хрусталев М.А. Очерки теории и методологии политического анализа международных отношений. М., 2002.


[Закрыть]. В четвертой главе этой книги, посвященной нормативному политическому анализу, ее автор, профессор М.А. Хрусталев, большое внимание уделяет именно политической экспертизе.

Он определяет экспертизу достаточно общо: «Под экспертизой принято понимать опрос высококвалифицированных специалистов (экспертов) с целью получения от них вторичной информации об исследуемом объекте. Объектом политической экспертизы является, как правило, существующая политическая ситуация или один из ее аспектов, так как она в подавляющем большинстве случаев является одной из стадий подготовки политических решений. В отличие от содержательного исследования она проводится в сжатые сроки и по четко определенной ее организаторами тематике»[74]74
  Хрусталев М.А. Нормативный политический анализ // Богатуров А.Д., Косолапов Н.А., Хрусталев М.А. Очерки теории и методологии политического анализа международных отношений. М., 2002. С. 89.


[Закрыть].

М.А. Хрусталев выделяет следующие четыре группы качеств, которыми должен обладать специалист для того, чтобы он мог рассматриваться как эксперт: компетентность, профессиональный опыт, интеллект и характер. При этом под компетентностью подразумеваются не только серьезные знания в определенной области, но хорошие знания в смежных областях (для специалиста по конкретным странам такими смежными областями будут, как экономика, право, военное дело). Эта компетентность должна быть подкреплена и практическим опытом – опытом самостоятельного политического анализа. Важно также иметь сбалансированный интеллект, в котором в определенном соотношении представлены и логические способности и интуиция. Возможно также в случае неординарных экспертов их разделение на экспертов-рационалистов и экспертов-интуитивистов. Среди наиболее важных свойств характера экспертов М.А. Хрусталев выделяет нонконформизм и толерантность. Нонконформизм важен для того, чтобы сохранить свои профессиональную точку зрения даже в условиях господства альтернативной позиции, а толерантность – чтобы суметь дипломатично донести до лиц, принимающих решения, даже не популярную сегодня точку зрения или позицию, в том числе и используя дозированную конструктивную критику.

М.А. Хрусталев выделяет три основные цели, которые ставятся перед экспертным исследованием: информационно-аналитическая, аналитико-прогностическая и операциональная (на практике иногда востребована и фактологическая информация, но для ее получения исследование не требуется, достаточно справки эксперта-страноведа узкого профиля). Для лиц, принимающих решения, как правило наиболее востребованной является именно операциональная информация, содержащая перечень необходимых мероприятий, которые могли бы подавить нежелательные и стимулировать желательные тенденции.

Хорошо зная практику проведения различных политических экспертиз, М.А. Хрусталев особо останавливается на феномене псевдо-экспертизы, которая проводится для обоснования точки зрения ее организаторов, а иногда – уже принятого политического решения: «Псевдоэкспертиза – это чисто пропагандистское мероприятие. Это непосредственно отражается на ее форме. Как правило, она представляет собой свободную коллективную экспертизу («круглый стол») где заранее организованное единодушие легко маскируется дискуссией по деталям, не имеющим серьезного значения. Одним из наиболее надежных признаков псевдоэкспертизы является ее открытость, а тем более публичность, так как без этого ее пропагандистский характер теряется. Реальная политическая экспертиза всегда носит закрытый характер»[75]75
  Хрусталев М.А. Указ. соч. С. 97–98.


[Закрыть].

Годом спустя после появления монографии, в которой содержится этот текст М.А. Хрусталева, вышел в свет тематический номер «Политики и эксперты» журнала российской внутренней и внешней политики «Pro et Contra», учредителем которого был Фонд Карнеги за международный мир (Carnegie Endowment for International Peace). Он открывался двумя статьями специалистов в области международных отношений, А.В. Загорского и Н.А. Косолапова, которые имели также опыт довольно тесного взаимодействия с властью, включая и работу в самих властных структурах.

А.Н. Загорский прежде всего обращает внимание на то, что существенный объем экспертного обеспечения внешнеполитических решений приходится на государственные структуры – прежде всего структур МИДа, а ранее, в период СССР – и на Международный отдел ЦК КПСС, которые готовят аналитические материалы для политического руководства, разрабатывают рекомендации, оценивают варианты решения выявленных проблем. Советы же внешних экспертов играют в этом процессе лишь вспомогательную роль[76]76
  Загорский А. Экспертное сообщество и внешнеполитический истеблишмент // Pro et Contra, 2003. Т. 8. № 2. С. 7–17.


