Текст книги "Герр Вольф"

Глава 14

18 июля 1942 года. «Вервольф». Ночь

Гитлер встретился с министром вооружений Альбертом Шпеером в гостиной своего блокгауза. Они уселись в кресла друг напротив друга у горящего камина. Камердинер Линге прикатил наскоро сервированный столик на колесах и подал Гитлеру шерстяной плед. Климат здешних мест сыграл со сверхчувствительным фюрером злую шутку: днем – испепеляющий зной, а ночью – полярная стужа.

После ужина Гитлер совсем расхворался. И если бы не встреча со Шпеером, скорее всего, залег бы до утра.

После смерти Дитриха Эккарта в 1923 году в жизни Гитлера осталось всего четыре человека, с которыми он по старой дружбе был на «ты»: Юлиус Штрайхер, Эрнст Рем, Кристиан Вебер и Герман Эссер.

С Эссером после тридцать третьего он исхитрился снова перейти на «вы». Вебера избегал. К Штрайберу обращался безлично. С Ремом покончил раз и навсегда самым радикальным способом.

Даже с Евой Браун не церемонился, пренебрежительно называя ее «Чапперль», как баварские крестьяне уменьшительно-пренебрежительно называли молоденьких особ женского пола.

С Геббельсом, которого он очень ценил – виделся редко, к Гиммлеру был исключительно привязан вплоть до его измены в самом конце войны, Геринга терпел…

Всем им, под различными предлогами он мог отказать во встрече в тот момент, когда у него, как сейчас, особенно неприятно ныл желудок и натурально отваливалась голова. Он мог пренебречь почти любым из своих подданных, но только не Шпеером – человеком самого ближнего круга, реальным воплощением его несбывшейся мечты.

Именно поэтому встреча, назначенная Гитлером еще днем, состоялась далеко за полночь. Фюрер никогда не позволил бы себе ее отменить, а Шпеер – от нее отказаться, как это порой довольно легко позволяли себе другие.

Вот поэтому они и сидели в креслах друг напротив друга, в гостиной более чем скромных апартаментов фюрера, в ставке «Вервольф». При Шпеере, с которым Гитлер никогда не переходил на «ты», он, однако, не стеснялся кутаться в плед и даже временами морщиться от все нарастающей боли в желудке.

Альберт Шпеер – сын преуспевающего архитектора из Манхейма, сам талантливый архитектор и аристократ духа, отлично сложенный, с волевым ухоженным лицом немецкого интеллектуала – всегда смотрел на фюрера с искренним уважением и сочувствием. Именно с этим человеком – одновременно непостижимым и гротескным, – чья речь перед студентами Берлинского университета и Высшего технического училища в убогой пивной под названием «Хазенхайде» навсегда покорила начинающего архитектора, у Шпеера были связаны и его феерический взлет, и самые амбивалентные воспоминания.

Он без доклада входил в кабинет фюрера в новой рейхсканцелярии, был вхож в его доме в Оберзальцберге и, в известном смысле, в его душу На самом деле в свою душу Гитлер не впускал никого. Настоящих друзей у него никогда не было. Но, если бы они были, Шпеер имел все шансы стать одним из них.

В тридцать седьмом именно Шпеера Гитлер назначил главным инспектором Третьего рейха по архитектуре и именно ему доверил свою идею-фикс: превратить Берлин в столицу мировой цивилизации.

В отличие от своего царственного патрона, обожавшего отвлеченные истины и темы и не любившего входить в подробности, Шпеер был профессионалом экстра-класса. За что бы он ни брался – за новую рейхсканцелярию, олимпийский стадион или целые супергорода, – все выходило с размахом и было готово точно в срок.

Провалившийся на экзаменах в Венскую академию художеств, но отнюдь не бездарный Адольф был буквально заворожен творчеством своего придворного архитектора и порой, забросив наиважнейшие государственные дела, мог часами любоваться его набросками и макетами.

В тридцать восьмом он лично пришпилил к его груди золотой партийный значок и дал карт-бланш на увековечение национал-социалистской идеи в металле, бронзе, граните и мраморе на всей территории Германии, Европы и дальше – до самого края Земли, куда непременно дойдут железные легионы вермахта.

