Текст книги "Нелюдь"

Константин оглянулся ещё раз. Рядом с крепышом стояли парни, притопавшие в недострой вместе с «донором», держа в руках по куску арматуры. Итого – пятеро, не считая Мишани.

«Чего ж вам спокойно-то не живётся? – с досадой подумал Камский. – И ведь по-хорошему не разойдёмся, на рожах написано… Придётся бить».

Он взмахнул руками и зачастил, подпустив в голос нервозности:

– Ребята, ребята! Ну, зачем же так? Договорились ведь!

Сильвер потёр кастетом кончик носа и снисходительно пояснил:

– Жизнь – штука непредсказуемая: сейчас так, потом перекроит… И ты сам косяк упорол. Пришёл бы за гашиком или понюхать чего – честно продали бы. А кровью не банчим, западло это. Всё, лавэ гони. Считаю до пяти. Раз…

– Ладно, сейчас! – Константин суетливо полез в карман. – Вот, вот… А, чёрт!

Он достал только часть купюр и рассчитано выпустил их из пальцев. Тысячные и пятисотенные усеяли землю, Камский присел на корточки, начиная поспешно собирать деньги, жалобно чертыхаясь во весь голос…

Вместо очередной купюры пальцы сомкнулись на половинке кирпича. Константин метнул его изо всех сил – без замаха, снизу вверх.

Сцапал второй обломок.

Половинка чиркнула по локтю блондина, влетела углом в рёбра. Сильвер с воплем скособочился, оттянув внимание кодлы на себя. Секунду спустя «пельмень» получил обломком в грудь – и тоже вышел из игры. Бита упала на землю, Камский прыгнул к ней. На ходу поддел челюсть Сильвера крюком снизу, пнул «пельменя» в пах…

Подхватил биту, развернулся к троице.

– Ну, ты, падла!

Шустро оклемавшийся от перемен Вентиль свирепо пёр на него в боксёрской стойке. Константин дождался нужной дистанции и без затей приголубил «бычка» битой по голени. Тот взвыл, опустил руки, физиономия перекосилась от боли. Камский сделал шаг вперёд и влупил в беззащитный прямой левой.

Минус три.

Взял биту обеими руками, жутковато ощерился и шагнул к оставшейся паре. «Птенцы» с арматуринами слаженно рванули к ограждению.

Камский не побежал за ними. Повернулся к стоящему столбом «донору», одновременно прощупывая недострой взглядом: не выскочит ли ещё кто…

Переживаний о случившемся не было, в душе клокотала лишь злость, чистая, но – рассудочная. Его не волновало, как и что произойдёт потом. Сейчас значение имела лишь одна вещь…

Мишаня уставился на нож едва ли не с ужасом; но даже не попытался бежать. Константин плотно сжал его запястье, поднёс лезвие к ладони…

– Терпи, гадёныш. Жить будешь.

Жалости не было совсем.

Второе письмо без обратного адреса пришло сразу же, как Камский зашёл в почту. Оно было ещё короче предыдущего.

«После полуночи. Кровь в замочную скважину».

– Куда? – растерянно прошептал Константин, перечитал письмо. – В какую, на хрен, скважину?!

Перевёл взгляд на контейнер с кровью, стоящий рядом с клавиатурой.

Крепко зажмурился. С губ напряжённо отслаивалась свистящая скороговорка: «Скважина, скважина, скважина…» Разгадка бродила где-то рядом, совсем близко, следовало лишь…

Камский замолчал на полуслове, открыл глаза.

Медленно, потрясённо повернул голову в сторону прихожей.

«Что, серьёзно?!»

Все сомнения отпали после четверти часа въедливой, двойной проверки. Замочная скважина в их квартире была только одна.

На входной двери.

Константин отпер её, потрогал скважину пальцем с обеих сторон. Ни малейшего намёка на что-либо странное.

– Что, серьёзно? – пробормотал Камский. – Ладно, подождём…

В кармане ожил мобильный.

«Просто сидеть, и молчать, и молчать ни о чём. Просто друг друга тихонько касаться плечом…»

– Да, папа…

– Костя! – В голосе Андрея Игоревича бурлила радость. – Боря адрес узнал! Ну, бабкин, помнишь, я говорил сегодня утром…

– Да, отлично, – ответил Камский, стараясь говорить бодрее. – Ты домой когда?