[Закрыть].

Рассматривая именно роль внешней экспертизы в процессе принятия внешнеполитических решений, он выделяет следующие три ее аспекта, которые важны для понимания процесса подготовки таких решений, но останутся за пределами его статьи.

1. При принятии политических решений любая страна сталкивается не только с чисто политическими, но и более широкими обстоятельствами, например природными процессами или техническими возможностями для каких-то действий. В таких случаях научная экспертиза (в области новых технологий, экономики и т. д.) может стать важной частью принятия внешнеполитических решений.

2. В некоторых странах, например в США, при приходе к власти той или иной партии вместе с новым руководством на значимые государственные позиции приходят и представители экспертного сообщества, которые в этой ситуации становятся частью государственной машины.

3. Важно увидеть границу между наукой о международных отношениях в целом и прикладной наукой. По мнению А.Н. Загорского, «значительный объем традиционных академических исследований по существу, сводится к обобщению уже накопленных знаний. Задачи же прикладной науки начинаются с того, что необходимо понять и кратко изложить суть новой проблемы, которой не посвящена еще ни одна публикация»[77]77
  Там же. С. 11.


[Закрыть].

В центре внимания автора – вопрос о том, что должен делать эксперт в области внешнеполитической деятельности, чтобы ЛПР прислушались к его точке зрения. Так, он формулирует четыре стратегии подобных действий:

1. Формирование политического дискурса, в частности через яркие публикации, формирующие образ мышления в академической среде (примеры – книги «Конец истории» Фрэнсиса Фукуямы и «Столкновение цивилизаций» Самюэля Хантингтона).

2. «Дорого яичко к Христову дню». По сути, здесь используется концепция «окон возможностей», которые периодически открываются, а затем закрываются. В этом плане умные сотрудники исполнительной власти хранят наработки и предложения внешних экспертов, чтобы при открытии «такого окна возможностей» успеть подготовить конкретные проекты решений.

3. Конструктивное взаимодействие с аппаратом внешнеполитических ведомств и политическим сообществом. Здесь имеется в виду существующая в странах с демократическими традициями практика неформальных встреч политиков и экспертов «без галстуков», в ходе которых отчасти снимаются иерархические барьеры и достигается более конструктивный обмен мнений.

4. Публичные выступления в СМИ – в тех случаях, когда прямые коммуникации с политиками дают сбои. Но такая практика будет эффективной, предупреждает А.Н. Загорский, лишь в обществе с устоявшейся культурой терпимости к «инакомыслию».

Н.А. Косолапов в своей статье[78]78
  Косолапов Н. Политика, экспертиза, общество: узлы взаимозависимости // Pro et Contra, 2003. Т. 8. № 2. С. 18–31.


[Закрыть] выделяет два типа политической экспертизы. Первый: эксперты оценивают проекты решений с точки зрения их экологических, технико-экономических или технологических достоинств или недостатков. Второй: рассматриваются и оцениваются социальные аспекты и возможные последствия реализации данного решения экспертизы, нужен ли такой тип выгоды, кому за нее придется платить и т. д. По мнению автора, политики высшего уровня заинтересованы в первую очередь в экспертизе второго типа. Отмечается также, что «принятие решения» (decision-making) не тождественно «решению проблемы» (problem-solving), и что самое важно в отношения политик-эксперт – понять, что нужно каждому из них.

Так, среди других причин востребованности в экспертных советах, Н.А. Косолапов называет потребность политиков в легитимации своей деятельности. А для правовой, политической, научной, конфессиональной и психологической легитимация важнее всего именно психологическая легитимация, которая в средние века основывалась на легитимации конфессиональной. «С развитием науки и появлением различных форм атеизма во все большем числе сфер жизнедеятельности мнение священнослужителя теряет свое значение. Место шамана, астролога, жреца занимает новый гуру – эксперт. Современный человек верит профессионалам высшей квалификации, но, не будучи таковым во всех областях, вынужден полагаться на знания, степени и награды, на мнение тех, кому доверяет»[79]79
  Косолапов Н. Политика, экспертиза, общество: узлы взаимозависимости. С. 21.


