Текст книги "Ядовитая тропа"

Александр Тамоников
Ядовитая тропа

СМЕРШ – спецназ Сталина

© Тамоников А.А., 2024

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

Пролог

Декабрь сорок пятого

Военный округ Кенигсберг

Он остался один из группы. К сожалению, на территории города работала слишком большая группировка. И если бы только одна.

Тихоня с усилием потер виски. Нужно оставить сообщение для Центра там, где его обязательно найдут. Но открыто писать нельзя. Декабрь выдался в этом году на удивление теплым. Даже почки на деревьях начали набухать, как будто уже пришла весна. Тихоня посмотрел на свои руки. Пальцы начали чернеть еще вчера. В груди постоянно что-то булькало. Кружилась голова, и все время хотелось есть. Агент понимал, что жить ему осталось совсем немного. Задание, на которое послали их группу, не выполнено. Весь день он потратил на то, чтобы отправить сообщения в Центр. В городе работают минимум две ячейки по разным направлениям. Но он был уверен, что больше.

Его пасли уже два часа. Тихоня улыбнулся. Ну, давайте, родимые, подходите ближе. Он уже устал.

Тихоня открыл дверь комнаты, квартиры, которая считалась у них запасным жильем. Эх, жалко, что мало успел. Это была очень уютная квартирка, мебель пришлось, правда, вынести, она мешала, когда работала группа, для удобства они чертили план на полу мелом, а потом смывали его. Дом стоял на отшибе, в нем имелись две комнаты, гардеробная. Черный ход вел к ручью, по которому незамеченным можно дойти до центра и из центра города назад.

Тихоня закончил свои записи, завернул их в промасленную бумагу, потом в брезент и сунул в банку. А банку убрал в холодильник – обычный, не сильно приметный шкаф под окном. Задвинул за батарею банок с немецким вареньем. Вернется и найдет, хорошо. Квартиру он внес в реестр служебного жилья. Если найдут его записи, передадут в комендатуру. Это будет хорошо.

Тихоня выскользнул из дома и пошел по дороге, нутром чувствуя, что за ним идут.

…Его тело так и не нашли. Тела почти всех тех, кто шел за ним, похоронили в общей могиле как неопознанные.

Глава первая

Семен открыл глаза и с усилием потер виски. Сон ушел, но липкое ощущение, что ему смотрят в спину, осталось. Это ощущение, как маячок опасности, много раз выручало его на фронте. Но война закончилась. Во всяком случае, для большинства. Семен привык думать, что и для него тоже. Хотя знал, что для таких, как он, наступает не менее тяжелое время. Не надо думать, что с подписанием мирных соглашений оканчивается война. Нет. Особенно на новых территориях. Семен Серабиненко, полковник СМЕРШа, после ранения и контузии был списан. Но ввиду своих заслуг работал не на завалах или вербовочных пунктах, а в самом центре столицы Кенигсбергского военного округа недалеко от полуразрушенного Замландского вокзала, на котором все еще сияли огромные буквы с немецкой надписью «Нордбанхоф». Что было странным, обычно именно на вывесках и срывалась злость рядового состава. В здании, где сейчас работал Семен, во время войны размещался штаб гестапо. А сейчас там собрали все архивы и временно разместили отделение комендатуры города.

Задача Семена сейчас была, казалось бы, простая и скучная – просматривать тонны бумаг. Еще при нацистах сюда свозили документы со всей Западной Европы. Литовские, польские, эстонские, попадались даже венгерские. Не только современные. Попадались даже старинные закладные свитки. Фашисты, как сороки, тащили все, что блестит. Семен знал одиннадцать языков. Мог даже блеснуть греческим, но, как сам любил шутить, произношение у него было так себе. На всех остальных языках читал, писал и говорил свободно. Почти ничего не забывал, был внимателен, усидчив. Мог часами разбирать рукописные закорючки, которые порывались выкинуть, а потом оказывалось, что именно в этой записке с «закорючками» содержались очень ценные для военной комендатуры данные о том, где именно были заминированы каналы реки Прегель.