– Слушай, такое дело… Я сегодня у Борьки заночую. Мы тут молодость вспоминаем, он за вторым сосудом воспоминаний в магазин побежал, раздухарились чуток. Его половина в санаторий отчалила, каждой вольной минуте радуется, хрен старый… Ты сам как?

– Как всегда.

– Ладно, не скучай. Завтра решим, когда ехать.

– Всё решим. Давай, до завтра…

Константин нажал «отбой», кинул взгляд на время. Начало десятого.

Вернулся в комнату, долго, неотрывно смотрел на фотографию.

– Женька, я тебя заберу оттуда. Ты только не убегай, ладно? Потерпи, уже скоро…

Перевёл взгляд на экран монитора. Письмо из пустоты сменило «вконтактовское» напоминание о чьём-то дне рождения. Камский удалил и его, пошёл на кухню…

Кровь заняла почти половину двадцатикубового шприца, найденного в аптечке Андрея Игоревича. Константин выбрал её из контейнера до последней капли, мрачно усмехаясь: контейнер для мочи, теперь вот шприц… Зато удобно. Не с чайной же ложечки скважину «поить»?

Надел на иглу пластиковый колпачок, сунул шприц в нагрудный карман рубашки. Пусть будет рядом, мало ли что…

Виртуальный циферблат на «time100.ru» показал шесть нолей, попарно разделённых двоеточиями. А потом крайний правый ноль сменился единицей, двойкой, тройкой…

Время.

«Женька, я иду».

Камский поднялся из кресла, где просидел последние полчаса без единого движения. Словно вгоняя себя в транс подсчётом ползущих к полуночи секунд. Одновременно стараясь понять, что преобладает в душе: надежда, недоверие, страх…

Так и не понял. Единственное, чего не было точно, – желания всё переиграть. Вылить кровь в унитаз, выбросить шприц, лечь спать, утром обсудить детали поездки в Тульскую…

Зажёг свет в прихожей. Стальная дверь цвета «тёмная вишня», с прямоугольным зеркалом на внутренней стороне – выглядела самой обычной.

Камский сдёрнул колпачок со шприца, снял иглу. Положил их на стоящую рядом обувницу, около связки с ключами. Взял шприц под углом и поднёс носик цилиндра к скважине…

Шток пошёл вперёд почти без усилия. Через несколько секунд опустевший шприц лёг рядом с иглой. Камский застыл на месте, ожидая перемен: самых неожиданных, любых…

Дверная ручка плавно, до упора опустилась вниз. Дверь еле заметно дрогнула, словно кто-то пытался открыть её со стороны площадки.

Новая попытка.

Ещё одна…

«Открыть!» Константин торопливо, не глядя, сгрёб связку с обувницы. На ощупь нашёл нужный ключ – самый большой, с двумя бородками. Не сразу попал им в скважину: в пальцы вгрызлась паскудная неуживчивая дрожь.

Поворот, второй, третий. Четвёртый – последний…

Ключ резко вытолкнуло из замка, Камский едва успел поймать его, поспешно пихнул связку в карман джинсов…

Дверь распахнулась настежь.

Наверное, это было странно, но Константин испытал подобие облегчения. За порогом виднелись уже знакомые сумерки из сна.

«Если ад захочет, он может оказаться и за твоим порогом».

Женька стоял метрах в пятидесяти, лицом к отцу. Камский медленно шагнул к нему, готовясь увидеть, как сын отдаляется, не подпуская к себе… Женька остался на месте, и Камский прибавил ходу, а через несколько шагов сорвался на бег, не выпуская из виду худощавой русоволосой фигурки. Все чувства расплавились в жгучем, бешеном стремлении – добежать, успеть…

– Женя!!!

Горло сдавило спазмом – предвестником слёз. Константин крепко прижал сына к себе: сглотнул – тягуче, с болью… Но голос вернулся, и Камский зашептал – торопливо, сбивчиво, часто смаргивая навернувшуюся на глаза влагу:

– Я пришёл, видишь… Пришёл. Сейчас уйдём, я тебе обещаю… Женя, сынок…

– Что, так и не вспомнил?

