Текст книги "Домодедовские истории (сборник)"

Спор с дядей Лешей

Сидит, бывало, дядя Леша на кухне, лопает щи, посматривает в окно и как будто не слышит, о чем калякают женщины у керосинок. А сам внимательно следит за разговором, чтобы в один прекрасный момент, когда женщины дойдут до откровений, когда души их, огрубевшие на стройках под крепким мужицким словом, размягчаются в слабом тепле керосинок, разразиться язвительным смешком:

– Ха! Знаем мы, как вы к партизанам убегали. Куда тебе деваться-то было: грудной ребенок на руках и сама кровь с молоком. Партизанка! Что ты там могла напартизанить?

И тетя Оля (она в отрядах Ковпака была с первых и до последних дней) уходила, грустная, в комнату. Почему она не могла постоять за себя? Или прав был единственный взрослый на всю квартиру мужчина? Славка не знал, молчал, поедая пшенную кашу с поджаренным до самой вкусной розовости луком. Неделю-две после этого женщины перебрасывались на кухне осторожными фразами: холод пошел – надо погреб накрыть, керосин кончился – надо на станцию съездить, капуста заплесневела…

Дядя Леша слушал их несмелый разговор и, отчаявшись найти в нем хоть малюсенькую брешь для своих подковырок, пускался в рассуждения о большой политике:

– Расею-мать кукурузой вздумали засеять, вот дают!

Хозяйки уводили детей в комнаты, а он пыхтел папиросой и ругал «коммунизию», до которой, как обещало радио, оставалось всего двадцать лет. Будущие коммунисты включали «КАВЭЭНЫ» и смотрели мультик, где такие же длинные, как дядя Леша, вредноголосые «бравые ребята сорняки» орали во все горло:

 
Рожь-пшеницу мы изгложем,
Кукурузу уничтожим,
На полях останется труха, ха-ха!
 

С этими «ребятишками» в мультике быстро расправлялись, и Славка, гордый за свою непобедимую Родину, выходил на кухню и громко пил воду из-под крана. Тут его и подковырнул дядя Леша:

– А ты мал еще, ничего в жизни не понимаешь!

Это была затравка, но Славка ринулся в бой:

– Как сказать!

– А тут и говорить нечего. Вот приведет мать отца, выдерет он тебя, как козу сидорову…

– Нет у меня никакого отца! – крикнул Славка.

– Нет, так будет. Мужик-то матери нужен.

– Не нужны нам ваши мужики, нам и без них хорошо, правда, мам?

– Тебе-то правда, а ей…

– Леш, ну что ты такое говоришь ребенку? Пойдем, сынок, в комнату.

Мама вновь включила телевизор, выдвинула линзу, Славка сел на кровать, взял расческу и стал заплетать мамины волосы:

– Правда же нам никто не нужен?

– Правда, сынок, правда.

А по телевизору мальчик Сережа так зэканско сказал: «Дядя Петя, ты дурак?», что захотелось выбежать на кухню и крикнуть: «Дядя Леша, ты – дурак!» Но мама, посмотрев в зеркало на его работу, на решительные глаза сына, улыбнулась:

– В две косички у тебя лучше всего получается.

…Пришла весна. Дядя Леша стал все чаще приставать к Славке с отцом. Не с «тем», а с настоящим: был у Славки отец, он просто отказался от него после того суда.

– Бестолочь ты. Вырастешь, в ножки ему поклонишься, спасибо скажешь, что родил тебя, – гундосил дядя Леша вечерами.

– Никогда! – надрывался Славка, а тот его ехидно добивал:

– Еще и деньги ему платить будешь, как кормильцу. А ты как думал? Закон есть закон.

– В жизни ни копейки не дам!

– Никуда не денешься.

Ах, как хотелось крикнуть Сережины слова, но не было у Славки Сережкиной смелости.

Помогли ему карты. Дядя Леша (то ли устал от женской осторожности, то ли весна подействовала) пристрастился к картам. В первый же день «карточного сезона» сын его, Ленька, сказал: «Славка, в „дурочка“ хочешь? Четвертого нет, втроем батя не любит играть».

