Текст книги "Пуля для карателя"

– Вот же, сука, стыдно-то как, мужики… – с отчаянием в голосе пробормотал один красноармеец. – Ну, как так можно, мы уже в Европе – так хотелось до конца войны дожить…

– Не убивайся, Серега, другие доживут, доделают за нас… – вздохнул второй. – Хотя действительно до тошноты обидно… Может, рванем на них, дадим еще кому-нибудь в рыло?

– А я уже дал, – похвастался третий. – Больше не могу, сил нет, парни… Вот, ей-богу, устал чего-то, колени трясутся, мочи не хватит. Да пошли они в задницу, все равно им хана!.. Заорал бы сейчас: мол, за Родину, за Сталина, да что толку, все равно не оценят…

– Скажите, а это больно? – с дрожью вопрошал молодой голос. – Нет, вы не думайте… Я просто боли сильно боюсь…

– Держись, Илюха, все нормально будет… Больно, но быстро, почувствовать не успеешь…

– А ты откуда знаешь, Серега? – спросил второй. – Тебя уже расстреливали?

Ситуация складывалась, мягко говоря, невеселая, но приговоренные к смерти сдавленно усмехались, заставляя удивляться расстрельную команду. Появился офицер, что-то каркнул вороньим горлом. «Прощайте, мужики, больше не увидимся…» «А хрен его знает, Серега, сейчас выясним…» Досмеяться не дали – ухнул нестройный залп. Солдаты беспорядочно перезаряжали, снова стреляли… Ломакин, согнувшись в три погибели, дотащился до нар, забылся беспокойным сном…

Глава четвертая

За ним явились перед рассветом. Заскрежетал замок в стальной двери. Арестанта пулей сдуло с нар, он стоял, покачиваясь, в узком проходе, щурился, тер глаза. Вошел запылившийся штабс-фельдфебель – офицер по поручениям. У него была порвана штанина в районе строчки галифе, и рассеченную бровь украшал отрезок пластыря.

– Хайль Гитлер! – сказал он, с подозрением смерив взглядом арестанта. Тот вытянулся, щелкнул стоптанными каблуками ботинок – что вышло глупо и неуместно. – Вы… «Болотник»? – Офицер сильно коверкал причудливое и явно не немецкое слово.

– Так точно, господин штабс-фельдфебель, – отозвался Ломакин, облегченно выдохнув. – Это мой псевдоним, полученный по окончании могилевской Абверштелле. Я направляюсь из вражеского расположения к полковнику фон Ритхофену, и очень жаль, господин штабс-фельдфебель, что случилась эта досадная проволочка…

Офицер по поручениям выразительно кашлянул, и Ломакин замолчал. Не время выражать претензии, когда вокруг такая свистопляска. Глупый псевдоним, но таким уж нарекли. Отцам-командирам в Абверштелле это показалось веселым. В славянской мифологии – злобный дух, хозяин болота, представлялся двояко: то обросшее жировыми складками грязное безглазое существо, то мохнатый громила с хвостом и длинными руками. Существо предельно неприятное, агрессивное, главное развлечение в жизни – заманивать людей в болото и там топить.

– Следуйте за мной, – распорядился штабс-фельдфебель. – Вас отвезут в район Вторица, улица Пшемыльская, там расположен полевой штаб 608-го полка вермахта. Вас ждут чины из военной разведки – они подтвердили, что вы, скорее всего, именно тот, за кого себя выдаете.

– Уж мне ли это не знать, господин штабс-фельдфебель, – рискнул дерзнуть Ломакин. – Мой непосредственный руководитель – полковник абвера Алекс фон Ритхофен, он полностью в курсе моей легенды и моего задания.

– Да, мы знаем, – не стал спорить порученец и посторонился: – Прошу на выход. Мы понимаем, что вы голодны, вам нужно помыться и отдохнуть. Все это вам предоставят, но, боюсь, прежде придется встретиться с вашим руководством.

