Текст книги "Даманский. Огненные берега"

Глава 5

На следующее утро Павел проводил политзанятия. Его слушали, не отвлекались, не разговаривали. Это радовало и окрыляло молодого офицера. Он не был таким уж неучем в вопросах международного положения. Преподаватели в училище натаскали. Павел мог не знать последних новостей, исторических предпосылок, но самым важным владел и умел подать свои знания в живой и интересной форме.

Слушателей мало волновала война во Вьетнаме, события в Чехословакии годичной давности – он пробежался «по верхушкам». Назревающие выборы депутатов – событие всесоюзного масштаба, раз надо, значит, надо, эту тему он отразил прилежно.

Угроза из Поднебесной не какая-то мифическая, а самая настоящая – вот она, рядом. Павел рассказывал, как Мао, когда-то лучший друг Советского Союза, устроил культ собственной личности, развернул огромную страну с правильного пути и ведет ее в тупик. Боролся с «возможной реставрацией капитализма», с «внутренним и внешним ревизионизмом» – а фактически уничтожал личных врагов, укреплял собственную власть, которая и без того была безграничной. Мао давно отошел от подлинных марксистско-ленинских принципов, искал виновных в неудачах «Большого скачка», который закончился провалом, – экономику страны поднять не удалось. Политические оппоненты уничтожались решительно – ради этого и была задумана «культурная революция». Гонения на интеллигенцию, разгром общественных организаций – пионерии, коммунистического союза молодежи, – все это просто уничтожило культуру и образование, свело на нет скромные достижения во внешней политике. Мао решительно избавлялся от соратников по партии, обвинял их во всех смертных грехах, считал, что только он один достоин лидерства. Противники режима уничтожались вместе с семьями. Страна погружалась в атмосферу страха. Безжалостно чистились все эшелоны власти.

Классовая теория Мао доходила до полного абсурда. Цвела демагогия, «врагов пролетариата» искали везде, даже там, где их быть не могло. Зверствовали банды хунвейбинов – школьников и студентов. Эта молодежь с замусоренными мозгами сбивалась в отряды, выискивала подлежащих искоренению «демонов и ревизионистов». Несовершеннолетние молодчики врывались в дома врачей, служащих, университетских преподавателей, хунвейбины сами назначали виноватых, сами карали – зачастую на месте и безжалостно. Мао наделил их всеми правами. Жертв избивали, напяливали на них клоунские колпаки, заставляли лаять, идти по улице, согнувшись.

Газеты призывали убивать антимаоистов – «этих крыс, что шныряют по улицам». Распоясавшуюся молодежь, дуреющую от вседозволенности, окрестили «небесными воинами», пели им всяческие дифирамбы. Судопроизводство и уголовное право перестали существовать. Хунвейбинам предоставляли бесплатные поезда для поездок по стране, их наделяли полномочиями, подстегивающими бесчинства.

Наука и культура перестали существовать, уничтожались театры, закрывались книжные магазины. Молодчики громили старинные храмы и монастыри, сносили памятники культуры. Повалили часть Великой Китайской стены, а ее кирпичи отправили на постройку свинарников. Допускалась к продаже лишь единственная книга – цитатник председателя Мао, ее выпускали в разных версиях и с красивым оформлением. Сборники с ключевыми изречениями «великого кормчего» наводнили страну. Труды изучали, цитаты вызубривались наизусть – это разрешалось делать даже в рабочее время. Создавались кружки по изучению текста, считалось, что это не отвлекает от работы, а, наоборот, повышает производительность.