Внешне ничего не говорило о том, что полковник был ранен, разве что чрезмерная худоба. Время от времени лицо Семена серело, и казалось, что он переставал дышать. В такие минуты ему чудилось, что он буквально уговаривал свое сердце снова начать биться, а грудную клетку – расширяться, проталкивая воздух внутрь. В эти секунды он снова чувствовал себя придавленным бронеплитой из капонира Пятого форта. И черт же понес его туда в день штурма Кенигсберга. По приказу в тот день он должен был быть в другом месте. Но нет. Решил проверить свою догадку по поводу численности гарнизона и засады, которую готовили для штурмовиков. Когда ты в СМЕРШе, то гораздо важнее не умение следовать прямым приказам, хотя нарушение их во время войны карается смертью, а умение находить решение и принимать на себя ответственность. И если ты делаешь ход и побеждаешь – ты снова в команде. Если нет – то ты сам по себе и нарушил приказ.

Именно так в них воспитывали умение думать и побеждать в любой обстановке, в команде или сам по себе.

Полковник Серабиненко поймал в день штурма шпиона, который надеялся укрыться среди военного гарнизона Пятого форта и, воспользовавшись хаосом после взятия форта, прикинуться обычным пленным рабочим из соседнего поселка. В одном из казематов форта действительно держали пленных. Особо полезных, тех, чьи навыки могли пригодиться во время осады форта. Но немцы просчитались. Осады не было. Был стремительный, смертоносный и практически невозможный ни с точки зрения тактики, ни с точки зрения теории штурм. Наверное, будь Семен кем-то другим, он много раз прокручивал бы в голове тот день, думал бы, можно ли было что-то изменить. И не оказаться на пути взрывной волны. Не получить удар в грудную клетку и контузию. В СМЕРШ нет места размышлениям постфактум. Ты сделал свое дело – теперь у тебя есть новое дело.

Формально его списали, но в Центре дали понять, чтобы не расслаблялся, на пенсию еще рано.

Но на самом деле Серабиненко занимался любимым делом. Он разгадывал запутанные загадки прошлого. Все они были здесь, скрыты в этих бумагах. И кому, как не ему, найти в них важное. Описания лабиринтов дренажных систем и подземелий города. Схемы коммуникаций и подвалов. Все это было деталями мозаики, которые он сохранял у себя в голове. По старой памяти и вдруг когда-нибудь пригодится.

В тот день Семен вышел из дома и привычно пошел пешком на службу. Жил он в меблированной квартире-мансарде в очаровательном парковом районе в двух кварталах от комендатуры. Ему предлагали другое жилье, служебное, в здании бывшего банка, на той же улице, но Семену хотелось ходить пешком. С поднятой головой, не следя за небом.

Сослуживцы не знали ни о его прошлом, ни о его звании. Это был подарок от командира «Крымской розы», его отряда. Позывной Раглан. Большой привет историкам и знатокам Крымской войны. Для всех он был молодым лейтенантом разведки, чудом уцелевшим после гибели группы «Джет». Выглядел гораздо моложе своих лет. Худой. Движения то замедленные, то порывистые. Первым его заданием в Кенигсберге еще в сорок пятом было сопровождать экспедицию Пакарклиса, и именно тогда он и проявил себя. Спас молодого офицера, не дал ему соскочить с кузова грузовика и, ведомого черным пламенем войны, которое выжгло его разум, побежать в заминированный лес. Умело скрутил и на глазах у изумленных литовцев чуть придушил, чтобы уснул парнишка и перестал бежать на верную погибель. Шепнул на ухо: «Отдохни, братишка». Потом в старом замке Лохштед именно Серабиненко понял, что здесь испытывали химическое оружие. Поэтому снег вокруг замка был цвета разведенной горчицы, а трупы немцев, застигнутых смертью настолько внезапно, что некоторые из них еще держали в руках ложки и другие столовые приборы, могли быть опасны. Может быть – заражение. Может быть – заминированы подвалы или сами трупы. Сдвинешь такой, и до свидания, исследователь из Вильнюса и его группа ученых энтузиастов. Решение Серабиненко тогда принял так себе с точки зрения следа для истории и самого Пакарклиса, который орал на него потом в коридорах комендатуры, что он знает, что это все дело рук Семена и что бесценные сокровища, сложенные в подвалах замка, утеряны навсегда.

