Текст книги "Царица парижских кабаре"

Глава четвертая

Возлюбленные леди Детердинг. Как я получала английское воспитание

В «русском Париже» конца 1920-х – начала 1930-х годов весьма примечательным персонажем была леди Детердинг, урожденная Лидия Павловна Кудеярова, в первом браке Багратиони. Не могу сказать, что она была красива, но казалась мне тогда очень представительной.

С сэром Генри Детердингом, знаменитым нефтепромышленником, Лидия Павловна познакомилась совершенно случайно: она один день работала у Пакена продавщицей, заменяя свою заболевшую подругу. Сэр Детердинг покупал своей даме какие-то туалеты. Но увидел Лидию Кудеярову – и влюбился.

А он ведь был в то время одним из богатейших людей мира…

Самое поразительное – до сэра Генри Детердинга Лидия была любовницей не менее знаменитого миллионера-нефтепромышленника Гюльбенкяна и сменила, таким образом, одну нефтяную скважину на другую.

Ее история напоминает мне знаменитый фильм 1950-х годов «Некоторые любят погорячее» (в СССР он шел под названием «В джазе только девушки»), в котором Мэрилин Монро играет джазистку-польку Шугар. Героиня мечтает познакомиться с нефтепромышленником и миллионером – как видно из истории Лидии Детердинг, у некоторых дам это ловко получалось еще в 1920-е годы…

Между прочим, удивительна последующая судьба леди Детердинг. Она стала любовницей русского эмигранта Любимова, а впоследствии – итальянского жиголо Гаргии, моложе ее лет на сорок.

Я была знакома с нею самой и с ее милой кузиной, которая была замужем за ливанцем и много лет спустя играла не последнюю роль среди сотрудников Дома Диора. Леди Детердинг была несметно богата и одевалась в туалеты исключительно больших парижских Домов моды, завещав свой гардероб Парижскому музею моды и костюма.

Лидия Павловна в те годы финансировала русскую гимназию в Париже, которая располагалась в районе Молитор. История этой гимназии, русской средней школы в Париже, много говорит об истории самой эмиграции «первой волны».

Школа была основана в феврале 1920 года по инициативе группы педагогов и при помощи М.А. Маклаковой – сестры В.А. Маклакова, бывшего посла России во Франции, известного общественного деятеля. Директором парижской школы стал В.П. Недачин, бывший директор Медведниковской гимназии в Москве. Господин Недачин участвовал в 1917 году в работе над проектом реформы правописания, был активнейшим сторонником упразднения буквы «ять».

Учебные программы соответствовали программам русских гимназий и реальных училищ (в зависимости от выбранного отделения – в школе их было два). Французский язык и литература и английский язык преподавались по расширенным курсам.

Поначалу в парижской гимназии, как мне рассказывали, учились всего-навсего шесть русских детей. Но через год, после исхода Добровольческой армии из Крыма, число гимназистов достигло полутора сотен. А к концу 1920-х годов детей в единственной русской гимназии на территории Франции стало около двухсот.

При этом, как сообщает краткая история русской средней школы, изданная в Париже в 1930 году, 78% детей вносили лишь часть платы или учились вовсе бесплатно, так бедны были семьи большинства русских эмигрантов (особенно тяжело ударил по эмиграции кризис 1929 года).

Гимназии помогали: субсидии давали и Министерство просвещения Франции, и мэрия города Парижа, и принцесса Монакская, и балерина Анна Павлова, и наследники Густава Нобеля, и великая княгиня Мария Павловна – замечательная вышивальщица, русская женщина, с характером и судьбой, достойными пера Василия Ключевского.

И все же именно поддержка Лидии Павловны Детердинг-Кудеяровой в конце 1920-х годов спасла школу от закрытия.

Пусть об истории «гимназии первой эмиграции» рассказывают те, кто в ней учился раньше и дольше, чем я. Но… есть ли в библиотеках России вот эта пожелтелая брошюра «Ecole secondaire russe»?

