Текст книги "Корейский излом. В крутом пике"

– Жиган, сходи, понюхай, что там. Прикинься дурачком, – скомандовал Малышев.

Старшина Жиганов служил раньше в диверсионном отряде Наркомата обороны, выбыл по болезни, а когда выздоровел, его направили охранять аэродром. Он обратился к одному из гражданских примерно одной с ним комплекции:

– Давай одеждой поменяемся. В форме нельзя – неизвестно, кто там сейчас.

Жиганов передал винтовку гражданскому, натянул грязный гражданский костюм, засунул в боковой карман пиджака пистолет «ТТ» и метнулся к кусты. Через несколько минут он, уже не скрываясь, вышагивал по проселочной дороге.

Дойдя до крайнего дома, стоящего на отшибе, он поднялся на крыльцо и постучал в дверь.

За дверью послышался голос хозяина:

– Кас тен?

«Говорит по-литовски, – прикинул Жиганов. – Ну да бог с ним».

– У вас есть еда? Я три дня ничего не ел. Помогите, – проговорил он просящим голосом.

В ответ раздалась ругань – смесь литовского и русского матерного.

– У меня деньги есть, я заплачу. – Жиганов знал, чем можно заинтересовать местных.

Внутри замолчали, через минуту дверь открылась, и на пороге появился мужик средних лет с керосиновым фонарем в руке.

Жиган сгорбился, изображая убогого просителя.

Хозяин намеревался что-то сказать, но не успел – Жиган врезал ему в челюсть и, затолкав мужика в сени, прикрыл за собой дверь и задвинул щеколду.

– В доме еще кто-нибудь есть? – проговорил старшина зловещим шепотом.

– Нет, я один. – Голос хозяина дрожал. Он шмыгал носом и покашливал.

– Ого, русский вспомнил! – Жиган пнул мужика по ребрам. – Иди в хату.

Его учили подавлять волю для последующего допроса – и не таких раскалывал, поэтому, зайдя в переднюю, освещенную тусклой лампочкой, «прижимистый, даже в сени свет не провел», старшина прижал хозяина к стене и приставил ему к горлу нож.

– Нам нужно продовольствие. Много. Можешь достать?

– Ты зря здесь командуешь, – перебил его мужик, тяжело дыша. – Советская власть кончилась, здесь теперь государство Литовское. Уходи по-хорошему, а то немцы тебя кончат.

«Опа-на! Немцы».

– Здесь есть немцы? Говори, сука!

Он слегка ткнул мужика ножом в шею.

– Есть, – залепетал мужик, было видно, что он окончательно сломлен. – Пять человек и грузовик.

– Где они?

– В доме бывшего председателя колхоза.

– Почему бывшего?

– Его немцы расстреляли сегодня поутру.

– Где этот дом?

– Напротив колодца. Большой, кирпичный.

В голове у Жигана завихрились мысли.

«Паковать этого – только время терять. А вдруг развяжется, пока я тут гоношусь, или придет кто… Нет уж!»

– Ну, бывай, гражданин государства Литовского.

Он резанул мужика ножом по горлу. Тот схватился пальцами за рану, как будто намереваясь ее заткнуть, глаза остекленели, и он сполз вдоль стены на пол. Жиган обтер нож об одежду хозяина и вышел прочь.

Добравшись короткими перебежками до дома председателя, Жиган затаился и начал изучать обстановку.

«Тентованный грузовик. Колесно-гусеничный, большой. В доме свет во всех окнах. Орут по-немецки. Шнапс глушат, празднуют победу, сволочи! И никакого охранения, ничего не боятся. Из жителей на улице никого – все в норы забились. Боятся. Ладно, надо двигать к своим».

Вернувшись в отряд, Жиган доложил Малышеву о возникшем раскладе.

– Их надо тепленькими брать. Пока веселятся, – добавил он в конце. – А грузовичок у них складный, на гусеницах – можно прямо по полям идти. У них и оружие, и боеприпасы, и жратва наверняка найдется. Думай, командир.

– А что тут думать, – моментально ответил Малышев. – Будем брать. – Сколько у нас гранат? – обратился он к бойцу с вещмешком.