– Хочу. – Вот случай подвернулся!

– Во-во! – встретил его дядя Леша. – Приведет мать отца, всыплет он тебе по первое число, картежник хренов.

А сам карты на четверых сдал и буркнул жене:

– Сейчас поучим бестолочей жить.

Зря он так сказал: Славка с Ленькой всю зиму в «дурочка» резались, натренировались. Выиграли они первую партию подчистую – с «погонами». Славка так и объявил: «Дураки с погонами, сдавайте!» Дядя Леша понял, что здесь ему не светит, предложил: «А в „козла“ умеешь?»

– Запросто! – Ленька обучил Славку многим играм.

В «козла» мальчишки первый «сет» проиграли. Дядя Леша от радости набычился, как червонный король, но вдруг Славкина «шаха» поймала его «крестовую даму». Ох и ловко ее заарканили мальчишки! Ох и пошла к ним после этого картишка!

– Козлы! – обрадовался Славка и добавил: – Все, пойду уроки делать.

А пришел в комнату и, заплетая в две косички мамины волосы, спросил не без тревоги:

– Мам, а правда же нам вдвоем хорошо?

– Правда, сынок, правда.

Разговор

В открытую форточку потянуло холодком. Славка поднялся с кровати, вышел на кухню. Дядя Леша, сухой, высокий, сутулый, курил у окна. Дым серым облаком обволакивал голову, расслаивался, устремляясь нервными потоками в форточку.

– Чего хмурый?

– В Видное на опознание надо ехать. – Славка поставил на керосинку чайник. – Участковый сказал, что там труп нашли.

– Слушай ты этого борова. Я тебе точно говорю, вернется она. Куда ей от тебя? Она ж за тобой, как за телком ходила.

Чай пить расхотелось. Славка подвернул фитили, зло дунул – затушил сразу три, но дядю Лешу остановить уже было нельзя:

– Подумаешь, два с половиной месяца нет ее! Помню, мы еще в бараках жили, фря одна ускакала куда-то после школы. Мать волосы рвала, розыск объявила. Год девки не было. А как нажила спиногрыза, так к мамочке на поклон, так что не волнуйся, никакого опознания не будет. Вернется твоя мать. Поколобродит и вернется. Спьяну-то чего не отчебучишь.

«Ух, дурак». – Славка грохнул чайником, ушел к себе, лег. Тюль. За тюлью облака. Упругий ветер давит на форточку. Ветки молодого вяза колышутся, как в пьяном бреду. Ветер совсем развеселился. Шумно умирает старый год.

«Она не может быть жива. Хоть спьяну, хоть не спьяну. Да она в жизни моего ничего не взяла, даже когда в страшных запоях была, когда все с себя пропивала! Дубина стоеросовая!» – Мысли отяжелели. Надо было уснуть. Он усыплял себя, как мог, но не засыпалось.

И вдруг!

– Слава! Помоги мне! – донесся слабый голос с улицы.

Он вскочил, быстро оделся.

– Славик!

Вылетел на улицу, чертыхаясь: «Из больницы возвращалась и напилась. Опять не вылечилась! Ну надо же!»

На поселке гудел злой ветер, раздирая в клочья барахло неба.

Но где же она?

– Слава! – пискнуло за углом, он – туда.

Там по асфальту брела кошка. Увидела человека, сиганула мягко, точно на резинке подвешенная, на подоконник, оттуда – в форточку.

– Сразу запой! – ошалело мотнул головой Славка, помчался по поселку, вглядываясь в темные углы, но только кошки зыркали тот тут то там глазищами раскаленными.

– Дома наверное, – догадался он. – Пока я тут рыскал…

Он даже не побежал: спокойным шагом направился к дому, вздыхая: «Столько лечилась и все зря. Что за болезнь такая, почему люди с ней никак не сладят? Хуже чумы».

В подъезде пахло перегаром. «Точно – она», – подумал он. И дверь открыта, и… Он вошел в пустую комнату: «Не может быть! Ее же голос был!»

А над поселком отчаянно выли провода.

