Текст книги "Миссия «Двойник»"

…Выждав, пока вдали не утихнет собачий лай, Пахомов осторожно приподнял голову, осмотрелся, глянул вниз и с нервным смешком длинно выдохнул:

– А как я инструктора по этому самому альпинизму матюками крыл, когда он нас по тем дурацким стенам гонял! Кто ж знал, что пригодится…

Когда стало ясно, что остались считанные минуты до мгновения, когда собаки приведут преследователей в развалины, Пахомов скомандовал Титаренко «Вперед!» – и тот, сразу поняв замысел командира, быстренько встал спиной к стене и сложил руки ковшиком. На раз-два Поп вскочил на плечи более сильного и высокого подрывника, утвердился и подал команду уже Белогорцевой. Та проворно вскарабкалась на тяжело пыхтевшего Титаренко, и Пахомов с помощью того же «ковшичка» маханул связистку на гребень стены. Дальше все неслось в обратном порядке: Поп, по-кошачьи изгибаясь и цепляясь пальцами и носками десантных ботинок, в секунду-три взметнулся на стену, и уже вдвоем они с Лизой с помощью сцепки из ремней помогли вскарабкаться Титаренко, который отчаянно матерился вполшепота и проклинал все развалины на свете. Со стены Пахомов, чуть ли не пританцовывая, перебежал по длинной арке не более полуметра шириной – и это в самом широком месте! – к центру, где арки сходились и образовывали пятачок метра полтора в диаметре, и зашипел:

– Ко мне! Мухой!!!

Белогорцева глянула вниз, затем прикинула длину и ширину арки и, бледнея от ужаса, вдруг поняла, что ни за что и никогда не сможет пройти по этому «мосту» на почти пятнадцатиметровой высоте! И Пахомов, едва глянув на меловое лицо радистки, сразу понял – сейчас девка впадет в ступор, и тогда всем нам хана! И тогда Алексей, самоубийственно повысив голос почти до обычного, выдал длиннющую матерную тираду, рисуя такие картинки-перспективы, что Белогорцева, побледнев еще больше, чуть ли не ласточкой перемахнула арку и, сотрясаемая мелкой дрожью, испуганно прижалась к Пахомову, который командовал уже Титаренко:

– Вниз не смотри! Вот, вперед, на мой автомат смотри и просто беги ко мне… Шибчей!!!

Как им удалось на крохотном пятачке свернуться поистине в «змеиный клубок» да еще и укрыть под своими телами оружие, вещевые ранцы и рацию – Пахомов, наверное, так и не смог бы объяснить. На ум приходила лишь одна не очень приличная присказка: «В сортир прижмет – штаны снимешь!» Как бы там ни было, а «штаны сняли»!..

Обратный путь по «мосту» был не намного легче – Пахомов с Титаренко осторожно перешли мостик, перенесли весь груз, а Белогорцева просто легла на арку и, словно цепкая кошка по стволу дерева, медленно переползла на стену, спуск с которой был уже совсем не страшен…

– Ну вот, мать, еще один зачет сдали… – Пахомов обессиленно привалился к стене и подмигнул Белогорцевой: – А ты – «продадим!» А зауважали нас, ребята, – уже эсэсманы по следу идут! Так, Лиза, разворачивай свою «шарманку» – будем в Центр депешу выстукивать…

12

Щит и меч издавна выполняют прямо противоположные задачи, но тем не менее неразлучны, как сиамские близнецы. Так уж повелось, что любое изобретение, любое техническое или другое какое новшество, придуманное и разработанное людьми со странновато устроенными мозгами, которых принято называть инженерами, учеными и прочими гениями, в первую очередь попадает в руки военных, а ребята в форме уж непременно приспособят новинку для «нанесения максимального урона вероятному противнику»… Едва Маркони и Попов соорудили приемо-передатчик радиосигнала, как господин Морзе тут же придумал, как с помощью самых обычных точки и тире передавать на любые расстояния любые сообщения. Но… пока один мастеровой старательно постукивает молотом по наковальне, выковывая «вострый меч булатный», другой уже сколачивает из крепких досок и обшивает медным листом щит… Сразу за изобретением рации пришлось решать вопросы шифровки своих и глушения-перехвата вражеских сообщений. Радист выстукивает свои точки-тире, а чуткие антенны-пеленгаторы уже нащупывают стремительно летящие в эфир буквочки, и группа захвата мчится в указанный квадрат, чтобы пресечь, поймать, а при определенной удаче и заставить вражеского радиста-пианиста работать на себя. И тогда рождается Funkspiele – радиоигра, и в стан противника валом валит поток дезинформации, и… в общем, кто кого переиграет. А для радиста, выходящего на связь с Центром в строго определенное-оговоренное время, есть только один способ не попасть в грубые лапы ребят в гестаповской черной форме или в васильковых фуражках: не дать себя запеленговать, для чего нужно работать быстро, в эфир выходить из разных мест и с места, где еще минуту назад попискивала рация, уносить ноги со скоростью, желательно, значительно опережающей скорость работы «на ключе» передатчика…