Альберт Шпеер удобно расположился в кресле, закинув ногу на ногу, Гитлер кутался в плед.

Блонди, как к старому знакомому, подошла к гостю, доверительно ткнулась носом в колено и милостиво позволила потрепать свою густую шевелюру. После этого, вероятно, выполнив долг гостеприимства, вновь отошла к хозяину и улеглась у его ног.

– Вы в курсе, Шпеер, какой кунштюк выкинул Гальдер на последнем совещании? В то время, когда русские бегут по всему фронту, он требует, как в Талмуд, упереться носом в какой-то дурацкий план «Блау», состряпанный им полгода назад, и не отступать от него ни на йоту! И что самое мерзкое, его поддержали Бок, Модель и даже Йодль! Какая первобытная узость мышления! Разве Александр Македонский, начав поход против Дария во главе крошечной армии, предполагал, что дойдет аж до Индии?! Полководец, который на каждом шагу взвешивает свои возможности, никогда не станет великим! Его место в торговых рядах среди евреев! Воевать нужно одержимо, безоглядно, с верой в успех в самых безнадежных ситуациях! Только тогда провидение дарует победу! Что вы думаете по этому поводу, Альберт?

– Но, мой фюрер, – Шпеер, прищурившись, разглядывал огонь в камине, – я министр вооружений, а не начальник Генерального штаба. Удобно ли мне…

– Бросьте кокетничать! – недовольно поморщился Гитлер. – Удобно – не удобно! В моем окружении вы единственный интеллектуал и технократ! И по-настоящему близкий мне человек! Гиммлер общается исключительно с чинами СС, Геринг – с когортой своих некритичных почитателей, Геббельс… Вы знаете, как я респектирую Гиммлера, но временами его так заносит! Представляете, он на полном серьезе хочет обоготворить СС! Какая чушь! Мы наконец-то вошли в век, оставивший позади всякий мистицизм, а он предлагает начать все сначала! Зачем же мы тогда отринули церковь?! Она хотя бы имела традиции. Подумать только, я когда-нибудь превращусь в эсэсовского святого! Вы можете себе это вообразить?! Да я бы в гробу перевернулся! А недавно мне сообщили, что он начал разводить в концлагерях каких-то гигантских кроликов! Как вы думаете, для чего? Чтобы обеспечить шерстью солдат вермахта! Шпеер, он что, сошел с ума?! Германия не прокормит этих монстров! И потом… у всех наших какой-то «московский синдром». Какой-то фатальный ужас перед русскими морозами. Но лучший способ успешно пережить зиму – это не готовиться к ней, а вообще закончить все дела до ее прихода! Поэтому я хочу завершить операцию «Блау» задолго до наступления первых холодов. Так что, Шпеер, давайте без глупых экивоков, излагайте свою точку зрения! Вам я поверю!

Гитлер поймал взгляд Шпеера и долго, словно гипнотизируя, смотрел ему прямо в глаза. Шпеер внутренне напрягся, но взгляд не отвел и в целом выглядел спокойным и уверенным в себе.

– Хорошо, – улыбнувшись, сказал он, – я готов. Но позвольте тогда оценить обстановку на фронте прежде всего с позиции министра вооружений.

Гитлер согласно кивнул в ответ.

– Мой фюрер, вы абсолютно правы: войну мы должны закончить к концу октября, в любом случае до начала русской зимы. Иначе Германия рискует ее проиграть. Я предчувствую, что этот год станет переломным в нашей истории. Следовательно, мы можем победить лишь тем оружием, которым располагаем сейчас, а не тем, что собираемся произвести в будущем. К сожалению, наша промышленность сегодня способна дать фронту лишь четверть того, что давала в Первую мировую войну. Блицкриг не удался, а на затяжную войну с Россией наша оборонная промышленность, увы, не рассчитана.

Гитлер защелкал пальцами – верный признак того, что он начинал перевозбуждаться. Но Шпеер, прекрасно знавший своего шефа, как вольно называли Гитлера за глаза его приближенные, был уверен, что грубым фюрер позволял себе быть только с постоянными обитателями ставки, а с гостями умел подавлять свои необузданные инстинкты.