[Закрыть].

Н.А. Косолапов также выделяет три потока политики, каждый из которых требует своего собственного типа экспертов. По его мнению, исторически первым появилась политика, выполнявшая роль «психиатрической клиники» для патологически нуждающихся в ней харизматических личностей. Такая политика нуждается лишь в таком типе экспертизы, который можно назвать «ученым советом при Чингизхане».

Второй тип – политика как арбитр в торге. Здесь уже требовалось ясное понимание своих и чужих интересов, баланса выгод и противоречий, что подразумевает сценарные прогнозы. Серьезное же прогнозирование требует профессиональных навыков и технических ресурсов, то есть экспертизы в современном смысле этого понятия.

Третий тип – политика-правление (governance) уже нуждается в самом широком спектре экспертизы. «Ее задача-минимум – отыскать (или помочь найти) в жестко заданных условиях оптимальное решение, соответствующее заданным приоритетам и критериям. Задача-максимум – спроектировать и развить единую целостную технологию формирования, приятия и выполнения решений или курса. Уровень таких поисков может быть от локального, внутрифирменного, до глобального»[80]80
  Там же. С. 22.


[Закрыть].

Н.А. Косолапов отмечает также, что развиваемая в рамках политики третьего типа экспертиза получила также и функцию лоббирования. В этих условиях политик сам должен решать, предлагается ли ему объективная экспертиза, или же он имеет дело со скрытым лоббизмом, который навязывает ему действия, соответствующие интересам заказчика такого лоббирования.

В рамках социологического подхода рассматриваются, как правило, три основные темы: во-первых, особенности экспертного знания, его отличие от знания научного, с одной стороны, и от знания обыденного, с другой; во-вторых, – в духе современной социологии знаний, – стратегии борьбы членов экспертных сообществ за гегемонию в обществе; в-третьих, критерии и правила ведения самих экспертных сообществ, их отличие от аналогичных нормативных установок сообщества научно-академического. Отметим при этом, что эти дискуссии ведутся практически без каких-либо ссылок на аналогичные дискуссии специалистов в области управления или международных отношений (см. предыдущие разделы этой главы), что ярко демонстрирует существование междисциплинарных границ. Как видим, даже изучая практически один и тот же феномен, исследователи остаются в плену своих цеховых традиций.

Так, А.А. Кожанов полагает, что никогда ранее эксперты не рассматривались как самостоятельные субъекты в сфере интеллектуального производства. Ранее экспертов считали производными от профессии ученого, а их способность «решать» считали укорененной в способности «знать», свойственной последнему, сегодня же ситуация радикально изменилась. Он дает такое определение: «Эксперт (от лат. expertus – «опытный», причастие прошедшего времени от experiri – «тщательно испытывать, проверять на опыте») – это человек, реализующий свою социальную функцию экспертного оценивания, экспертного суждения и свидетельства на основании обладания универсалистским, теоретически нагруженным знанием, легитимированным в определенном сообществе»[81]81
  Кожанов А.А. Анализ экспертного знания и социальной роли эксперта как автономная предметная область современных социальных исследований науки // Социологические этюды: сб. статей аспирантов. М., 2006. С. 293.


[Закрыть]. При этом он подчеркивает, что в социологии невозможно дать понятию «эксперт» единственное определение. Отталкиваясь от определения Рассела Хардина, называющего экспертами носителей знания, в использовании которого люди нуждаются в разных жизненных обстоятельствах, но в получении которого они не заинтересованы настолько, чтобы тратить свое время и ресурсы[82]82
  Hardin R. If It Rained Knowledge // Philosophy of the Social Sciences. Vol. 33. № 1. March 2003. P. 3–24.


[Закрыть], он выделяет границу между знанием экспертным и обыденным, где человек с улицы чувствует себя компетентным и не нуждается в мнениях экспертов.