Тонкая стальная леска антенны взлетела на макушку высокого куста орешника, и Белогорцева, надев наушники, напряженно следила за «дышащим» мерцанием зеленого индикатора накала ламп передатчика. Едва Пахомов, сверившись с бегущей секундной стрелкой своих часов, коротко скомандовал: «Время! Давай!», Белогорцева «выдала» – ключ стучал с такой скоростью, что невольно возникало сомнение в том, что радист, принимающий сообщение в Подмосковье, сможет в этом стремительном потоке «ти-ти-та-та» отделить одно «та-та» от другого. Белогорцева же твердо знала – там слушают эфир и принимают радиограммы ребята ничуть не менее профессиональные, зачастую умеющие работать и побыстрее ее…

Последняя точка улетела в эфир. Титаренко мгновенно сдернул с зеленого куста антенну, Белогорцева выключила и упаковала рацию, а Пахомов скомандовал ставшее уже привычным за эти дни: «А теперь уносим ноги… И побыстрее!»

«Двадцать четыре часа… Какая сволочь придумала такие гадости, как ждать и догонять? Вот уж истинно – хуже нет! М-да, мысль свежая и оригинальная ужасно… Да нет, парень, есть вещи и похуже… – Горобец сильно затянулся, и огонек высушенной до легкого хруста “казбечины” послушно заалел, чуть слышно потрескивая. – Неопределенность, например… Где они сейчас, что с ними?.. Вот лейтенанты генералам завидуют, а чему завидовать-то? Ну да, почет, паек и остальные приятности. И власть. Власть, которая дает возможность посылать в бой полки. А никто не подумал, чего стоит генералу, если у него еще есть сердце и совесть, эти полки в бой посылать, а частенько и на верную смерть?! Говорят, мол, у каждого врача свое кладбище. А у генералов, а у маршалов?! А у… хм… Там-то кладбища такие, что… Вот окончится когда-нибудь война, а сколько лет еще потом у этих командиров будут “мальчики кровавые в глазах”? Не у всех, понятно. А пока война не кончилась… будут на смерть посылать! И я буду, мать-перемать! И буду ждать. Ждать успеха, ждать радиограмм, буду узнавать о провалах и о гибели групп… Буду отчитываться, оправдываться и трястись в высоких кабинетах и… буду посылать в тыл к немцам другие группы! Вот такая у меня, понимаешь, работа… черти б ее…»

– Товарищ старший майор, есть радиограмма!!! – голос сержанта, в котором слышались плохо спрятанные облегчение и ликование, в сонно-тягостной тишине кабинета прозвучал настолько неожиданно, что Горобец вздрогнул. – Они вышли на связь! Шифровка от Валькирии!

– Ну и чего ты орешь? – майор отвернулся от окна, неторопливо подошел к столу, уселся поосновательнее и только тогда коротко скомандовал: – Ну, давай свою шифровку! А кстати, не знаешь, кто это Белогорцевой такой пышный позывной придумал?