С точки зрения экспедиции профессора из Виленского университета все выглядело прескверно. Они приехали в замок, полный трупов. Спустились в подвал и нашли ящики с книгами. Спасли, сколько поместилось в кузов грузовика, в том числе и бесценное издание «Времен года» Кристиона Донелайтиса, литовского классика литературы, и множество других рукописей и документов. А на следующий день, когда группа снова поехала в замок, полная надежды провести новые исследования и найти новые сокровища, замок уже был окружен кольцом солдат с огнеметами. Пакарклис плакал, ругался, клял весь мир на трех языках. А Семен поймал себя на том, что, глядя на замок впервые, видит, как плачет камень. При высоких температурах кирпич, из которого были построены хозяйственные постройки Лохштедта, плавился и стекал вниз на землю как бурое стекло. Но тогда еще Семен не знал, что вспомнит эту историю позже.

Пакарклис тогда винил его в утере всех сокровищ мира, не зная, что ящики выгрузили из подвалов той же ночью, как только Семен передал шифровку Раглану через связного. И за них Серабиненко следовало приняться, когда он закончит со всеми документами, что сейчас окружали его.

Работы хватит до самой старости. А то, что теперь какой-то ученый объявил его своим смертельным врагом, да много их таких было. Привык.

Полковник шел привычной дорогой. На работу всегда в одно и то же время по одной и той же улице. Обратно – другим маршрутом, меняющимся раз в несколько дней без системы. Привычка. В день дважды не ходить одной и той же дорогой. Да и невозможно это было в послевоенном, пока еще не переименованном в Балтийск Кенигберге с его постоянными перекрытиями улиц. Пока еще не умер всесоюзный староста Калинин, и Балтийск казался самым очевидным названием.

Семен знал свой маршрут по минутам. Как и то, что в доме с обрушившейся аркой портала, которую сейчас разбирали солдаты, горельефы с каштановыми листьями были с другой стороны дома. С северной. Вот такой вот, казалось бы, обычный пустяк. Мало ли почему тяжелый камень с резным орнаментом оказался здесь. Но Серабиненко остановился.

– Что-то вы рано сегодня, – сказал Семен бойцам, разбирающим гору камней.

– Да вот зашибло кого-то. Что его понесло шастать по развалинам, непонятно, – сказал знакомый рядовой. Он дежурил на этом перекрестке каждые два дня.

Семен хорошо знал всех, кто работает на этом участке. За первую неделю он запомнил их всех в лицо.

Еще через месяц – по именам, кличкам, помнил привычки тех, кто часто стоял в карауле. Знал, что Антон – смешной рыжий парень – делал самокрутки из старых немецких марок. Что у рядового Алексея невеста в Крыму. Он берег ей банки с консервами и красивую чашку с анютиными глазками.

– Врача нашего убило. Что его сюда понесло, да еще и ночью, непонятно. Развалины же, да еще и огорожены. Не разобрано до конца. Зашел внутрь, и вот камнем и прилетело по голове, – пояснил подошедший молодой лейтенант, слово в слово повторив слова рядового.

