Текст книги "Царица парижских кабаре"

Глава вторая

«Марь Иванна, очень странно…» Первые артистические впечатления. Вертинский, Лемешев, Елена Трутовская. «Харбинский киднепинг»

Вскоре после моего рождения семья переехала в большой дом в Новом городе. Он стоял на возвышенности, на южном берегу Сунгари. На двух пересекающихся проспектах, Большом и Вокзальном, кипела деловая жизнь, были лучшие магазины и кафе, красивые здания Русско-Азиатского и Русско-Китайского банков, Правления КВЖД, бывшего Гарнизонного собрания (похожего на крепостную цитадель, в стиле ар-нуво), Московских торговых рядов, акционерного общества «Чурин и К0» (на крыше которого была прелестная, почти сказочная круглая башенка с куполом), иностранных консульств…

Огромный храм японских синтоистов на Вокзальном проспекте занимал целый квартал! Впрочем, неподалеку располагались и лютеранская кирха, и католический костел, и армянский храм, и русская старообрядческая церковь, и буддийский храм Цзилэсы с драконами на черепичных крышах.

А на пересечении двух проспектов, на круглой площади, стоял бревенчатый Свято-Николаевский собор, выстроенный еще первыми харбинскими переселенцами.

Помню наш особняк, огромный фруктовый сад, теннисный корт, каток, турецкие бани и три маленьких отдельных домика для служащих. К нам из революционной России добралась младшая сестра мамы, Ольга Михайловна, с мужем и шестью детьми. Они разместились на первом этаже дома, где прожили много лет.

По российским понятиям о семейных отношениях того времени в переезде к нам тетушки, дядюшки, шести кузенов и кузин ничего из ряда вон выходящего не было. Хотя проблем, конечно, хватало.

По нашему саду гуляли белые барашки, мы почему-то называли всех их по имени-отчеству. Как-то раз вдруг степенная овца Мария Ивановна исчезла. Все дети в доме, числом девять человек, волновались два дня, расспрашивая всех, где же овца. Один из поваров наконец нехотя ответил: «Кажется, Марию Ивановну съели…»

С мамой, по крайней мере неделю, мы были холодны как лед.

Харбин моего детства – это и ледяные горки, и каток на Сунгари. Река была очень любима горожанами. Еще задолго до прихода русских маньчжуры дали ей имя Зунгари-ула – «Молочная река»: действительно, летом вода в реке была мутной, белесой. Китайское название Сунгари переводилось весьма поэтично – «Река кедрового цветка».

Харбин моего детства – это и подружки, и школа, и музыка. У нас несколько раз менялись гувернантки. Была и «фребеличка» Анна Адамовна, выписанная родителями из Германии, чтобы учить нас немецкому (куда быстрей мы научили ее говорить по-русски), и энтузиастическая, полная идей Эмма Петровна – с ней мы увлеклись марионетками, спектакли в доме шли через день, и до сих пор не могу забыть, какое удовольствие я получала от домашнего кукольного театра! Самым большим горем и самым суровым наказанием за шалости для меня в ту пору были слова Эммы Петровны: «Сегодня в театр можешь не приходить».

Некоторое время спустя к нам поступила гувернанткой Вера Ивановна, вдова офицера-колчаковца, научившая меня петь самые первые мои романсы – «Молодушку» и «Мы встретились случайно, вдруг и странно…» Оба романса я пою до сих пор.

День был расписан по часам: занимались английским и французским, брали уроки танцев. С шести лет меня учила музыке изумительная харбинская пианистка Аптекарева, и уже в восемь лет я, как и другие ее ученики, играла на концертах в Железнодорожном собрании.

Это были ответственные выступления: зал вмещал полторы тысячи слушателей!

А летом концерты «Желсоба» часто устраивались в саду.

У нас была устроена сцена для домашних спектаклей. Ставили мы «Золушку» и забытую теперь оперетту «Иванов Павел», любимую русскими гимназистами, их школьным невзгодам и посвященную. В ней я изображала сторожа. Вся моя роль была в два слова – я звонила в колокол и говорила невероятно низким басом: «Пора вставать!..»

Позже я поступила в женскую гимназию М.А. Оксаковской – она располагалась на Вокзальном проспекте Нового города, в прекрасном, светлом и нарядном здании. По воскресеньям там собирались музыканты-любители, исполняли струнные трио, квинтеты, сонаты. Но – увы! Гимназистки младших классов на эти вечера не допускались. Наши обязанности в гимназии Оксаковской, к сожалению моему, состояли отнюдь не в музицировании.