Я рассматриваю фотографии на ее страницах. Вот удлиненное лицо, темная шляпа и меховое манто Лидии Павловны Детердинг, а вокруг нее – наши преподаватели в твердых крахмальных воротничках, немолодой батюшка с умным, твердым взглядом, гладко причесанные русские учительницы… И малыши-первоклассники – с такими точеными, породистыми лицами, в таких бедных, но строгих платьях и башмаках!

Это – русский Париж в год прибытия нашей семьи во Францию…

Свои выпускные экзамены я держала именно в этой школе, а весной 1930 года провела несколько месяцев в Буффемоне, в известном женском пансионе (не знаю, как нынче, но еще в 1960-х он существовал и по-прежнему славился). В этом элегантном и дорогом французском «институте благородных девиц» были огромный сад, лошади, бассейны. Два раза в неделю мы ездили в Париж, в оперу или на концерт («Бориса Годунова» с Шаляпиным, последнюю парижскую «Жизель» Анны Павловой в мае 1930 года не забуду никогда!).

Вернувшись из Буффемона, я попросила разрешения у родителей отправиться в Оксфорд вместе с братом Володей. Он стал студентом Сент-Джонс колледжа. А я мечтала в Оксфордской закрытой школе для девочек выучиться знаменитой английской дисциплине.

И я училась ей!

Мы вставали в шесть часов, по звонку. Окна спален были всегда приоткрыты, моросил дождь, ветер вдувал его в комнаты. Утром ели невыносимый поридж – овсянку на воде. Форма была тяжелая, суконная, темно-синяя, к ней прилагались шляпа с плоскими полями и жесткие «гигиенические» ботинки без каблука!

А я была довольно избалованной девочкой.

Отчасти, конечно, ботинки без каблуков были весьма уместны и даже спасительны: каждое воскресенье мы всей школой шли в церковь. А путь до нее был еще и прогулкой, полезной для здоровья. И занимал он ровным счетом два часа!

Барышень учили гимнастике, и довольно-таки свирепо (с дрожью вспоминаю оксфордского деревянного «коня» для прыжков!). Учили нас и готовить – и я вечно переживала, потому что мои печенья были ужасны…

К счастью, я играла на рояле. И это – все искупало. Девочки в школе, невзирая на все мои гимнастические и кулинарные фиаско, были милы со мной.

Тем не менее вскоре я позвонила родителям: «Спасите! Не желаю больше английского воспитания!» Папа, надо сказать, очень обрадовался и воскликнул: «Конечно, Люся, мы тебя заберем». И вскоре мама приехала за мной.

По водворении в Париж я проспала до десяти часов утра на мягкой подушке, под пуховым одеялом.

И с английской дисциплиной было в моей жизни покончено раз и навсегда!

Комментарии

Леди Детердинг – Лидия Павловна Кудеярова (1904–1980), в первом браке Багратиони, во втором – Детердинг. Известная деятельница русской эмиграции, меценатка, в молодости артистка варьете.

Сэр Генри Детердинг — Генри Детердинг (1866–1939), нефтепромышленник, владелец концерна Shell Оil.

Миллионер-нефтепромышленник Гюльбенкян – Гюльбенкян Галуст Саркисович (1869–1955), нефтепромышленник, коллекционер, меценат, компаньон Г. Детердинга при учреждении компании Shell, создатель художественного музея в Лиссабоне и благотворительного фонда Гюльбенкяна, известного, в частности, организацией международных фестивалей балета.

Парижский музей моды и костюма – расположен во дворце итальянской маркизы Гальера, улица Петра I, короля Сербского, 10, Париж. Обладает одной из лучших в мире коллекций исторического костюма, аксессуаров и материалов по истории моды.

Сестра В.А. Маклакова — Маклаков Василий Алексеевич (1869–1957), юрист, общественный деятель, депутат Второй, Третьей и Четвертой Государственных дум. В октябре 1917 г. был назначен послом Временного правительства в Париже. Председатель Русского эмигрантского комитета при Лиге Наций (с 1924 г.). Пользовался высоким авторитетом в среде «русских парижан».

Недачин В.П. — Недачин Василий Павлович (1863–1936), филолог, преподаватель и директор Медведниковской гимназии в Москве, почетный член Московского археологического общества. С 1919 г. директор русской гимназии в Париже.