Он закурил, а Семен, показав документы, хоть его и знали тут, но порядок есть порядок, подошел поближе к телу. Все вроде бы просто на первый и крайне невнимательный взгляд. Но. Тело явно двигали. Крови вокруг раны нет, значит, вытекла где-то в другом месте. Раны на голове, особенно прижизненные, сильно кровоточат. Семен обратил внимание на губы и руки убитого. Кожа па пальцах – черная, на кончиках и вокруг ногтей слезает. Как если бы при сильном обморожении. То же самое с губами и кончиками ушей. А зима в этом году была мягкая. Даже снег еще не выпал, хотя уже конец января. Семен посмотрел на камень, который аккуратно положили на тело убитого. Затейливая резьба в виде каштановых листьев. Еще интереснее. Чтобы успокоить самого себя, он встал и обошел здание. Да. Такой декор шел с другой стороны здания, он был прав. Значит, фельдшера убили, положили под балкон и добили камнем, чтобы скрыть след от удара в висок.

– Вызывайте наряд, – устало сказал он, напоминая себе, что у него тут другое дело. СМЕРШ – это не про бытовые убийства. СМЕРШ – это про другое.

Серабиненко закурил и посмотрел перед собой, привычно спрятав огонек в ладони. Нет, не простое это убийство. Не может быть простого убийства в городе, где практически каждый дом и каждая дорога окружены лентами, значит, еще не разминировано. Уходя, немцы заминировали все, что только возможно: дороги, дома, склады. Почти под каждым домом были бомбоубежища. И бесконечные лабиринты подвалов. Почти все, кто участвовал в штурме города, вспоминали, что в том аду, когда в воздухе висела кирпичная взвесь и от грохота было почти ничего не слышно, приходилось бежать на ощупь, просто двигаться вперед и буквально прорубать себе дорогу, не оставляя врага за спиной.

Враг был не только за спиной, но еще и под землей. Стреляли из подвалов, из амбразур бомбоубежищ, из окон… и никто не знал, кто может ждать за углом. Старик с гранатой или ребенок с «вальтером».

Семен тряхнул головой. Сегодня у него другая жизнь и другая задача. Чтобы понять ее, нужно представить, чем был Кенигсберг для Германии. Это не просто столица Восточной Пруссии. Город где-то там далеко. К исходу войны Кенигсберг был идеологической столицей Германии. И это тоже было еще не все. Как и то, что именно в Кенигсберг свозились ценности и произведения искусства со всей Европы.

Кенигсберг и вся область еще со времени строительства первой железной дороги стал крупнейшим транспортным узлом. А где сходится столько дорог, всегда будут шпионы. Те, кто будет собирать информацию, и не только для военной разведки. Именно в Кенигсберге еще с начала века были организованы несколько промышленных сообществ, которые на самом деле были штабами зарождающегося абвера – разведки фашистской Германии. Этот город даже сейчас, после войны, оставался сердцем многоголовой гидры разведки нацистской Германии, и ее головы только еще предстояло начать рубить.

Поэтому не может быть в этом городе случайных смертей. Особенно сейчас, когда готовится первая военная выставка на освобожденной территории. И эта выставка должна стать началом новой жизни Кенигсбергского военного округа. Формально можно сказать, что полковника Серабиненко списали. Сиди себе, перекладывай бумажки, болезный. Не нужен ты больше СМЕРШу. Только вот перекладывал бумажки он в самом центре города. В здании с очень страшной историей. И где, если держать уши открытыми, а голову холодной, можно было много всего услышать. Например, про то, что именно организация этой военной выставки трофеев и достижений может существенно ускорить официальное вхождение округа в состав РСФСР и его дальнейшее переименование. А это значит, новые силы, переселенцы, строительство нового города.

Тяжело боевому офицеру на бумажной работе, мог бы – взялся разгребать развалины, патрулировать. Семен успешно создавал видимость того, как сильно он расстроен тем, что вынужден торчать в кабинете. А сам слушал. Смотрел. Собирал всю возможную информацию. А ее было много. Очень много. И он отправлял ее в Центр. Скоро обещали прислать нового связного.

Докурив, молодой полковник вернулся к телу.

‒ Дежурный за патрулем побежал, – доложил ему рядовой, хотя мог бы и не докладывать.