Помощник слегка смутился и немного растерянным голосом неуверенно напомнил:

– Так мы же с вами… Я и придумал. А что – блондинка, красивая, в форме – вот и получается вроде воительница-валькирия. Вы же и утверждали…

– Да ладно, нормальный позывной, что ты переполошился-то… Просто как-то пышновато – маленько через край… – Горобец прочел расшифровку радиограммы, подписанной «W-431», затем раскрыл папку с другими донесениями разведки и агентуры, некоторое время внимательно просматривал, потом закурил очередную папиросу и задумчиво потер крепкий подбородок. – Значит, втроем они остались… И гоняют их, как зайцев. Наш парень в абвере сообщает, что из лагеря под Просткеном мужичок один интересный вроде бы сбежал – политрук Шорохов. Естественно, ищут его, но пока не поймали… И – опять же вроде бы – этот политрук был взят в плен вместе с нашим объектом. Вот что, Васильев, ты запрос сделай-ка по этому Шорохову… Как думаешь, а группа-то действительно еще бегает, а? А если их взяли и Белогорцева, Валькирия-то наша, постукивает на ключике своем под диктовку того же абвера или гестапо, нет?

– Условная точка после предпоследней фразы отсутствует, – уверенно ответил сержант, – а если бы она работала под контролем – точка стояла бы… Да и человек из абвера ни о чем таком не пишет. Если бы группу взяли – он бы, вероятнее всего, что-то услышал бы…

– Ну, дай бог… Тут ведь какой нюанс – парень, что у Канариса сидит, всех деталей и замыслов наших не знает… В деталях вроде все нормально, сходится, – старший майор пожевал губами и забарабанил пальцами по зеленому сукну стола. На стене вдруг зашипела и ожила черная тарелка репродуктора: «Говорит Москва! От Советского информбюро…» Знакомый сдержанно-мрачноватый баритон Левитана начал зачитывать скорбный список оставленных нашими войсками «после тяжелых, продолжительных боев» городов, городков и населенных пунктов. – Прет, сволота… Ладно, гадай не гадай – времени у нас в обрез! Меркулова набери мне… Товарищ комиссар, здравия желаю, седьмой беспокоит…

Горобец в нескольких словах обрисовал обстановку, сложившуюся к этому часу, высказал свои соображения, предположения и подытожил:

– Полагаю, что посылать новых гостей пока нецелесообразно – старые вполне могут справиться со своей работой. При сложившихся обстоятельствах, думаю, нужно задействовать вариант «Бур».

Разговор велся по аппарату ВЧ – высокочастотной связи, подслушать которую, как уверяли высококлассные спецы, было невозможно, но все же каждый из собеседников привычно старался о вещах важных не говорить открытым текстом. Хотя справедливости ради стоит заметить, что по ВЧ о вещах неважных никто и не беседовал.

В трубке на какое-то время воцарилось тягостная, напряженная тишина, затем начальственно-брюзгливый голос процедил:

– Хорошо. Под твою ответственность. Думаю, тебе не надо напоминать, что за промахи и ошибки сегодня у нас расплата одна – голова… Все, работай!

В те самые минуты, когда Горобец разговаривал с высоким начальством, группа Пахомова, сделав, подобно улепетывающему от безжалостной лисы зайцу, несколько «скидок» в сторону от своего следа, забилась в самую гущу молодого ельника, и все трое обессиленно рухнули на сыроватую землю, устланную рыжевато-серым тонким слоем старой травы и хвои. Меняя друг друга в боевом охранении, вполглаза часа полтора поспали, затем Пахомов критически осмотрел себя и своих товарищей и задал осоловело моргавшему подрывнику несколько неожиданный вопрос:

– Титаренко, вот как ты думаешь, что подумает патруль жандармерии или первый встречный селянин, когда увидит нас, таких живописных и красивых?

– М-да… Ты прав, командир, – Василь придирчиво, словно вредный старшина на строевом смотре, осмотрел свой комбинезон – мягко говоря, не очень чистый, а местами не очень-то и целый, посмотрел на одежду товарищей, которая была ничуть не чище, задумчиво потрогал весьма ощутимую поросль на щеках и подвел своеобразный итог: – Анекдот… Посмотрел молдаванин на кучу своих страшно чумазых детишек и призадумался: этих помыть или новых наделать? Что тут скажешь – на раз заарестуют и сдадут в гестапо…

– Вот-вот… Новых «молдаван» взять неоткуда – так что будем мыть… – Пахомов повел носом, брезгливо поморщился и объявил: – И воняет от нас, надо думать… мама не горюй! Собакам и следов не надо – верхним чутьем с другого конца Пруссии скоро почуют! Объявляю дневку: всем мыться, бриться, подшиваться!