Да кто бы возражал! Ходил немытый, и еще походит! Щеголеватый командирский «Хорх» уже стоял у крайнего тюремного подъезда. Когда в сопровождении штабс-фельдфебеля и пары эсэсовцев Ломакин выехал со двора, в хвост пристроилась бронированная «Пума», оснащенная скорострельной пушкой. Район был под контролем рейха. Бульдозеры сгребали мусор с проезжей части, прохаживались патрули. Мелькала форма СС, мышиные мундиры солдат вермахта, простоватые суконные гимнастерки со скрещенными гранатами в петлицах – военнослужащие подразделений коллаборационистов. На перекрестках стояли бронетранспортеры, оборудовались пулеметные гнезда за мешками с песком. Колонна проехала мимо частично уцелевшего сквера, разрушенного католического храма, за которым стыдливо пряталась зенитная батарея. Среди развалин ковырялись гражданские, пугливо косились на людей с оружием. Со стен свешивались красно-черно-белые флаги со свастикой. Над зданиями с высокими черепичными крышами, с башенками-мезонинами, вычурными чердачными окнами висела серая дымка. Падали «осадки» из мелких частичек золы. Проехали крытый рынок с монументальным готическим фасадом – там грудились грузовые машины, солдаты снимали ящики с боеприпасами. В арке за полицейским участком, на углу улиц Пшемыльской и Кржевской, люди с повязками на рукавах кого-то нещадно били, а когда несчастный упал, стали добивать ногами. Из района за промзоной, где раньше располагалось варшавское гетто, поднимались клубы дыма. Сомнительно, что там еще остались евреи, хотя Еврейская боевая организация продолжала действовать в задыхающемся городе – ее боевики возникали из ниоткуда, мстили оккупантам и растворялись в воздухе…

Машина дважды останавливалась у шлагбаума. Полицейские с нагрудными бляхами проверяли документы. Улица Пшемыльская была когда-то благопристойной, презентабельной, здесь жили состоятельные поляки, коммерсанты, духовенство. Сейчас половина домов лежала в руинах, остальные выглядели сносно, сохранились даже стекла в оконных проемах. Плотность людей с оружием в этом районе явно зашкаливала. Здание, где разместился штаб полка, окружали барьеры и мешки с песком. Лаяли овчарки. Пара соседних строений смотрелась убого – от них уцелел лишь минимум. Машины въехали на стоянку, пассажиры выгрузились, но направились не к главному крыльцу, а в обход здания, где имелся дополнительный вход, у которого дежурил целый выводок плечистых эсэсовцев в водонепроницаемых плащах и с мотоциклом «BMW-R-75». Штабс-фельдфебеля здесь знали, отдали честь и пропустили без проверки. На Ломакина покосились, но ничего не сказали…

В полуподвальном помещении, куда его доставили, сидели трое. Горела лампа накаливания, подключенная к армейскому генератору. Маленькое окно под потолком закрывали стальные жалюзи. На стене висела карта Европы с частичным изображением Советского Союза. Гитлеровский флаг, вытянутый стол, пара комфортных стульев, несколько обычных табуретов. В углу, скрестив на груди руки, сидел молодой лысоватый лейтенант с вытянутым лицом и рыбьими глазами. Закинув ногу на ногу, он явно любовался своими сияющими сапогами – верный признак, что из здания данный господин сегодня не выходил. Вдоль карты прохаживался плотный брюнет в мундире обер-лейтенанта, нетерпеливо постукивал указательным пальцем правой руки по перстню на левой. За столом, брезгливо оттопырив нижнюю губу и нахмурив лоб, сидел светловолосый гауптман и бегло заполнял форменный бланк. Он поднял глаза на Ломакина и произнес:

– Здравствуйте. – В голосе его явственно прослушивался холодок. – Да, это вы… – бегло переглянулся он с присутствующими. – Мы успели просмотреть ваше дело… Выпускник могилевской школы подполковника Вагнера, способный ученик, так сказать, гм… Ничего, что я говорю по-немецки?

– Все в порядке, герр гауптман, – ответил Ломакин, – я изучал немецкий язык еще со школы…

– Напомните вашу фамилию. – Гауптман открыл его досье, как-то лениво полистал его.