По шинели сразу и не поймешь, кто перед ним. Но почувствовал, видимо, что важная шишка. Семен улыбнулся и кивком показал «вольно». А сам снова присел у трупа.

– Вы бы не сидели на земле. Грязно.

Видно, что молодой еще. И не в такой грязи сидели. Семен продолжил осмотр тела. Он был из династии врачей. Вопреки всему, карьера в медицине никогда не привлекала Серабиненко. Но часто, в детстве, он бывал и в анатомическом театре, да, не место для ребенка, но кто воспрепятствует детскому любопытству?

Оставался на лекциях деда. И на занятиях отца. Слушал, впитывал как губка и в юности уже очень хорошо разбирался в медицине, в строении человеческого тела, знал, кто такие Гааз и Пирогов. И именно те знания много раз на войне спасали жизни ему и его товарищам. Он умел правильно тампонировать. Знал, как наложить жгут так, чтобы потом не приходилось отрезать обескровленную и зараженную гангреной конечность. Знал, как движется кровь.

Первый осмотр подсказал ему, что труп явно криминальный.

Сейчас он мог сказать, что труп был не просто криминальный. Кто-то очень сильно хотел убить этого человека так, чтобы никто не заметил его как можно дольше. Списали просто на еще одного беднягу, которого засыпало обломками. Может быть, сунулся туда в поисках добычи, а нашел свою смерть.

Семен еще раз осмотрел руки трупа. Потом расстегнул ворот рубашки и обнажил грудь убитого. Тело покрывали пятна неясного происхождения.

Пока неясного.

– Синяки? Били его? – спросил крутящийся под рукой рядовой.

– Нет, это что-то другое, – с интересом сказал Серабиненко.

Патруль прибыл довольно быстро, Семен быстро для протокола выдал все свои наблюдения, и дальше уже он должен был проследовать на место службы. Чтобы оправдать опоздание, пришлось взять расписку у дежурного патруля. Обычная записка от руки на обороте бланка немецкой телеграммы. «Такой-то, такой-то в указанное время находился в обществе трупа на развалинах. Ждал патруль». Текст был, конечно, другим, более официальным, но Семен переделал его в своей голове, наверное, больше из пижонства, чем для развлечения ума.

Отдав записку дежурному, он поднялся к себе. Бывали в его жизни записки и поинтереснее. Например, однажды он опоздал на работу, потому что спасал лошадь. Наравне с людьми на завалах работали и лошади. Бедные истощенные животные, испуганные. Жалкие. Семен лошадей любил с детства. Да, он вырос в богатой семье. Непростой. И чтобы попасть в СМЕРШ, ему пришлось очень от многого отказаться. Но он хорошо помнил конюшню в доме дяди. И лошадей с их бархатными носами и умными глазами. С чуткими ушами. Помнил, как пахнет чистая конюшня. Помнил, как пахнут и выглядят ухоженные здоровые лошади.

Пегая кляча не понимала, чего от нее хотят, и, от страха рванув, провалилась в дыру: то ли лючок какой транспортный, то ли еще что. Неважно, доски прогнили, вот и попала в ловушку. Семен и еще двое солдат тащили бедное животное из ловушки, которая могла стоить ей переломанных ног. И Семен поймал себя на мысли, приходившей в детстве. Врут, что коммунисты не молятся. Все так или иначе на войне обращаются к богу или к высшим силам. Ну ладно. Почти все. Умные люди не верят, что за смертью пустота и конец. Семен не верил. И в тот момент он молился, чтобы ноги лошади были целые. Тогда не пристрелят. Выживет. Лошадь выжила, а начальство Серабиненко пополнило свою коллекцию удивительных рапортов. Записка от караула, который был рядом, была написана на обороте вышедшей из обихода после Победы дойчмарки.

Убийство не шло у него из головы. Вернее, даже не само убийство. Видел он убийства и страшнее, нет, Семен поймал себя на мысли, что постоянно думает, что могло оставить те пятна. И от чего еще чернеют кончики пальцев. Скоротечная гангрена? Обморожение отпадает, надо очень долго пробыть на льду, чтобы обморозить пальцы. Что-то тут было не то.

