Текст книги "Стратегия. Искусство политики и войны"

6. Линия политического поведения во время войны

Политическое маневрирование. – Оккупационная политика. – Расширение базиса войны. – Эвакуация и беженцы. – Изменение политической цели войны. – Политик и свобода отступательного маневра. – Бородино. – Седанская операция. – План Шлиффена. – Основная линия ведения мировой войны Германией и Англией. – Марнская операция. – Стратегия сокрушения Нивеля. – Помощь политики при окончании войны. – Политика и выбор операционного направления. – Географический объект операций. – Самостоятельные операции морского и воздушного флотов. – Воздействие внешней политики в начале и конце войны.

Политическое маневрирование. Только удивительной способностью человеческого разума впадать в заблуждение мы можем объяснить мнение крупных военных авторитетов, которые, признавая всю ценность работы политики в период подготовки и при разработке первоначального плана, исключают возможность ее воздействия на стратегию с началом войны. План не является декретом, исполнение которого можно поручить канцеляриям. План предполагает творчество в исполнении, зависимом от изменений политической обстановки. Осуществлять его призываются политические и военные штабы, а не канцелярии, как они иногда называются по филологическому недоразумению. Политическая подготовка должна быть дополнена и соответственным политическим маневрированием во время войны.

Политика, отказавшаяся от сохранения господства над руководством войной, признавшая главенство военных специалистов, безмолвно подчинившаяся их требованиям, сама призналась бы в своем банкротстве. Даже стратегия в глазах политика должна являться военной техникой, а техническое руководство войной должно быть подчинено политическому, так как война – это часть политики. Стратегия может быть понимаема как согласование операций с требованиями политики.

Внутренняя политика должна стремиться к наиболее широкому использованию сил государства для достижения целей войны. Внутренняя политика должна взвесить отношения между фронтом и тылом и решить, каких усилий можно потребовать от населения для войны, какие пределы надо установить для мобилизаций, обязательных поставок лошадей, подвод, как регулировать налоговый пресс, заработную плату и цены.

Надо устранять все, что могло бы оттолкнуть массы от войны, и поддерживать в них ту волю к борьбе, которая является главным залогом успеха. Нужна большая чуткость и прозорливость руководства, внимательнейшее изучение хода политической жизни у себя и во всем мире, чтобы не плыть по течению, принимая ряд паллиативных мер, а действительно осуществлять политическое руководство в течение войны. Энергичные экономические мероприятия, регулирующие голод, нужду и лишения населения, мыслимы лишь при сознательном к ним отношении масс. Экономическая политика должна быть вразумительно истолкована и ясна населению.

Оккупационная политика. Оккупационная политика, являясь непосредственным продолжением внутренней политики, должна быть хорошо продумана, чтобы не вызывать осложнений для ведения военных действий. Весьма поучительно была организована оккупация территории русской армией в 1813–1814 гг. Всеми вопросами оккупации ведал особый высший административный совет, во главе которого Александр I поставил Штейна, выдающегося политика и реформатора Пруссии, ведавшего в 1812 г. нашей агитацией в немецком тылу. Связь между агитацией в неприятельских областях и оккупацией их несомненна – вторая представляет продолжение первой при занятии нашими войсками неприятельской территории. Задачей административного совета являлось собрать в занятых территориях средства для продолжения борьбы с Наполеоном и сформировать в немецких областях новые войсковые части для усиления нашей армии. Штейн мог бы достигнуть и больших результатов, определеннее выставив лозунг борьбы за единство Германии и изгнания немецких князьков-вассалов Наполеона, но здесь известные пределы проводились в связи с общим направлением русской внешней политики. В некоторых немецких княжествах, например, Саксонии, образовывались генерал-губернаторства, с русским аристократом во главе и с советчиками из числа преданных Штейну передовых немцев. Там, где Меттерниху удавалось отстоять сохранение немецкого государя, перешедшего из наполеоновского Рейнского союза к коалиции, Штейн ставил, наряду с государем, своего агента с комиссарскими полномочиями. В прихожей административного совета, ожидая приема у Штейна, часами ждали если не толпы, то кучки немецких государей.