Вкрадчивое удивление прозвучало совсем рядом. Константин машинально рыскнул взглядом влево-вправо, пытаясь увидеть говорящего. Потом отрицательно мотнул головой:

– Мне нечего вспоминать.

– Дело твоё, – хмыкнула пустота. – Но ответов-то всё равно хочется? Нет?

– Я недавно слышал, что некоторых ответов лучше не знать, – упрямо сказал Камский. – Или что-то изменилось?

– Абсолютно ничего! Просто… теперь мне хочется, чтобы ты знал.

Константин не стал отвечать, молча поднял сына на руки. Женька прижался, обхватил его шею с цепкостью существа, пережившего что-то невообразимо жуткое.

И могущего повториться в любой миг.

Камскому осатанело захотелось что-нибудь сделать с пустотой. Неважно что, но – обязательно почувствовать её страдание…

– А что можно сделать с пустотой? – озадачился голос. – Знаешь… ничего.

Константин сжал зубы, шагнул к светлому пятну дверного проёма. Пустота дала ему пройти метров пять и сочувственно проговорила:

– Это ведь ты во всём виноват… Только ты.

Камский заставил себя идти дальше.

«Брешешь, тварь».

– Чего нет, того нет, – отрезал голос. – Помнишь ту аварию? Да помнишь, такое мало кому по силам забыть… Думаешь, со «Скорой» тогда просто повезло? Не-е-ет…

Константин невольно остановился. Тогда, одиннадцать лет назад, «Скорая» и в самом деле появилась как по волшебству. Потом Камский узнал, что бригада ехала с вызова, после которого безотказный «Форд» почему-то не пожелал заводиться, сделав это лишь через четверть часа. Будто подгадав так, чтобы очутиться на месте аварии спустя несколько минут после столкновения. По выражению словоохотливого врача, беременную Альбину «успели остановить в шаге от бездны».

– Везение, оно ведь из ниоткуда не берётся. – В голосе промелькнули нотки Сильвера, поясняющего про непредсказуемость жизни. – Ты же меня сам попросил… Вспоминай.

– Я тебя не просил… – хрипло прошептал Камский немеющими губами.

Он вдруг услышал дыхание пустоты – затравленное, прерывистое: странно знакомое… А спустя миг – понял, что последует за ним.

– …Помогите, кто-нибудь! Берите что хотите, только пусть живёт…

Полустон, полурычание звучали со всех сторон. Константину невыносимо хотелось заткнуть уши, и только страх расцепить пальцы и отпустить Женьку заставлял терпеть и слушать. Пустота говорила его голосом, и беспощадная память не могла отыскать лжи в этой мольбе…

– Я тебя не просил! – заорал Камский, и пустота мгновенно замолчала. – Не тебя!

– Это ты сейчас так говоришь, – с невыносимой уверенностью парировал голос. – А тогда тебе было всё равно, кто поможет. А другой бы всё равно не помог, можешь мне поверить. Хотя вру: исключения бывают. Но это такая изумительная редкость… Он считает, что вы должны всё сами, он много чего считает, вразрез с вашими представлениями о нём. Я знаю, не сомневайся.

– Но… одиннадцать лет… – растерянно пробормотал Константин. – Почему ты не забрал сына сразу, тогда? Или платой был не он? Или… из-за Альбины?

– Соображаешь, – одобрительно хмыкнула пустота. – Его отдал мне только ты, от неё я согласия не получал. Но когда её не стало, я смог забрать своё… Своё я забираю всегда.

У Камского вдруг возникло ощущение, что это не все ответы. Есть что-то ещё, припасённое пустотой напоследок, заключительный штрих…

Догадка заставила его сделать новый шаг к выходу.

«Быстрее!»

Сумерки сменились тьмой из сна, с теми же звуками и запахами. Свет в прихожей, до которой оставалось метров тридцать, стал почти ослепительным.

«Быстрее!!!»

На освещённый пятачок из тьмы шагнуло не меньше дюжины невысоких силуэтов.

Дети.

Камский невольно сбавил скорость, а потом и вовсе остановился. Его и продолжающих выходить в свет детей разделяло чуть больше десяти метров. До порога, за которым было спасение, – около пятнадцати.

