Текст книги "Герр Вольф"

Глава 8

17 июля 1942 года. «Вервольф». Полдень

Ровно в 11 часов 20 минут Гитлер покинул свой блокгауз. И тотчас же за его спиной с трех сторон замаячили черные мундиры эсэсовцев личной охраны фюрера, возглавляемой группенфюрером СС Раттенхубером.

Гитлер быстро пошел по узкой дорожке, для маскировки присыпанной сверху свежими листьями и хвоей. Благодаря этому с воздуха все дорожки ставки были абсолютно невидимы. Для той же цели по всей территории «Вервольфа» были посажены сотни деревьев и тысячи кустов.

Внезапно фюрер, резко оглянувшись, направился прямо навстречу к ближайшему эсэсовцу. Тот не успел среагировать, и через несколько секунд оказался перед Гитлером на расстоянии десятка шагов.

– Если вы так боитесь остаться один, то идите и охраняйте себя сами! – гневно крикнул ему Гитлер. – Я не нанимался вас охранять!

Круто, по-военному развернулся и еще быстрее продолжил «неторопливую прогулку».

Охрана исчезла из виду, и только длинные черные тени на земле то тут, то там, теперь выдавали ее присутствие.

На пути к резиденции штаба оперативного руководства вермахта Гитлер заметил в небе набирающий высоту немецкий самолет. Вот он достиг заданной отметки, слегка накренился на одно крыло и устремился на запад.

Фюрер глянул на часы: все точно! Как раз в это время с аэродрома около ставки специальным рейсом будет теперь ежедневно вылетать самолет на Берлин. Через четыре часа он приземлится на военном аэродроме столицы рейха.

Точно так же со вчерашнего дня между Берлином и ставкой действует постоянная транспортная челночная связь. Раз в сутки с берлинского вокзала Шарлоттенбург ровно в 19 часов 51 минуту будет отправляться литерный поезд, чтобы в 6 часов 45 минут, миновав без остановок Варшаву, Брест, Ковель, Ровно и Бердичев, прибыть в Винницу. А поздно вечером из Винницы выйдет другой литерный, который будут ждать на Силезском вокзале Берлина.

– Маятник Фуко! – загадочно прошептал фюрер, глядя на самолет.

Гитлер никак не мог вспомнить: то ли он видел этот странный прибор в оккупированном Париже, то ли о нем ему рассказал всезнающий Шпеер.

На мгновенье ему показалось, что маятник Фуко не имеет никакого отношения к регулярным челночным рейсам между Винницей и Берлином. Но уже в следующую секунду все сомнения были отброшены прочь! «В эту голову – фюрер самодовольно постучал средним пальцем правой руки по собственному черепу – ничто не приходит просто так!»

Как всякий, абсолютно непоследовательный и необязательный человек, Гитлер благоговел перед точностью и неотвратимостью исторических поступков и событий. «А маятник – пусть даже и Фуко! – разве это не эталон бессмертной неизбежности, начала и конца, жизни и смерти, победы и поражения?»

Шальная мысль о неизбежном поражении после стольких побед, Гитлеру категорически не понравилась. Он чуть было не сосредоточился на ней, но налетевший невесть откуда рой мух и комаров отвлек его от этого пренеприятного и отнюдь небезопасного занятия.

Глава 9

17 июля 1942 года. «Вервольф». Полдень

В штабе оперативного командования вермахта, Гитлера уже ждали начальник штаба Верховного главнокомандования вооруженными силами Германии (ОКВ) генерал-фельдмаршал Кейтель, начальник штаба Верховного командования сухопутных войск генерал-полковник Гальдер, начальник оперативного отдела Генерального штаба сухопутных сил Германии (ОКХ) генерал-майор Хойзингер, генерал-квартирмейстер ОКХ генерал-лейтенант Вагнер, а также специально вызванные с фронта командующие армиями, наступающими на Кавказ и Сталинград, и главный адъютант Гитлера Шмундт.

Во всю длину огромного стола были аккуратно разложены испещренные сотнями цветных пометок и стрелок подробнейшие карты юга России.

Войдя в помещение, Гитлер сперва небрежным жестом отсалютовал всем собравшимся, а затем поочередно поздоровался с каждым по отдельности. При каждом рукопожатии он с располагающей улыбкой говорил нечто неопределенно приятное, но глаза его при этом смотрели в упор в глаза визави, напряженно и… неуверенно.