В 1814 г., еще до падения Наполеона, русские войска заняли во Франции территорию с населением в 12 миллионов человек. Тучи французской дворянской эмиграции предлагали Александру I свои услуги по управлению оккупированной Францией. Удовлетворение их просьбы значительно усилило бы позицию Наполеона, так как французы уяснили бы себе сразу необходимость сомкнуться для защиты завоеваний революции. Вероятно, обращение к дворянской эмиграции вызвало бы вскоре и значительные восстания в тылу русской армии. Поэтому, несмотря на явное стремление помочь русским против Наполеона, несмотря на знание языка и страны, несмотря на наличность в населении некоторых элементов, например, духовенства, расположенных к эмиграции, ее предложение было отклонено, и Штейн получил директиву – пользоваться во Франции для организации оккупации только русскими и немецкими чиновниками.

В 1914 г., при оккупации Галиции, искусственная русификация вредно отразилась на отношениях власти к населению и явилась, в общем, ударом для русского дела в Галиции. Привлечение неудовлетворительного состава чиновников облекло русификацию в рамки карикатуры и взяточничества.

В момент войны не при всяком соотношении сил выгодно обострять классовую борьбу в занятых областях; необходимо получить приток сил, а не отталкивать грубыми приемами значительные группы населения во враждебный лагерь. Надо также указать пределы для использования местных средств во избежание полного разорения населения и создания материала для комплектования бандитских и партизанских шаек в нашем тылу.

Еще в XVIII веке, при оккупации русскими войсками Восточной Пруссии, мы полагали, что факт перехода фактической власти в наши руки равносилен переходу к нам верховной власти; прусское население приводилось к присяге Елизавете Петровне. Современное международное право так, как оно регламентировано Гаагскими конвенциями 1899 и 1907 гг., стоит на другой точке зрения и требует (ст. 43) «уважения, за исключением абсолютной невозможности, законов, имеющих силу на данной территории». Таким образом, декрет 17 декабря 1792 г., которым Национальный конвент повелевал генералам республики провозглашать в оккупированных территориях верховную власть народа, в эпоху, предшествующую мировой войне, признавался нарушением международного права. Однако международное право, по-видимому, создается юристами специально для его нарушения; Линкольн еще в 1863 г. занимал противоположную им точку зрения, и его идеологическая позиция представляет и сейчас интерес для советских юристов и дипломатов. Драма заключается в том, что международное право стоит на принципиальной позиции, отвергающей всякое вмешательство в чужие внутренние дела и осуждающей всякую интервенцию. А так как войны ближайшего будущего не могут, хотя бы отчасти, не носить характер вмешательства в дела соседа, то все постановления международного права оказываются абсолютно неприемлемыми. Германия, провозгласив в ноябре 1916 г. независимость Польши, нарушила международное право.

Расширение базиса войны. Вопросы оккупации вызывают к себе в Красной армии особое внимание. Если война ведется в нормальных европейских условиях и не связана с энергичной деятельностью на чисто политическом фронте – с сильными классовыми или национальными движениями – то продвижение вперед дается дорогой ценой; при нашествии на обширную область наступающая сторона теряет большие силы и средства, чем те, которые она может извлечь из оккупированных территорий и приобщить к своим. Поэтому выросшие на почве европейской буржуазной мысли крупнейшие стратегические писатели – Бюлов и Жомини – единодушны в указании на трудности дальних вторжений и очень скромны в оценке тех плюсов, которые возможно извлечь из оккупированной территории. Клаузевиц включил даже в самую сущность своей теории положение о кульминационной точке наступления, перевалив за которую, силы наступающего идут на убыль. Сама территория неприятельского государства рассматривается европейской стратегической мыслью как источник ослабления наступающего.