Самое абсурдное в этих преобразованиях – кампания по борьбе с сельскохозяйственными вредителями. Уничтожение воробьев, которые якобы поедали урожаи зерновых, стало пиком безумия. Население кричало, било в тазики, махало тряпками – все для того, чтобы напугать воробьев и не дать им сесть на землю. Утомленные птицы падали замертво. Мертвых воробьев сгребали в огромные горы – и это сумасшествие происходило по всей стране. Кампанию разрабатывали на самом верху, к ней призывал лично Мао Цзэдун. Всенародная охота за пернатыми достигла ошеломительных успехов. Попутно с воробьями извели и прочих мелких птиц. Урожаи слегка повысились, и КПК рапортовала о полной победе. Но остальных врагов (крыс, мух, комаров) меньше не стало. Исчез важнейший природный регулятор – расплодились гусеницы, саранча. По стране ударил голод, от которого умерли 30 миллионов человек. Кампанию свернули, быстро нашли виновных, среди которых, естественно, не значилось имя председателя Мао…

– Ничего себе, поохотились на воробушков… – присвистнул рядовой Филипчук.

– То есть доказали опытным путем, – подал голос Бабаев, – что польза воробьев для сельского хозяйства все же выше, чем вред.

– Именно так, Бабаев, – согласился Павел. – Вот что бывает, когда пироги печет сапожник, а сапоги тачает пирожник. В итоге им пришлось завозить в страну новых воробьев – покупали в СССР и в Канаде.

– Молодец, лейтенант, – похвалил замполит Писарев, – тебе удалось завоевать внимание аудитории. Правда, слегка отвернул от рекомендованных к изучению тем, но все равно оставался в русле. Молодец.

Физическая подготовка – марш-бросок по пересеченной местности. В ленинской комнате было куда уютнее! Бежали с полной выкладкой – кружок вокруг поселка по зимнему лесу. Павел не отставал, контролировал бойцов. И куда подевалось благожелательное отношение к новому командиру! Ноги проваливались в снег, скользили по наледи. Пот тек по лицам, солдаты тяжело дышали, недобро поглядывали на лейтенанта – лучше бы про воробьев рассказывал! Но никто не отставал, бежали плотно. Похоже, он задрал планку – ближе к финишу народ утомился, у самого заплетались ноги. Финиш был на плацу – выбегали еле живые, стряхивали с себя вещмешки, автоматы, упирали руки в колени, с трудом переводили дыхание.

С крыльца за действиями нового подчиненного наблюдал капитан Стрельцов, озадаченно чесал переносицу. Старшина Фролов удрученно качал головой – ну, нельзя же так, в самом-то деле…

– И как вам новый командир, товарищи бойцы? – улыбался Стрельцов.

– Нормально, товарищ капитан… – держался за живот Лузин. – Человек редкой доброты…

– Да, крайне редко ее проявляет… – отплевывался Терехов. – Мужики, надеюсь, это все? В наряд хочу, уж лучше китайцев гонять…

Ели за всю заставу, облизывали ложки. Многие бегали за добавкой. «Не наедаемся, бойцы? – улыбался Павел. – Ну, ничего, скоро ужин». «Чего он зверствует? – украдкой переговаривались между собой солдаты. – Мы ему что, ишаки? Ладно, молодой еще, неопытный, скоро пройдет, будет, как все. Но мы же повесимся за эти оставшиеся три месяца…»

После обеда – тактические занятия, стрельбы в овраге к востоку от поселка. Солдаты мрачные возвращались в казарму, падали без сил на кровати…

Дома появились новые шторы, потертый коврик на полу в зале – соседка отдала за ненадобностью. Настя что-то терла, подкрашивала подоконники масляной краской. А он сокрушался, что абсолютно нет времени ей помочь.

– Завтра в караул заступаем, – сообщил он в кровати интересное известие. – Придется тебе следующую ночку обойтись без меня.

– Ты бы поосторожнее на этой границе, Павлик… – шептала Настя, льнула к нему, наслаждалась такой короткой близостью. – Мне Надежда такие ужасы рассказывает… Да и поселковые в магазине судачат, не поймешь, где правда, а где вымысел… Что скоро китайцы придут и все такое… Мне страшно, Паша, я иногда выстрелы слышу…

– Не разговаривай ты с этой сплетницей, – рассердился Павел. – Злые языки какую только ересь не плетут. Да, отношения с Китаем сейчас слегка разладились. Но они уже десять лет такие, и ничего не происходит. Почему именно сейчас должно что-то случиться? Глупости, не слушай никого…

Но она боялась, каждое утро смотрела на него с неприкрытым страхом. Он уходил, целовал ее в губы.