Березовый сок

Славка проснулся веселый: апрельское солнце и вчерашний разговор с мамой радовали его. Но пришла с работы мама, и мечты его рухнули.

– Вы скоро в лес пойдете? – спросила она.

В ее голосе слышались нотки вчерашнего разговора, но она была пьяная, и злость зашипела в нем:

– Тебе-то какое дело!

– Случилось что-нибудь?

Сын посмотрел ей прямо в глаза, она их быстро опустила.

– Ты нарочно выпила, ты – забыла?!

– Ничего я не забыла. Завтра лягу в больницу, вылечусь и больше пить не буду. Есть хочешь?

– Нет.

– На весь день идете, надо поесть.

– Никуда я не иду.

– Почему? – спросила мама, но тут же обрадовалась. – И верно. Там сейчас сыро, заболеешь еще.

– Не заболею, не бойся.

– С Васей поругались?

– Причем тут Вася? Ты… зачем выпила? Обещала ведь.

– День рождения у подруги. Немного выпила. Но это в последний раз. – Мама как-то странно посмотрела на сына, вышла на кухню, пошумела посудой, вернулась.

– Ну что ты маешься, сынок, хочешь – иди. Только ноги не замочи, – теперь и в голосе ее чувствовалось что-то необычное.

«Какая-то она не такая. А, все равно! Оставлять ее нельзя. Унесет что-нибудь – ищи ее потом. А завтра в больницу, с врачами договорились».

Мама села на кровать и, рассматривая последнее свое платье, сказала удивительно трезвым голосом:

– Сынок, послушай меня, я все помню…

– Ложись спать, завтра поговорим, – грубо перебил сын.

– Нет, ты послушай. – Мама поправила волосы и сказала такое, что он за шестнадцать лет еще не слышал: – Ты дай мне два рубля.

– Зачем? – опешил он.

– Я… только не ругайся, я в последний раз выпью и…

– Что?! – наконец он понял мамину странность. – Я – сам! – дам тебе деньги на водку?!

– Ведь в последний раз. А завтра я лягу в больницу… – Мама говорила спокойно, настырно, уверенно.

И сын засомневался. А чтобы сомнения не разжалобили его, крикнул:

– Не дам! Знаю я тебя. Уйдешь… А потом в больнице мест не будет.

Она опять поправила волосы, которые ей совсем не мешали, и вымолвила:

– Я тебе деньги все отдала, думала, ты веришь мне.

– Замолчи! – Сдерживать себя уже не было сил, но мама смиренно продолжала говорить:

– Я понимаю: не хорошо, конечно, но – в последний раз!

– Нет. Ты не выйдешь отсюда.

– Хорошо, тогда…

– Сказал – не выйдешь.

– Тогда ты… сам купи мне водку. А я здесь посижу.

– Что?

– И больше пить не буду.

Славка стиснул зубы, чтобы не закричать, но вдруг подумал: «Вдруг и правда уснет? С „ночной“ пришла, усталая». Неожиданно эта мысль завладела им. Он слушал маму, смотрел угрюмо в пол и, наконец, тихо спросил:

– А что купить?

Мама вздрогнула, подняла руки к волосам и посвежевшим голосом сказала:

– Красного. Но лучше водки. Все равно в последний раз, – и добавила с нежной грустью: – Не волнуйся, сынок, все будет хорошо. Я усну.

Вино в магазине кончилось. Он купил «четвертинку».

Мама все сидела на кровати.

– Нет?! – всполошилась она, не заметив бутылки.

– Есть. – Он достал из бокового кармана чекушку. – Только сейчас – половину, а вечером – остальное, ясно?!

– Да-да. – Мама суетливо пересела на табурет. – Ну давай!

– Чем закусывать будешь? – спросил сын, радуясь, что так легко удалось заставить ее весь день быть дома.

– Я – ела. В шкафу стакан, подай.

«Уснет. Глаза усталые».

– Сейчас я половину налью, а…

– Нет! Целый! Я так быстрее усну! – вскрикнула мама и, не успел он обдумать ее слова, выхватила бутылку, отвернулась, вылила водку в стакан и нервными глотками, почти как воду в жаркий полдень, выпила.