– Шитов Николай Петрович. Заброшен в советский тыл под псевдонимом «Болотник», с документами капитана Красной армии Ломакина Алексея Борисовича… Имел справку, подтверждающую тяжелое ранение и лечение в подмосковном госпитале. Согласно справке, на полгода имел ограничения, связанные с участием в боевых действиях, и в этой связи был направлен в штаб 49-й дивизии – заместителем начальника дивизионной разведки, где имел доступ ко всей…

– Да, я вижу, вы восемь раз отправляли радиограммы в отдел фон Ритхофена, предоставляли ценную информацию, которая в дальнейшем использовалась для борьбы с нашими врагами… Вы молодец, Николай Петрович, – перешел гауптман на русский язык – он был несовершенен, но вполне узнаваем. – Вы блестяще справлялись со всеми заданиями и заслуживаете поощрения от лица германского командования, которое, безусловно, получите.

– Я всячески извиняюсь… – Шитов с усилием сглотнул слюну. – Могу я поговорить с полковником фон Ритхофеном или его заместителем майором Гайдрихом?

– Мне очень жаль, Николай Петрович, но сейчас упомянутых вами людей нет в городе, они занимаются выполнением своих служебных обязанностей. Майор Кристиан Гайдрих уполномочил офицеров своего отдела провести с вами предварительную беседу. Лично с ним побеседовать и представить отчет вы сможете, думаю, не раньше вечера. К этому времени вы отдохнете. Рад представиться – гауптман Отто Венцель, отдел военной разведки 9-й танковой армии, – сухо кивнул блондин. – Присутствующие господа – лейтенант Генрих Уде и обер-лейтенант Вольф Зейдеман.

Оба офицера тоже лениво кивнули.

– Послушайте, у меня есть важная информация, которая через пару дней может стать бесполезной, если ею сразу не воспользоваться… – зачастил Шитов. – Во-первых, это касается некоторых скрытных передвижений частей и подразделений 1-го Белорусского фронта русских в зоне действия наших 7-й и 19-й танковых армий… Во-вторых, я имею информацию об агенте советской разведки, действующем в нашем тылу под позывным «Шторм» – он имеет отношение к отделу зафронтовой работы контрразведки СМЕРШ – агент выдает себя за немца и раз в двое суток связывается по рации со своим руководством… Мне известна его фамилия, его персональные данные, но об этом я могу говорить только с непосредственным начальством…

– Надеюсь, этот парень не служит в немецкой разведке, – насторожился обер-лейтенант Зейдеман. – Это было бы логично, ввиду ряда неприятных событий, произошедших в недавнем прошлом, но в целом – невероятно…

– Настолько невероятно, что обсуждать эту чушь не имеет смысла, – поморщился Венцель и как-то с сомнением воззрился на третьего присутствующего – лейтенанта Генриха Уде, по лицу которого невозможно было понять, что его беспокоит.

– В-третьих, господин гауптман… – сбивчиво продолжал Шитов. – Вместе с нашей группой шестнадцать часов назад выступила группа некоего капитана Каляжного – опытного сотрудника советской разведки. Часть пути мы передвигались вместе. Они отправились на север, в район Жолибож. С Каляжным два разведчика и проводники из местных. Его задача – выйти в заблокированном районе на двух влиятельных представителей польского подполья, лояльного русским, и вывести их в безопасный район вне Варшавы. Эти двое очень важны для советского руководства. Они пользуются авторитетом у определенной части польского общества и представляют для германского государства серьезную опасность. Я примерно представляю, каким маршрутом они пошли. За сутки свою операцию они, конечно, не закончат…

– А вот это интересно, – признал Венцель. – Мы непременно сообщим в Жолибож, чтобы сделали все необходимое для поимки преступников. Что-то еще, господин Шитов?

– Да, я еще не закончил… – облизнул Шитов пересохшие губы. – Я получил приказ от полковника фон Ритхофена покинуть распоряжение советских частей и прибыть в Варшаву для получения нового задания – при этом предстояло проявить инициативу, чтобы это не выглядело как бегство или дезертирство. Формировалась группа для проникновения в Варшаву, и я воспользовался подходящим случаем… С нами шли два польских предателя, перешедших на сторону красной власти – Заремба и Пшиговский. Они должны были вывести нас на польских социалистов, которые, в свою очередь, обещали связать нас с руководством варшавского восстания… Адрес для связи: улица Новогродская, 34, квартира 20. Там проживает человек по фамилии Завадский, который служит в польской полиции порядка. Это его прикрытие, понимаете? Подразделение не участвует в опасных мероприятиях, занимается охраной, патрулированием и тому подобное. Это идеальное прикрытие, понимаете?