– Но наступление развивается успешно, – капризно возразил Гитлер. – Шпеер, вы явно преувеличиваете наши проблемы!

– Мой фюрер! К сожалению, наше наступление теряет темп. Мы еще способны значительно продвинуться вперед и даже нанести ряд поражений противнику, но… левый фланг восточнее Киева все больше растягивается. По мере приближения к Кавказу и Сталинграду коммуникации увеличились настолько, что мы уже не в состоянии обеспечить ни нормальную связь с войсками, ни нормальное управление, ни нормальное снабжение всем необходимым. Лишь огромными усилиями удалось восстановить железнодорожное движение на захваченных территориях. В рейхе попросту отсутствует достаточное количество подвижного состава. Интендантские службы не поспевают за наступающими частями, стремительно иссякают запасы запчастей для танков и боеприпасы, горючее на исходе. Как я уже сказал, ежемесячный выпуск вооружений не соответствует столь широкомасштабному наступлению. По моим расчетам, при благоприятных обстоятельствах только к сорок четвертому году промышленность сможет в несколько раз увеличить выпуск артиллерийских орудий и танков. Но уже сегодня износ боевой техники на таких огромных расстояниях превышает все мыслимые пределы. По нормам испытательного полигона в Кумерсдорфе гусеницы и двигатели тяжелых танков нуждаются в капремонте через каждые 650–800 километров. Но русское бездорожье несравнимо ни с каким полигоном!

– Эти трудности можно преодолеть, как и любые другие! – Гитлер попытался вскочить с кресла, но запутался в пледе. – Как только откроется путь на равнины южнее Кавказа, мы легко развернем наши армии и создадим базы снабжения. А через год или два начнем наступление в подбрюшье Британской империи. Минимальными усилиями мы сможем освободить Персию и Ирак! Население Индии восторженно встретит наши дивизии!

Шпеер с любопытством наблюдал за метаморфозами обожаемого им фюрера. Но при всем к нему респекте, как технократ и прагматик до мозга костей, он не мог не заметить, что часто Гитлера заносит ничуть не меньше Гиммлера.

Ему вспомнилось, как в начале лета фюрер лично приказал бросить в бой первые еще не прошедшие обкатку шесть «тигров». Гитлер пребывал в упоении от фантастических возможностей новых танков, способных, по его мнению, в одночасье изменить ход войны. Горя от нетерпения поскорее увидеть их в деле, он рисовал захватывающую картину боя, в котором советские противотанковые пушки, легко пробивающие лобовую броню танка Pz.IV, будут тщетно стрелять по «тиграм», пока те не сомнут их своими гусеницами.

Штабисты робко возражали: выбранная Гитлером местность не позволит осуществить тактическое развертывание танков, так как по обеим сторонам дороги болота. Гитлер смотрел на них как на канцелярских крыс, лишенных полета фантазии и рыцарского самопожертвования.

По приказу фюрера «тигры» пошли в атаку. Русские хладнокровно пропустили их через позиции противотанковых батарей и прямой наводкой выбили первую и последнюю машины. Оставшиеся «тигры», зажатые между горящими танками и болотами, были обречены.

Сообщение о бесславной гибели «тигров» и их экипажей не вызвало у Гитлера никакой реакции. Он попросту проигнорировал этот факт.

К действительности Шпеера вернули последние слова Гитлера. Тот наконец освободился от пледа и теперь гордо с простертой вдаль рукой возвышался над сидящим в кресле министром вооружений.

– Эта война не закончится уничтожением арийских народов Европы, как полагают евреи, Шпеер! Результатом этой войны будет истребление евреев! Повсеместно, до последнего человека! Кстати, Альберт, когда уже вы позволите мне очистить Берлин от последних евреев? Гиммлер и Геббельс пугают меня перспективой бунта миллионов военнопленных во главе с этими исчадьями ада. И это не шутка!

Еврейский вопрос для Шпеера был не нов. С тех пор как он заменил на посту министра вооружений разбившегося в авиакатастрофе Тодта, ему не раз приходилось убеждать Гитлера чисто из прагматических соображений не трогать евреев, работающих на берлинских оборонных предприятиях. «Еврейский потенциал» был незаменим. Никакие миллионы рабов с Востока не могли и близко компенсировать даже несколько тысяч первоклассных и трудолюбивых еврейских специалистов.