Перед ним была элита вермахта, кадровое офицерство, «неприкосновенная» германская каста. Многие представители этой касты носили фамилии с амбициозной приставкой «фон». Почти все – из старой доброй Германской имперской армии, в которой Гитлер дослужился лишь до ефрейтора и носил это солдатское звание с гордостью.

И даже сейчас, когда все эти генералы и фельдмаршалы стояли перед ним по стойке смирно, и с кажущимся неподдельным чувством глубокого удовлетворения, жали протянутую им руку, он, Адольф Гитлер, никак не мог избавиться от этого мерзкого привкуса собственной неполноценности, который он ощутил, стоя перед престарелым рейхспрезидентом фельдмаршалом фон Гинденбургом в день назначения его рейхсканцлером.

О, он на всю жизнь запомнил тот, в сущности, роковой день, когда его после долгих, даже под давлением своего сына Отто, колебаний принял в президентском дворце легенда Первой мировой, суровый фельдмаршал Гинденбург.

Во дворце ремонт, и Гитлер в черном рединготе и цилиндре, в сопровождении Фрика и Гутенберга из «Стального шлема» вынужден пройти к кабинету рейхспрезидента через дом 77 на Вильгельмштрассе.

У дома их уже ждал Франц фон Папен в мягкой фетровой шляпе и длинном пальто. Все они – члены будущего правительства Германии. Если, конечно, старый вояка Гинденбург в последний момент не выкинет какой-нибудь фортель!

А Гинденбург может себе позволить все! Ему не очень-то по душе невысокий человек в черном рединготе и цилиндре, «богемский ефрейтор», как презрительно только что назвал он Гитлера.

Да-да! Именно так:

– Богемский ефрейтор уже дает о себе знать! – гневно бросил он государственному секретарю Мейснеру, когда до него донеслись вопли Гитлера и Гутенберга, внезапно перессорившихся у самой двери в его кабинет.

Гитлер до сих пор слышит сухой протокольный голос Мейснера, выглянувшего на шум из двери кабинета рейхспрезидента:

– Президент с минуты на минуту может уйти к себе.

Он даже не считает нужным обратиться к ним: «господа». Они для него лишь жалкие, презренные шарлатаны, которых президент под угрозой государственного переворота, якобы затеянного генералом фон Шлейхером, вынужден принять в столь поздний час.

Гитлер отлично помнит, как дрожали его колени и пересохло во рту, когда он входил в облицованный дубовыми панелями кабинет Гинденбурга. Как он побледнел, как будто только что наглотался иприта, когда фельдмаршал встал из-за стола, чтобы принять у него требуемую законом торжественную присягу.

– Я клянусь, – сжевывая слова, промямлил Гитлер, – с божьей помощью… служить Германии и вашему превосходительству…

И вдруг, как в старые добрые времена во Фландрии, вытянувшись во фрунт и поедая глазами старшего по званию, бодро отчеканил:

– Как я служил вам, когда был солдатом!

Затем почти подобострастно попросил разрешения удалиться, предварительно склонившись перед фельдмаршалом в глубочайшем поклоне.

Глава 10

Оперативную обстановку докладывал Франц Гальдер. Он не был «фоном», но в последнее время раздражал фюрера сильнее всех. Может быть, потому Гитлер вслушивался в каждое слово этого поистине «баловня судьбы».

В глазах «богемского ефрейтора» – Гальдер был более чем аристократом, к которым Гитлер, как к ряженым уличным актерам, относился с легким презрением потомственного плебея. Но Гальдер был из старинного баварского рода потомственных военных, из тех счастливчиков, кому военная карьера перешла по наследству и кому Гитлер всегда неистово завидовал, и перед кем благоговел.

В то время, как дитя инцеста, нищий австриец без определенных занятий и места жительства тщетно пытался поступить в Венскую художественную академию, избегая службы в австрийской армии под предлогом, что он не желает воевать за «габсбургское государство» вместе с евреями и чехами, Гальдер сразу же после кадетского корпуса был зачислен в Баварский артиллерийский полк, без проблем и с отличием окончил Баварскую военную академию и получил место в штабе дивизии.

Вот и сейчас, глядя, как начальник Генерального штаба Главного командования сухопутных сил с математической скрупулезностью раскладывает перед ним пасьянс начатой 28 июня судьбоносной операции «Блау» (после глупейшего дела майора Рейхеля «Брауншвейг»), Гитлер не мог не доверять его выдающимся способностям генштабиста, но самому Гальдеру не то что не доверял, а попросту не верил.

Они с Гальдером – две параллельные прямые, которые даже в космосе никогда не пересекутся!