…Тихое лесное озерцо, обрамленное густыми зарослями еще густо-зеленого камыша, словно сошло с немецкой рождественской открытки – вот только до пышных сугробов и зимних метелей, когда так сладко посидеть с рюмкой старого доброго айнциана – баварской водки, настоянной на травах, – у пылающего комелька в уютной теплой хижине, было еще далековато. На маленьком бездымном костерке, умело сложенном из самых сухих веток с немалым трудом набранного валежника, по-домашнему пыхтела каша-кулеш из пайкового концентрата, а чуть в сторонке Титаренко, уже вымытый-выбритый, опасным «золингеном» приводил в порядок лицо командира, до самых глаз спрятавшееся в густой пене.

– Ты смотри у меня… начальство бреешь! – сварливо ворчал Пахомов и опасливо косился на сверкающее лезвие.

– Не извольте беспокоиться, ваше благородие, – генералов бривали-с! Ну вот… и все. Приходи, кума, любоваться!

– Сейчас придет… Давай, дуй, Белогорцеву смени… Пусть ополаскивается и все такое.

Пока радистка приводила себя в порядок, а Титаренко скучал в боевом охранении, Пахомов невесело прикидывал, как выполнить поставленную командованием задачу, которая за последние сутки никак не стала более выполнимой… Да к тому же и сухпайка хватит на день – от силы два, а боезапаса – на полчаса боевого столкновения, не больше…

Впервые за все время после высадки поели горячего: в меру крутая каша замечательно припахивала дымком и слегка обжаренным салом – Василь специально нанизал кусочки на прутик и подержал над огнем. А после кружки крепкого сладкого чая и по-немецки крошечной стопки спирта жизнь и вовсе обрела не такие уж и серые краски. Пахомов обвел придирчивым взглядом свое посвежевшее войско и удовлетворенно кивнул, имея в виду прежде всего Лизу, заметно похорошевшую и приободрившуюся после лесной «бани»:

– Шик! Другое дело! А то позорите армию на весь рейх, как поп-сирота, понимаешь…

Пахомову неожиданно вспомнилось почти такое же небольшое озеро неподалеку от Энгельса… Кажется, в тридцать седьмом, как раз перед армией. Август тогда был… такое же тихое озеро, костер, ночь и невероятно крупные звезды! И девушка была – Сабина, милая такая татарочка… Стоп, Пахомов! Да, командир, ну ты даешь! Еще чуть-чуть – и ты с Титаренко душе-евно так заспиваешь: «Дывлюсь я на нэбо…», а эсэсманы с собаками послушать придут… эти «юные Вертеры» ребята сентиментальные, могут и всплакнуть.

Старые, рваные комбинезоны с помощью пары камней утопили в озере. Форму надели новую, до сего часа хранившуюся в вещевых ранцах. Следы дневки самым тщательным образом убрали: ни кострища, ни бумажек-спичек-окурков, ни малейшего следа… За непорядок в чужом лесу разведгруппу не штрафуют – ее вычисляют и уничтожают…