– Мой фюрер! Я не скажу ничего нового. Пусть Гиммлер и Геббельс занимаются своими делами. В конце концов, каждому свое. А рабочую силу, кем бы она ни была, предоставят мне. Буду с вами откровенен: мне не по душе… радикализм нашей партии в отношении евреев. Он неконструктивен и опасен. Но поверьте, защищая берлинских евреев от депортации, я руководствуюсь исключительно интересами дела.

Глаза Гитлера потухли. Последний взрыв эмоций окончательно истощил его.

– Ну ладно, – он безнадежно махнул рукой. – Гиммлер и Геббельс подождут. Мне очень жаль, Шпеер, что именно вы не хотите видеть источник истинной угрозы арийской цивилизации. Все эти дегенеративные восточные племена со временем исчезли бы и без нашего участия, как полчища гуннов. Но евреи как пыль под ногами! Они пережили всех: древних римлян, египтян и вандалов! И я очень боюсь, что из-за таких альтруистов и прагматиков, как вы, переживут и нас с вами! Не спорьте! Евреи, как гранитная плита под «Вервольфом», излучают какую-то дьявольскую энергию! Победа или поражение в этой войне – ничто по сравнению с исторической битвой, которую я веду с самым страшным и коварным врагом рода человеческого – христопродавцами-евреями! Прощайте, Шпеер! Рад был вас видеть! Вы действительно один из немногих, к кому я испытываю дружеские чувства и кому доверяю. Мне что-то нездоровится… Эта сумасшедшая жара! Она добьет меня раньше русской бомбы! Жара… и эти мои бездарные генералы! Я вас о чем-то хотел спросить, Шпеер! Что-то насчет гранита и моего бункера… Что-то такое… Но не сейчас. Нет, не сейчас! Позовите ко мне Линге! Что-то мне совсем не по себе, шайсе!

Глава 15

Ночью температура у Гитлера поднялась до сорока градусов. Жутко болела голова, скакало кровяное давление, начались судороги. Его тошнило, он жаловался, что кровать раскачивается под ним, как палуба парохода, и норовит сбросить его за борт.

Срочно вызванный личный врач Морелль применил все известные ему в подобных случаях средства, но температуру сбить не удалось. Был созван консилиум. Врачи диагностировали, правда, не очень уверенно, грипп и нетипичную пневмонию. У Гитлера все и всегда было нетипично и не поддавалось простому объяснению. В конце концов, после долгих споров его состояние было признано критическим.

Тем не менее утром Гитлер попытался встать с постели. С помощью горячо протестующего Линге он сделал несколько шагов к двери и…

– Линге, – с ужасом сообщил он камердинеру, – я не чувствую собственного тела! У меня такое ощущение, будто я все время заваливаюсь на правую сторону!

До смерти перепуганный фюрер позволил снова уложить себя в постель. Велел экстренно вызвать Геринга.

Геринг явился через час. Бравый пилот Первой мировой был не на шутку встревожен, а увидев лежащего в постели беспомощного, словно постаревшего на пятнадцать лет Гитлера, вообще пришел в крайнее смятение духа, похожее на смятение в кресле стоматолога.

Разговор был короткий. Заерзав в постели, фюрер потрескавшимися губами произнес нечто вроде политического завещания. Геринг слушал, стоя, хотя обычно на совещаниях ему единственному из военных, то ли из уважения к положению наследника фюрера, то ли из сострадания к его тучности, приносили складной стул.

Он мысленно благодарил судьбу, что с утра уже успел принять известную дозу кокаина, потому что слушать такое на трезвую голову не позволяли его комплекция и темперамент.

Собственно говоря, мнительный и самовлюбленный Гитлер уже не раз наставлял второго человека в рейхе по части его миссии на случай своей скоропостижной смерти. Но тогда Геринг воспринимал это как легкое кокетство великого человека и желание проверить реакцию окружающих на вероятность столь пикантной ситуации. Что греха таить, и сам Геринг не прочь был полюбоваться зрелищем собственных похорон и поведением на них некоторых своих заядлых друзей по партии.