Этой точке зрения противостояла еще в Средних веках азиатская точка зрения, основывавшаяся на успехах Чингисхана и Тамерлана. Если неприятель, с точки зрения его государственности, культуры и экономики, стоит на низших ступенях развития, если он в особенности, еще не вышел из кочевого быта, то получается положение, при котором продвижение вперед стоит в отношении сил и средств меньше, чем дает эксплуатация захваченной территории: стада без сопротивления меняют своих хозяев и продолжают пастись на тех же пастбищах, население частично вырезывается, а частично инкорпорируется в ряды наступающей армии. Положение Клаузевица радикально опрокидывается: армия становится тем сильнее, чем большую территорию она успела захватить. Это усиление – вполне реальное явление. В полчищах Батыя, разгромивших Киевскую Русь, природных монголов было не больше одной двадцатой части; две трети их составляли племена, обитавшие на Урале и на Волге и только что побежденные Батыем, по пути к Днепру. Хотя в дальнейшем и многие уцелевшие русские составили особые отряды в армии Батыя, но, по-видимому, на почве земледельческой Европы этот прилив сил из оккупированной территории уже не уравновешивал потерь наступающего, и в Венгрии снежная лавина азиатского нашествия задержалась – в Европе доктрина Клаузевица вступила в свои права.

Мы позволили себе остановиться на этой азиатской стратегии потому, что в революционные периоды и в Европе создаются условия, при которых падают издержки завоевания территории и одновременно растут возможности эксплуатации сил и средств оккупированных пространств. Классовое расслоение населения оккупированных провинций может оказаться настолько значительным, что наступающая армия встретит восторженно приветствующие ее элементы, которые обеспечат приток добровольцев, поддержание порядка в тылу, восстановление экономической жизни, сбор нужных армии средств. В эпоху Великой французской революции занятие революционными армиями территории на Рейне и в Италии явилось не призрачным, а реальным наращением мощи Франции. Мудрость вдохновлявшего Чингисхана китайского философа, определявшего квалификацию полководца в зависимости от его искусства перенести расходы по войне на неприятельское государство, как бы ожила в революционной обстановке.

Несомненно, в будущих войнах, при связанном с ними напряжении классовой борьбы, также сложится более благоприятная обстановка для эксплуатации оккупированной территории, чем то было в мировую войну. Опыт 1920 г. гласит о необходимости тщательной подготовки к использованию слагающейся конъюнктуры. Открывается большой простор мечтаниям о воскрешении тамерлановских ударов на тысячи километров. Мечтательная стратегия, впрочем, в наш век опаснее, чем когда-либо. Преувеличенная оценка возможностей использовать силы и средства захваченной территории может исказить перспективу и приведет к взгляду на войну как на расширение общего базиса. Такая доктрина была бы опасна своей односторонностью, своим выдвижением захвата территории во что бы то ни стало, как основной задачи вооруженного фронта, своим стремлением измерять победы количеством захваченных километров за пределами государственной границы, своей недооценкой синицы имеющегося тыла и сообщений с ним и погоней за журавлем «базы впереди».

Экономика современной Европы чрезвычайно сложна и с трудом мирится не только с изменениями в линии фронтов враждующих сторон, но и с изменением границ. Новые очертания государств (согласно Версальскому договору) вызвали общее экономическое расстройство Европы. Фабрики Вены, Лодзи, Риги, Ревеля еще на девятый год существования новых политических образований не могут улечься в их прокрустово ложе. Эта экономика совершенно не похожа на ту, которая легла в основу завоеваний Чингисхана. Толковое, не хищническое использование средств оккупированной области требует ее экономической организации, что связано с затратой не дней, а месяцев. С налета возможно ограбить склад готовых изделий на фабрике, что многого не даст и оттолкнет рабочих от завоевателя; но обеспечить подвоз топлива, сырья, продовольствия, сохранить возможность дальнейшего производства и направить его в нужном нам направлении – это задача, требующая планомерных, длительных усилий. Прежде чем оккупированная область даст заметное приращение сил, необходимо будет наступающему самому затратить крупные и высококвалифицированные силы на административный охват пространства, оставшегося позади нашего вооруженного фронта.