– Это тоже интересно, – оценил Венцель и что-то записал в блокнот. – Спасибо, господин Шитов, мы воспользуемся вашей информацией. Расскажите, каким путем вы проникли в Варшаву из советского расположения.

Агент повествовал лаконично, поэтому уложился в несколько минут. Про эпизод с устранением случайно подвернувшегося немецкого патруля он «деликатно» умолчал. Вопрос открытый – все ли может списать война. Венцель задумчиво почесал гладко выбритый «арийский» подбородок и задал вопрос:

– Почему вы сразу не приняли меры по устранению группы Каляжного и людей из собственной группы, а дотянули до последнего, и теперь нам придется проводить трудную операцию в Жолибоже, чтобы устранить ваши недоделки?

– Герр гауптман, это несправедливо, о чем вы говорите? – обиделся Шитов. – Я был один против девяти. Русские разведчики хорошо подготовлены и всегда настороже. У меня не было физической возможности. Даже поляки, идущие с нами, были вооружены, и их трудно назвать беспомощными. В мою задачу такого не входило. Когда осталась только наша группа, задача упростилась, но все равно было сложно. Мы попали под обстрел неизвестного снайпера, потеряли Зарембу. В мои планы входило ликвидировать Ложкина и Замятина, а Пшиговского, как источник информации, доставить живым. Но мы попали под карательную операцию зондерполка «Дирлевангер», и ситуация вышла из-под контроля. Мне пришлось ликвидировать всех, и только после этого появился шанс самому выжить… Вы понимаете, герр гауптман, в каком щекотливом положении я находился? Кстати, следует запустить слух о полном уничтожении группы Ломакина, включая самого капитана, – в противном случае советская разведка может насторожиться…

– Да, подобные вещи мы, как правило, понимаем, – усмехнулся надменно Венцель. Он задумался, постукивал ручкой по столу, иногда вопросительно поглядывал на своих коллег. Те хранили молчание. – Ну хорошо, – наконец нарушил он тишину. – Признаться честно, господин Шитов, ваше появление здесь как снег на голову. Мы знали о вашем существовании, но не имели информации, что вы собираетесь пожаловать в гости. Полковник Ритхофен с майором Гайдрихом не всегда посвящают подчиненных в свои дела. Впрочем, они имеют на это полное право, в свете режима секретности… О своей работе в последний год будете докладывать лично своим опекунам и кураторам – нас эта тема интересует в последнюю очередь. В скором будущем вас отведут в офицерскую столовую, дадут возможность помыться, переодеться и отдохнуть. Вечером полковник Ритхофен должен прибыть из штаба сухопутных войск, куда убыл по срочным служебным делам. Вы не могли бы оставить нас на пару минут, господин Шитов? Выйдите в коридор, посидите в компании охранника – вас позовут.

– Да, конечно… – Шитов с готовностью вскочил, едва не свернув табуретку, вскинул руку: – Хайль Гитлер! – и, втянув голову в плечи, юркнул в коридор.

Все трое с какой-то толикой брезгливости смотрели на закрывшуюся дверь.

– Что скажете, господа офицеры? – Венцель откинулся на спинку стула и снова забарабанил ручкой по лакированной столешнице.

– Мне кажется, с этим человеком более-менее понятно, Отто, – задумчиво объявил обер-лейтенант Зейдеман. – Он именно тот, за кого себя выдает, – достаточно посмотреть его досье. С арестом Завадского из полицейского управления я бы не спешил – лучше установить наблюдение, и он нас выведет куда следует. А вот в случае с группой Каляжного следует принимать решительные меры…

– Кого они, интересно, вознамерились вытащить из Жолибожа? – задумался лейтенант Генрих Уде. – Если это те, о ком мы думаем – участники так называемого польского сопротивления Хаштынский и Крынкевич, – то не будет ничего страшного. Эти люди под нашим присмотром, и любой, кто к ним пожалует, немедленно окажется в поле зрения. А вот что касается личности самого Шитова, этот вопрос я бы проработал серьезнее…