Но сейчас перед ним лежал практически полутруп, которому явно было не до розыгрышей и желания посмотреть на себя со стороны.

– Герман, – давясь от боли в горле, жалобно прошептал Гитлер, – в случае моей смерти я предоставляю вам неограниченную свободу действий. Я сделал все, что мог: до окончательной победы над русскими всего один шаг! Уже завтра Кавказ и Сталинград упадут к вашим ногам. Но… я категорически запрещаю вам любые переговоры со Сталиным о мире! Вы слышите, Геринг, любые! Русские уже подсылали ко мне Молотова! Я не поверил ни одному его слову! Поэтому нет, нет и нет! Сталин – хитрый кавказец! Для него большевизм – только средство, личина, предназначенная обмануть германские и романские народы! А вы, Геринг, доверчивы, как все немцы! Этот дьявольский парень после моей смерти обведет вас вокруг пальца и украдет мою победу!

От напряжения Гитлер задохнулся и какое-то время лежал, как в беспамятстве.

– Единственно, о чем я жалею, что провидение не дало мне дожить до пятидесятого года! Шпеер обещал мне к этому времени закончить реконструкцию Берлина! До сих пор Шпеер никогда не подводил меня. Вы даже не представляете, Геринг, какой это будет Берлин! Дайте мне слово, что вы никогда не замените Шпеера никем другим, не будете вмешиваться в его планы и все оставите на его усмотрение! Не жалейте для него ни сил, ни средств! Он того стоит!

При последних словах Гитлер высунул из-под одеяла горячую и влажную руку и протянул ее Герингу.

В полном замешательстве Геринг наскоро пообещал фюреру выполнить его последнюю волю, осторожно пожал дрожащую руку основателя Третьего рейха и поспешно удалился.

В спальню без разрешения неслышно вошел Линге. Гитлер лежал неподвижно с закрытыми глазами и тяжело дышал. Линге прикоснулся ко лбу. Никаких перемен… Не открывая глаз, фюрер лихорадочно зашептал:

– Геринг, у вас нет собственного лица! Если бы я решил увить свои стены розами, вы тут же бы сделали то же самое!

Линге машинально оглянулся. Рейхсмаршала в спальне не наблюдалось.

– Мой фюрер, – не будучи уверен, слышит ли его Гитлер, сказал он, – господин Геринг полчаса назад отбыл из ставки. Прикажете вернуть?

Гитлер не ответил. Линге уже собирался покинуть спальню. Но вдруг фюрер широко открыл глаза и недрогнувшим голосом приказал:

– Линге! Пошлите за Евой! Я буду ее ждать.

Теперь уже Линге смотрел на шефа с нескрываемым ужасом: Ева Браун была представлена лишь самому узкому кругу партийных товарищей. Даже во время визита четы Герингов Еве предписывалось оставаться в своей комнате. А тут Гитлер требует вызвать ее… в ставку! Но это же…

– Господи, – с трудом проглотив комок горькой слюны, воскликнул Линге, – неужели все действительно так плохо?!

Глава 16

18 июля 1942 года. «Вервольф». Утро

А в это время на стол начальника личной охраны фюрера СС-группенфюрера Раттенхубера легло донесение шефа гестапо Мюллера.

«Совершенно секретно. Стало известно, что большевики и их союзники планируют покушение на фюрера. В этом они видят единственную возможность переломить ход войны в свою пользу, так как, по их мнению, без фюрера Германия придет в упадок. До сих пор покушение не удалось благодаря хорошей организации охраны фюрера и его штаб-квартиры. Покушение должен осуществить немецкий офицер в чине майора, который находится на службе советской разведки».

Новость Раттенхубера не сразила, скорее, позабавила. Да и было ли это новостью?! До июля сорок второго попыток лишить фюрера жизни было больше, чем побед на Восточном фронте. Кто только ни дерзал его убить!

А в донесении Мюллера ничего конкретного. Извольте ловить какого-то немецкого майора на службе советской разведки! А если этот майор в момент, когда Мюллер добросовестно кропал это донесение, уже произведен в подполковники? За особые заслуги перед рейхом, разумеется! Не перед русской же разведкой! Хотя… не исключено, что и там тоже!