13

– Halt! Nach rechts… nach links… Стоять! Направо… налево, – голос конвоира за спиной лениво подавал команды, наверное, одинаковые во всех тюрьмах мира. Как там у нас ребята смеялись… «Шаг вправо, шаг влево – побег! Прыжок на месте – провокация! Конвой стреляет без предупреждения!» Яков Джугашвили неторопливо шел по уже привычной дороге-коридору, слева и справа ограниченной ровненько туго натянутой колючей проволокой. Это сколько же прекрасной стальной проволоки люди всех стран перевели на эту мерзость! Вон как умная машинка-станок старательно закрутила острые колючки-ежики… Что-то ты, ишак глупый, не про то размышляешь, вдруг подумалось раздраженно… Опять допрос… Какой уже по счету – сотый? Сколько можно толочь воду в ступе… Ясно ведь сказано – сотрудничать с какими бы то ни было службами не буду, и точка! Да, я попал в плен; да, я не выполнил этот дурацкий приказ и не застрелился, но ведь не по своей воле! Ну случилось так, черт возьми! В Москве, конечно же, знают… Он тоже знает… Наверное, привычно поморщился и презрительно эдак процедил: «Слабак! Ты даже не отца опозорил, ты всю Красную армию опозорил…» А что тут скажешь? Объясняй не объясняй, а суть проста – все на фронте, а ты тут, за проволокой… А если сейчас броситься на конвоира, вырвать винтовку да и… Яков мысленно усмехнулся – никаких «да и…» у тебя не получится! И дело не в страхе, апатии или свойственном любому человеку желании сохранить свою жизнь, пусть даже и за колючей проволокой. Все гораздо проще! Прежних сил, реакции и сноровки у тебя уже нет, на «раз-два» ничего не получится, а на «три» к этому солдафону в мышиной форме примчится помощь, тебя в секунду скрутят, дадут разок по морде, и будешь ты выглядеть не «героем, решившим погибнуть в бою и продать свою жизнь подороже», а смешным, униженным неудачником! И эти сытые твари будут стоять вокруг и довольно гоготать – как же, такое развлечение! Сынка самого Сталина попинали от души… Нет, ребята, такого удовольствия я вам не доставлю… Да и не имею я сегодня права думать только о себе, людей подводить! Вот как оно складывается…

– Хальт! – вновь прозвучало за спиной. Затем конвоир негромко постучал в дверь уже знакомого кабинета, дождался разрешающего войти начальственного голоса и, вытянувшись в привычную струнку, доложил: – Господин майор, арестованный доставлен по вашему приказанию!

В кабинете, отведенном абверовцам, вроде бы ничего не изменилось. Разве что фюрер с портрета посматривает, кажется, без прежнего высокомерного презрения и ненависти к унтерменшу, а пучит свои глазки как-то вроде даже насмешливо. А вот майор за столом не изменился ни грамма – все тот же напыщенный сноб и гад. Хотя нет, что-то и в его взгляде такое проскальзывает… кроме прежнего злобного торжества какая-то затаенная неуверенность и озабоченность появились.

– Also… Итак, господин старший лейтенант, как говорится, продолжим наши игры! – майор пошевелил бумажками на столе, пробежал глазами одну, вторую и задал вопрос: – Скажите, Джугашвили, как вы оцениваете уровень преподавания в Артиллерийской академии, которую вы закончили? Да, и, кстати, напомните мне, как звали ваших преподавателей…

– Но ведь я уже, наверное, сто раз рассказывал вам об этом…

– Господин Джугашвили, позволю себе напомнить, что вы не в своей московской квартире, и я буду столько раз задавать свои вопросы, сколько сочту нужным! – раздраженно нажал голосом Гольтерс. – Итак, я слушаю…

– Сначала я был зачислен на вечернее отделение академии, а потом переведен сразу на четвертый курс Артакадемии РККА, поэтому могу не вспомнить всех преподавателей… Начальником факультета у меня был полковник Шереметов, вернее, тогда еще комбриг, а преподавателями – Кобря, Новиков, Тимофеев. Уровень преподавания… На сегодняшний день считаю, что не все в учебном процессе было правильным: например, мы излишне много учебных часов посвящали политическим дисциплинам вроде истории ВКП(б), а на занятиях по спецдисциплинам тщательно изучали устройство и тактико-технические характеристики трехдюймовой пушки, давно снятой с вооружения… Более того – нам приходилось назубок заучивать устройство конных саней-телег и наименования всех деталей упряжи: все эти чересседельники, подпруги и прочие хомуты! И это в те дни, когда армии других стран создавали механизированные корпуса и с лошадей пересаживались на бронетранспортеры и танки! Наши же маршалы и генералы с тупым упорством все еще держались за кавалерию с ее шашками и тачанками, никак не желая признавать, что опыт Гражданской войны – вещь, безусловно, полезная, но безнадежно устаревшая… На мой взгляд, нужно было больше уделять внимания практическим занятиям – огневой подготовке, тактике… Причем учиться стоило не только «героическому и стремительному натиску наступления», но и обороне…

– На занятия вы ходили пешком или ездили на автомобиле? – майор поднял голову от бумаг, в которые что-то старательно записывал, и цепко следил за реакцией «собеседника».