Просто выйти на обед вовремя и прогуляться вниз по улице до стоящего у реки напротив полуразваленного здания Королевского замка бывшего бассейна, где разместили прозекторскую, было нельзя. Все-таки опасное послевоенное время в городе, где все еще работают штабы абвера. И не надо обманывать себя, думая, что Победа была окончательной и бесповоротной. Еще долгое время никто не будет чувствовать себя в безопасности на этой земле. Что бы там ни говорили вербовщики, которые уже получили распоряжение работать по разрушенным войной колхозам для сбора населения и отправки людей в Кенигсберг и соседние города. Для разбора руин и поднятия производства нужна была рабочая сила. Нужны были молодые, уверенные в себе люди, жадные до жизни.

Серабиненко вышел на балкончик, который был у него в кабинете, и закурил. В каком-то роде, если бы его мысли сейчас подслушало начальство, то в лучшем случае его взяли бы на карандаш, а в худшем… он бы отправился, несмотря на все свои заслуги, разгребать завалы. В СМЕРШе была суровая дисциплина. Но некоторая инаковость и свободомыслие приветствовались. Давайте будем честны. Кто будет лучше воевать: тот, кто пойдет убивать ради Родины и Сталина, или тот, кому есть что терять в случае проигрыша? Почему именно отряды стройбата и штрафбата бились за каждый сантиметр земли с такой яростью, что их боялись даже очень хорошо вооруженные фрицы? Видел Семен, как однажды несколько штрафников буквально обратили в бегство румынских фашистов. А эти были зверями страшнее самих немцев. Финны, румыны, венгры, хорваты. Как бы они потом ни клялись в верности РСФСР, и идеалам коммунизма, и красному флагу, те, кто позволил себе такое, не имеют права ходить по земле. Всем, кому дали шанс искупить кровью свое прошлое, те, чьи родственники считались «врагами народа» и кто мог пойти на войну и получить шанс жить потом без клейма, воевали до последнего. Как и Семен. Сразу после прохождения обучения его, лучшего на курсе стрелка, вызвали в кабинет, где находились несколько высоких чинов. И объяснили, что рассмотрели его досье очень внимательно. И хоть и семья у него неблагонадежная: бабушка была из княжеского рода, немка, а дед так и вовсе неоднократно имел неосторожность высказываться против советской власти, родители пропали без вести (бежали в Париж), оставив его одного на попечении деда и бабки, у него есть шанс завоевать для своей семьи нормальную, советскую жизнь. Семен тогда понял. Пан или пропал. Если сейчас он начнет лебезить, спорить, то пополнит ряды штрафников или пойдет воевать обычным рядовым. И где-то там пропадет. Он вспомнил прищур деда, с которым тот смотрел в окно, когда по улицам его города маршировали солдаты Красной армии. И смог улыбнуться так же. Лихо и бесстрашно.

– А что? Разве умные люди с хорошими способностями не могут приносить пользу? Образование и высокий балл уже не ценятся? В целом, хороший стрелок, наверное, сможет и лопату неплохо держать.

И понял по тому, как блеснули глаза стоящего у окна и, казалось бы, не принимающего в беседе никакого участия мужчины, что попал в цель.

Так он попал в СМЕРШ. «Смерть шпионам». Особый отряд бойцов товарища Сталина. Псы войны. Их ненавидели. Но знали, если где-то появились подразделения со знаменитой аббревиатурой, то шпионам действительно смерть. И не только им. Так же попадут под раздачу и растратчики, и плохие командиры, те, у которых что ни день, то огромные потери, а сами они ходят в чистой шинели по заранее проложенным рядовыми понтонам. Чтобы ноги не замочили. Они были и карателями, и судьями, и солдатами. Найти и уничтожить. По законам военного времени суд предполагался только в том случае, если у них был на это приказ.