– Родители отдают мне их чаще, чем ты можешь себе представить…

Голос звучал прямо за спиной. Дети стояли скученно, освещённый кусок не вмещал всех, но никто не зашёл в прихожую, словно порог был непреодолимой чертой. Константин чувствовал: он видит не всех, тьма скрывает гораздо больше детских фигурок. Лица были почти неразличимы, и всё же Камскому казалось, что дети смотрят на него безо всякой приязни…

– Иногда за ними приходят, чтобы забрать обратно. Но это такая же редкость, как и его помощь… Знаешь, даже если бы я мог забрать его тогда, я бы не стал… Потому что знал: ты смиришься с потерей нерождённого; но без рассуждения придёшь за ним после того, как он станет для тебя самым дорогим. Если ожидание может дать двойную выгоду, я предпочитаю ждать. Все, кто добровольно заходит ко мне, становятся моими. Ты – пришёл сам.

– Ты же сказал, что я могу забрать его, – с ненавистью проговорил Камский. – Что всё получится…

– Я сказал: «Если очень хочешь – всё получится», – поправила тьма. – Или ты уже сдался? Иди, ещё совсем чуть-чуть.

– Убери детей…

– Не могу. Это их единственное право здесь: когда за кем-нибудь из них приходят, остальные решают – как быть…

– Убери!

– За большинством уже некому вернуться…

– Убери, тварь!

– …а, ты знаешь, что такое детская жестокость в сочетании с безнадёжностью?

– Убери!!!

– Если им суждено оставаться здесь, то они никому и никогда не позволят уйти. Так для них выглядит справедливость.

– Убери, прошу…

– Ты можешь уйти сам, без сына. Они разрешат. Осталась минута, думай… Не перешагнёшь порог до её окончания – останешься здесь навсегда.

Константин бросился вперёд, сосредоточившись только на одном: не упасть. Тараном прошиб несколько первых рядов, остервенело попёр к двери. Безжалостно пинаясь, качая корпусом, не давая ухватиться за одежду. Вместе с Женькой они весили центнер с третью. Главное было – не сбавлять напора, рваться вперёд, к свету…

Взгляд невольно выхватывал из сутолоки отдельные лица. Не похожие друга на друга, но одинаково искажённые злобой и ненавистью к людям, которые осмелились напомнить, что где-то есть другой мир, без страха и боли…

Он пробился больше чем наполовину, и – завяз. Детские тела нахлынули со всех сторон, сдавили, начали оттеснять назад.

Женька обречённо скулил в ухо. Камский сделал ещё один рывок, запнулся, упал на колено. В следующую секунду Константину показалось, что его хотят разорвать на части: детские руки хватали за одежду, волосы, уши, тянули в разные стороны…

Почти сразу его окончательно сбили с ног, куда-то поволокли. Звуки и запахи внезапно исчезли, вокруг стояла жуткая, невозможная тишина. Потом её ненадолго спугнул хлопок закрывшейся в отдалении двери…

Камский намертво прижал к себе сына и держал, держал, даже не допуская мысли – отпустить…

Монстр с множеством детских лиц тащил Константина и Женьку всё дальше.

Во тьму.

Высовск, конечная

 
«Раз!
Кошмар окружит вас.
Два!
Напилась крови тварь.
Три!
Закрой глаза, смотри.
Четыре…»
 

«…боль правит в этом мире», – Инна с трудом задавила желание проорать продолжение чернушной считалки на весь вагон электрички, переполошив редких попутчиков.

Голос, поселившийся в голове с полчаса назад и постоянно декламирующий жутковатый стишок, был даже не отрешённым: неживым. От него не получалось избавиться или хотя бы ненадолго заглушить. Он напрочь вытеснил другие мысли, оставив только связанные с ним эмоции: смятение и непонимание в первые минуты, укореняющееся раздражение – следом. Теперь Инна испытывала нарастающую злость, имеющую все шансы превратиться в нечто большее и пугающее.

 
«Пять! Беги, беги опять…»
 

Ощущение собственного бессилия, пульсирующего под коростой покрывшей сознание злости, было не всепоглощающим, но устойчивым. Сродни нахождению в смирительной рубашке в то время, когда на щёку сел комар. Вроде и вреда особого нет, но невозможность прихлопнуть бесит больше всего.