Великая княгиня Мария Павловна – Мария Павловна Романова (1890–1958), внучка императора Александра II, кузина императора Николая II, воспитанница великой княгини Елизаветы Федоровны. В 1914–1917 гг. – сестра милосердия Псковского военного госпиталя. В эмиграции с 1918 г. В 1921 г. в Париже создала Дом вышивки «Китмир»; в первые месяцы вышивала по четырнадцать часов в день и засыпала на полу, у станины машинки. К середине 1920-х гг. «Китмир» стал предприятием со ста сотрудницами (на работу Мария Павловна брала только русских эмигранток). В 1925 г. вышивки «Китмира» были отмечены золотой медалью выставки L’Art deco, давшей свое имя новому художественному стилю. После разорения «Китмира» в годы Великой депрессии Мария Павловна переселилась в США. Опубликовала две книги воспоминаний.

Глава пятая

Мои караимские корни

Мой отец, как я сказала, был по национальности караимом. Я никогда особенно не занималась историей караимов, но все-таки знаю, что этот народ обитал на землях Хазарского каганата еще в IX веке. Из Поволжья часть караимов переселилась в Крым. А в 1396 году, совершив набег на крымские земли, великий князь Витовт привез с собой в Литву несколько сотен семейств, поселив их в окрестностях своего замка. Оттуда идут литовские и польские караимы (многие из них занимали немалые посты, становились профессорами, врачами, адвокатами, офицерами, сановниками).

Крымские караимы были, как правило, табачниками, заводили в России фабрики – например, известное табачное дело Катлама в Риге. Фабрикант Катлама, друг нашей семьи, был широким человеком. Рассказывали, что, когда он делал предложение своей будущей жене-красавице Ольге Яковлевне, то прислал ей тройку лошадей и соболье покрывало, укутать ноги – такой шикарный жест…

А я помню, как та же Ольга Яковлевна, в строгом и скромном английском костюме, отправлялась с нами и со своей дочерью Софьей в парижские музеи, часами показывала нам живопись – от Беллини до Сезанна, учила видеть свет на полотнах.

Эти утренние экскурсии, почти лекции, и вечерние катанья на тройках, когда ноги укутывались соболями, как-то совершенно не противоречили друг другу в жизни женщин, которыми я восхищалась в детстве.

А таких женщин было много.

Целая плеяда… целая порода русских дам начала XX века!

Но я возвращаюсь к истории караимов. В тихой Евпатории обитало особенно много богатых людей, военных, врачей, артистов, коммерсантов караимских кровей. В конце XIX века многие из них переселились в Москву, Петербург, Ригу и Ревель. В Париже 1920-х – 1930-х годов потомки этих семей составили довольно большую колонию.

Глава караимской общины в Литве, Хаджи Серая Хан Шапхал, был человеком высочайшей культуры (к тому же очень красивый!). Он преподавал восточные языки в Санкт-Петербургском университете, а потом был гувернером наследника престола Ирана. Будучи избран гахамом, он основал караимский этнографический музей, а в Санкт-Петербург, в Академию наук, передал свою бесценную коллекцию восточных рукописей.

Рассказывали, что императрица Александра Федоровна благосклонно относилась к гахаму. Он не раз бывал приглашен государыней к чаю; одна из ее фрейлин, с которой я познакомилась много позже, помнила не только самого гахама, но и то, сколько ложечек сахару он клал в чашку с чаем.

Упоминания о Хаджи Серая Хан Шапхале я встретила много позже, читая изданную в русской эмиграции переписку императорской семьи (Берлин, «Слово», 1922).

Императрица сообщает государю 2 июля 1916 года: «Кахам (так в оригинале. – Л.Л.) приехал и провел вечер вчера у Ани – сегодня она меня просила провести вечер с ней и послушать его живописные рассказы». На следующий день Александра Федоровна пишет в Ставку: «Я провела вчерашний вечер у Ани с Кахамом. Очень умный, приятный человек…»

Аня – это, конечно же, фрейлина Анна Вырубова. В ее мемуарах есть упоминание о знакомстве с гахамом, о том, как рассказывал он ей старинные легенды «караимского и татарского народа…» «Он, – пишет Вырубова, – как и все караимы, был предан Их Величествам».