Для Гальдера – прежде всего важны цифры, факты и точный аналитический расчет. Для Гитлера – божественная интуиция, которая, по его твердому убеждению, в минуты аффекта и прозрения позволяет ему видеть то, что скрыто временем.

Гальдер – весь в деталях и подробностях. Гитлер – одержим глобальностью происходящего, ему дано слышать «музыку сфер».

Пока Гальдер вместе с немецкими армиями через пень-колоду тянется к Дону, фюрер – уже на краю Вселенной!

– Вчера противник эвакуировал Ворошиловград, – с бесстрастностью немецкого педанта констатирует Гальдер. – 1-я танковая армия встретила у Каменска сопротивление, однако смогла создать плацдарм и расширить его.

Голос Гальдера звучит монотонно. Для Гитлера слишком монотонно, почти беззвучно. Он не возбуждает его всегда рвущейся наружу души. Наоборот, пылью мелких подробностей забивает ее пламя.

– Завтра можно атаковать Шахты, – продолжал наводить скуку Гальдер. – 4-я танковая армия силами дивизии «Великая Германия» вышла к Дону. Продвижение 6-й армии вниз по течению Дона осуществляется успешно. Противник не оказывает серьезного сопротивления.

– Гальдер, – нетерпеливым жестом руки фюрер прервал доклад, – почему 6-я армия топчется на месте? Разве не очевидно, что русские уже сломлены и опоздали с переброской резервных армий с Московского направления? Йодль доложил мне, что мы уже сейчас можем форсировать наступление на Сталинград, не дожидаясь победы на Кавказе, которая, по сути, предрешена. Чего вы ждете?! Путь на Сталинград открыт! Мы уже к сентябрю можем привести войну с Россией к решающему исходу!

– Но, мой фюрер! – Гальдер был заметно озадачен. – По плану «Блау» 6-я армия, достигнув Дона, не должна форсировать наступление на Сталинград. Ее задача – прикрывать фланг армий, наступающих на Кавказ. К тому же 13 июля для усиления кавказской группировки вы лично распорядились перебросить туда со Сталинградского направления танковую армию Гота! Если помните, я был категорически против таких… спонтанных корректировок в плане «Блау». Без Гота Паулюс не в состоянии…

– План «Блау», план «Блау»! – в глазах Гитлера заметалось северное сияние. – Да вы догматик, Гальдер! Как, впрочем, и все ваши подчиненные! После инцидента с майором Рейхелем неукоснительное следование плану «Блау» не только бессмысленно, но и опасно! Вы, конечно, думаете, что Сталин – полный идиот и не нашел ни одного переводчика с немецкого на русский! Уверен, вы будете скоро оч-чень разочарованы! Когда же вы наконец научитесь действовать по обстоятельствам?!

– Мой фюрер, – сдержанно возразил Гальдер, – но своей директивой 41 вы сами определили направлением главного удара – Кавказ. Вы сами справедливо указали, что после Москвы вермахт пока не в состоянии наступать с равной силой на двух направлениях.

– Когда это было, Гальдер?! Ах, в апреле! А потом еще в июне, в Полтаве! А сейчас 17 июля, господа! Вы все тут живете прошлым! Все меняется, господа! Кроме вас, разумеется!

– Да, сегодня 17 июля! – теперь уже нервно дернулся Гальдер. – Вот именно! Мне стыдно говорить, но мы вынуждены покорять Кавказ на остатках горючего!

– Что вы хотите этим сказать, Гальдер?! Что я не понимаю значение Кавказа для нашей победы?! Да будет вам известно, что еще до прихода к власти в тридцать втором я тайно, в одном из мюнхенских отелей встречался с представителями «ИГ Фарбениндустри». Причем по их инициативе! Тогда я обещал им не более получаса. Я был по горло занят выборами. «О чем у нас пойдет речь, господа?» – нетерпеливо спросил я их. – «О гидрогенизации угля», – ответили они. – «Признаться, я сперва был ошарашен. Ведь я тогда еще не был канцлером».