– Признайся, Генрих, тебе он тоже подозрителен, – удовлетворенно кивнул Венцель. – Нет, сама личность агента из могилевской школы однозначна – это Николай Шитов. Но что мы знаем о том, как он провел последний год? Его могли завербовать. То, что он посылал шифровки Ритхофену – замечательно, но качество этих шифровок? Парочка для затравки несла правдивую информацию – без особого ущерба для Красной армии, все остальное – умная дезинформация, сохраняющая внешнее правдоподобие. В органах СМЕРШ сидят не дураки. А мы все принимали за чистую монету. Назовите хоть один звонкий успех нашего ведомства за последний год, господа офицеры. Сплошные неудачи, неудачи… А если и были успехи, они никак не повлияли на положение дел на фронтах. Я не утверждаю, что все именно так, но провести проверку следует обязательно…

– И что ты предлагаешь, Отто? – спросил Зейдеман.

– Пока не знаю, – раздраженно поморщился Венцель. – Впрочем, есть одна идея…

– Это связано с русским агентом «Шторм», который находится у нас в подвале? – догадался Уде.

Венцель хищно улыбнулся. Русского агента с позывным «Шторм», об опасности которого предупреждал Шитов, схватила полиция безопасности совместно с СД два дня назад. Все следы привели к нему, улики были неопровержимыми. Русский агент оказался немецким офицером Томасом Эбелем, курирующим сотрудничество рейха с «туземной» полицией. Смутное, отнюдь не боевое прошлое, белые пятна в родословной, явно свидетельствующие, что в родне покопались евреи, сомнительные связи, физическая возможность в любое нужное время выходить на сеанс связи с запрятанной радиостанции. Задержание для Эбеля стало шоком. Он сдуру чуть не бежал во время ареста (еще одно подтверждение работы на врага), но успели схватить. Как выражаются русские, на допросе ушел в «глухой отказ», все отрицал, возмущался. Гестапо трудилось не покладая рук, склоняя агента к признанию. Морально и физически сломленный, он сидел в одиночной камере, был уже на грани признания, но пока держался.

– А что, – задумался Уде, – если Шитов перевербован, то Эбель может об этом знать… Даже, скорее всего, знает. Если Шитов вступил в сговор с русскими, личность «Шторма» ему тоже может быть знакома… Надо устроить им внезапную очную ставку – прямо в камере у Эбеля, и отследить реакцию…

– Именно об этом я и подумал, Генрих, – злорадно оскалился Венцель. – До подвала с Эбелем несколько минут ходьбы – нам ничто не мешает проверить эту смелую теорию. Я провожу его, попробую вызвать во время прогулки на доверительность, усыпить бдительность – а потом предъявлю Эбеля. Если догадка неверна, мы вернемся. Возможно, и к лучшему, если этот русский окажется нашим. А вы пока займитесь делом Бруновского – навестите шифровальный отдел, они должны получить ключ к расшифровке тех радиограмм. Поняли приказ? Через двадцать минут вы должны находиться на этом же месте.

– Так точно, герр капитан! – Представления о субординации эта парочка еще не растеряла, оба приняли стойку «смирно», хотя и обошлись без традиционного нацистского приветствия.

– Надеюсь, меня не на расстрел ведут? – проворчал Шитов, когда они вышли в коридор и направлялись к холлу.

– Вы чувствуете за собой вину, Николай? – покосился на него Венцель.

– Лично я – нет. Но если, не дай бог, великая Германия чувствует за мной вину…

– Похвально, Николай, – поощрительно заметил гауптман. – Вам, русским, даже в трудных ситуациях не отказывает чувство юмора – чего нельзя сказать о нас, немцах, гм… Нет, Николай, если бы вас повели на расстрел, вы бы поняли. За углом в подвале бывшего банка «ПЕКАР» содержатся заключенные – имеется желание показать вам одного из них. И будет крайне важно, если вы его узнаете. Это не повод для волнения, успокойтесь. Не отставайте, мы не собираемся возиться с этим целый день…