– Меня подвозили… За мной был закреплен ЗиС-101 с шофером из кремлевского гаража особого назначения.

– Nun, gut… Хорошо… – майор зашелестел пачкой сигарет, затем сердито шикнула спичка, и после минутного молчания ритм допроса-беседы сломался. – А теперь я буду задавать вам новые вопросы, вы же должны отвечать не раздумывая! Никаких «э-э» и «я точно не помню»!

Далее вопросы сыпались в последовательности, известной и понятной, вероятно, только самому Гольтерсу. «Сколько комнат было в вашей квартире? Адрес? Имя первой жены? Когда вы в последний раз виделись с вашей мачехой Надеждой Аллилуевой? Девичья фамилия вашей родной матери? Какого цвета ковер в кремлевском кабинете Сталина?» И еще десятки подобных. Майор быстро записывал ответы и после каждого нового вопроса внимательно посматривал на пленника.

«А он нервничает… Старается держаться по-прежнему уверенно и флегматично, но на лбу-то испарина выступает! Нервничает! Боится! Так что – получается, что эти недоумки не солгали? – вспомнил майор молодого парня со шрамом и его туповатого товарища и вдруг почувствовал какой-то новый интерес к сидящему напротив пленному. – Если ты не тот, за кого себя выдаешь, то скажи мне, что заставляет тебя идти на такой шаг? Ты безмозглый коммунист-фанатик? Или ты просто псих, пожелавший, подобно многим, побыть “сыном русского царя”? Вульгарный самозванец? О mein Gott, я решительно не понимаю этих грязных азиатов! Кого они хотят перехитрить?!»

– Ну вот, на сегодня, пожалуй, все… – Гольтерс отложил ручку, собрал бумаги в аккуратную стопочку и постучал ей по столешнице, подравнивая. – Да, еще один крохотный вопрос: имя вашей второй жены напомните, пожалуйста…

– Ульяна Исааковна Мельцер, – недоуменно пожал плечами Яков: мол, неужели вам, господин майор, еще не надоело в который уже раз спрашивать одно и то же?

– Чудесно! Просто чудесно. Вы свободны, – усмехнулся Гольтерс, хотя за мгновение до этого презрительно-брезгливо поморщился при упоминании столь недвусмысленно характерного имени, и вызвал конвой. Однако, вопреки обыкновению, не остался сидеть за столом, а с непонятной заботливостью проводил пленника из кабинета в коридор, где по «странной случайности» Яков нос к носу столкнулся с Николаем Тохадзе, также под конвоем выходившим из соседнего кабинета… Пленники на какую-то секунду застыли, посматривая друг на друга, затем Тохадзе презрительно вскинул голову и небрежно процедил сквозь зубы: «Ишак!» Все это, конечно же, не укрылось от внимательного взора Гольтерса, старательно сделавшего вид, что произошла просто досадная оплошность и пленники вопреки всем инструкциям совершенно случайно столкнулись в коридоре…

Пока капитан Ройшле внимательно прочитывал, анализировал и сравнивал ответы обоих заключенных на одни и те же предложенные им вопросы, майор, заложив руки за спину, неторопливо прохаживался по кабинету. Наконец Ройшле отложил бумаги и довольно многозначительно посмотрел на своего начальника.

– И что вы думаете обо всем этом, капитан?

– Стопроцентной гарантии я, конечно же, дать не могу, но… думаю, они нас дурачат, господин майор! Не знаю уж, кто там на самом деле этот псевдо-Джугашили, но то, что именно Тохадзе – настоящий Яков Джугашвили, я почти уверен! Жаль, что вы не могли видеть, как он юлил, уходил от ответов и пытался меня запутать… Пришлось даже хорошенько пригрозить ему встречей с нашим милым Густавом! В конце концов орешек раскололся – он все-таки дал несколько ответов на ключевые вопросы…

– Да, Ройшле, вы лучше меня знаете язык – что значит «ишак»?

– Ишак – это der Esel – осел…

– Я знаю, что это «осел», – раздраженно повысил голос майор, – но я хочу понять, почему этот Тохадзе назвал нашего «Джугашвили» ишаком?