Серабиненко попал в «Крымский отряд», и сам товарищ Сталин предложил членам отряда взять позывные врагов России во время Крымской войны. Почему-то ему это казалось особой шуткой. Что сначала воевали против России, а теперь послужат ей во благо. Кроме командира Раглана, который знал о них все, остальные члены отряда знали только позывные и имена друг друга. Все остальное не имело значения.

Семен был настоящим книжным червем. Разведка была для него полем непаханой науки. Он читал все документы и донесения, до которых можно дотянуться, просиживал во всех возможных архивах ночами, и скоро Раглан понял, что этот парень найдет все, что нужно. Если где-то в какой-то писульке, указиловке значилось то, что им нужно, Сент-Арне (Серабиненко) найдет. И он находил.

Разведка во время войны и в довоенное время была… огромной сетью. Можно было смело сказать, что каждый второй моряк торгового судна, представитель экономических структур, властных, учебных заведений, любой мог быть шпионом. Все так или иначе писали донесения и письма на родину. Сотнями летели во все стороны письма «Дорогой дядя…», «Мой любимый муж…», «Отец…», по этим письмам, если их структурировать, то, как учили работать в разных школах разведки, можно было даже угадать ну если не учебное заведение, то страну точно. И вот она, ирония судьбы, школы абвера и СМЕРШа.

Внизу городская суета. Семен поймал себя на том, что от мыслей про утренний труп он как-то плавно перешел на продуктовый паек и то, что если удастся раздобыть сухарей и яичного порошка, то можно будет приготовить суп с тушенкой. Так себе бурда, конечно, без картошки и лука, но питательная.

А это ему сейчас и нужно, чтобы восстановиться. А хорошо бы найти шоколад. Горький, такой, как до войны был. Тонкие лепестки в золотой фольге. Да сойдет любой шоколад. Черный кофе из чашки с тонкими стенками, так чтобы кофейный завиток пара поднимался вверх и кусочек шоколада таял на языке.

«Отставить буржуйские замашки!», «На том и живем», – зазвучали голоса в голове.

«А у кого они не звучат после войны?» – сказал сам себе Семен. Рабочий день у него сегодня был короткий, есть задание прибыть к руинам Королевского замка через полтора часа. Идеально. Если бы полковник верил в знаки, то решил, что это знак. Потому что потом он может быть свободен и отправиться куда хочет. Например, к прозекторскую. Там служил его старый знакомый, не товарищ, нет. Просто знакомый. А если вы прослужили вместе хотя бы две недели и никого из вас не убили на войне и потом разошлись каждый в свою сторону и встретились после войны, то считай, что лучшие друзья.

«Старый знакомый» – Тамара. Военврач. Хотя выглядела она, наверное… Как те девушки на рекламных плакатах. Раньше такие висели в Гостином дворе или Елисеевском. Красивая до такой степени, что бойцы под ее руками воскрешали. Просто потому, что не могли себе позволить умереть, когда рядом была она, когда касалась лба прохладными пальцами, смотрела своими яркими синими глазами, казалось, прямо в душу и улыбалась так, что хотелось идти за ней на край света. Семен даже пошутил тогда, когда Тамара выходила его после очередного ранения, что она ангел, которого сослали на землю то ли на пенсию, то за невероятную красоту. Ой, какие плохие шутки для советского человека. Но Тамара поняла. Приложила палец к губам и достала из кармана своей гимнастерки крест на простой веревке.

Тамара, казалось, училась у знаменитого Пирогова, хотя по времени не могла. Но она умела делать почти невозможное. Если ранение было не глубокое и не осколочное, то она доставала пулю без разреза. Помогало знание человеческой анатомии, настолько хорошее, что она вела пулю по тому же входному отверстию.

В помещении прозекторской было холодно. Бывший бассейн был устроен очень интересно, можно сказать, что новаторски. Полуподвальное помещение, в котором было всегда прохладно, оборудованное сложной системой вентиляции так, что оттуда выходила вся влага и тела не разлагались раньше времени. И не пахло формальдегидом.