– С десяток найдется, – ответил тот.

Дом окружили, в окна полетели гранаты. Свет погас, раздались крики раненых. Из грузовика кто-то выпрыгнул, видимо, охранник, но его тут же сразил винтовочным выстрелом один из бойцов.

– Жиган, возьми пару человек, идите в дом и добейте всех, кто там есть. Остальные к грузовику. Вперед!

Трофеи достались как по заказу: в грузовике обнаружили два ящика мясных консервов, ящик с галетами, автоматы марки «МР-40» и боеприпасы, включая гранаты.

В доме раздались выстрелы, вскоре появился Жиган.

– Что тут у вас?

– Чаша полная, – пояснил один из бойцов.

Жиган взял в руки немецкий автомат.

– Хорошая машинка, – сказал он и взглянул на небо. – Полнолуние… Ну что, двигаем, командир? А то мы тут нагремели. Неизвестно, кто еще по окрестностям шастает.

– Кто с этой машиной совладает? – спросил Малышев и посмотрел на бойцов.

– Я сумею, – вызвался один из них.

– Давай за руль, я в кабину, остальные в кузов – места там на всех хватит. Но сначала проверь бензин и фары включи.

По проселкам, а то и по бездорожью – гусеничный грузовик имел хорошую проходимость – отряд добрался до линии фронта на следующий день к полудню.

– Стреляют, и густо – сказал Жиган. – Где-то с полкилометра. Пойти посмотреть?

– Иди, только аккуратней там, – сказал Малышев. – Автомат возьми.

Грузовик стоял в небольшой лощине, бойцы набивали вещмешки, кто сколько сможет унести.

Вскоре вернулся Жиган.

– Там за контроль над шоссе дерутся, немцы на этой стороне, а наши на той. Может, прямо на грузовичке будем прорываться? Тут просека есть – проедем.

– Размечтался. Пешком будем прорываться, – буркнул в ответ Малышев. – Нас прихлопнут как мух. В кузове полно боезапаса – только клочки полетят по закоулочкам. Вот если бы самолет был… – Он взглянул на Колесникова, – то товарищ младший лейтенант перенес бы нас на крыльях мечты прямо в Москву.

Бойцы сдержанно засмеялись.

Отряд зашел в тыл к немцам и пересек линию фронта практически без потерь – лишь двое легкораненых. Свои по ним огонь не открывали, видимо, разобравшись, что к чему. Отряд разоружили и отправили в Минск, в военную комендатуру.

Все были при документах и при зарегистрированном на них оружии, поэтому бойцов опросили и отправили на переформирование.

Колесников был без документов, да еще с немецким «вальтером». Его мигом отфильтровали вместе с тремя гражданскими, и Павел оказался в одиночной тюремной камере НКВД. Два надзирателя его тут же избили. Не сильно – больше для порядка, видимо, так было принято.

Потом заявился здоровенный мужик в гражданке и представился дознавателем. Бешеный какой-то и примитивный.

– Кто тебя завербовал? Говори! – орал он и периодически бил Павла кулаком по дых. Колесников делал вид, что ему очень больно, закатывал глаза, задыхался, чтоб умерить пыл дознавателя. «Эх, сделал бы я тебя так, что сопли бы по полу размазал!», – думал он, демонстративно постанывая. Несколько раз Колесников пытался рассказать свою историю, но мужик его прерывал и снова бил в живот и по почкам.

– Говори, тварь фашистская, какое тебе дали задание?

Так продолжалось всю ночь. Потом его оставили в покое до утра следующего дня, а утром отвели к следователю.

Следователь в чине лейтенанта был суров и недоверчив. Колесникова это не удивило – военное положение обязывало. Павел рассказал ему про свои скитания. Лейтенант внимательно его слушал и задавал уточняющие вопросы, попутно заполняя бумаги. Когда Колесников закончил свой рассказ и поставил подпись под протоколом, следователь сказал:

– Ну, допустим, что ваша личность подтвердилась. Вы действительно младший лейтенант Колесников из… – Он назвал номер воинской части. – А вот что вы делали две недели на оккупированной территории? Тут ясности нет. Слова к делу не пришьешь. Ваши объяснения, как обвиняемого, тем более не пришьешь. К отряду вы присоединились позже, без документов, с немецким пистолетом. Ваш подробный рассказ о воздушном бое, о пребывании в больнице похож на правду, но кто это может подтвердить?