– Ты… зачем ты так? – опомнился сын, а она, откусив от буханки корку, второпях проглотила ее, выдохнула:

– Все. Больше грамма в рот не возьму. Не волнуйся, сынок.

– А, черт с ним. – Он махнул рукой. – Теперь – спи.

– Да-да, – ответила мама, тяжело дыша.

Славка вышел на кухню, открыл кастрюлю со щами, но, услышав глухой стон, вернулся. Мама была в кровати. Страшная. Широко раскрытые глаза ее блуждали по потолку, руки шевелились по одеялу, тело елозило, как ошпаренное, импульсивно раскрывался и закрывался рот.

– Мам, ты чего? – Славка испугался.

– Плохо мне, сынок, плохо.

– Говорил, полстакана выпей.

– Ты иди в лес, сейчас пройдет.

– Лучше вырви, хочешь, таз принесу?

– Нет!! О-ох!

«Она сейчас умрет! Врачи предупреждали, что ей пить нельзя. Что я наделал?!» – Славка съежился, задрожал.

За окном раздался свист.

– Мам, я сейчас.

– Иди, сынок, все будет хорошо.

Вышел на улицу.

– Васька, я не пойду в лес. Не могу.

– Ты что, совсем спятил? То могу, то не могу. Сам же меня уговаривал.

– Не могу, – повторил Славка, скрывая от друга правду.

А тот, пораженный его упрямством, вдруг крикнул:

– Скажи, ты хоть раз в жизни пил березовый сок? Ты знаешь, что это такое? А Лена, подумал?! Там же Витька будет!

– Не пойду.

И они разошлись: Васька ушел в лес пить с одноклассниками березовый сок, а Славка – домой.

Маме стало хуже. Сбросив одеяло, она металась по кровати, и дико дергался ее рот в надежде надышаться прокисшим от водки воздухом. Воздуха было мало. Она хватала его вялыми пальцами, толкала в рот, скрипела зубами…

«Что я наделал? – ломал пальцы Славка. – Надо вызвать врача, надо что-то делать. Но что? Что скажут врачи, что я им скажу!»

Он ходил по кухне, качал головой, повторял: «Сам принес ей яд. Раньше разбивал бутылки, водку в раковину выливал, а теперь. Ух, этот дурацкий сок!»

Вошел в комнату. Мама дышала спокойнее, хотя тело ее еще подрагивало.

«Кажется, не умрет», – подумал он, но легче от этого не стало.

Мама уже спала. Тяжело спала, по-пьяному. Можно было идти в лес. Но он до вечера просидел на кухне, а когда приехали из Москвы соседи, ушел в мрачную, кислую комнату, лег на диван, укрылся с головой, чтобы не так зло резал уши противный храп.

Мальчик, ливень и велосипед

Утром он проснулся и поехал на опознание.

На станции Расторгуево встретился с тетушками. Они были совсем разные. Высокая строгая тетя Настя, уже пенсионерка давно, держалась гордо. Тетя Зина была ниже ростом, плотнее и на десять лет моложе. Она прятала от сестры заплаканные глаза и шла тяжело, как будто с кладбища. Она жила на море, на одной улице с тетей Верой: дома друг напротив друга, и приехала в Москву за лекарствами. Случайно так совпало, что ей лекарства срочно понадобились.

…Так много совпадений в Славкиной жизни еще не бывало: дядя Ваня уехал на весь день в город, сестра Люда гостила у подруги, а тетя Зина после обеда пришла с работы веселая – какая-то у них комиссия была хорошая.

– Почему на море не пошел? – спросила она племянника, который читал на скамье в палисаднике Жюля Верна.

– Не хочется что-то, – ответил он. – Вечером пойду.

Она с большим ведром ушла к колодцу, он отыскал нужную строку.

– Кушать хочешь? – вернулась тетя с водой.

– Что-то не хочется, может, потом.

Было жарко. Приключения капитана Немо не увлекали, как зимой, когда нужно было делать уроки.

– Может, компоту налить?

Но он и компота не хотел:

– Может, потом, пойду книгу положу. – Славка невесело поднялся со скамьи.