При наличии заранее созданного плана оккупации и подготовки кадра политических и экономических работников успешность использования сил и средств захваченной территории может быть значительно повышена. Однако административные и экономические мероприятия развиваются несравненно более медленным темпом, чем оперативные действия; требуется известное время, чтобы новая власть завоевала у населения доверие к своей прочности; только в случае значительной паузы между операциями (например, в течение зимы) можно ожидать серьезного приращения нашей мощи от территории, захваченной одной операцией, для следующей операции. Если же военные действия будут развиваться в стиле сокрушения, и операции будут непрерывно следовать, сливаясь в одну операцию, то рассчитывать на приток новых сил и средств от оккупированной территории, за исключением непосредственно используемых войсками продовольствия, фуража, жилья и крупных видимых товарных запасов, не приходится.

Эвакуация и беженцы. С введением всеобщей воинской повинности, при том напряжении, которого достигла война в 1914–1918 гг., приходилось рассматривать все взрослое трудоспособное население неприятельской страны как элемент неприятельской силы, брать его на учет при оккупации и при эвакуации страны приравнивать его к военнопленным и уводить с собой. Так поступали немцы во Франции в мировую войну. В покидаемых ими районах они оставляли только лишние рты, но не рабочие руки. Русские упустили это сделать в Восточной Пруссии. В условиях современной классовой борьбы, разумеется, отношения к населению будут покоиться на других началах; границу между друзьями и врагами будут обозначать не пограничные столбы, а социальные грани. Однако в известных районах, несомненно, придется иметь дело и с господствующими национальными движениями.

Иногда эвакуация понимается в скифско-гуннском стиле. Является стремление обратить покидаемую территорию в пустыню, с сожженными селениями, уничтоженным урожаем, уведенным населением и скотом. Естественно возникающее беженское движение не только не сдерживается, но искусственно вызывается и даже вынуждается силой.

Нужно иметь в виду, что массовая экзекуция над территорией, например, над Пфальцем, опустошенным французскими войсками дотла по приказу Людовика XIV, живет в памяти населения, если не сотнями, то многими десятками лет и впоследствии крайне затрудняет всякую политическую работу на этой территории. Кроме того, беженское движение не усиливает, а ослабляет ведущую войну страну, совершенно неприспособленную воспринять обширный поток беженцев при квартирном, продовольственном и транспортном кризисах, всегда сопутствующих войне. В августе 1914 г. волна 800 000 немцев-беженцев, вызванная нашествием русских в немногие уезды Восточной Пруссии, сильно затруднила маневрирование германских войск. Тогда как 400 000 беженцев с их скарбом, повозками и скотом загромождали восточнопрусские дороги, 400 000 беженцев переправились уже за Вислу; голова их прибыла в Берлин, запрудила вокзалы и производила самое тяжелое впечатление. Если бы наступление русских еще немного развилось, поток беженцев угрожал бы сокрушить всю немецкую организованность и сделать Германию беззащитной.

В июне – июле 1915 г., при отходе русских армий из Польши, задача эвакуации была понята многими в виде оставления немцам пустыни. Между тем существующая сеть путей сообщения, да еще во время войны, вовсе не была приспособлена к массовому кочеванию населения, особенно при теперешней его плотности. К счастью, русским войскам вскоре было предписано – оставлять население на месте; иначе наши армии потеряли бы всякую возможность маневра, так как население закупорило бы в ближайшем тылу все узлы и дороги. Еще в 1919 г. в пределах СССР находилось до 3 миллионов беженцев, оставивших свою родину при отступлении русских в 1915 г.

Неправильно поставленная беженская политика может ускорить проигрыш войны. В 1878 г. туркам, после перехода русских через Балканы, пришлось спешно отходить к Константинополю. Отчасти опасаясь зверств христианского населения над магометанским в отместку за старые обиды, а отчасти, чтобы опустошить перед русскими территорию, турки широко организовали беженское движение среди мусульман. Турецкие войска, лишенные возможности быстро отходить, понесли излишние потери; поток беженцев запрудил Константинополь. Болезни и голод среди беженцев в столице сделали турок не способными к какому-либо сопротивлению и вынудили их согласиться на любые условия русских.

Классовая война будущего также обусловит поток беженцев-буржуазии с одной стороны, рабочих и коммунистов – с другой.

В 1919 г. беженский вопрос уже остро стоял как у красных, так и у белых. К разрешению его надо подходить с большой осторожностью, и политика здесь отчетливо должна учитывать возможности транспортирования и устройства беженцев.