Математик, высокий элегантный господин в очках, меня буквально презирал: ни малейшего таланта к арифметике, алгебре и физике у меня не было!

Зато стихи, все, что мы учили в гимназии, помню до сих пор.

По поведению мне довольно часто ставили «кол», потому что я всегда оказывалась заводилой во всех шалостях, да еще иногда говорила друзьям: «Господа, пойдемте в синема! Все приглашены!»

Харбинские синема той поры назывались громко и завлекательно: «Театр Азия», «Атлантик», «Весь мир». Мы покупали шоколад и шли большой компанией смотреть старые комедии Макса Линдера или новые Чарли Чаплина. Однажды отец спросил: «Люсенька, это правда, что ты приглашаешь в синема всех друзей?»

Полная правда состояла в том, что иногда я приводила в синема полкласса.

Узнав это, отец засмеялся: «Ты – дорогая хозяйка».

Слова его были пророческими: приглашать друзей я люблю до сих пор.

Это оказалось моим призванием и делом жизни.

Когда я училась во втором или в третьем классе, в Харбине появился бандит Корнилов со своей шайкой (в основном в ней состояли грузины и осетины). Они наводили ужас на город, похищая детей состоятельных горожан. Банда, например, украла сына богатого коммерсанта Каспе – способного мальчика, которому прочили славу пианиста. Отец его отказался платить выкуп, надеясь на помощь полиции. Мальчику отрезали ухо и прислали отцу. Затем пришла вторая такая же посылка. Потом сын Каспе был бандой Корнилова убит.

За нас тоже боялись и потому возили в автомобиле. Наш «форд» еще был для Харбина редкостью. Боялись не напрасно: вскоре и моему отцу позвонили неизвестные и потребовали денег – иначе похитят нас. Отец ответил: «Вы знаете, что для меня дети важнее, чем деньги. Приходите ко мне в контору, мы договоримся». – «Как мы можем быть уверены, что вы не позовете полицию?»

Отец дал им честное слово. И они пришли. Во главе с самим Корниловым.

Я это помню хорошо: мы сидели дома и волновались. Бандиты потребовали какую-то очень большую сумму, отец сказал: «Таких денег у меня нет. Но сколько я могу, вам заплачу». Подумав, они сбавили цену… Потом отец сказал Корнилову: «Мне вас жаль, вы умный молодой человек. Если будете продолжать в том же духе – кончите на виселице». Корнилов ответил: «Господин Лопато, это мое дело, и оставим этот разговор».

Его действительно поймали и повесили через полгода.

В Харбине тех лет были чудный драматический театр и опера. Замечательные артисты приезжали к нам из России.

Харбинцы старшего поколения еще помнили концерты Анастасии Вяльцевой, прибывшей в Маньчжурию на гастроли в личном салон-вагоне. Городской легендой стал страусовый веер, поднесенный певице харбинскими слушателями: пятисотенный кредитный билет был приколот к каждому перу!

Театралы помнили приезд строгой Веры Комиссаржевской – она посетила наш город незадолго до гибели от оспы на гастролях в Туркестане. Позже на берегах Сунгари бывали и Федор Шаляпин, и Александр Вертинский.

Шли и балетные спектакли – и не только приезжих трупп. Мне в детстве более всего нравились балеты с участием Елены Михайловны Трутовской. Уже в 1926 году она давала сольные концерты в Харбине.

Родилась Елена Трутовская в 1901 году, в годы революции была солисткой Большого театра, затем эмигрировала в Маньчжурию. В Харбине она, помимо выступлений, держала школу танцев для детей и взрослых. Позже танцевала в Париже, училась у Ольги Преображенской, стала звездой в труппе балета «Стелла» русской балерины Натальи Евгеньевны Комаровой. «Стелла» блистала в «Фоли-Бержер» в сезон 1932/33 годов.

Трутовская была очень талантливая балерина, красивая и компанейская дама.

Артисты выступали и у нас дома: и Сергей Лемешев, начинавший в Харбине свою карьеру на сцене Русской оперы клуба Железнодорожного собрания, и драматический тенор Александр Шеманский, который прославился в Харбине партией Канио в «Паяцах», и Зерянова (ее меццо-сопрано запомнилось мне в «Пиковой даме»), и многие другие.