Здание штаба напоминало взорванный муравейник. Бегали порученцы, трещали печатные машинки. Солдаты вытаскивали из складских помещений тяжелые оцинкованные ящики. «Пришло то время, когда у нас не осталось времени», – как заметил вчера не без юмора лейтенант Уде. Это еще не было эвакуацией, сдавать без боя Варшаву никто не собирался. Сколько усилий предприняли, чтобы подавить восстание Армии Крайовой! И все же состояние было подвешенным, в воздухе незримо что-то витало. Приходили разведданные, что в войска 1-го Белорусского фронта, оседлавшие восточные пригороды Варшавы, поступают боевая техника и людские резервы. Раньше этого не было, и немцы спокойно себя чувствовали. Теперь же что-то назревало, в ближайшую неделю-две могли начаться полномасштабные военные действия. Несколько месяцев Красная армия стояла в правобережье, отбивая вялые контрудары гитлеровских войск. У Советского Союза имелось ВСЕ для дальнейшего наступления, но в связи с продвижением на запад коммуникации удлинились, тылы отставали, цвела неразбериха, усугубленная деятельностью диверсантов. У немцев, наоборот, коммуникации сократились, но исчерпались резервы, и приходилось лишь манипулировать тем, что имелось в наличии, не гнушаясь частями коллаборационистов (зачастую последним отребьем). К тому же восстание еще не полностью подавили – в городе оставались очаги сопротивления, порой охватывающие целые районы…

Утро выдалось мрачным, неласковым. Мотоциклист у крыльца заливал остатки масла в свою машину – сцеживал последние капли из канистры. Ресурсы иссякали, свежих поступлений не было. Для великой Германии, ввиду блокады нефтеносных районов, наступала эра синтетического бензина, ездить на котором было пыткой и проклятьем. Автоматчики отдали честь, Венцель небрежно козырнул в ответ. Шитов наступал на пятки, боялся, что остановят. Они шли в противоположную сторону от главного крыльца – по узкой дорожке, очищенной от мусора. Слева высились развалины, там же – небольшой чахлый скверик. На уцелевших лавочках курили штабные работники. Невесело смеялась женщина в эсэсовской форме – вполне миловидная шатенка в узкой форменной юбке и «Вальтером» на ремне.

Венцель неторопливо шел по аллее. У зеленых насаждений неплохо дышалось, здесь не чувствовалась повсеместная гарь. Шитов тащился сзади, косясь по сторонам.

– Скоро все для вас кончится, Николай, – уверил Венцель, – часок – и ступайте отдыхать. Полагаю, свой посильный вклад в дело нашей общей борьбы вы внесли.

– Не собираюсь долго отдыхать, герр гауптман, – проворчал Шитов. – Не понимаю, как так вышло, что большевики нас теснят. Согласен, это временное явление, мы скоро сгруппируем силы, а они критически растянут свои тылы, утеряв возможность обеспечивать себя всем необходимым, – в этот момент мы и нанесем удар возмездия, который станет переломным в войне. Хотите – верьте, герр гауптман, хотите – нет, но я действительно в это верю и хочу принять свое скромное участие…

– А вы молодец, – вновь похвалил Венцель. – Признаюсь честно, я поражен, господин Шитов. В школы абвера отбирали не всех, кого попало, – учитывали лояльность фюреру, личные качества, ум, физические способности. И все же по окончании чуть не половина при первой же возможности перебегала к Советам, вымаливала прощение. Другие погибали, едва оказавшись за линией фронта, третьих хватали, расстреливали, бросали за решетку или заставляли вести двойную игру. А вы прошли через все горнила, не утратили верность нашему делу, а только закалились и снова рветесь в бой. Это заслуживает высокой похвалы и уважения, господин Шитов. У вас персональные счеты к большевикам? Вы ведь кадровый военный?