Далее она приводит эпизод, который напомнил мне мой детский восторг перед Шапхалом: «В августе из Крыма приехал гахам караимский. Он представлялся государю и несколько раз побывал у наследника, который слушал с восторгом легенды и сказки, которые гахам ему рассказывал… Гахам первый умолял обратить внимание на деятельность сэра Бьюкенена и на заговор, который готовился в стенах посольства с ведома и согласия сэра Бьюкенена. Гахам раньше служил по Министерству иностранных дел в Персии и был знаком с политикой англичан. Но государыня и верить не хотела, она отвечала, что это сказки, так как Бьюкенен был доверенный консул Короля Английского, ее двоюродного брата и нашего союзника…»

И уже после отречения императора от престола, 9 декабря 1917 года, Александра Федоровна пишет Вырубовой: «Ты имеешь известия от гахама? Напиши ему и поклонись…»

Его действительно было трудно не запомнить: слишком яркая личность, слишком сильное впечатление… Он был довольно суров. И чтил свое положение, строго выполняя все, что предписывал ему караимский закон.

Когда, приезжая в Вильно, мы заходили в его дом, это было все равно что оказаться в другом мире, в восточной стране и в восточной старине.

Низкая мебель, инкрустированные столики, вышитые стулья, низкие табуреты, крытые бархатом с золотыми узорами, ковры, картины той эпохи на восточные сюжеты (там было много работ брата его жены, академика живописи Бориса Эгиза, эмигрировавшего затем в Константинополь).

И начинались разговоры, воспоминания гахама о персидском шахе и о его сыне, который был очень привязан к своему учителю… А на низких резных столиках темного дерева стояли цветные фаянсовые блюда (в узоре, помню, преобладала зелень – или особая, раскаленная синева, которую так любили гончары всех южных народов). А на блюдах дышали слоеные пирожки с орехами или с вишнями, рахат-лукум с фисташками был осыпан сахарной пудрой, как тончайшим белым песком Юга, древней прародины…

Все это вызывало детский восторг. И делало каждый визит к гахаму сказкой из книжки с картинками и вязью позолоты на обложке.

Сказкой, которая сначала была прочитана, – а потом приснилась.

Подчиненный Шапхала, тракайский священник и караимский поэт Семен Фиркович тоже был очаровательным господином, который всегда во всем помогал Шапхалу.

Его семья была милейшая, там нас часто угощали караимскими блюдами и знаменитой селявой. Вокруг их дома на Караимской улице в Тракае находился большой фруктовый сад, где дети собирали вишни и малину. Все плавали на лодках по озеру Гальве, вокруг острова, на котором стоит знаменитый замок.

И я, и мои братья запомнили этих людей на всю жизнь…

Комментарии

Хазарский каганат – раннефеодальное государство VII–X вв. Охватывало часть территории Северного Кавказа, Поволжья, Приазовья и Крыма.

Витовт (1350–1430) – великий князь Литвы (с 1392 г.). Совершил множество походов, стремясь расширить пределы княжества. Был одним из руководителей и героев Грюнвальдской битвы (1410 г.).

Хаджи Серая Хан Шапхал (1873–1961) – востоковед, воспитатель наследника шаха Персидского в Тебризе, чиновник российского Министерства иностранных дел, Тавридский гахам караимов. В 1928 г. назначен гахамом караимов в Польше, жил в Вильно. Один из составителей словаря караимского языка. С 1940 г. – директор Исторического музея караимов в Тракае.

Борис Эгиз – Эгиз Борис Исаакович (1869–1947), живописец, мастер салонных портретов и жанровых сцен. Работал в Одессе, был секретарем Товарищества южнорусских художников. С 1920 г. в эмиграции.

Тракайский священник и караимский поэт Семен Фиркович (1898–1982) – писатель, этнограф, священник, уллу газзан караимов. С 1921 г. – преподаватель караимского языка в Тракае.