А еще я помню гастроли в Харбине Айседоры Дункан. Знаменитая «босоножка» уже пережила в ту пору расцвет своей карьеры…

Я очень любила приемы, которые устраивали родители, любила домашние концерты… Но терпеть не могла, когда меня, младшенькую, выводили в гостиную напоказ – нарядную, с большим розовым или голубым бантом!

Кто-нибудь из гостей всякий раз щипал меня за щечку со словами: «У, какая прелестная девочка!» Я делала реверанс и быстро убегала прочь.

Мне было тринадцать лет.

Комментарии

Лемешев – Сергей Яковлевич Лемешев (1902–1977), певец (лирический тенор), народный артист СССР, солист Большого театра.

«Фребеличка» – последовательница немецкого педагога Фридриха Фребеля, известного своими работами по педагогике дошкольного воспитания, разработкой идеи детского сада и методики работы в нем. Русские «фребелички» конца XIX – начала XX в., как правило, брали на свое попечение в дневные часы небольшую группу детей и уделяли особое внимание развивающим играм на воздухе.

Анастасия Вяльцева – Вяльцева Анастасия Дмитриевна, «Настя» (1871–1913), эстрадная певица, исполнительница русских и цыганских романсов.

Ольга Преображенская — Преображенская Ольга Иосифовна (1871–1962), танцовщица, педагог. В 1890-х – 1900-х гг. солистка балета Санкт-Петербургского Мариинского театра. С середины 1910-х гг. преподавала классический танец. Ее последовательницей считала себя А. Ваганова. С 1922 г. Преображенская в эмиграции. В 1923 г. открыла в Париже балетную студию, где воспитала несколько поколений европейских танцовщиков. Преподавала танец до 89-летнего возраста.

«Фоли-Бержер» — парижский мюзик-холл, основанный в 1871 г. С 1918 г. – «Театр Фоли-Бержер», прославленный музыкальными спектаклями-ревю. Крупнейшие из многочисленных звезд «Фоли-Бержер» – Жозефина Бейкер, Мистингетт, Морис Шевалье.

Александр Шеманский — Шеманский Александр Леонидович (1900–1976), певец (тенор). Воспитанник Иркутского кадетского корпуса, во время Гражданской войны был подпоручиком на Восточном фронте. Затем оказался в Харбине, где начал занятия вокалом у сопрано Осиповой-Заржевской, был солистом Харбинской оперы при Железнодорожном собрании, гастролировал по Азии с итальянской оперной труппой «Капри». Исполнял партии Радамеса в «Аиде», Германа в «Пиковой даме», Гофмана в «Сказках Гофмана», Герцога в «Риголетто», Хозе в «Кармен», Канио в «Паяцах».

В 1936 г. в Харбине дал совместный концерт с Ф. Шаляпиным. В 1940-х гг. пел в Шанхае и Харбине, после войны переселился в Индию, ставил оперные спектакли в Калькутте. В 1960-х гг. переехал в США, солировал в Казачьем хоре, гастролировал с ним по стране. В 1970-х гг. преподавал вокал в Лос-Анджелесе.

Глава третья

Пароход Шанхай – Марсель. Французские лошади не похожи на китайских! «Беби-балерины». Париж. Коровин, увы, не пишет мой портрет

Мой отец был хрупкого здоровья: много курил с ранних лет, легкие у него были, кажется, почти прозрачные, а одно – совершенно испорчено вечным никотином. Доктора посоветовали ему в 1929 году, весной, переехать в Европу, подальше от свирепого, то пыльного и ветреного, то слишком жаркого харбинского климата.

Отец должен был до окончательного отъезда побывать по своим табачным делам в Японии и взял нас с собою. Из Токио и Кобэ мы лишь ненадолго, в последний раз, вернулись в Харбин.

Покидали ставшую нам совсем родной Маньчжурию вчетвером: родители, мой брат Володя и я. Старший, Миша, родившийся в 1909 году, учился тогда в Америке, в Колумбийском университете. В Шанхае семья села на огромный английский пароход «Рашпутана». Мы плыли целых тридцать два дня – через Гонконг, Сингапур, Сайгон, индийский порт Пенанг, по Суэцкому каналу, который пароходы в ту пору проходили очень медленно.