Жизнь входила в колею, обретала ритм и смысл. Инструктаж, подготовка к боевому дежурству. Построение на плацу, все в белых маскировочных халатах, за спиной автомат со снаряженным магазином, в подсумке – еще три. Переносные радиостанции у каждого наряда, две немецкие овчарки – Лада и Аврора, воспитанные, сдержанные, очень умные и обаятельные.

Капитан Стрельцов прохаживался вдоль строя, изучал каменные лица солдат. Все должны быть морально готовы, никаких отвлекающих факторов, сосредоточиться только на службе.

«Приказываю выступить на охрану государственной границы Союза Советских Социалистических Республик! Действуйте, лейтенант Котов!»

Караульное помещение располагалось в складках местности недалеко от реки. Отсюда хорошо просматривался остров Атаманский, часть советского берега в обе стороны. При необходимости включались прожекторы. В каждом наряде – сержант и четверо бойцов. «Не считая поводырей», – подшучивали военные. Еще заслон на самом острове – два или три пограничника (увы, без средств связи).

Падал снег, наряды пропадали в полумраке. Каждые четверть часа оператор дежурной смены принимал доклады: в зоне патрулирования – никаких происшествий. Сил четвертого взвода вполне хватало, чтобы на сутки прикрыть границу. Наготове резервная группа из бойцов третьего взвода – для реагирования на чрезвычайные ситуации. Напряженность не спадала, чувствовалась во всем.

Всю ночь Павел был настороже, не смыкал глаз. Встречал и провожал наряды, выходил к реке, нервно курил, периодически приказывал включать прожекторы. Первое дежурство, никакого опыта, бездна ответственности…

Происшествие случилось незадолго до рассвета. Со стороны острова прогремела автоматная очередь. Затем, после паузы, вторая.

– Товарищ лейтенант, там что-то происходит! – сообщил дежурный оператор. – Двое наших на острове – Черемшин и Лупенко…

«Караул, в ружье! Все прожекторы развернуть на остров!»

Он обязан лично все выяснить. Пока еще подтянется группа быстрого реагирования… Все, кто находились в помещении, спешно натягивали полушубки, хватали оружие. Лузин, Модяну, Глобыш, Шагдаров, кто там еще…

Выстрелов больше не было, но группа под его командованием уже скатывалась к реке. Тропы протоптаны, неплохо освещаются. Солдаты выбегали на лед, растягивались в шеренгу – нельзя бежать толпой. «Коньки бы сюда, – мелькнула мысль, – вдвое быстрее бы добежали».

Лед припорошен снегом. Периодически его выдували ветра, иногда, в безветренную погоду, он скапливался снова. Бежать было трудно, скользили подошвы. Люди растягивались, но никто не роптал. Охнул Модяну, разъехались ноги, что-то сплясал, кинулся догонять сослуживцев.

Шестьсот метров до острова – три минуты фигурных катаний на льду. Берег приближался, невысокие заснеженные обрывы, кусты плотными пачками. Там должны быть тропы, протоптанные пограничниками… Свет от прожекторов становился мерклым. Кусты на берегу громоздились невнятной массой. Павел не чувствовал страха, только возбуждение. Это было первое в его жизни чрезвычайное происшествие…

Люди подбегали к острову, огибали камни, карабкались наверх.

– Рассыпаться, передвигаться короткими перебежками! – командовал Павел. Холод обжигал гортань, через слово приходилось кашлять.