 
«Шесть! Тебя заждались здесь…»
 

Инна скрипнула зубами, сильно вдавила ноготь безымянного пальца в мякоть большого. Боль ничего не изменила, сучья считалка продолжала терзать сознание. В происходящем отчётливо проявлялась схожесть с пыткой водой, капающей на темя. Те же монотонность и однообразие, к которым исподволь начинало примешиваться тягостное предчувствие безумия.

Электричка снижала скорость, справа в меланхоличный октябрьский пейзаж втянулась мокрая тёмно-серая лента перрона, рассчитанного на четыре вагона. За окном проскочил прямоугольный щит с надписью «Шапкино», лица редких ожидающих были под стать звучащему в голове Инны тенору – тусклые, равнодушные. Возможно, впечатление усугубляли резко обозначившиеся сумерки, притащившие с собой липкую, вездесущую морось. Возможно…

Вагон Инны был первым, но новых пассажиров в Шапкино не прибавилось. Последней попутчицей стала грузная и неопрятная бабка лет семидесяти, севшая на станции с анатомическим названием «Ребровская» четверть часа назад. Таких зачастую называют лаконичным и образным словцом «квашня».

Она разместилась скамьёй дальше, через проход, глуповато-настороженным лицом к Инне, тут же начав поедать масленые ломтики из большого пластикового контейнера. Пухлые пальцы сжимали очередной кусочек и ныряли в широко раззявленный рот так глубоко, словно заталкивали пищу прямо в горло. Бабка звучно причавкивала, иногда бросая в сторону попутчицы непонятные, опасливые взгляды.

Кроме неё в вагоне находилось ещё два пассажира. Худосочный и несимпатичный старшеклассник, отрешившийся от окружающей реальности при помощи планшета и наушников, да мужичок лет пятидесяти, дремлющий в конце вагона. Судя по дешёвому гардеробу, брезентовой сумке-скатке с инструментами и катающейся в ногах бутылке из-под «Балтики»-девятки – типичный пролетарий после трудовой вахты.

– Осторожно, двери закрываются, – оповестили динамики. – Поезд следует до Высовска со всеми остановками. Следующая станция – Тихвиновка.

Привычно прошипели двери, платформа за окном дёрнулась и поехала назад, бабка сжала в пальцах очередной ломтик…

«Семь! Надежды нет совсем».

Инна закрыла глаза, прижалась лбом к оконному стеклу. Прикусила нижнюю губу и сжимала зубы до тех пор, пока во рту не появился чуть солоноватый, ни с чем не сравнимый вкус…

Голос пропал.

Инна осталась сидеть в прежней позе, не веря в наступившее облегчение, боясь пошевелиться. Как будто малейшее движение могло вернуть эту паскудную маету, завершившуюся в полушаге от настоящего страдания.

Трескуче и нереально громко заблажил чей-то мобильный. Инна вздрогнула от неожиданности. Телефон успел прозвонить восемь раз, прежде чем послышался говорок попутчицы – нахрапистый, с хорошо заметными вкраплениями недовольства:

– Да чо снова? Чо ревёшь-то, дурища? В ликтричке я, скоро буду ужо…

И вдруг осеклась: страх округлил маленькие, близко посаженные к переносице глаза. Потом бабка проскулила, голос стал другим – безвольным, беспомощным:

– Как убили-и-и?…

Инна невольно повернулась к ней, но тут же отвела взгляд, уставилась в пол, наблюдая за «квашнёй» краешком глаза. Бабка не обратила на неё внимания, сидела с помертвевшим лицом, изредка шевеля жирными губами. Негромкие скупые фразы мгновенно растворялись в мерном гуле электрички.

«Эт чо же теперя будет? Изверги – глаза на кой вырезать? Ой, миленькая, за чо ей-то, экая же нелюдь эдак-то?»

Электричка сбавляла скорость, за мокрым окном потянулась очередная платформа. Бабкин мобильный коротко пискнул, как при разряжающемся аккумуляторе.

– Ой, Галюнь, всё! – заторопилась попутчица. – Зарядка сканчивается, запамятовала зарядить-то… Да я буду скоро, дожидайся.

Телефон скрылся в кармане поношенного тёмно-синего демисезонного пальто. Бабка скорбно покачала головой, выудила очередной ломтик из поставленного на скамью контейнера.