– Думаю, именно потому, что тот плохо справился со своей ролью! Вообще-то трудно понять, на что они, собственно, рассчитывали? Ведь даже безмозглому идиоту должно быть понятно, что мы тщательно будем проверять информацию и мелкие подробности жизни семьи Сталина может знать только настоящий Яков Джугашвили?!

– Не так уж они и глупы, капитан… Ведь до сообщения этих уголовников мы и подумать не могли, что такая подмена возможна. На сегодня есть, пожалуй, одна возможность установить истину: вернуть в лагерь бежавшего комиссара, и он… Нет, черт побери! Эта красная крыса уже надула нас один раз! Да, кстати… Что же все-таки убедило вас в том, что этот Тохадзе и является настоящим сыном Сталина?

– Игра слов, господин майор! Знаете, почему псевдо-Яков назвал свою жену Ульяной Исааковной, вместо подлинной Юлии Исааковны? Потому что в уменьшительно-ласкательной форме – вроде наших Кетхен и Гретхен – эти имена у русских звучат практически одинаково: «Уля» и «Юля»! Возможно, Яков упоминал имя своей жены, и его друг-самозванец запомнил его, но только настоящий Джугашвили-Тохадзе назвал имя Юлия правильно! Ну и еще парочка подобных нюансов… Например, мне точно известно, что у настоящего Якова была своя, личная машина М-1 – русские любовно называют ее эмкой, – и никакой ЗиС из кремлевского гаража ему был просто не нужен!

– Да уж, – вдруг раскатисто рассмеялся Гольтерс, – именно «парочка»! У нас с вами не один сын Сталина, а целых два! Вот только… есть ли это хорошо? Впрочем, пусть об этом болит голова у господ из Берлина – мы свое дело сделали! Они же пусть и решают, что делать с обоими дальше…

Среди сотен заключенных каждой тюрьмы или колонии в любой стране всегда найдется несколько человек, готовых за какие-то послабления, парочку сигарет и лишнюю миску баланды шепнуть на ушко лагерному начальству массу интересных вещей о планах, проступках и разговорах своих товарищей. Во все времена стукачей старательно выявляли и резали, но племя это столь же неистребимо, как крысы и тараканы. Однако, несмотря на то что комендант просткенского лагеря никак не мог пожаловаться на нехватку добровольных осведомителей, об одном небольшом событии ни он, ни господа из абвера так никогда и не узнали.

…Во время утреннего аппель-плаца – переклички и развода на работы – к дежурному офицеру подошел молодой парень со шрамом на лице, недавно назначенный старостой одного из бараков.

– Господин офицер, вы позволите мне назначить несколько человек для уборки в бараке? А то эти свиньи развели там такую грязь! Не дай бог, какая эпидемия начнется – пойдет падеж среди зэков, а это ж какой убыток! Кто работать-то будет?!

– Gut! – дежурный поощрительно кивнул после недолгого раздумья. – Это есть здоровый инициатива! Sauberkeit mach tuns gesund! Когда есть чисто – мы имеем здоровье… Ты молодец, Иванофф!

– Тык чего там… Рад стараться, как говорится! – Иванов резво потрусил к своим, медленно прошелся вдоль строя и назначил уборщиков: – Ты, ты… вы трое… и ты, урюк!

Через полчаса в самом укромном уголке барака парень со шрамом тихо беседовал с усатым «урюком» – Николаем Тохадзе.

– На, держи… – Иванов незаметно передал грузину свернутую во много раз бумажку. – У тебя времени в обрез – пока ребята до вечера барак скребут! Здесь расписано основное, о чем они могут спрашивать: семья, друзья, ну и остальная фигня. Кровь из носа, а чтоб выучил лучше присяги и уставов! Все, давай…

– Слышь, а он-то что?

– Да сначала все кочевряжился, как девка красная… Потом допер все-таки, что мы ведь не просто шкуру его спасти хотим, тут ведь другое! Как ты ему тогда про карты намекал? Ну, короче, согласился он в «подкидного дурака» сыграть – вместо… как его… джокера козырного валета этим крысам подсунуть! Все, брат, учи уроки…

Чего стоило Сашке Иванову раздобыть огрызок карандаша и листок бумаги, затем передать все это Якову Джугашвили и забрать обратно листок исписанный – знал только он…