Анна Вырубова – Вырубова Анна Александровна, урожд. Танеева (1884–1960), фрейлина и близкая подруга императрицы Александры Федоровны.

Сэр Бьюкенен – Бьюкенен Джордж Уильям (1854–1924), британский дипломат, в 1910–1918 гг. посол в России. О своей деятельности, особенно интенсивной в 1917–1918 гг., в том числе об участии в «Заговоре послов» рассказал в книге «Му mission to Russi and other diplomatic memories» (L. – N.Y., 1923. V. 1–2).

Глава шестая

Мой сценический дебют. Русская консерватория в Париже. Князь Волконский и Шаляпины. Уроки у Медеи Фигнер

Мои родители часто устраивали в Париже «караимские вечера». Однажды возникла идея любительского спектакля в пользу нуждающихся караимов.

Эта мысль очень понравилась моей маме. А я, еще со времен гувернантки Эммы Петровны и ее театра марионеток, мечтала играть на сцене. Был приглашен режиссер, уже полнеющий и стареющий Дуван-Торцов, по происхождению крымский караим.

Он предложил поставить чеховский «Юбилей». Я играла Настасью Федоровну Мерчуткину – женщину, как известно, слабую, беззащитную, но очень упорную в достижении своих целей на общую сумму 24 рубля 36 копеек. Во втором отделении шли несколько скетчей. Помню комический дуэт из одного:

 
– Марь Иванна, неустанно
Я люблю вас от души,
Оттого что, Марь Иванна,
Вы, как ангел, хороши!
– Если б я была бы вашей,
Это было б трэ шарман!
Побеседуйте с мамашей…
– Но при чем же тут маман?!
– Я ведь маменькина дочка,
И без маменьки никак.
Поцелуйте меня в щечку
И все будет трэ шарман…
 

Дуван-Торцов поставил нам и танец к этому примечательному дуэту. Публике очень, очень нравилось!

Со мной выступал Шура Хаджаш, инженер, вместе с родителями встречавший нас в Марселе. Три раза в неделю собирались у нас, пили чай и с энтузиазмом репетировали. Актеров было около пятнадцати человек.

Вечер прошел с большим успехом, моя Мерчуткина «кофий пила безо всякого удовольствия», публика смеялась, а Дуван-Торцов в конце спектакля сказал такой милый экспромт:

 
Люся, Люся, я боюся,
весь в сомненьях нахожуся,
Вы Мерчуткина-бабуся
или просто Люся-дуся?
 

И крепко меня поцеловал!..

В Париже я поступила в Русскую консерваторию имени Сергея Васильевича Рахманинова. Директором консерватории был в те годы князь С.М. Волконский. Преподавание было очень хорошо поставлено, а блестящие музыканты русской эмиграции оказались мудрыми педагогами.

Моим профессором был Конюс, ученик Рахманинова, часто приезжал давать уроки Владимир Горовиц, а с виолончелистами занимался Григорий Павлович Пятигорский.

У Конюса училась и Дася Шаляпина, которая была несколькими годами младше меня. Я знала всю семью Шаляпиных – особенно часто мы встречались позже, в Америке. В Париже они жили в Трокадеро, на авеню д’Эйло. Все Шаляпины были веселы, все очень любили друг друга, но жаловались, что в их доме трудно жить, слишком много шума – из-за мощного голоса отца и из-за его постоянных репетиций.

После смерти Федора Ивановича его домочадцы разъехались по разным странам: Марина жила в Риме, Дася – в Париже, Борис стал известным художником в США, Лидия давала уроки пения в Нью-Йорке, Федор ездил по всему миру, снимаясь в фильмах. На старости лет он замечательно сыграл ученого католического монаха в фильме «Имя розы».

Я окончила консерваторию с отличием, была первой по успехам, и после выпускного экзамена князь Волконский в газете написал обо мне: «Людмила Лопато с головы до ног – музыка». Конечно же, я была страшно горда.