Пальцы нырнули в рот, задержались на секунду, две… и стали запихиваться дальше – небольшими, торопливыми толчками. То, что полотно безмятежной реальности треснуло и через неумолимо расширяющуюся прореху проталкивается самая настоящая жуть – Инна поняла лишь тогда, когда кисть попутчицы целиком исчезла во рту.

Электричка остановилась.

– Тихвиновка-а-а-а… – утробно прозвучало из динамиков. Потом там что-то булькнуло, скрежетнуло, и голос продолжил: – Ра-а-аз… Кошма-а-ар окру-у-ужи-и-ит…

Первая судорога страха скрутила Инну не целиком, оставив нетронутым кусочек сознания. Краем глаза зацепив движение за окном, она машинально повернула голову – и лихорадочно отодвинулась ближе к проходу, всаживая своё «а-а-а!» в тягучий ритм считалки.

Безлюдный перрон двигался. Асфальтовый слой, кожа, – вспухал, бугрился частыми полуметровыми в диаметре волдырями. Ближний к окну лопнул, разбрасывая по сторонам кусочки асфальта, обнажив пульсирующее подобие багрово-серого нарыва.

Ещё миг – и нарыв вскрылся, выхаркнув длинный тонкий стебель, увенчанный гроздью желтушных, раскрывшихся в полёте бутончиков. Они впечатались в стекло, стебель натянулся, но расплющившиеся бутончики не оторвались, лишь немного сползли вниз – оставив мутный, липкий след. Припухлые, похожие на пиявок лепестки чуть подрагивали.

Грозди летели в вагон одна за другой, туго натягивались стебли: электричку словно брали на абордаж сумасбродным, дьявольским способом…

Инна даже не пыталась представить, что может произойти по его завершении. Она безостановочно кричала, глядя на бабку – засунувшую руку в рот уже до середины предплечья. Рукав пальто собрался гармошкой, закрывая нос и подбородок. Безобразно распухла шея, «квашню» трясло, подошвы коричневых полусапожек хаотично шаркали по полу…

– …правит в этом мире-е-е-е… – В динамиках захлюпало, из них потекла зеленоватая, пахнущая тухлятиной жидкость.

Мужичок уже разлепил глаза и ошалело мотал головой, пытаясь вникнуть в происходящее. Старшеклассник всё так же таращился в планшет, звук в наушниках надёжно отфильтровывал крики Инны и утробные завывания динамиков.

Бабка внезапно замерла, широко раскрытые глаза с кляксочками лопнувших сосудов быстро стекленели…

Руку попутчицы вдруг вытолкнуло изо рта, как пробку из бутылки с игристым! Следом за рукой высунулось что-то вроде длинного и толстого, уродливого красно-бурого языка. Рука безвольно повисла вдоль тела, от кисти остался только куцый изжёванный огрызок, среди изувеченной плоти смутно белели кости. «Язык» пролетел дальше, растекся по полу и противоположной скамье. Спустя секунду Инна поняла, что это была обычная рвота.

Или не обычная?

Кровяная жижа не выглядела однородной, в ней отчётливо выделялись те самые, съеденные попутчицей ломтики. Не успевшие перевариться и… шевелящиеся.

Стоящий на скамье контейнер с недоеденными кусочками вдруг накренился, и содержимое полезло из него, до отвращения похожее на проворных, целеустремлённых слизняков. Ломтики из рвоты тоже принялись расползаться, оставляя за собой красноватые, быстро заканчивающиеся росчерки…

Старшекласснику, сидящему в двух скамьях от бабки, спиной к ней, так и не довелось осознать, что он стал статистом в набирающем обороты кошмаре.

Ломтики-слизняки добрались до него в считаные секунды. Нескольких он успел смахнуть, рефлекторно, явно не успев испугаться, уронив планшет на колени. Но с полторы дюжины кусочков облепили его голову, шею, ещё несколько скользнули в рукава чуть великоватой кожаной куртки.

А спустя мгновение парень закричал. Так кричат, когда хочется умереть без промедления, вывернуться наизнанку – лишь бы избавиться от начавшегося страдания…

Слизняки начали быстро, безостановочно погружаться в плоть, как капли магмы, брызнувшие на снежный наст. Сходство усиливалось тем, что края ранок расширялись, приобретающая тёмно-серый оттенок кожа будто бы таяла, плавилась.