– Что же ты маешься, как неприкаянный? Занялся бы чем-нибудь.

Он вошел в дом, положил книгу на этажерку, сел на диван, свесил руки с колен. В доме было тихо, прохладно. На круглом столе лежало глаженое белье. В зеркале трюмо застыли длинными занавесками двери в спальню, на кухню, на веранду. Саманные, штукатуркой мазанные и белилами крашенные стены излучали покой, но покой этот только клонил ко сну, а спать днем он и дома не любил.

– Ты не заболел ли?

– Нет, почему?

Тетя пекла блины. У нее было хорошее настроение, а племянника будто бы выкупали против воли.

– Слава! – позвала она его на летнюю кухню. – Может, на велосипеде хочешь покататься?

Сердце прыгнуло кошкой.

– Я не знаю. Может… – чуть не вырвалось по инерции «может, потом», но вовремя сработала голова, хоть и полусонная. Действительно, когда же потом? Потом и совсем не получится. Так все лето и пробегаешь на своих двоих.

– Пока дяди Вани нет. Пойдем! – Тетя Зина повела его на веранду.

Нет, такого в жизни не бывает! Велосипед, новый, с блестящими крыльями, легкий на ход, с фарой, с яркой меткой на раме и кожаным сиденьем! И все это ему одному на целый час!

На веранде, прислонившись к окну, стояло чудо велосипедной техники.

– Колеса накачаны хорошо. – Тетя зажала в руках руль и повела велосипед на выход. – Сейчас поедешь.

А он уже ехал! Он чуть не полетел с крыльца, забыв, что, когда ходишь по земле, ноги нужно передвигать с места на место, а не крутить ими.

– Потом протри его хорошенько от пыли, чтобы дядя Ваня не ругался. – Тетя Зина подвела велосипед к калитке.

– Ладно, – сказал он и наконец ощутил в ладонях ребристую кожу руля, а ноги его надавили на педали, напряглись и закрутились все быстрее, быстрее.

О, это даже не теплынь Азовского моря, не бычки, не теннис! Это – велосипед! Это нежный шепот шин по южной легкой пыли, ветер в волосах, звонкая песня в груди. Это – скорость!

– Ух, велик! – Он все сильнее нажимал на педали. – Такой ход!

Велосипед мчался по дороге, а за спиной, из-под деревенской хребтины с редкими антеннами, поднималось узкой полоской море. Навстречу пропылила машина. Наглотавшись кислоты землистой, он свернул вправо, и дорога двумя рыжими лентами побежала по лугу с сухой травой. Потянулись лесопосадки, перегораживая аккуратными квадратами поля. Голубое небо насвистывало бойкие песни. А велосипед бежал и бежал вперед. Ехать бы так до ночи. Но дядя Ваня…

– Пора домой! – крикнул Славка и покатил назад.

Но кто-то тронул его по спине, такая приятная прохладная колкая рука.

– Ура, дождик! – обрадовался Славка, потому что за все это азовское время он соскучился по дождю. – Здорово! – крикнул он еще раз и повернул голову назад. – Ого!! – широко раскрыл он глаза. – Откуда такая туча взялась?!

Совсем близко от заднего колеса бежала огромная серая туча. Это ее руки касались мокрой спины, это ее друзья шуговали по лесопосадкам. Она догоняла Славку. С каждой секундой, с каждым оборотом колеса ее ласки становились жестче, злее. И вдруг перед глазами вспыхнула кривая белозубая улыбка, а над головой туча хлопнула сильными ручищами, трахнул гром по небу кулаком.

– Р-рах! Зашибу! – услышал он ее голос, и мощный, настоявшийся в небесах ливень обрушился на ленивое побережье Азовского моря.

Его ждали взрослые, выпрашивали у неба дети, жаждала земля, раскрыв для воды свои поры-трещины. Он нужен был всем. И он пришел, веселый, шумный и дикий.

– Р-рах! – рычала туча, и сверкало небо, грохотало, пугало.

Колеса чавкали по ожиревшей вмиг земле, велосипед бросало в вертлявую пляску, бесился в руках руль, ехать было невозможно.