А.А. Кожанов видит проблему понимания социального значения экспертного знания, а также роли эксперта как социального актора в том, что мы, с одной стороны, фиксируем экспертное знание как один из скрепляющих элементов общества, который легитимно существует как результат разделения труда (на различных уровнях) и поддерживает существование «общества знания» как основы политической системы либеральной демократии. Однако существует и другая сторона экспертизы – «репрессивная («авторитарное знание»), разъединяющая, подрывающая систему объективной оценки и заменяющая ее регламентами социального контроля и институционального принуждения (которые исполняются не благодаря исключительно «принудительной силе», логической аргументации, а в силу существования социального института экспертной оценки)»[83]83
  Кожанов А.А. Анализ экспертного знания и социальной роли эксперта как автономная предметная область современных социальных исследований науки // Социологические этюды: сборник статей аспирантов. М., 2006. С. 295.


[Закрыть]. Важным здесь является проблема доверия к заключениям эксперта, и это доверие, как известно, необходимо для поддержания социального порядка.

По мнению А.А. Кожанова, именно эксперт выполняет функцию основного интегратора науки как социального института, сертифицирующего знание и охраняющего границы научного сообщества. При этом он подчеркивает, что эксперт защищен от практики, к которой все время взывает как к критерию истины, поскольку ведет разговор на языке теории, ориентирован универсалистски, а также потому, что личностное знание не передается, хотя именно личностное знание и дало конкретному эксперту конкретную работу.

Эту тему развивает В.В. Полякова[84]84
  Полякова В. Изменение социальной роли экспертного знания // ФОМ. Социальная реальность. Журнал социологических наблюдений и обобщений. 2007. № 5. С. 77–85.


[Закрыть] (соавтор А.А. Кожанова по более ранней статье[85]85
  Кожанов А.А., Полякова В.В. Анализ влияния социальных изменений на трансформацию института экспертизы: роль эксперта в эпоху глобализации // Глобализация и социальные институты: социологический подход / отв. ред. И.Ф. Девятко, В.Н. Фомина. М., 2010. С. 241–260.


[Закрыть]). Она считает, что роль экспертного знания в обществе базируется на двух опорах. С одной стороны, оно обусловлено социально (как и другое знание), с другой – компетентность экспертов должна публично удостоверяться сообществом специалистов в определенной сфере. «Именно в силу второго обстоятельства экспертное знание можно считать квинтэссенцией социальной практики, которая включает в себя представления об основных закономерностях и схемы специальной практической деятельности, задающие нормативные стандарты в сферах своего “влияния”»[86]86
  Полякова В. Изменение социальной роли экспертного знания // ФОМ. Социальная реальность. Журнал социологических наблюдений и обобщений. 2007. № 5. С. 77.


[Закрыть]. В.В. Полякова подчеркивает, что ученых и экспертов отличает относительная автономность от власти и общества, которая уравновешивается коллективной ответственностью за соблюдение разделяемых научным сообществом методологических стандартов. Тем не менее она поднимает проблему необходимости вовлечения общественности в процессы экспертизы, развития новых форм так называемой «публичной экспертизы», примером которой может быть, например, оценка качества продуктов питания или иных предметов потребления.

Роль экспертов в развитии профессиональных сообществ по-разному трактуется в различных работах. Так, А.О. Зоткин рассматривает рост роли экспертной функции в деятельности любого профессионального сообщества как знак его укрепления и развития, благодаря, в частности, значению профессионально-общественного контроля, реализуемого экспертной функцией, а процесс фессионализации рассматривается им через потерю социального статуса и знания, доверия к экспертной функции[87]87
  Зоткин А.О. Экспертиза как признак и условие профессионализации // Экспертиза образовательных инноваций / под ред. Г.Н. Прозументовой. Томск, 2007. С. 52–69.


[Закрыть]. В свою очередь, М.В. Рубцова и ее соавторы – Д.С. Мартьянов и Н.А Мартьянова, – обсуждая угрозу депрофессионализации в условиях современного, все более медиократического мира, делают вывод, что развитие информационного общества создало предпосылки для десакрализации профессионального знания, стирания граней между профессионалами и дилетантами. Они считают, что сегодня профессиональная квалификация экспертов часто менее важна, чем их манипулятивные способности. Кроме того, нередко эксперты в одной области претендуют на статус эксперта в других сферах. И то и другое, по мнению названных авторов, является фактором депрофессионализации[88]88
  Рубцова М.В., Мартьянов Д.С., Мартьянова Н.А. Профессиональные и экспертные сообщества как субъекты управления в контексте общества знания // Вестник СПбГУ. Сер. 12. 2013. Вып. 1. C. 69–74.


[Закрыть].