К экономической эвакуации надо подходить чрезвычайно осторожно, дабы не вызвать панического беженского движения. Она требует внимательной и вдумчивой подготовки, дабы не забить без нужды и так хромающий во время войны транспорт и не сгноить на пути ценных грузов (напр., кожи, находившиеся в стадии химической обработки, при эвакуации кожевенных заводов в 1915 г.). Казалось бы, легче всего поставить эвакуацию скота. Немцы задавались этой целью при двух вторжениях русских в Восточную Пруссию в 1914 г.; однако им удалось эвакуировать всего 20 тысяч лошадей и 80 тысяч голов рогатого скота (3,5 % и 5,5 % общего количества лошадей и скота на правом берегу Вислы). Потери германского сельского хозяйства, понесенные вследствие вторжения русских в Восточную Пруссию, исчисляются в 135 тыс. лошадей, 250 тыс. рогатого скота, 200 тыс. свиней. По-видимому, в условиях маневренной войны экономическая эвакуация сколько-нибудь заметных результатов дать не может.

Изменение политической цели войны. Внешняя политика отнюдь не может успокоиться на лаврах успехов, достигнутых к началу войны. Установленные в период подготовки политические цели войны отнюдь не могут считаться неизменными. Напротив, в зависимости от хода войны эти цели могут быть сокращены, расширены или вовсе изменены: наступательные цели могут обратиться в оборонительные, и наоборот. Если война ведется коалицией, то изменение политических целей достигается лишь с трудом и обусловливает много трений. Борьба не ограничивается театром военных действий, она ведется средствами политики и на арене нейтральных государств и в тылу неприятеля; здесь также требуется приведение в определенный логический строй всех отдельных частных целей, к которым стремятся наши усилия – необходима общая линия поведения в политике, вытекающая из анализа общего политического положения.

Не только неудачи, но даже большие успехи могут иногда служить причиной для пересмотра поставленных политических целей. Например, в 1870 г., после первых успехов пруссаков и обложения армии Базена в Меце, нельзя было сомневаться в том, что во Франции произойдет революция, которая сметет вторую империю. Основной вопрос, который выдвигался перед руководством войной, заключался в том, не следует ли немцам остановиться в Лотарингии и предоставить французам вариться в их собственном соку. Следует ли наступать на Париж, который будет революционным? Тот или другой ответ на эти вопросы сводился к изменению или сохранению политической цели; зависимость стратегических целей от его решения ясна; последнее зависело от широкой оценки внутреннего политического положения Франции и Германии, позиции других держав, большего или меньшего стремления к аннексии французской территории. Это стремление и явилось решающим для сохранения Пруссией прежних политических целей и продолжения похода на Париж.

Характер войны, выявившийся в ярком противоречии с теми представлениями, которыми руководились при первоначальной разработке политических директив, может понудить к капитальному пересмотру самых основ политического поведения. Гражданская война в Соединенных Штатах 1861–1865 гг. была начата руководителем Севера, президентом Авраамом Линкольном как война, политическая цель которой заключается в том, чтобы заставить вооруженной рукой отложившиеся южные штаты вернуться в лоно федерации и установить на побережьи их таможни, что позволило бы промышленности Севера сохранить за собой чрезвычайно ценный внутренний рынок и источники сырья; вмешательство во внутренний социальный уклад рабовладельческих штатов Юга первоначально вовсе не выдвигалось; так как социальный порядок конституцией представлялся на верховное усмотрение каждого штата, то Линкольн, выдвинув скромную политическую цель, смог остаться на строго законной почве и обеспечить себе поддержку многих демократов Севера, что было особенно важно, так как в руках последних находился почти весь военный и административный аппарат.

Выдвинутой скромной политической цели предполагалось достигнуть в короткое время приемами сокрушения; от Вашингтона до Ричмонда, столицы южан, было только 150 километров. К широким массам с призывом к жертвам обращаться не предполагалось. Армию должны были образовать только добровольцы; предстоящее столкновение казалось настолько скоротечным, что добровольцы вначале приглашались подписывать контракты только на 3 месяца.