Ну что ж, придется прошерстить поголовно всех майоров, как работающих в ставке, так и прибывающих сюда в командировку. А это не одна чертова дюжина! Вчера, например, по долгу службы пришлось познакомиться с майором организационного отдела Штауффенбергом. Граф Клаус Шенк фон Штауффенберг, потомственный аристократ, голубая кровь и белая кость! Вылитый агент советской разведки!

Раттенхубер повертел в руках донесение Мюллера и даже перечитал его вслух. Но ничего более существенного, чем мнение русских и их союзников о фатальной роли фюрера в судьбе Германии, не обнаружил.

Впрочем, с этим мнением он был целиком согласен. Германия действительно придет в упадок без Гитлера, Италия – без Муссолини, а служба безопасности рейха – без него, Раттенхубера!

А интересно, придет ли в упадок гестапо, если, упаси бог, что-то случится с Мюллером?! Сегодня, например, у него на этот счет возникли большие сомнения!

И уж тем более трудно не согласиться, что все предыдущие покушения не удались исключительно благодаря хорошей организации охраны фюрера и его штаб-квартиры! Это уж просто себя не любить! А любопытно: не приписывает ли себе Мюллер и этой заслуги? Гиммлер-то – точно!

Рожденный в семье крестьянина и содержателя сельского гаштета, с восьмиклассным образованием, Раттенхубер всегда мыслил строго определенно и предметно. И был, насколько это возможно, откровенен с самим собой. Так, наедине с собой он все же не мог не признать, что, несмотря на все его усилия и созданную им супердорогую и суперсложную систему охраны, вплоть до переезда в «Вервольф», Гитлер оставался цел и невредим лишь благодаря провидению.

Охранять фюрера было невыносимо сложно! Он всегда норовил идти в первом ряду демонстраций и шествий, часами выступал перед разноплеменной и разношерстной массой, на всех парадах в полный рост стоял в открытом кабриолете и правительственной ложе олимпийского стадиона, обожал пожимать сотни рук, тянущихся к нему из толпы, совершал незапланированные поездки на фронт и при этом не терпел навязчивого сопровождения.

Делал ли он все это от избытка безумной храбрости, как после его прихода к власти поговаривали те, кто во Фландрии ходили с ним в атаку, от врожденной беспечности или самозабвенной веры в свою божественную неприкосновенность? Раттенхубер никогда не истязал себя такими сложными вопросами.

Впрочем, в жизни фюрер был крайне осторожен. Часто внезапно, без всяких предварительных уведомлений менял маршруты, переносил часы выступлений, упорно избегал всяких стереотипов, чтобы, как он сам говорил, спутывать карты врага.

Но в том, что, вопреки всем изощреннейшим мерам предосторожности и врожденного, звериного предощущения опасности, особенно до тридцать четвертого года, когда были ликвидированы все конкуренты за власть типа Рема, подстрелить, отравить, разбомбить и придушить его было порой намного проще, чем снискать его расположение, – сомнений у Раттенхубера не было.

Как бы то ни было, Раттенхубер был убежден, что Германия не может жить без фюрера, а фюрер – без идейных и наемных убийц. Даже если фюрера полюбят все, то всегда среди всех найдется хотя бы один ублюдок, который возненавидит его именно за то, что его любят все. За то, что все любят фюрера, а не его, и так далее.

И тут какой-нибудь безликий и непредсказуемый псих опаснее целой банды заговорщиков. Как этот… пароноидальный швейцарец Морис Баво, возомнивший себя борцом с нацизмом! Ну что ж, у каждого своя миссия. Гитлер пришел, чтобы спасти этот мир от евреев и большевиков, а Баво – от Гитлера!

Ему, видите ли, вздумалось застрелить фюрера из пистолета во время празднования Пивного путча. Еще один гребаный Герострат двадцатого века выискался! Но все просчитал до мелочей! Высмотрел, что фюрер всегда идет во главе колонны, раздобыл пистолет, набил руку, стреляя по деревьям, и в час X, как заправский наемный убийца, занял свое место во втором ряду, сразу же за оцеплением эсэсовцев.