Крик продлился недолго и оборвался резко, словно старшеклассника окунули лицом в тот же расплавленный металл. Голова начала терять форму, съёживаясь как шарик, из которого выпускают воздух. Раны обильно сочились бурой слизью.

Мужичок дёрнулся в сторону тамбура, то ли успев осознать происходящее в полной мере, то ли – на всякий случай, подальше от таких криков.

Он судорожно сцапал ручку ближайшей двери, рванул её вбок…

Из проёма ему навстречу выскользнуло что-то полупрозрачное, похожее на гигантский язык. Сбило мужичка с ног, полностью погребло под собой. Почти неразличимая щель между полом и «языком» плюнула струйкой крови: второй, третьей… Существо расплющивало человека, как палец – нерасторопного комара.

Воздух внезапно стал спёртым, гораздо более смрадным. Инна мазнула взглядом по потолку, по стенам… И поперхнулась собственным криком.

Вагон менял очертания, искажался. Потолок медленно, неравномерно прогибался вниз, между тускнеющих плафонов змеились и набухали канатики синюшных артерий. Окна заплывали коричневой мутью, полки выглядели фрагментами уродливого костяного гребня, спинки дальних сидений густо покрывались красноватыми язвами размером с кофейное блюдце.

Проход по всей длине разломила широкая, влажно поблёскивающая красным трещина. В её глубине ворочалось что-то крупное, сильное, беспокойное… Инна чувствовала: до того как вагон разорвётся пополам и оно выберется наружу, осталось совсем недолго.

Плафоны мигнули последний раз и погасли, твёрдость скамьи сменилась отвратительной податливостью чего-то живого. Вагон начал раскачиваться, послышался хруст – непрекращающийся, кошмарный… Нечто лезло из трещины.

Инна сжалась в комок, закрыла глаза. И снова закричала: исступленно, обречённо…

– Женщина-а-а. Женщина-а-а…

Инну кто-то тряс за плечо. Несильно, но безостановочно.

Глаза разлипались вязко, с трудом, но она всё же выдралась из сновидения. Машинально прошептала:

– А? Что?

– Просыпайтесь, – пробубнил прокуренный басок, рука убралась с плеча. – Высовск, конечная.

«Сон, конечно же…» – облегчённо выдохнула Инна. Опять закрыла глаза, помассировала веки – скупо, в пару движений. Потом осторожно потёрла виски, в голове чуть заметно елозило что-то наподобие странной дурноты. Хуже всего было то, что она заставляла ощущать себя с изъяном, но не телесным и не душевным.

Дурнота словно растворила в себе кусочек памяти, не давая вспомнить что-то важное, личное. И жёстко пресекла первую же попытку получить ответ – что именно забыто, ощутимо усилившись на несколько мгновений, воткнув в горло комок тошноты.

Инна глубоко вдохнула-выдохнула, снижая дурноту до прежней вялости, решив отложить выяснение этой странности на потом. Посмотрела на разбудившего её человека.

Невысокий, с выпирающим пузцом под форменной курткой охранника, сопровождающего поездных контролёров. Плутоватая, упитанная «хомячья» физиономия, на которой смешно смотрелись вислые рыжеватые усы. Светло-карие глаза индивидуума, который охотно поменял бы побудку Инны на посиделки перед телевизором, в компании пары бутылочек пива. Рядом с ним стояла женщина баскетбольного роста, в форме контролёра. Некрасивое «лошадиное» лицо, очки, взгляд человека, за плечами которого остался нелёгкий рабочий день.

– Конечная, – повторил вислоусый. – Билет покажите.

– Сейчас…

Инна достала из нагрудного кармашка курточки требуемое, протянула женщине. Та привычно окинула бумажный прямоугольничек взглядом, оттиснула на обратной стороне бледно-синий штампик и вернула билет Инне.

Охранник продолжал исподволь следить за Инной, как будто ожидал от неё подвоха. Она молча взяла билет и зашагала к выходу. Фрагменты минувшего сна ещё торчали в памяти, как осколки стекла в плоти, и Инна поневоле замедлила шаг, скользнула взглядом по пятачку перед тамбуром, отыскивая признаки того, что здесь раздавили человека.