К концу второго года войны для Линкольна окончательно выяснилось, что сплоченное сопротивление помещичьего Юга приемами сокрушения преодолеть нельзя, что необходима длительная, упорнейшая борьба, уничтожение всех источников жизни Юга, чтобы добиться победы. Добровольцы не давали достаточно крепкого элемента для комплектования, и численность их становилась недостаточной. В связи с военными расходами покупная способность доллара значительно упала, дороговизна росла. Демократическая партия Севера, представительница интересов банкиров, промышленников и значительной части интеллигенции, – вообще господствующих классов, по мере расширения масштаба войны и связанного с этим углубления социальных противоречий становилась все менее надежной, противодействовала развитию энергичных действий и стремилась договориться с Югом.

В связи с фактическим переходом к войне на измор пришлось пересмотреть основы политики, установленные в расчете на быстрое сокрушение. При существовавших политических целях Линкольн не имел возможности ввести в северных штатах воинскую повинность, что являлось для победы настоятельно необходимым, и не мог потребовать от широких масс дальнейших жертв. При таких условиях Линкольн решил порвать с демократами, придать войне резко классовый, антипомещичий характер, объявить свободными всех негров и провоцировать производство ими погромов помещичьих усадеб Юга, опереться преимущественно на враждебные помещикам классовые чувства фермеров-крестьян Севера и рабочих. Война со всех своих сторон получила совершенно другой облик. Если на вооруженном фронте задача разрослась до необходимости посадить все население Юга в концентрационные лагеря, уничтожить все экономические возможности южных штатов; если в тех важных городах Юга, которые северяне нетвердо рассчитывали удержать за собой, уничтожались водопроводы и сжигались общественные здания, – то какой смысл имело сохранение политического лозунга невмешательства во внутренние дела Юга? Особенно любопытно в этом примере, что, как он показывает, переход на вооруженном фронте от сокрушения к измору отнюдь не означает умаления политических целей войны. Согласование политики со стратегией – дело сложное; оно не может быть разрешено установлением пропорции между политическим и оперативным размахами.

Шеридан, возвращаясь из набега в долину р. Шенандоа на четвертый год войны, донес об уничтожении им на 37 миллионов долларов помещичьего добра. В начале войны такой результат операций конного корпуса, как варварство, был бы совершенно невозможен; на четвертый год – это был крупный подвиг, приближавший войну к достижению решительного результата. Линия политического поведения Линкольна искусно применялась к объективно изменявшимся условиям ведения войны. Скромный Линкольн, с узкой мелкобуржуазной идеологией, совершенно изменился в течение войны и, принимая по необходимости все больше влево, придавал своей диктатуре все более жесткий характер; он обратился к концу третьего года войны к террору на территории штатов Севера и обменялся приветствиями с Карлом Марксом, восседавшим в I Интернационале. Его политика обнаружила необходимую для выигрыша войны гибкость, – политические цели были вовремя пересмотрены. Новое направление его политики, которое приветствовал английский рабочий класс, обеспечило его и от нависшего вмешательства Англии в пользу Юга.

Попытка сколько-нибудь углубить вопросы внешней и внутренней политики, вытекающие из ведения войны, увела бы нас в беспредельность и отвлекла бы от нашей задачи. Мы отказываемся даже от простого их пересчета и обращаемся к наиболее интересующему нас пункту – как политика в течение войны влияет на руководство военными действиями. Этот пункт имеет две стороны: директивы, даваемые политикой, и ориентировку, которую стратегия стремится получить у политики для принятия своих решений. Здесь мы коснемся преимущественно первой стороны; вторая же пронизывает весь наш труд, рассматривающий все действия вооруженного фронта как производную от той политической базы, которую представляют обе стороны, ведущие войну.