Наконец, в ряде научных публикаций российских социологов сравниваются как статусы научного и экспертного знания, так и сами научные и экспертные сообщества. Так, Н.П. Лукина, анализируя эпистемологический статус экспертного знания и его отличия от знания академического, приходит к выводу, что сообщество экспертов, обладая признанным статусом «осведомленного меньшинства», имеет набор профессиональных приемов и норм деятельности, в отношении которых ослаблена или исключена критическая рефлексия. В этих условиях возникает опасность, что это сообщество может выступить как инструмент манипуляции общественным сознанием[89]89
  Лукина Н.П. Эпистемологический статус экспертного знания в когнитивном пространстве информационного общества // Гуманитарная информатика. Междисциплинарный сборник статей. 2011. Т. 6. Томск. http:// huminf.tsu.ru/jurnal/vol5/lnp_epistem_status/


[Закрыть].

С другой стороны, известный российский социолог И.В. Задорин в своей статье отстаивает обоснованность выделения «прикладной социологии» и показывает ее отличие от социологии академической, а также подчеркивает ее особый этос и ответственность, отличные от этоса социологии академической[90]90
  Задорин И.В. Апология «прикладности», или еще раз о профессионализме, профессии и профессиональном сообществе // Социальная реальность. 2007. № 5. С. 65–74.


[Закрыть]. Он не использует в своей статье термина «экспертиза», но вся его аргументация подразумевает, что сказанное им о прикладной социологии можно отнести и к экспертной функции социологов, что предполагает и проведение – при необходимости соответствующего исследования. Так, такие характеристики продукции прикладных социологов/экспертов, как своевременность и направленность на заказчика, краткий жизненный цикл продукта и конфиденциальность результата – очень близки к обсуждаемым в предыдущем разделе. Он пишет также о своей уверенности о том, что необходимо разделять три профессиональные ипостаси (фактически профессии) – социолога-ученого, социолога-прикладника и социального технолога.

В заключение данной главы отметим уверенность И.В. Задорина в том, что «социальные технологи» (те, кто не «измеряют», а «изменяют» социальную реальность), в отличие от социологов-прикладников, должны быть удалены из социологического цеха[91]91
  Там же. С. 67.


[Закрыть]. Интересно было бы узнать в связи с этим, считает ли И.В. Задорин что этот должен покинуть и американский социолог Майкл Буравой, которого коллеги избирали президентом американской социологической ассоциации, развивающий концепцию о публичной социологии, в рамках которой как раз и говорится о задаче социологов влиять на социальную реальность[92]92
  Буравой М. За публичную социологию // Общественная роль социологии / под ред. П. Романова и Е. Ярской-Смирновой (Из библиотеки Журнала исследований социальной политики). М., 2008. С. 8–51.


[Закрыть].

* * *

Мы видим, что участники всех трех групп, изучая одну и ту же реальность – деятельность экспертов, находятся в рамках своих специальностей и, по-видимому, даже не знают о деятельности друг друга. Наиболее опытная группа – специалисты в области управления и прогнозирования – действуют сугубо в рамках технократического подхода и рассматривают экспертов как некий прибор, который надо только должным образом настроить – и политик получит нужную ему информацию, при этом подразумевается, что этот политик заказывает экспертизу исключительно из-за ее инструментальной функции и будет использовать результаты экспертизы только в целях общественного блага. Активная же позиция эксперта рассматривается как ошибка прибора, и ее надо сводить к минимуму. При этом все рассуждения об экспертизе находятся сугубо в рамках линейно-автономной модели.

Специалисты в области международных отношений, на наш взгляд, гораздо более реалистически относятся и к заказчику экспертизы, учитывая его желание использовать и символическую функцию экспертизы, при этом внося новые варианты в возможные цели использования экспертизы. Соответственно, и сам эксперт может и, возможно, должен «вести собственную игру», не ограничивая свою роль функцией некоего прибора.

Российские социологи пока только начинают применять положения социологии науки к такому сообществу, как экспертное. И здесь им было бы очень полезно ознакомиться с представлениями и результатами, накопленными их коллегами, но все они работают пока только в рамках своих специальностей… Ведь именно в текстах социологов мы находим тезис о важности дополнения экспертного знания позициями и мнениями обычных жителей страны, тезис, столь часто звучащий в современных зарубежных дискуссиях об экспертизе.