– Да знаем мы, товарищ лейтенант, не в первый раз… – бормотал Шагдаров, помогая командиру взобраться на обрыв. – Нам еще весь остров пробежать надо – заслон на другой стороне…

Остров пробежали за несколько минут – семьсот метров, терпимо. И кто-то будет оспаривать практическую пользу марш-бросков? Мелькали проплешины голой земли на ветреной стороне, осталась сзади кучка строений. Впереди – лесистая масса, низкорослые деревья. Волосы взмокли под шапкой, дыхание сбилось. Солдаты бежали размеренной рысью, на открытых участках виляли, как зайцы. Видимо, имелся горький опыт…

За спиной остался лесок, пограничники выбежали к северному берегу. Пользы от прожекторов уже не было – слишком далеко. Бугры, комья глины, чахлая растительность на покатых спусках. И этот бесполезный кусок суши китайцы считают своим?

Бойцы залегали, поползли по-пластунски. С косогора кто-то поднялся, бежал навстречу, сгибаясь в три погибели.

– Не стреляйте, это я, Черемшин… Не вставайте в полный рост, ложитесь…

– Что за стрельбы тут у вас, Черемшин? Воробьев добиваете?

– Да если бы так, товарищ лейтенант… Это не я, это Лупенко, он там, левее, увидел кого-то… Говорит, несколько человек к острову бежали… Может, померещилось… Я на данном участке ситуацию контролирую, а он там, слева…

– Лузин, Глобыш, остаться здесь, рассредоточиться вдоль берега. Остальные – за мной…

Солдаты перебегали вдоль береговой полосы, смещались на северо-западную оконечность. Подмерзали ноги, руки в перчатках теряли чувствительность. А под шапкой и полушубком, наоборот, все сопрело.

В складках у маленького мыса уже кто-то возился. Свои – Бабаев первым добежал до Лупенко. Модяну остался за камнями, Павел с Шагдаровым съезжали в ложбину перед косогором. Позицию боец выбрал удачную, выложил склон жухлой травой, огрызками досок, фанерой – соорудил вполне приличную «лежку».

– Лупенко, что случилось?

– Товарищ лейтенант, да бес его знает… – растерянно бубнил рядовой, от волнения переходя на украинскую речь. – Лежу себе… Снег валит, темнота, лед рядом… Вижу, кто-то вылупился из темноты, вроде стоит. Потом еще один, третий, четвертый…

– Ох, Яшка, глаза велики у твоего страха, – сплюнул с досады Бабаев. – Почудилось тебе – может, во сне привиделось или с головой неладно, а мы в такую даль перлись.

– Да нет же, я что, слепой? – горячился пограничник. – Не первый раз замужем, я эту кухню уже наизусть… Все, как положено по уставу: стой, кричу, стрелять буду. Они отступили, пропали, в общем. Лежу дальше, не дышу, шарю во все стороны. А снег, зараза, так и валит… Снова кто-то мерцает, перебегает вроде. Кричу: стой, стрелять буду! А они шастают, то появятся, то пропадут. Издеваются, короче. Ну, я и стрельнул – в воздух, понятное дело. А они бесшумно так, шныряют, словно привидения, только пятна вижу… Снова очередью вверх… Вроде отошли, но кто их знает…

– Эх, Лупенко, не поспали мы из-за тебя, – проворчал Шагдаров. – А что, товарищ лейтенант, может, и привидения тут есть. Шаманы нанайские накликали – они тут иногда справляют свои обряды. У нас ведь тоже в Бурятии еще не всех шаманов ликвидировали, остались в глухих отсталых районах…

– Так, заткнулись, – приказал Павел. – Рассредоточиться – только ползком, прячьте от пуль свои ценности. Где ты их видел, Лупенко?

– Там, – кивнул боец. – А еще там… – показал он в другую сторону. – Танцевали на льду, супостаты, метров сорок до них было…

Неуютно становилось на душе. Кто такие эти «привидения» – двух мнений быть не могло. Что им мешало обойти остров с запада и в данную минуту подкрадываться сзади? Кто их сдержит – Бабаев? Павел забыл про холод, забрался на косогор, пристроился боком. Ветер стих, снег падал медленно, торжественно – как в новогоднюю ночь. Узкая протока в северо-западной части острова заметно расширялась. Если метрах в сорока они блуждали, значит, уже на советской территории.