«При чем тут я?!» – сказал я им. – «Но чем дольше я слушал их, тем реже смотрел на часы, а затем и вообще забыл про них! Так я узнал о создании синтетического моторного топлива, без которого не обойтись в предстоящей «войне моторов». Они заверили меня, что готовы немедленно приступить к реализации этого проекта, как только я приду к власти и окажу им содействие! И я не обманул их доверия! Став канцлером, я лично курировал этот проект. Ведь своей нефти у нас, как известно, нет. Эти господа, Гальдер, поверили мне, когда я был еще ничем! А вы не верите мне теперь, когда я ваш Верховный главнокомандующий! Так вот», – Гитлер с грохотом опустил кулак на край столешницы, – «Я вам всем ответственно заявляю: Германия сегодня сильна, как никогда! Русские бегут по всему фронту! Мы можем и будем брать одновременно Кавказ и Сталинград! Отныне у нас два направления главного удара! Поэтому я приказываю немедленно вернуть танковую армию Гота на Сталинградский фронт!

Истеричные вопли Гитлера шокировали генералов, и в особенности Гальдера.

«И этого безумца я обречен поддерживать до конца! – в отчаяньи подумал он. – Но ему, шайсе, всегда так везло! Как всякому безумцу!»

А Гитлер смотрел на Гальдера со все нарастающим подозрением. Совсем недавно, буквально несколько дней назад, генерал Модель в споре с ним по поводу передислокации корпуса его армии, позволил себе вопиющую наглость:

– Кто из нас командует 9-й армией, мой фюрер? Я или вы?

Тогда свита Гитлера замерла в ужасе от случившегося. Но фюрер тоже позволил себе крайность, и на удивление спокойно, без ожесточения ответил:

– Хм, думаю, пока вы, Модель. Хорошо. Делайте, как считаете нужным, но за все будете отвечать головой!

А 13 июля пришлось сместить с должности самого главнокомандующего группой армий «Юг» фон Бока. Тот тоже был в корне с ним несогласен, надерзил и вообще, как оказалось, не совсем разделял его божественные замыслы: что-то плел насчет преступлений против гражданского населения СССР, которые, якобы, несовместимы с «правами человека»!

– Я не позволю вам, Бок, устроить мне вторую Москву! – крикнул Гитлер Боку вдогон. – Даже во имя мифических «прав человека»!

И как только его угораздило после позорного поражения под Москвой поставить этого «альтруиста» во главе операции «Блау»!

И вот теперь извольте радоваться, Гальдер тоже беспардонно спорит с ним, как с простым смертным! Поучает, как фельдфебель новобранца!

У фюрера мучительно сжалось сердце: а что, если это заговор генералов?! Что, если они уже не видят в нем мессию, не верят в его трансцендентные способности?! Что, если утрачен фактор устрашения, страх божий?!

Гитлер уже хотел дать знак адъютантам и со зловещим видом покинуть это сборище вопиющих мерзавцев и предателей, но в последний момент неожиданно для себя спросил:

– Гальдер, как вы устроились в «Вервольфе»? Есть жалобы?

Несколько сбитый с толку генерал-полковник отчетливо отщелкнул каблуками и привычно вытянулся во фрунт:

– Никак нет, мой фюрер! Жалоб нет. Помещения подготовлены очень хорошо. Достаточно места для всех отделов. Отличные квартиры. Правда… большая удаленность помещений друг от друга может затруднить охрану. Но это уже не в моей компетенции.

– Ну вот и прекрасно! – удовлетворенно кивнул головой Гитлер. – Вы абсолютно правы, каждый должен судить в пределах своей компетенции. Каждому свое! Поэтому я сегодня же распоряжусь о подготовке директивы по кардинальным изменениям в плане операции «Блау». Директиву 41 прошу считать недействительной. Группа армий «Юг» будет разделена на две самостоятельные группы – «А» и «Б» – для одновременного наступления по всему фронту. А вы, Гальдер, позаботьтесь о незамедлительной передислокации 4-й танковой армии Гота на Сталинградское направление.

Теперь Гитлер смотрел поверх голов, его голос ликующе завибрировал:

– Вы не о том думаете, господа! Война в России практически завершена! Россия сегодня – просто заблокированное жизненное пространство! Еще рывок – и Роммель выйдет к Суэцу! Гальдер, вы уже сейчас должны начать подготовку к наступлению через Иран к Персидскому заливу. Там наши войска соединятся с прорвавшимся к Ираку Роммелем и японцами в Индийском океане! Перед нами грандиозное будущее! Оно так же незыблемо, – тут лицо фюрера вспыхнуло, как солнечный протуберанец, – как гранит под «Верфольфом»! А Баку и Сталинград, Гальдер, – мы возьмем в один и тот же день! Верьте слову!

Ожидавшие государева гнева генералы заметно расслабились. Кажется, пронесло! Расслабился и Гитлер. Он подошел к главному адъютанту Шмундту и что-то вполне добродушно ему сказал. Возможно, отдал какие-то распоряжения насчет обеда.