Но провидение и на этот раз хранило шефа лучше любых телохранителей. Когда Гитлер поравнялся с Баво, стоящие в оцеплении эсэсовцы и другие сторонники фюрера вскинули руки в торжественном приветствии и полностью закрыли обзор стрелку. Вскоре мерзавца арестовали и гильотинировали.

Кстати, римское приветствие не раз спасало Гитлера от смерти, как будто благодарные немцы своими руками прикрывали его от врагов.

То, что Гитлера хранит провидение, а вовсе не его охрана, Раттенхубер убедился 8 ноября тридцать девятого года, когда какой-то, прости господи, мюнхенский столяр Иоганн Георг Эльзер заложил бомбу с часовым механизмом в одну из колонн перед самой трибуной вождя в пивной «Бюргербройкеллер», где фюрер традиционно встречался со старыми партайгеноссе, участниками Пивного путча. Но Гитлер вместо обычной трехчасовой речи ограничился часовым приветствием и, сославшись на важную встречу в Берлине, покинул пивную за семь минут до взрыва.

Что заставило словоохотливого Гитлера скомкать давно отрепетированную речь и покинуть столь горячо любимое им общество – неизвестно. Ходили смутные слухи, что он сам спланировал этот инцидент, чтобы одним махом избавиться от ставших чересчур назойливыми партийных камарадов. Так или иначе, но он остался цел, в отличие от многих камарадов, хотя бомба предназначалась именно ему, а вовсе не им.

За долгие годы охраны полубога Раттенхубер стал мастером своего дела. В «Вервольфе», как и во всех остальных ставках фюрера, был разработан особый режим пропуска к шефу, определен круг лиц, которым разрешалось находиться на территории ставки. Все – от почты, адресованной лично фюреру, до продуктов питания и медикаментов – проходило тщательный контроль. С помощью рентгена проверялись письма, посылки и бандероли. Не исключалась и вероятность использования врагами рейха «почтовых бомб».

Продукты питания поставлялись строго определенными фирмами. Заказ их по телефону был категорически запрещен. Даже минералка доставлялась в ставку спецкурьером и разливалась в бутылки только в присутствии спецагентов. Зелень, составлявшая большую часть рациона фюрера-вегетарианца, выращивалась в секретном огородном хозяйстве под Винницей, и начальник столовой лично отбирал ее к столу. Все медикаменты, предписанные профессором Мореллем, изготавливались под надзором проверенного гестапо специалиста-фармаколога и тоже доставлялись в ставку спецкурьером.

И все же СС-группенфюрер отлично знал, что самое слабое звено в этой цепи – человек. В отличие от продуктов и лекарств, до конца проверить его невозможно. К тому же он, шайсе, способен меняться, и, как правило, не в лучшую сторону. И в этом плане пример следует брать со Сталина, у которого человек находился под подозрением с момента рождения!

Раттенхубер в последний раз прочитал донесение Мюллера.

– Насчет майора, дружище Мюллер, нельзя ли… поопределеннее! – не без удовольствия сказал он вполголоса.

А еще ему в голову залетела шальная и, в общем-то, недостойная офицера СС мысль: а смог ли бы он, Иоганн Раттенхубер, в критический момент заслонить фюрера от пули своим телом?

Раттенхубер досадливо отмахнулся от нее, как от роя комаров и мух. Чушь! Он знает точно, что будет с фюрером до самого конца. Даже если придется оборонять от русских последний оплот рейха – фюрербункер под новой рейхсканцелярией, – он покинет его последним.

И в этом не должно быть никаких сомнений, как нет у него сомнений в том, что он, Иоганн Раттенхубер, сын Ганса Раттенхубера и Анны Раттенхубер, урожденной Коглер! Но ведь этого никогда не будет! Не может быть! Смешно даже думать об обороне рейхсканцелярии летом сорок второго, когда вермахт вот-вот прорвется к Кавказу и Сталинграду!

Раттенхубер решительно встал со стула и направился к выходу И у самого выхода его настигла совсем уже крамольная мысль, что легче всего охранять шефа, когда он болен и лежит в постели.