Политика и свобода отступательного маневра. Каждый момент в ведении войны представляет целый клубок политических интересов, и каждое основное решение принимается под давлением ряда политических домогательств. Война в безвоздушном пространстве не ведется. Предполагать, что война представляет свободное состязание двух армий, это значит ничего не понимать в природе войны. Сравним действия Кутузова в 1805 и 1812 гг. Русская армия в обоих случаях значительно уступала армии Наполеона, и можно было предвидеть неблагоприятный для нас результат тактического решения. Между тем Кутузов в 1812 г. дал Бородинское сражение, а в 1805 г. быстро отошел от границ Баварии в Моравию с теми лишь боями, которые требовались для упорядочения отступления. «Всегда легко играть роль Фабия (Кунктатора) в союзной стране, где не приходится заботиться ни о столице, ни об угрожаемых провинциях и можно руководствоваться только военными соображениями». Не признает ли в этих словах Жомини значение той атмосферы политического воздействия, которая в существенных чертах определяет стратегические решения? Френч, отводивший английскую армию в период между пограничным сражением и операцией на Марне в 1914 г., на один-два перехода опережая отступление французских армий, едва ли был трусливее французских генералов и едва ли смотрел более легкомысленно на борьбу с Германией. Различие решений объясняется различием в оценке стратегической обстановки, вытекающим из различного отношения английского и французских генералов к политическому акту принесения в жертву французской территории.

Бородино. Бородино – акт внутренней политики. Смена Барклая Кутузовым, который значительно уступал первому в военном отношении и весьма невысоко расценивался Александром I, являлась результатом воздействия господствующего класса, который не доверял Барклаю, не представлял себе риска, под угрозой которого Барклай отступал, и требовал остановить вторжение Наполеона. Создавшиеся политические условия требовали от стратегии большого сражения. Этот политический наказ армии от двора, всего народа являлся законом для стратегии и обусловливал целесообразность Бородинского сражения. С этим политическим наказом прибыл к армии Кутузов, еще менее Барклая расчитывавший на тактическую победу над Наполеоном. Он организует Бородино не как борьбу за победу, а как великое требуемое политикой кровопускание. Принеся эту жертву, Кутузов стремится наиболее широко использовать Бородино в политическом отношении. В ход было пущено все, вплоть до подложных приказов Наполеона, чтобы выставить Бородино как победу или по крайней мере не давшее результатов сражение. Кутузов сохранил в народе веру в победу, несмотря на оставление Москвы: «С неслыханным бесстыдством держался он после Бородина, как победитель, при каждом удобном случае вещал о скорой гибели неприятельской армии, до последнего момента сохранял вид, что даст второе сражение для спасения Москвы, не останавливался ни перед каким хвастовством. Так он тешил чувство гордости армии и народа и стремился воздействовать на ее дух прокламациями и религиозным возбуждением. Отсюда родилось новое доверие, правда, искусственное, но в основе своей имевшее истинные обстоятельства – именно, дурное состояние французской армии. И это легкомыслие, эти базарные выкрики старой лисицы были для дела полезнее, чем честность Барклая». Кутузов был политик и блестяще направил военные действия в 1812 г. в наиболее выгодное, отвечавшее задачам войны и средствам России русло.

Военные действия – это решение основных вопросов истории с оружием в руках. Исторический процесс обусловливается экономическими предпосылками, соотношением сил народов и классов, но в известных условиях, на известном этапе, эти экономические силы действуют не непосредственно, а измеряются на точных весах боя; как все мироздание отражается в капле воды, так и вся политика отражается в конечном счете на операции. В сражении под Ватерлоо долгие часы, когда уже обозначился выход пруссаков Блюхера во фланг и отчасти в тыл французской армии, Наполеон упорствовал во фронтальных атаках на англичан Веллингтона. Являлись ли грубейшей ошибкой эти действия Наполеона, из-за которых неудача французов развилась до размеров катастрофы? Нет, так как политическое положение Наполеона, после возвращения с острова Эльбы и изгнания Бурбонов, в течение 100 дней его вторичного царствования, было таково, что только ряд побед мог сохранить за ним власть. После небольшой неудачи против Веллингтона он так же должен был бы отречься от престола и готовиться к путешествию на остров Святой Елены, как и после разгрома под Ватерлоо. Поэтому он играл ва-банк. Под Бородиным он не двинул в бой на верный успех старую гвардию, свою политическую опору, кадр преданнейших ему солдат; под Ватерлоо он бросил старую гвардию в последнюю отчаянную, почти безнадежную атаку, так как нужно было или победить, или покончить все счеты.