– Не знаю. Все, кто может, находятся за линией фронта. – Колесников пожал плечами. – Но я готов воевать с врагом, прошу направить меня в свою часть для дальнейшего прохождения службы.

– Ваша часть расформирована, командир дивизии числится без вести пропавшим, а вами займется военный трибунал. Как он решит, так и будет. Мы вас этапируем в Смоленск для судебного разбирательства.

Следователь хлопнул ладонью по папке с «делом» Колесникова и вызвал конвойного.

Разбирательство длилось недолго, младший лейтенант Колесников был осужден на пять лет и направлен в Усольлаг, что под Соликамском.

Трудясь на лесоповале, он не терял надежды на торжество справедливости и писал в различные инстанции с просьбой пересмотреть его дело. В том числе командующему ВВС Красной армии генералу Новикову.

Прошло больше года. Неведомыми путями письмо Павла попало в руки командира 1-й особой авиагруппы Василия Сталина. Тот, ознакомившись с делом младшего лейтенанта Колесникова и решив, что опытные кадры не следует разбазаривать по лагерям, написал рапорт с просьбой освободить Павла, чтобы тот кровью доказал свою преданность Родине. Сыну вождя не рискнули отказать, и Колесников попал в эскадрилью Ивана Никитовича Кожедуба, где и закончил войну. После Победы он, недолго раздумывая, решил продолжить службу в рядах Красной армии. «Какой теперь из меня философ?»

Юношеский энтузиазм и квасной патриотизм из Колесникова намертво выкорчевали еще в соликамских лагерях, но зато воспитали хладнокровие, выдержку, умение быстро принимать решения при возникновении малейшей опасности и моментально их отрабатывать. В лагере он вел себя спокойно, но независимо, стараясь не влезать в конфликты по пустякам. Но без этого не обходилось.

Однажды ему дали в напарники парня из блатных, который курил, сидя на пне, пока Колесников ошкуривал бревно, и этот напарник даже не собирался к нему присоединиться, чтобы помочь. Павел, прошедший хулиганские подворотни бандитского района, не стал долго терпеть подобного пренебрежения. Даже не работой, а им лично. Он отошел от бревна, сдернул с головы шапку-ушанку и с нехорошей усмешкой посмотрел на напарника.

– Эй, мужик, задницу не боишься отморозить?

– Мужики в поле на тракторе мантулят, – вяло отозвался тот. – От работы кони дохнут.

Колесников подошел к блатному, одной рукой взял его за чуб, а другой приставил к горлу бритвенно-острый топор.

– А не боишься подохнуть? Не дергайся, иначе сам напорешься.

– Ты чего, мужик! – Глаза у блатного запылали страхом. – Тебя же потом на пику насадят.

– Но ты этого уже не увидишь. Быстро встал и за работу.

Парень молча поднялся, а потом пахал, как конь, до конца смены.

Вечером в бараке состоялся разбор полетов. Напарник все-таки наябедничал пахану, но реакция блатного авторитета стала для него большой неожиданностью.

– Тебя зачем на работу определили? В качестве наказания за блудняк. А там, как сумеешь. Не справился с мужиком, повел себя как фраер – вот и не мельтеши.

На этом разбор и закончился. С тех пор блатные напарники Павлу не попадались.

За годы войны у Колесникова появилось чувство разумного риска, без удалых замахов и безрассудных атак с криками «ура», «за Родину». Здесь, в Корее, он воевал не за Родину, поэтому воспринимал боевые вылеты как часть работы, результирующую часть после предварительной, нудной и тяжелой подготовки, как физической, так и умственной.

Это он пытался вдолбить своим подопечным китайцам, узнавал в них себя молодого, эдакого Икара, рвущегося к солнцу и падающего с опаленными крыльями. Он обучал курсантов на русском, а стоящий рядом переводчик, синхронно переводил.