17 июля 1929 года – навсегда запомнила эту дату – по приглашению нашего капитана Ф.Г. Кадиза я выступала на музыкальном вечере, на палубе корабля, где играла на рояле «Тройку» Чайковского и пьесу норвежского композитора Кристиана Синдинга.

Я играла, а вокруг меня шумел океан…

Это было прекрасное плавание, в каждом порту, по всему миру нас встречали знакомые – чаще всего англичане, деловые партнеры моего отца.

В Марселе встретили нас друзья моих родителей, караимская чета Хаджаш, Шура и Вера. Первое, что поразило меня в Европе, – лошади!

Огромные! В Китае они низкорослые, почти как пони.

В те месяцы мне все казалось чудесным, волшебным!

Сняв в Париже квартиру на рю Шарль Грен, около авеню Фош, мы, благо наступал «бархатный сезон», отправились на Лазурный берег, в Жуан-ле-Пен. Русские друзья посоветовали нам поселиться в пансионе Винтерфельда. Туда приезжали весьма известные люди: кинозвезда Наталия Кованько, красавица Ольга Давыдова (супруга литератора Давыдова, правнука декабриста), Аничка – будущая жена художника Савелия Сорина (в ту пору она была еще замужем за биржевым дельцом).

Все мы вскоре перезнакомились.

В пансионе по соседству жили артисты русского балета.

Среди них – очаровательная, веселая, обожавшая кошек Ольга Морозова. Позже Ольга стала женой казачьего сотника Василия Григорьевича Воскресенского, более известного как балетный импресарио полковник де Базиль.

Вместе с Ольгой на Лазурный берег в то лето приехала ее сестра, балерина Нина Вершинина. Она носила фамилию отца, в то время как Ольга сохранила фамилию матери. По совету Ольги Преображенской, учившей обеих танцу, сестры поступили так, чтобы их не путали на сцене.

Нина стала в 30-е годы очень известной балериной неоклассического направления, музой хореографа Леонида Мясина. Именно под впечатлением ее прекрасных, таких пластичных рук Мясин создал два своих знаменитых «абстрактных» балета – «Фантастическую симфонию» и «Предзнаменования».

Во время Второй мировой войны красавица Нина жила в Рио-де-Жанейро, стала одной из основательниц бразильского балета и до самой смерти держала на краю знаменитого пляжа Копакабана свою балетную студию.

Другой «беби-балериной» тех лет (и тоже обитательницей Жуан-ле-Пен летом 29-го) была красавица Тамара Туманова, прозванная американским импресарио Солом Юроком, впоследствии моим большим другом, «черной жемчужиной русского балета». Эта «беби» всегда появлялась на пляже и променаде в сопровождении мамы Евгении Туманишвили. Тамара была грузинско-польского происхождения, по маме грузинской княжной Туманишвили. Со своей мамой жила там и Иоланда Ляка, приятельница тогдашней жены Чарли Чаплина.

В эту молодую блестящую летнюю балетную компанию входила также прелестная Ирина Баронова, дочь царского офицера, ставшего в Румынии, а потом и в США известным театральным художником. Ирина тоже училась у Преображенской. Она потом вышла замуж за сына Станиславского. Одно время они жили в Сорренто и часто приглашали меня приехать к ним в гости.

Наконец, в том пансионе проводил лето Давид Лишин. Он вскоре стал мужем третьей русской «беби-балерины» Татьяны Рябушинской, происходившей из семьи московских текстильных фабрикантов-миллионеров. Татьяна училась у Матильды Феликсовны Кшесинской и была гордостью ее школы. Давид уехал с ней впоследствии в Голливуд, где поставил хореографические номера к нескольким американским фильмам, работая с кинорежиссером Литваком.

Утром все мы встречались на пляже, днем шли есть мороженое в кафе «Пам-Пам». Мадам Давыдова заказывала самые дорогие сорта мороженого, но не могла с ними справиться и предлагала балетным мальчикам за ней подъедать… С шести до семи часов вечера танцевали танго и фокстроты под «живой оркестр» в саду или шли в синема под открытым небом смотреть фильмы с Ширли Темпл, Мэри Пикфорд и Дугласом Фербенксом. Часто пели вместе. Мои друзья любили, когда я играла на рояле и пела. С постоянным успехом принимался романс «Мы только знакомы».

Со всем роковым шармом очень ранней и очень неопытной юности я пела: «Вам девятнадцать лет, а мне возврата нет, я прожила так много…» Это, как я понимаю теперь, очень забавляло моих слушательниц, действительно переживших многое.