– Скорее! – не сдавался Славка. – До луга нужно дотянуть, по траве легче будет. Скорее!

Деревенская детвора в эти минуты выбегала на улицу, била ногами по лужам, ручьям в обочинах и кричала:

– Давай! Еще!

И Славка кричал, не замечая хрипа в голосе:

– Еще! Еще чуть-чуть! До травы!

А туча шлепала его по спине, голове, рукам и ногам:

– Хо-хо-хо! Не спеши!

Действительно, спешить было некуда. За лугом до дома можно проехать только по дороге. Грунтовой, упругой, быстрой еще пять минут назад. Грунтовой, разбитой ливнем, с клочьями грязи – теперь. По дороге велосипед перестал двигаться совсем. Славка пытался вести его тем же алюром, как тетя Зина, когда выводила велосипед на улицу, но легкий на ход велик вдруг превратился в тяжелый механизм с не вращающимися частями. Он поднял его на плечо, сделал несколько шагов – плечо заныло. Повел его опять по методу тети – спина устала. Хоть тащи его, как козла за рога.

– Давай! Давай! – хрипел Славка, толкая велосипед вперед, а страшная туча ехидно огрызалась:

– Р-рах! Р-рах!

Он вздрогнул:

– Как же теперь? Велик весь грязный. Дядя Ваня узнает. Что же будет, велосипед весь заржавеет!

Впереди он увидел деревню, дома тети Зины и тети Веры. Ему даже показалось, что кто-то стоит у калитки, но зло трахнул гром и ветер холодом обжег руки.

– Будь что будет! – крикнул Славка и медленно пошел к деревне, качая мокрой головой. – Дядя Ваня велик купил, чтобы за жерделами в посадки ездить, еще куда-нибудь по делам. Теперь он испортится. Грязи сколько, воды.

Ливень не слушал горе-велосипедиста, ему приятнее было разговаривать с мальчишками и девчонками, которые бесились под его музыку в деревне…

– Слава богу! – встретила его у калитки тетя Зина.

– Я не знал, что дождь, – бормотал Славка. – Что так получится.

– Иди на веранду, переоденься. Давай велосипед.

Пока Славка переодевался и пил компот с горячими блинами, тетя вымыла велосипед.

– Просох? На тряпку, протри велосипед, чтобы не заржавел.

– Ладно! – улыбнулся Славка и подошел к влажному чуду велосипедного завода.

За окном блеснуло солнце. Чистое, оно выкатилось на вечернюю прогулку, а небо, приняв его в свои объятия, упрямо толкало тучи подальше – за море.

А на следующий день приехала мама, набрала отгулов и приехала. И что-то со всеми случилось. От Славки все стали что-то скрывать, глаза прятала даже бабушка, которая всегда говорила правду, потому что ей нечего было терять, потому что она уже все от жизни получила.

Славка видел маму редко. Утром он убегал ловить бычков, днем приносил их, чистил с бабушкой, солил крупной солью и развешивал в сарае дяди Васи. И опять убегал – теперь, правда, в дом отдыха играть в настольный теннис. Поздно вечером возвращался домой, либо к тете Вере, либо к тете Зине, там все прятали от него глаза и говорили, что мама устала и уже уснула, она, мол, много сегодня работала: варенье варила, или синенькие, или еще что-нибудь делала.

А через неделю она уехала, и все перестали прятать от него глаза. Но теперь он сам старался не смотреть в глаза тетушкам, их мужьям и своим двоюродным сестрам, которых (Славка подслушал случайно их последний разговор с мамой) мама позорила. Только в бабушкины глаза он смело смотрел, потому что ей терять было нечего, и она все в жизни повидала. Бабушка гладила его жесткой рукой, и они молчали, и ее корявая рука успокаивала его. Он уже знал, что и самая лучшая в Подмосковье больница не вылечила маму, что ему нужно поскорее домой, и совсем не обязательно ждать, когда поспеют арбузы, но бабушка гладила его по голове, он брал ракетку и шарики и бежал в дом отдыха играть в настольный теннис.