– В бою старайтесь не зарываться, не устраивать куча-мала, а, оценив обстановку, определяйте конкретную цель для нападения и заходите сверху или в хвост. Отстрелявшись, сразу же уходите, чтобы в зависимости от ситуации подготовить новую атаку, продолжить предыдущую или отступить. Не будете ловить мышей – пропадете не за понюшку табаку.

– При чем здесь мыши и табак? – спросил переводчик. Он был из китайцев и не всегда улавливал образность русского языка.

– Ну… – Колесников на пару секунд задумался. – Ну, в общем, не жевать сопли. Тьфу ты! Переведи вот так: нужно смотреть по сторонам, чтобы не умереть. Это понятно?

Курсанты закивали.

– Переходим к следующей теме нашего занятия. Разверните плакат. – На деревянный стенд повесили лист ватмана со схемами и рисунками. – Это «Норт Американ П-51 Мустанг», американский одноместный истребитель дальнего радиуса действия.

Колесникову вдруг неудержимо захотелось курить. Он вынул пачку «Беломора», достал папиросу и, смяв ее гармошкой, сунул в рот.

– Спички есть? – обратился он к курсантам.

Те заулыбались и что-то забормотали по-китайски. «Не понимают». Павел жестом показал, что ему требуется. Китайцы отрицательно замотали головами.

– Они не курят, – пояснил переводчик.

– То, что не курят, это не беда, а даже благо. Но вот неправильно питаются – это плохо. Посмотри, какие худосочные. – Павел повернулся к переводчику, а потом вновь перевел взгляд на курсантов. – Вы почему такие худые? – Китайцы радостно заулыбались, не понимая сказанного. – Потому что питаетесь только рисом и овощами. А пилотам нужно есть мясо, чтобы на крутых виражах с мозгов не слетали… м-да… не теряли сознание.

По мере перевода улыбка сползла с лиц курсантов.

– Передайте своему командованию, чтобы пилотов кормили мясом и рыбой. Насильно, – обратился он к переводчику. – А то развели тут общество вегетарианцев.

В тот же день состоялись тренировочные полеты, на которых присутствовали командир полка и замполит. На краю взлетной полосы поставили деревянный столик на тонких ножках, за который усадили переводчика с рацией. Офицеры как с советской, так и с китайской стороны остались стоять.

Полетами руководил капитан Колесников. Все шло в штатном режиме, но потом произошла неожиданная трагедия. Шла отработка пилотирования на бреющем полете. Очередной курсант набрал высоту и начал кружить над аэродромом.

– Теперь ниже, – скомандовал Колесников. – Выравнивай.

Сидящий за столом переводчик транслировал команды на китайском языке.

– Теперь еще ниже.

– Он прет куда-то не туда, – сказал командир полка, вооружившись биноклем.

– Выравнивай, – продолжил командовать Павел. – Выравнивай, мать твою так! – Он выхватил у переводчика микрофон. – Ты что делаешь! Выравнивай!

Самолет, пролетающий над хозяйственными постройками, начал было набирать высоту, но не успел, задел за вышку ПВН и воткнулся в землю. Благо что никого на пункте визуального наблюдения не было. Прогремел взрыв, вздыбились кучи земли вперемешку с обломками сарая.

Колесников на мгновение застыл, потом сорвал с головы фуражку и бросил ее себе под ноги.

– Почему он не успел сманеврировать? – спросил командир полка. Лицо его окаменело.

– Потому что команды доходят с опозданием, – пояснил Колесников, глядя на растерянного переводчика.

Вечером по дороге в столовую Колесникова нагнал Хэн Су.

– Можно вас спросить, командир?

– Спрашивай, – буркнул Павел, не прекращая движения.

– Поставьте меня переводить, у вас слабый переводчик, медленно реагирует.

– Да какая разница – медленно, быстро! – отмахнулся Колесников. Его не оставляло чувство вины за гибель китайского парня. – Вот представь себе, что идет воздушный бой, а команды тебе поступают через переводчика. Много ты навоюешь? Надо прежде всего курсантов обучать русскому языку, а уж потом летному ремеслу.