В те же годы я брала уроки пения у легендарной русской артистки. Когда мы впервые пошли на концерт Медеи Фигнер в зале Гаво, я была поражена ее искусством. В черном платье, с малиновым бархатным шарфом, она была великолепна. И по-прежнему дивно, как в Петербурге времен Александра III, звучало ее меццо-сопрано!

Я сразу сказала маме, что хочу учиться у нее.

Мы пришли к ней на квартиру, в Отей, и Медея Ивановна сказала: «Персико, хочешь учиться петь – давай!» «Персико» она называла меня: как итальянка, Медея Ивановна довольно часто и очень артистично меняла окончания и ударения в словах. Уроки наши проходили два раза в неделю; аккомпаниаторшей была маленькая старушка, изумительная пианистка, она всю жизнь следовала за Медеей Ивановной.

Я была счастлива узнавать от Медеи Фигнер о тонкостях вокального искусства, выучила в ту зиму всю оперу «Кармен» (хотя, конечно, никогда ее не пела). И даже взяла несколько уроков у Морено, ученицы Анны Павловой, чтобы танцевать хабанеру с кастаньетами.

Но ими было очень трудно овладеть!

Медея Фигнер говорила по-русски с сильным акцентом. Приехав из Милана в Петербург, она стала примой Мариинского театра. В 1890 году Медея Ивановна была первой Лизой в мировой премьере «Пиковой дамы», только что законченной Чайковским. И сам композитор давал ей указания на репетициях! Особенно тщательно Чайковский работал с певицей над знаменитой сценой у Зимней канавки. А первым Германом в «Пиковой даме» был муж Медеи Ивановны, прославленный тенор и редкостный красавец Николай Николаевич Фигнер.

У нее была масса наград, медалей, которые она мне показывала. И даже письма от государя. Были «премьерные подношения» императора – бриллиантовая диадема и брошь с рубинами. Она была еще очень красива, такой скульптурной, чуть тяжеловатой итальянской красотой. Когда-то для Медеи Фигнер стал большим горем разрыв с мужем: еще в Петербурге Николай Николаевич оставил примадонну и ушел с хористкой.

И хотя прошло уже много лет, Медея Ивановна оставалась одна, совсем одна…

После занятий мы – она, я, ее дочь Лидия и гувернантка – пили чай. На столе стоял большой самовар, и всегда подавался длинный французский багет – Медея Ивановна и Лидия очень любили эти хрустящие, поджаристые парижские батоны. И я ела их – с маслом, с вареньем, и всегда с большим удовольствием.

Как жаль, что я не записывала тогда рассказы, которыми она осыпала нас за чаем! Осталось только общее ощущение. Медея Фигнер для меня – величественный облик, блеск, триумф, смех – и вечная грусть.

Конечно, я очень старалась на этих уроках и очень хотела быть певицей!

И постепенно стала выступать на концертах.

…Передо мной – пожелтелый листок харбинского «Рубежа» (1938 год, № 37). Ксерокопия газетной страницы мне прислана из Стэнфордского университета профессором Лазарем Флейшманом, исследователем русского Берлина и русского Парижа в эпоху «между двумя войнами»:

«Людмила Лопато неоднократно выступала на концертах, литературно-вокальных вечерах и юбилейных торжествах русского Парижа. Состоявшийся не так давно ее концерт в зале газеты “Журналь” был ее первым самостоятельным концертом. Мягкое контральто молодой певицы звучало великолепно, и она имела шумный успех.

В первом отделении Л. Лопато спела несколько вещей Гречанинова, Мусоргского, Чайковского, Глинки и знаменитую “Хабанеру” из “Кармен”.

Второе отделение было посвящено исключительно цыганскому пению.

Л. Лопато пела под аккомпанемент оркестра Черепинского. У нее богатый репертуар. Цыганские романсы она исполняла с милой непринужденностью и подкупающей экспрессией, и публике, переполнившей зал, очень понравилась. После арии из “Кармен” в первом отделении певица удостоилась настоящей овации.

Перед началом концерта конферансье артист С. Бартенев выступил с кратким словом, в котором подчеркнул, что “весь чистый сбор с вечера Людмила Ильинишна жертвует в пользу больных русских артистов” – на организацию и содержание специальной койки в госпитале Вильжуиф.