– Да, окончил военное училище в Москве, – без охоты поделился Шитов. – После армии решил, что военный образ жизни мне подходит… Семья была, жена молодая, красивая, служил в Подмосковье – дали двухкомнатную квартиру в общежитии военного городка, все обставили… Загуляла, стерва… Особиста себе нашла, энкавэдэшника хренова… Сначала тишком встречались, потом вообще страх потеряли, на людях стали появляться. Она аж цвела и пахла, совсем бабе крышу снесло… Ну и поскандалили однажды, припечатал ей так хорошо, что сияла фонарями под каждым глазом… А год был не какой-нибудь, а 38-й, мать его… Задержание, предъявили обвинение – дескать, участвовал в какой-то троцкистско-террористической группе. Я и слов-то таких не знал… Тот самый особист меня и допрашивал – Кальман Борис Яковлевич, как сейчас эту гниду помню. Рослый такой, весельчак, член ВКП(б) с 33-го года… Еще смеялся, гад, на допросе: ну что, Николай Петрович, не передумал вступать в партию? Потом сообщил эдак доверительно: мол, все в его власти, снимаем обвинения за отсутствием состава преступления, валишь из Подмосковья, к чертовой матери, и чтобы близко не подходил к Анастасии Федоровне своей разлюбезной. А прямо завтра – заявление о разводе на стол в загсе – мол, я прослежу… Этого гада через полгода, кстати, тоже арестовали и на Колыму отправили – далекие окраины осваивать. – Шитов оскалился. – Но я уже служил под Витебском, жил в офицерском общежитии… Видать, пятно осталось, что был под арестом, чурались меня, гнобили, только к лету 41-го старлея дали – дальше просто неприлично стало… Первые дни войны – ваши гнали через всю Белоруссию, «котел» за «котлом», командование корпуса бросило солдат подыхать в болотах под обстрелами, а сами с чемоданами в обнимку – в «эмки», да за линию фронта. Этих тоже надолго запомнил: комкор Потапов и член Военного совета Тушинский Лев Аркадьевич… Ненавижу с тех пор лютой ненавистью коммунистов, жидов и всю власть их тошную!..

– Так вы не идейный, – усмехнулся Венцель. – Отомстить решили?

– И это тоже, – согласился Шитов. – Почему это не идейный, герр гауптман? – спохватился он. – На дух не выносить большевистскую власть – чем плоха идея?

– Идея, вы правы, достойная, – сухо засмеялся Венцель. – Нам налево, Николай Петрович, почти пришли.

Дорожка раздваивалась влево и вправо, упираясь в забор. Направо – охраняемые подвалы бывшего банка. С обратной стороны – ничего, кроме парочки разрушенных многоэтажек. Справа от тропы – забор, слева груды битого камня, зияющий проход в помещения первого этажа – без окон, без дверей. Людей здесь не было. Сзади тоже никого, сквер пуст, активность у казематов заслоняла неработающая трансформаторная будка. Гауптман зашагал по дорожке влево, Шитов машинально свернул за ним.

– Здесь ближе, господин Шитов.

– Да все в поря… – И Шитов икнул, когда доселе мирный собеседник вдруг резко шагнул назад, повернулся одновременно с выпадом ножа! Тонкое лезвие вошло в живот, и грубая сила потащила Шитова с тропы в развалины. Он не мог сопротивляться, только пучил глаза и беззвучно шлепал губами. Венцель краем глаза отслеживал обстановку – пока никого, дай бог, чтобы и дальше… Нож пронзил живот до рукоятки, Шитов вцепился ему в руку, машинально хотел вытащить, хотя вытаскивать ни в коем случае нельзя, тогда всего кровью зальет! Ноша была строптива, неудобна, гауптман отдувался, обильно потел. Попробуй потащить такого борова одной рукой! Венцель вволок его в развалины, мимо массивных опорных столбов – и с силой отбросил от себя. Шитов катался по каменной крошке, держась за живот, из которого фонтаном била кровь. Кровь пошла и из горла. Венцель схватил его за ноги, потащил дальше, в темноту руин, бросил за горкой кирпичей и только там, переводя дыхание, опустился на корточки. Но услуги постороннего уже не требовались, умирал Шитов самостоятельно.