Никто не обратил внимания на то, что Гальдер все еще стоит в напряженной позе по стойке смирно.

Неожиданно на весь зал прозвучал его твердый, лишенный всяких оттенков голос:

– Мой фюрер! Как начальник штаба Главного командования сухопутных сил вермахта, я обязан заявить протест. Речь идет не о моих, и даже не о ваших амбициях. На кону – судьба Германии! Ваше решение наступать одновременно на Сталинград и Кавказ, я считаю стратегической, более того, исторической ошибкой. В нынешних условиях это авантюра. Разрешите продолжать?

И, не дожидаясь согласия фюрера, который все еще стоял рядом с Шмундтом с рассеянной полуулыбкой на лице, Гальдер совершенно бесстрастно продолжил:

– Я считаю, что всегда наблюдавшаяся недооценка возможностей противника принимает все более гротескные формы и становится крайне опасной. Ваши выводы относительно состояния русских войск, целиком основанные на данных разведки от 9 июля, я считаю слишком произвольными. В отличие от июля сорок первого, русские не бегут, а отступают, последовательно избегая окружения. Об этом говорит мизерное, по сравнению даже с Харьковом, число пленных. Скорее всего, это хорошо просчитанный маневр, связанный с кардинальным изменением доктрины ведения войны. С одной стороны, это вызвано внезапностью нашего наступления и просчетами их руководства в определении направления нашего главного удара, теперь им надо срочно подтянуть резервы, сосредоточенные в районе Москвы. Но, с другой стороны, заманивая нас вглубь необъятных степей, они явно стремятся растянуть наши коммуникации, истощить физически и морально, сбить наступательный порыв. Русские всегда умело компенсировали слабость своей армии и экономики за счет гигантских просторов и сурового климата. Это ощутил на себе еще Наполеон. Сталин отлично осведомлен, что мы рвемся на Кавказ не только для того, чтобы лишить его страну нефти, но и потому, что сами испытываем ее острейший дефицит. Уступая нам огромные, практически никем не охраняемые пространства, он заставляет нас тратить такое количество бензина, техники и человеческих ресурсов, которого вполне хватило бы на двадцать побед на Западе. Еще вчера танковая армия Гота могла без труда взять Сталинград и выйти к Волге, перерезав русские коммуникации для поставки горючего в центральные районы России. Но внезапно вы отдали приказ передать ее на Кавказ. Сегодня вы приказываете вернуть ее обратно. Но зачем? Чтобы израсходовать последние тонны драгоценного горючего? Я абсолютно убежден, что, когда Гот вернется к Сталинграду, его там уже будут ждать переброшенные от Москвы и вновь отмобилизованные армии русских. А Кавказский фронт без танков Гота будет существенно ослаблен. В результате в один и тот же день мы не возьмем ни то ни другое! И нас ждет вторая после Наполеона – ужасная «зимняя кампания»! Мой фюрер! Позвольте мне быть предельно откровенным: так воевать нельзя! Заставляя военное руководство вермахта в течение одной недели принимать два взаимоисключаемых решения, вы дискредитируете его перед фронтовиками.

Гитлер был потрясен. Его лицо потемнело и окаменело.

– Вы лжете, Гальдер! – тяжело выдавил он первое, что пришло на ум. – От военного руководства я требую такой же твердости, как и от всего фронта!

Словно собираясь с духом, Гальдер на секунду закрыл глаза.

– У меня есть твердость, мой фюрер! – наконец гордо бросил он. – У меня есть вы, мой фюрер! Но на фронте тысячами гибнут мужественные солдаты рейха, а руководство вермахта при этом не имеет права самостоятельно принять ни одно решение. У него попросту связаны руки.

– Генерал-полковник Гальдер! – Гитлер стремительно наливался всесокрушающим бешенством. – Что вы себе, относительно меня, позволяете?! Да еще и таким тоном! Вы хотите рассказать мне о жизни на фронте? А что вы вообще знаете о фронте? Где вы были во время Первой мировой войны? И вы упрекаете меня, что я – участник сражений во Фландрии – ничего не знаю о фронте!

Словно на трибуне во время выступления перед многотысячной толпой своих сторонников, Гитлер выбросил вперед крепко сжатые кулаки. Но там, на трибуне, это был хорошо отрепетированный театральный жест, а здесь – апогей неистовства смертельно оскорбленной души.

– Я вам запрещаю! – каким-то покореженным голосом орал он. – Замолчите!