Русскому артисту трудно живется в Париже, и во всех отношениях, как в материальном, так и со стороны художественной.

Успех окрылил молодую певицу, но не вскружил ей голову».

Рецензент Унковский был слишком добр к «певице, подающей надежды». Конечно же, вскружил… Но какое же это было чудесное чувство!

Летом, на Лазурном берегу, я решила научиться водить машину. Пришла в школу, внесла задаток, выбрала себе инструктора по вождению. Мы начали ездить, но я все время делала ошибки. И вот однажды мой учитель повернулся ко мне и сказал: «Мадемуазель Лопато! Я вынужден либо вернуть ваши деньги, либо сойти с ума… Мы можем в любой момент въехать в дерево!» – «Правда? – спросила я. – Вы думаете, я не научусь?» – «Никогда», – мрачно ответил опытный шофер.

И он оказался прав.

Комментарии

Дуван-Торцов – Дуван-Торцов Исаак Эздрович (1873–1939), актер и режиссер МХТ, актер пражской труппы, режиссер берлинского театра «Синяя птица».

Русская консерватория имени С.В. Рахманинова – была создана в Париже в 1923 г. по инициативе композитора Н.Н. Черепнина, ставшего ее первым директором. Занятия проходили по классам рояля, скрипки, виолончели, пения, духовых инструментов, теории музыки, вокального ансамбля, дикции, декламации; при консерватории также существовала балетная студия.

Конюс – Конюс Лев Эдуардович (1871–1944), пианист, профессор Московской консерватории (1912–1920), с 1920 г. в Париже, с 1937 г. жил и преподавал в США.

Горовиц – Горовиц Владимир Самойлович (1905–1989), один из величайших пианистов XX века. Эмигрировал в 1925 г. В 1926–1928 гг. дал цикл триумфальных концертов в Гамбурге, Париже, Лондоне, быстро завоевав европейскую славу, впоследствии ставшую мировой.

Григорий Павлович Пятигорский (1903–1976) – виолончелист. Эмигрировал в 1921 г. С середины 1930-х гг. и до конца жизни концертировал с оркестрами под управлением Тосканини, Стоковского, Кусевицкого. Особым успехом пользовались записи скрипично-виолончельного дуэта «Концерты Хейфеца и Пятигорского». Был удостоен звания почетного доктора 14 университетов США и Европы. В 1962 г. в Нью-Йорке учреждена премия имени Пятигорского для молодых виолончелистов.

Марина – Шаляпина Марина Федоровна (р. 1912).

Дася – графиня Шувалова Дасия Федоровна, урожденная Шаляпина (р. 1921).

Борис стал известным художником – Шаляпин Борис Федорович (1904–1979). Учился у Д. Кардовского, В. Шухаева, С. Коненкова, К. Коровина. С 1925 г. жил и работал в Париже, с 1935 г. в США. Создал большой цикл портретов отца, декорации к опере «Демон» и к фильму «Дон Кихот» с участием Ф.И. Шаляпина.

Федор – Шаляпин Федор Федорович (1907–1992), киноактер.

«Имя розы» – фильм Ж.-Ж. Анно по одноименному роману Умберто Эко (ФРГ – Италия – Франция, 1986).

Лиза в мировой премьере «Пиковой дамы» – мировая премьера оперы П. И. Чайковского «Пиковая дама» состоялась в Мариинском театре 7 декабря 1890 г.

Николай Николаевич Фигнер (1857–1918) — певец (тенор). В 1887–1907 гг. – солист Мариинского театра. Первый исполнитель партии Германа («Пиковая дама») и Водемона («Иоланта»). Фигнеру посвящен цикл романсов Чайковского.

Харбинский «Рубеж» – еженедельный литературно-художественный иллюстрированный журнал (1927–1945). Ныне возобновлен во Владивостоке.

Рецензент Унковский — Унковский Владимир Николаевич (1888–1964), писатель, журналист, врач. В 1920-х гг. работал в Африке, позднее в Париже. Был другом А.М. Ремизова, который упоминал Унковского под именем «африканского доктора».