– За что? – булькал он, и глаза умирающего затягивала болотная муть. – За что, герр гауптман… Я же верой и правдой…

– Давай, поспеши, не нужен ты здесь, – поморщился Венцель. – Верой и правдой он, ага. Ты еще скажи, что без сна и отдыха. Не буду я тебе показывать советского агента с позывным «Шторм»… Хотя почему не буду? – Он как бы беседовал сам с собой. – Видишь меня, Шитов? Это я – агент с позывным «Шторм», понимаешь? Не какой-то Томас Эбель, который вообще не при делах, а я – прошу любить и жаловать…

Сколько сил и средств ушло, чтобы выдать его за большевистского агента Томаса Эбеля, уроженца Гамбурга, прекрасного семьянина и отца белокурых близняшек! Идея невероятная, вранье вызывающее – но разве после агиток Геббельса осталось в этой стране что-то более невероятное? Сомнений не осталось, когда этот упырь, курирующий управление польской полиции, на его глазах расстреливал маленьких польских детей! А ведь еще позавчера показывал снимки своих белобрысых ангелочков, умилялся, был таким чувственным, лиричным. Подтасовать улики не составило труда, подсунуть радиостанцию в нужное место, поместить возле нее платочек с вышивкой, на который мастерица супруга Эбеля нанесла свои инициалы, парочку окурков дорогих сигарет, тройку-другую не менее весомых «аргументов» – и пусть гадают господа со скрещенными костями в петлицах, очевидно это или невероятно! А проделывать финт пришлось бы в любом случае (либо делать ноги из Варшавы) – ищейки уже сжимали кольцо вокруг агента с псевдонимом «Шторм»…

Шитов затих – счастливой дороги! Надо же, пострадал он, видите ли, в 38-м! Все пострадали, не повод Родину продавать и уничтожать своих же соотечественников! Гауптман Отто Венцель благополучно трансформировался в майора Ивана Таврина, работающего в Варшаве под «легендой». Главное управление контрразведки СМЕРШ, 4-й отдел – зафронтовая работа. 34 года, уроженец Воронежа, не женат – да и слава богу, тяжкое бремя – иметь семью в военное время. Копнуть подноготную, и он провален, но кто в этом бедламе, когда все трещит по швам, когда владения рейха сжимаются на глазах, будет копаться в подноготной грамотного, серьезного и уравновешенного офицера военной разведки? Таврин одернул обмундирование, носовым платком стер цементную пыль с сапог и осторожно высунул нос из развалин. Место рядом со штабом, а абсолютно непосещаемое. Он вышел на дорожку, прогулочным шагом направился в обратную сторону, но, сделав несколько шагов, передумал и остановился. Люди видели, как он шел с мужиком в штатском, будут удивлены, когда вернется один. Проходя мимо руин, он невольно покосился в черноту. Тело могут найти, но не сразу. Запах разложения почувствуется только завтра, но кого в этих бесконечных развалинах удивишь запахом разложения? Через сутки, если не раньше, он уже должен быть далеко…

Несколько минут Таврин обходил скопление разрушенных зданий. На заднем КПП эсэсовцы смерили его удивленными взглядами, но прилежно отдали честь и пропустили. Еще минут восемь он пешком обходил комплекс строений на Пшемыльской улице. Здесь повсюду стояли противотанковые «ежи», мотоциклы, трехтонные «Опели Блиц» с зачехленными кузовами. Прохаживались патрули с собаками – нападения и обстрелы боевиков потрепанной Армии Крайовой были не редкостью. По тротуарам сновали гражданские, сотрудники польской полиции с карабинами «Маузер» заигрывали с местными девицами (очевидно, официантками или певичками кабаре), которые могли бы быть и покрасивее. Но красавицы здесь не ходили – если не имели, конечно, серьезного покровителя из офицерского состава. Пока он не подошел к штабу, еще пару раз пришлось показывать документы. У бокового крыльца штаба ничего не изменилось. Механик продолжал ковыряться во внутренностях мотоцикла, охранники с тоской на него поглядывали. Капитану военной разведки отдали честь – физиономия примелькалась. Он с достоинством кивнул, вошел внутрь и только в полутемном тамбуре перевел дыхание, ослабил воротник френча, чтобы не давил. Из коридора доносились глухие голоса. Штурмшарфюрер Лейтнер отчитывал дневального. И это правильно – пусть все горит и взрывается, а у тебя должен быть чистый воротничок и отглаженные манжеты. Иван шагнул влево, переступил через порог и начал мягкими шагами спускаться по лестнице. Четырнадцать ступеней, полуподвал, еле освещенный коридор, нужная дверь – первая по коридору…