Но руководство решило иначе. Буквально на следующий день были внесены изменения в программу подготовки пилотов. Летных инструкторов заставили изучать китайский, но не как раньше, а по полной программе. Офицеры утешались тем, что хоть китайское письмо изучать не надо.

Т р у м э н: Мы должны исходить из реалий, а не ваших ничем не подкрепленных амбиций. Вот Сталин исходит из реалий. Когда стало понятно, что в результате нашего вмешательства в эту войну армия Северной Кореи не возьмет Пусан, что она ослаблена и у нее не обеспечены тылы, дядюшка Джо рекомендовал Ким Ир Сену отступить к 38-й параллели, укрепиться, а там видно будет. Хотя он очень хотел, чтобы Корея стала полностью коммунистической. Мы бы тоже хотели ее полностью взять под свой контроль, но не каждое желание исполнимо. Я же рекомендовал вам выставить их за 38-ю параллель, а потом заключить договор на выгодных для нас условиях, опираясь на ялтинские договоренности Сталина и Рузвельта, но при этом выдвинуть дополнительные условия. И на них бы согласились. А это были бы очень хорошие условия. Для нас хорошие.

М а к а р т у р: Но это оказало бы разрушительное воздействие на моральный дух армии Республики Корея и поощрило бы агрессивные действия коммунистов во всем мире.

Т р у м э н: Уж пусть лучше будет разрушен дух армии, чем сама армия. И не надо из себя делать борца против коммунизма во всем мире, это привилегия болтунов из Конгресса. Вы командуете войсками ООН, и перед вами стоит конкретная задача, а именно извлечь из этого конфликта максимальную выгоду для США. Надо было вовремя остановиться, а вы без оглядки бросились на Пхеньян, как бизон на кирпичную стену. И что в результате? В войну вмешался Китай, ввел свои войска, назвав их добровольцами. Интересные, надо признать, добровольцы с русскими танками и «катюшами», которые своими партизанскими действиями множат количество гробов. И – американских, а не корейских.

М а к а р т у р: Китай не столь большая проблема. Нужно установить морскую блокаду, уничтожить промышленные мощности бомбардировкой с воздуха и с моря, использовать гоминьдановцев в качестве подкрепления в Корее, снять ограничения на поддержку Чан Кайши, чтобы он мог открыть второй фронт. Вот и все.

Т р у м э н: Мне понятна ваша концепция, которая подлежит обсуждению в узком кругу. Но вы ведь высказали все это публично, вызвав истерики в прессе и завывания в Сенате. Почему вы не согласовали ваши заявления с администрацией и лично со мной, как с главнокомандующим? Чан Кайши вряд ли рискнет высунуться из своей норы на Формозе, несмотря на все наши призывы и обещания помочь. Ему бы там удержаться. Что же насчет бомбежки… А русская авиация вам позволит бомбить, что попало? Вот зачем вы устроили эту дешевую провокацию, зачем было будить спящего медведя?

М а к а р т у р: Вы имеете в виду аэродром на Сухой Речке?

Т р у м э н: Именно так.

М а к а р т у р: Ну, мы же принесли извинения, сказали, что ошиблись, обещали компенсацию.

Т р у м э н: Да только Сталин в это не поверил, и теперь русские самолеты сбивают наши. А если они еще сухопутные войска введут в дополнение к китайским?

М а к а р т у р: У нас хватит сил и решимости, чтобы разобраться и с теми и с этими.

Т р у м э н: Гитлер тоже так думал. Хотите повторить его судьбу?

М а к а р т у р: У меня есть своя судьба. Необходимо принять более радикальные меры для нейтрализации действий китайской армии, сжечь там все напалмом, создав выжженную пустыню до 38-й параллели, затруднить им передвижение и отрезать пути снабжения. Мы можем применить и ядерное оружие. Японцам этого хватило. Нужно всего двадцать пять ядерных бомб типа «Малыш», чтобы окончательно решить корейский вопрос.