Видимость была отвратительной. Прожекторы с советской стороны сюда не добивали – озаряли только лес на китайских сопках. Сквозь пелену вырисовывался китайский берег – невнятный склон. Он не видел, чтобы там кто-то двигался. Солдату могло показаться, но это вряд ли, не первый день на службе. Павел вглядывался в темноту, затаив дыхание, и сам не заметил, как начал приподниматься…

Очередь ударила со стороны вражеского берега! Ошарашенный, он повалился обратно. Несколько пуль пролетели над головой, две или три взрыли глину рядом, разбросали ее вместе со снегом. Простучала вторая очередь, что-то кричали его бойцы. Он сполз по косогору, ошеломленный, рука потянулась к кобуре, выхватила пистолет Макарова. Стоп, нельзя…

– Не стрелять! – крикнул он.

– Ага, а им, значит, можно? – проворчал Шагдаров.

Выходит, так! Автоматы продолжали стрелять. Противник засел на берегу. Но как их заметили? Бинокли, стереотрубы? Так и на снайпера можно нарваться, который уж точно не промахнется. Теперь стреляло целое отделение. Пули рвали косогор, ломали ветки кустарника.

– Не высовываться! – кричал Павел. – Отползаем!

Дыхание перехватывало. О смерти он не думал. Какая, к черту, смерть, когда такие дела творятся? Павел скатился в ложбину, переполз в соседнюю, укрылся за каменной глыбой. Эти черти совсем распоясались – перезарядили и снова поливали огнем. Он слышал, как они смеются, что-то кричат, наверное, получайте, проклятые советские империалисты!

– Все целы?

Вроде все, солдаты что-то ворчали, откатываясь от берега. В канаву к Павлу слез Бабаев: в одной руке автомат, в другой – шапка. Глаза сверкали в полумраке.

– Товарищ лейтенант, что за дела? Они же на поражение бьют! Почему мы не можем ответить? Мы на своей земле!

– По кочану, Бабаев… – Матерные слова рвались из горла, Павел с трудом заталкивал их обратно. – У нас строгий приказ: не отвечать на провокации! Это не мы придумали, а политическое руководство государства! Начнем стрелять – уже завтра же все извратят, представят, будто мы первыми начали, нагонят жути, и миллиард китайцев в это поверит! Представляешь, что начнется? Полезут, как саранча, только ядерной бомбой и остановишь. А китайцы сами, между прочим, в 1964 году атомную бомбу разработали…

Как в анекдоте: «На финско-китайской границе все спокойно». Не любил он подобные анекдоты, но, в общем-то, смешно. Не только песня, но и юмор помогают жить и строить…

– Что, бойцы, труханули? – крикнул он. – Все здесь? А ну, отзовитесь поименно!

Они неохотно выкрикивали свои фамилии. Лупенко, а также Лузин с Модяну тоже отошли. На китайском берегу продолжали постукивать автоматы, доносились лающие крики – китайцы радовались своей маленькой победе. Пограничники отползали, потом приподнялись, стали вламываться в кустарник.

Павла трясло от злости. Ну, и зачем здесь нужны пограничники, если они не могут достойно ответить? Он не имел права снимать пост, приказал Лупенко и Черемшину остаться, усилил заслон парой бойцов из прибывшей резервной группы и махнул рукой – все, домой. На этот раз бежать не было смысла, шли пешком, закуривали…

О случившемся немедленно доложили наверх. Других происшествий не было. Остаток ночи прошел спокойно. На острове тоже не стреляли, замерзшие бойцы несли службу. После рассвета их сменили. Потеплело, выглянуло солнышко.

Павел прибыл в штаб для отчета о прошедшем дежурстве. Из кабинета начальника заставы выскользнул бледный и смущенный лейтенант Морошко, облегченно перевел дыхание.

– Тебя словно розгами наказывали, – подметил Котов. – У себя Иван Терентьевич?

– У себя, – буркнул Морошко. – Только не в себе. Орет на всех и фикус матом поливает.