Но тут же опомнилась, тряхнула головой, прогоняя мимолётное наваждение:

«Тьфу ты, зараза! Прицепится же…»

Инна вышла на перрон и направилась к вокзалу. Криво усмехнулась, поймав себя на мысли, что идёт не без некоторой скованности, опасаясь ощутить под ногами пульсацию или другой признак чего-то живого. Паскудное сновидение было слишком реалистичным, осязаемым – для того, чтобы бесследно раствориться в глубинах памяти за считаные минуты…

На выпуклой полуметровой «таблетке» вокзальных часов было без четверти одиннадцать. В тот миг, когда Инна посмотрела на циферблат, секундная стрелка перепрыгнула с одного деления на другое и замерла.

«Хорошо, не назад побежала, – невесело усмехнулась Инна. – А то в сочетании со сном смотрелось бы не айс».

Она вошла в малолюдный зал ожидания, направилась к выходу. В трёх затемнённых окнах поочерёдно проплыло её отражение: худощавая светловолосая женщина средних лет, с неглупым миловидным лицом, которое чуточку портили резковатые черты.

Массивная деревянная дверь на обычной пружине глуховато хлопнула за спиной. Инна сделала ещё несколько шагов – и остановилась.

«А… что дальше? – Она растерянно обвела взглядом скудновато освещённое пространство привокзальной площади. – Зачем я здесь?»

Предельно странное ощущение обрушилось неожиданно, всепоглощающе. Инна почувствовала себя персонажем видеоигры, который завершил очередное задание и – не получил нового, но точно знает, что финал ещё не наступил…

От этой внезапной, тягостной бесцельности Инне быстро стало не по себе. Нет, конечно же, до желания сесть прямо на мокрый асфальт и обречённо заскулить не дошло. Но душу принялись покалывать холодные иголочки беспокойства, на заднем фоне которого терпеливо выжидал своей минуты страх.

«Провалами в памяти страдать вроде рановато…» – Инна снова оглядела площадь: круглосуточный продуктово-хозяйственный павильон, закрытый журнальный киоск, трио «бомбил» на отечественных «Антилопах-Гну». Большая круглая клумба в центре площади, чей-то памятник между двумя фонарями поодаль слева, справа уходил в темноту длинный забор, за которым можно было различить что-то вроде старого, но ещё крепкого кирпичного ангара.

– Высовск, конечная. Иди…

Инна дёрнулась как ужаленная, мгновенно обернулась. Она могла поклясться, что прошептавший фразу чеканной скороговоркой стоял за левым плечом: но там никого не оказалось.

– Иди, иди, иди… – шепоток запорхал вокруг, становясь то громче, то резко снижаясь до еле уловимого шелеста. Облизывая и без того смятенное состояние Инны частыми язычками пламени-испуга.

– Нет, не надо… – Инна прижала ладони к ушам, но это не помогло. Казалось, голос неумолимо просачивался даже не сквозь пальцы – сквозь плоть. То, что он отличался от звучавшей во сне нежити наличием эмоций, положение ничуть не облегчало.

– Перестань! – негромко вскрикнула Инна. Реакции не последовало. Она мотнула головой и шагнула вперёд.

Голос пропал. Инна недоверчиво убрала ладони, но облегчение было недолгим. Спустя несколько секунд тишину опять раздробила набирающая силу скороговорка: «Иди, иди, иди!»

Инна сделала ещё шаг, и ещё… Шёпот сгинул тут же, бесследно.

Она остановилась, внутренне сжавшись от предчувствия новой «дозы». Грохнувшей через те же три-четыре секунды:

– Иди! Иди! Иди!

В голосе уже слышалась откровенная издёвка, обильно пропитанная повелительными интонациями.

– Куда?! – выдохнула Инна, почему-то понимая, что ничуть не удивится, если услышит ответ. Заевшая пластинка на потустороннем патефоне не выскочила из своей «колеи», и Инна сделала очередной шаг, мазнув взглядом по представителям частного извоза. Вне всякого сомнения, «иди-иди» должно было долетать и до них. Но пара разновозрастных мужиков безмятежно продолжала внимать рассказу третьего бомбилы. Повествующего, судя по раздающимся смешкам слушателей, о чём-то забавном.

Инна медленно пошла вдоль здания вокзала, пытаясь найти правдоподобное объяснение происходящему. Таких насчитывалось ровным счётом три.