Т р у м э н: У японцев атомной бомбы не было, а у русских есть. Русские самолеты до Нью-Йорка не долетят, а вот до Лондона запросто. И до Фриско тоже, если взлетать будут во Владивостоке. Это грозит началом третьей мировой с непредсказуемыми последствиями. Нужно сворачивать эту корейскую лавочку, убедить Ким Ир Сена и Ли Сын Мана подписать мировую и выторговать для нас максимальные выгоды. Да только трудно будет их убедить, что нам, что русским – они как два бойцовых петуха. Подумайте об этом, генерал. Серьезно подумайте. Здесь не коррида, а вы не обезумевший бык, здесь политика. Перейти красную черту несложно, сложно обратно вернуться.

Разговор президента США Гарри Трумэна с командующим войсками ООН генералом Макартуром.

Колесникова вызвал к себе командир дивизии и сообщил, что в Шанхае состоится совещание по обмену опытом и вместе с ним, с Колесниковым, полетят еще два офицера.

– Будут присутствовать представители всех частей авиакорпуса. В нашей дивизии накопился достаточный опыт боевых столкновений с американцами, и вы, товарищ капитан, должны поделиться им с вновь прибывшими советскими и китайскими товарищами. Вылетаете завтра, в 7.00. Личное оружие иметь при себе. Форма одежды – китайская. Рекомендую повесить боевые награды. Чтоб различали. Вы там пробудете два дня, максимум три. Кого оставляете вместо себя?

– Старшего лейтенанта Лопатникова.

– Добро. У меня все, свободны.

Следуя рекомендациям начальства, Колесников прицепил на грудь две свои основные награды – орден Боевого Красного Знамени и орден Красной Звезды.

В Шанхай летели транспортником «Як-8», приземлились на военном аэродроме. Поселили их в городской гостинице без названия, находящейся под охраной, видимо, специально приспособленной для подобных мероприятий. Здесь же имелся зал на сотню мест.

Бросив вещи и приведя в порядок внешний вид, Колесников спустился в зал. Там еще толком не расселись, люди стояли в широких проходах и разговаривали. Среди присутствующих были и китайцы, но все говорили по-русски. Вскоре появился некто в звании майора, видимо, распорядитель, и призвал присутствующих занять свободные места и соблюдать тишину.

Сначала выступил генерал из штаба корпуса. Он обрисовал общую обстановку на Корейском фронте, уделив особое внимание задачам авиакорпуса в ближайшей и среднесрочной перспективах.

В особенности Колесникова заинтересовала информация о введении в состав американской авиационной группировки нескольких истребителей «Ф-86», так называемых «Сейбров». Пока немного, но лиха беда начало. Своими характеристиками «Сейбры» если не превосходили, то, во всяком случае, уравнивались с «МиГ-15».

Свой доклад генерал закончил следующими словами:

– В связи с пересечением американскими и южнокорейскими войсками 38-й параллели и приближением их к границе с Китаем, а также провокационными действиями со стороны американских ВВС, советское руководство приняло решение не ограничиваться защитой коммуникаций Корейской Народно-Демократической Республики, граничащих с КНР, а распространить военные действия, если понадобится, по всей территории КНДР вплоть до 38-й параллели. Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами!

Потом был объявлен перерыв. После перерыва должна была начаться работа по секциям в соответствии с заранее разработанным планом. Участники мероприятия вышли в просторный холл, где им было разрешено курить. Неожиданно Колесников увидел Ивана Кожедуба, своего бывшего командира эскадрильи. Он стоял в окружении группы офицеров и что-то обсуждал. Кожедуб отпускал редкие реплики, в основном молчал, и лишь улыбался уголками губ и поглядывал на своих собеседников детскими, наивными глазами.

В ходе боев Павел хорошо изучил своего командира эскадрильи. Вся его кажущаяся неторопливость и вальяжность в словах и действиях моментально менялась, если дело касалось непосредственно службы. Когда он садился в самолет, то превращался в боевую машину, безжалостного демона, бил врагов нещадно, азартно, порой излишне рисковал, но судьба его хранила.

«Полковник, трижды герой, командир дивизии… Теперь к нему просто так не подъедешь. Подойти, поздороваться?» – подумал Павел.

Он на некоторое время отвлекся, рассматривая красочную роспись на стенах холла, и не сразу заметил, как полковник Кожедуб двинулся в его сторону.