Тамару Семен нашел этажом выше в довольно просторном помещении дирекции бассейна, где она занималась составлением отчетов о вскрытиях, а ее помощник, хромой старик-рядовой, перепечатывал все то, что она записывала быстрым убористым почерком. Машинкой Афанасий Федорович владел виртуозно. Печатал с большой скоростью и без единой ошибки.

– Были бы пулеметчиком, цены бы вам не было, – восторженно сказал Семен, который, печатал гораздо медленнее.

– Пулеметчиков много. А я такой один, – отшутился Афанасий Федорович и поправил очки на длинной веревочке вместо дужек.

Сидели они на его лице плохо, но хотя бы подходили по зрению, это было видно по тому, что старик не морщил лоб и не щурился на бумаги, которые лежали перед ним.

– Зачем ты пришел? – спросила Тамара. – Сомневаюсь, что в гости.

– Труп из развалин в бывшем Амалиенау тебе привезли?

– А у нас есть другие прозекторские? Да, мне.

– Тебе ничего странным не показалось?

– Ты про синие пятна? Я еще не делала вскрытие, но пошли посмотрим.

Тамара понимала его с полуслова. Это было неожиданно приятно и волнующе. Как если бы они говорили на одном языке среди иностранцев.

Тогда еще Семен не знал, что нашел одного из самых верных помощников в этом деле.

– Пошли, покажу тебе кое-что.

Прежде чем они спустились в прозекторскую, Тамара достала какую-то папку. Как она ориентировалась в этой мешанине дел, понятно было только ей, но, видимо, была какая-то система.

– Итак. Мужчина среднего возраста, плотного телосложения. Не голодал. Видимых повреждений кожного покрова нет, что странно, прошел всю войну, считай, без единого ранения?

Тамара срезала одежду там, где ее нельзя было снять, не двигая тело, и начала осмотр, правильно поняв, что Семену данные хотя бы первичного осмотра нужны были сейчас.

– Умер, скорее всего, от удара по затылку. Был второй удар в левую височную долю, но он был нанесен явно посмертно, думали, видимо, что решат, что это случайность, несчастный случай. Посмотри, как нанесен удар в затылок. Это перелом основания черепа. Ударить так точно и с такой силой нужно уметь. Ювелирно, а!

Тамара восхищенно цокнула языком. Оборудования для более полного исследования у нее не было, старый морг Кенигсберга был погребен под развалинами здания после налета британской авиации, его даже не разбирали. Просто тела складывали в других местах. Хотя там наверняка можно было бы найти и хорошие инструменты, и оборудование. А тут что, пилы да тесаки, таким даже соскоб с кожи не возьмешь.

– Ты посмотри-ка, а? Ну какая красота. Думаю, что он медленно умирал от какого-то тяжелого отравления. Раньше были случаи отравления свинцом, ртутью, но все они протекали с другими симптомами. Тут что-то другое. Возможно, что сепсис, ткани отмирали постепенно. Другое, но очень интересное.

Она внимательно рассмотрела руки, пальцы и пятна на теле убитого в лупу. А потом, отложив инструменты, сняв перчатки и тщательно помыв руки, кивком подозвала Семена:

– Смотри, вот что я хотела тебе показать. Эти тела тоже привезли недавно и уже увезли в общие захоронения как невостребованные. Две немки. Мой предшественник написал, что они умерли своей смертью и от возраста, но хотя бы не поленился и сделал визуальный осмотр тел. В целом картина та же. Черные, словно обмороженные, кончики пальцев, губ. Пятна на лицах и на теле. Он предположил, что это следы разложения, если тела давно пролежали где-то под завалами. Но под завалами они не были, их нашли в порту, около Вальцевой мельницы. Пытались, видимо, украсть немного зерна. Согласно описанию, сильно истощены, и у них были следы плохо сросшихся переломов.