Последнее слово по телефону было не совсем цензурное. Капитан Стрельцов бросил трубку и исподлобья уставился на лейтенанта.

– Мне позднее зайти? – осторожно спросил Котов.

– Ладно, вползай, – поморщился Стрельцов, выскочил из-за стола и начал мерить шагами комнату. – Можешь не докладывать, я все знаю. Вели себя грамотно, молодцы, все живы, на провокацию не поддались. Теперь ты, лейтенант, обстрелянный гусь и тертый калач. На этом хорошие новости исчерпываются. Поступил приказ отвести пограничников с острова.

– Да ну, – не поверил Павел. – Почему? Свято место пусто не бывает…

– Приказ не из погранотряда и даже не из штаба пограничного округа, – отрезал Стрельцов. – О случившемся сообщили на самый верх, оттуда и пришло распоряжение отвести пограничников.

– Ну, если так… – Павел замялся. – Им, конечно, виднее… Стреляли конкретно на поражение, товарищ капитан. Мы еле увернулись. Сначала дефилировали вокруг острова, потом ушли к себе, дождались, пока к пограничникам прибудет подкрепление с офицером, и открыли плотный огонь. Это уже не похоже на провокацию…

– Тем не менее это провокация, – отрезал Стрельцов. – Разведка боем, так сказать. Теперь им ничто не мешает усугубить это дело, подтянуть людей, вторгнуться на остров, разбить там палаточный лагерь… Очень скоро они поймут, что мы оголили территорию.

– Но это будет явное нарушение границы.

– А когда их это останавливало? Но если есть такой приказ, то я должен подчиняться. Возможно, мы что-то не понимаем в большой политике. На самом верху принимаются только взвешенные коллегиальные решения… Будем ждать разъяснений и надеяться на лучшее. Продолжайте нести службу, Павел Константинович, для вас ровным счетом ничего не меняется. Завтра в 9 утра ждем вас на заставе, в 14.00 инструктаж, в 18.00 заступаете на суточное дежурство по заставе. В вашем ведении караул – знамя, ГСМ, охрана периметра. Ночная жизнь, так сказать…

– Но как же… – Павел колебался.

– Все идет по плану, товарищ лейтенант, – нахмурился Стрельцов. – Есть приказ усилить бдительность и проявлять максимум осторожности. Войска пограничного округа приведены в повышенную боевую готовность. Мотоманевренная группа Уманского погранотряда в любую минуту готова выступить. Удачи.

Ночь выдалась бессонной, день – не лучше. Он пришел домой ни жив, ни мертв, ноги едва волочились. Настя прыгала вокруг него, помогала раздеваться, жалобно смотрела в глаза.

– Что там происходит? – бормотала она. – Нам снова такое рассказывают… Я всю ночь как на иголках провела, днем психовала, хотела уже в часть бежать… Потом Оксана рассказала – это женщина из второго подъезда, у нее муж тоже лейтенант, взводом командует… Фамилия такая странная – Мурашко или что-то в этом роде, – что муж забегал на обед, видел тебя в добром здравии… Я и не пошла, но все равно весь день нервничала…

– Вот и правильно, что не пошла, – похвалил Павел. Глаза слипались, он отключался. – Все нормально, дорогая, просто эти китайцы такие шебутные, неугомонные…

– Да ты просто овощ, – ужасалась Настя, таща его в комнату.

– Так точно, веселый овощ… – он нашел в себе силы чмокнуть ее в волосы.

Он что-то жевал – через силу, с усилием проглатывал, – только чтобы не обидеть жену, – готовила же, старалась. На колени вскарабкался котенок – такое ощущение, что подрос за трое суток, тяжелый такой стал. Приветливо мяукнул, свернулся клубочком и уснул. «Вот и мне бы так», – подумал Котов.

Настя что-то щебетала – про завтрашний поход в магазин, что «Григорий Иванович» больше не гадит, она добыла старый эмалированный тазик, котенок его страшно полюбил и теперь ходит только в него. Зато сколько грохота при каждом посещении такой уборной!