– Паша, и ты здесь? – Иван Никитович потряс Колесникова за плечи. – Вот неожиданная встреча! Все еще капитан? Несправедливо.

– Биография у меня не подходит для майора, а уж для полковника тем более, – сказал Колесников, опустив глаза.

– Да ладно тебе прибедняться, Паша! Это дело поправимое, все в наших руках. – Кожедуб ненадолго задумался. – Слушай, я тут сейчас закончу с товарищами, а потом мы вместе пообедаем. Подожди меня у выхода, в 14.00.

Кожедуб неторопливо развернулся и направился к оставленной им группе офицеров.

Ждать Павлу долго не пришлось – Иван Никитович был, как всегда, точен. Ровно в назначенное время он вышел из гостиницы в сопровождении молодого китайца.

– Он с нами пойдет, а то еду заказать не сможем. Ты умеешь по-китайски? – Кожедуб ничуть не шутил.

– Немного умею, на курсах занимаюсь, – ответил Павел. – Но до заказов в ресторане еще не дорос, так, на уровне: «лечь, встать, руки вверх».

– Так это самое главное! – Иван Никитович улыбнулся. – Помнишь, как нас учили по-немецки: «хенде хох», «шнель». Не для ресторанов готовили.

Сделав заказ, китаец перешел в вестибюль в ожидании, пока советские офицеры пообедают. Видимо, это входило в его обязанности.

– Ну, давай рассказывай, Паша, как жил, как служил? Не женился еще? – поинтересовался Кожедуб.

– Жениться не сподобился. Но попытки были. – Колесников кисло усмехнулся.

– Попытка – не пытка. Ты это лучше знаешь. – Кожедуб внимательно посмотрел на Павла. – Ты уже успел повоевать?

– Да, двоих срезал, но засчитали только одного. Другой ушел в сторону моря, но, думаю, что недалеко. Один раз меня подбили, но я дотянул. А с американцами пока так себе, игрушки в войну, если вспомнить, что у нас с немцами было.

– Ничего. Скоро тут такая заваруха начнется, что только лови удачу за хвост. А меня сорвали из отпуска, даже с женой не позволили попрощаться, дали дивизию. Когда после войны меня повысили и перевели в Московский округ, я хотел тебя сразу забрать с собой, но тогда возможности такой не было, а потом завертелся, закрутился по службе. А сейчас такая возможность есть. Ты ведь знаешь, кто мной недавно командовал?

– В курсе.

– Так переходи ко мне. Я думаю, что Василий Иосифович мне в этом поможет, – с уверенностью в голосе проговорил Кожедуб.

Колесников ничуть не сомневался, что с сыном вождя вряд ли кто рискнет бодаться. Но у него была другая причина для несогласия. «Бросить ребят, с которыми уже сработался? Нет, так не годится».

– Вместе со всей эскадрильей. Иначе никак, – резюмировал Колесников.

– Вместе с эскадрильей. Без сомнения, – успокоил его Кожедуб. – Я бы на твоем месте тоже на этом настаивал. Ну как?

– Пока не знаю. – Павел пожал плечами.

Кожедуб вынул из кармана блокнот, карандаш, что-то написал и, вырвав листок, передал его Колесникову.

– Вот возьми. Поможет, если что.

Павел прочитал записку: «Прошу оказать содействие для связи со мной. Командир 324-й авиационной истребительной дивизии, полковник Кожедуб». Далее были прописаны телефонные коды и стояла размашистая подпись.

– Спасибо, Иван Никитович. Я подумаю, посоветуюсь с товарищами.

– Подумай-подумай. Мне такие кадры нужны, и у меня есть полномочия их требовать. Ну, все, давай обедать – вон официант идет.

Офицерам не воспрещалось выходить за пределы гостиницы, но рекомендовалось гулять не по одному, а группой. Время возвращения – 23.00.

«Рекомендация – не приказ, и оружие при себе. Как-нибудь обойдусь без попутчиков». Слегка перекусив, Павел отправился изучать Шанхай, впитывать в себя разномастье улиц и площадей восточного города.

Три молоденькие, гладко причесанные девушки сидели на плетеном диванчике возле продуктовой лавки и с удовольствием поедали мороженое из вазочек. Они с интересом и некоторым опасением посмотрели на молодого мужчину в китайской военной форме, с пистолетом в кобуре и советскими орденами на груди.

– Смело думай, смело действуй! – гаркнул по-китайски Колесников расхожий коммунистический лозунг, которому его научила Мэй Лань, и весело подмигнул китаянкам.

Девушки рассмеялись. Одна из них махнула рукой.

– Русский, вперед, ура!

«Распознали», – подумал Павел.

Он брел по одной из торговых улиц города, с интересом оглядываясь по сторонам. Дома в основном стояли двухэтажные, с облупленной штукатуркой, но попадались и особняки или даже дворцы незнакомой архитектуры с растущими на крышах деревьями. Мимо, грохоча, проехал трамвай, исписанный рекламными призывами. Стены домов тоже были увешаны рекламой всех мастей.

«Лучше бы отремонтировали», – прикинул Колесников.

Он остановился возле рекламного щита с девушкой в тугом платье, более похожей на извивающуюся змею. Ниже располагалась кошачья морда и надпись на двух языках: «white kitten prints» и пара иероглифов. Павел не знал ни китайского, ни английского, поэтому так и не понял, что ему предлагают. Неожиданно его взгляд уткнулся в вывеску над магазинчиком с изображенным на ней самоваром и строем матрешек мал мала меньше. Опять иероглифы, но вместо английского текста он прочитал: «Русский сувенир».

«Любопытно» Павел непроизвольно поднялся по ступенькам и толкнул магазинную дверь.

За прилавком стоял дородный мужчина лет пятидесяти в гренадерском мундире Российской императорской армии и с залихватски закрученными усами. За его спиной располагались стеллажи с самоварами, чайниками, игрушками и другими предметами из жизни царской России. На стенах висели копии картин русских художников. Продавец оценивающим взглядом окинул вошедшего клиента, от фуражки до сапог и обратно, и сразу же заговорил по-русски в несколько старомодном стиле.

– Здравия желаю, ваше благородие, простите, товарищ. По какому поводу зашли? Вас же не интересуют эти финтифлюшки?

– Нет, конечно, – отмахнулся Колесников. – А зачем зашел? Сам не знаю – потянуло, увидел надпись на русском.

Продавец понимающе кивнул и задал неожиданный вопрос:

– И в каком звании служите?

– Капитан Советской армии, Павел Колесников, – не задумываясь, ответил Колесников.

– А я фельдфебель 9-го гренадерского Сибирского полка, Федор Домогаев. Бывший, естественно. Прошу любить и жаловать. Да что мы здесь стоим, как два пугала на огороде. Все равно ведь ничего не купишь. – Он посмотрел на большие, висящие на стене часы с гирьками. – Пора перекусить. Думаю, что ты тоже не откажешься. – Он непринужденно перешел на «ты», что Колесникова нисколько не смутило. Ему явно нравился этот пришелец из прошлого.

– Тут недалеко уличная забегаловка имеется, по-местному Сяо чы Тан, – продолжил Домогаев. – Пойдем, поедим и примем по чашке лаобайгара, это что-то типа нашей самогонки под семьдесят градусов.

Он сбросил с себя гренадерский мундир и остался в черной шелковой рубашке с вышивкой.

Когда они вышли наружу, Домогаев закрыл магазин, повесив на двери игривую надпись на русском «Приду не скоро», и буквально через несколько минут новоявленные знакомцы уже сидели под зонтиком за столиком уличного кафе. Люди непрерывно сновали вдоль улицы, заходили в лавки, приценивались к товару уличных торговцев, невдалеке в ожидании пассажиров толпились рикши с колясками, через трамвайные рельсы перевели отару овец – шла размеренная, повседневная жизнь города.

– Ты как здесь очутился? – спросил гренадер и заинтересованно уставился на Павла.

– Северным ветром занесло, – ответил Колесников, расплывшись в невинной улыбке.

– Понятно. – Домогаев оценил ордена на груди собеседника. – Воевал?