Хотя, вероятно, широкие поля летних шляп скрывали не только их мимолетные улыбки, но и мимолетные слезы.

Мой старший брат Володя возмущенно спрашивал: «Как тебе не стыдно! Что ты пережила?! У тебя понятия нет об этом!»

Я начинала напевать в ответ: «Не ревнуй, были прегрешенья…»

«Мама, послушай, что она поет!» – кричал Володя в отчаянии.

Мама говорила: «Оставь Люсю в покое!»

В пансионе Винтерфельда в то лето жила и семья Гарвичей, владельцев кинофирмы «Луна-фильм», имевшей отделения в Марселе и Брюсселе, – Абрам Рафаилович, Тамара Аполлоновна и двое их детей, Наташа и Никита.

Никита носил короткие брюки и всегда, проходя мимо меня, краснел. А я всегда думала: «Какой красивый мальчик!»

Вернувшись из Жуан-ле-Пен в Париж, мы сняли пятикомнатную квартиру на авеню Шарль Флоке. Рядом с нами жили Наталия Кованько и ее муж, известный режиссер Туржанский. В кино работали и оба брата Наталии Ивановны. Много позже, в Риме, стал кинематографистом и сын Туржанских.

Брат Наталии Кованько, Виктор, дружил с генералом Миллером, впоследствии выкраденным НКВД.

Туржанский обожал свою жену. Наталия Ивановна рассказывала, что в пору революции, в самые страшные и голодные месяцы, у них остался в конце концов один стул – всю остальную мебель они сожгли в печке-буржуйке. Галантно усаживая жену на этот единственный стул, придвинутый к обеденному столу, самоотверженный Туржанский почти каждый день говорил ей: «Ешь, Наташенька, а мне что-то сегодня не хочется».

Ее фотографии выходили невероятным тиражом в виде открыток. Наталию Ивановну рисовал Савелий Сорин (то был прекрасный пастельный портрет). В Париже Кованько была очень дружна с К.А. Коровиным – я часто видела его в гостях у нее и Туржанского. Видела я ее не раз беседующей и с А.Н. Бенуа.

Из разговоров Наталии Ивановны с мамой помню, что Коровин собирался написать мой портрет. Кованько полагала, что это необходимо сделать: «Красивая девочка. Надо обязательно написать».

Но я отнеслась к такой возможности легкомысленно, я почему-то никогда не стремилась позировать художникам. Поэтому портрета юной Людмилы кисти Константина Коровина в нашей семье нет, увы…

Комментарии

Литератор Давыдов, правнук декабриста – Давыдов Александр Васильевич (1881–1955), участник Русско-японской войны и Белого движения, с 1920 г. в Париже, член правления Крымского землячества, сотрудник газеты «Возрождение», видный деятель масонских лож эмиграции в 1920-х – 1930-х гг., с 1940 в США, сотрудник «Нового журнала» и «Нового русского слова», член правления Русского литературного кружка в Нью-Йорке.

Аничка, будущая жена художника Савелия Сорина — Сорин Савелий Абрамович (1878–1953), художник. Получил известность благодаря циклу акварельных и пастельных портретов знаменитых артистов, писателей, музыкантов, светских красавиц. Участвовал в выставках «Мира искусства», был близок к кругу журнала «Аполлон» и посетителей кабаре «Бродячая собака», дружил с С. Судейкиным и О. Глебовой-Судейкиной. Эмигрировал в мае 1920 г. В Париже и США создал портреты Л. Шестова, М. Фокина, Н. Евреинова, Лилиан Гиш, Дж. Баланчина. В 1960-х гг. ряд его работ передан вдовой, Анной Степановной Сориной, в дар музеям СССР.

Ольга Морозова — Морозова де Базиль Ольга Александровна, урожденная Вершинина (1914–1993), балерина, ученица О. Преображенской, жена В. Воскресенского.

Воскресенский Василий Григорьевич – «Полковник де Базиль» (1888–1951), балетный импресарио. Участник Первой мировой и Гражданской войн, казачий офицер, в эмиграции стал организатором русских концертов и спектаклей в Лондоне и Париже. После смерти С. Дягилева совместно с Рене Блюмом основал труппу «Русский балет Монте-Карло».

Нина Вершинина (1910–1995) – танцовщица, хореограф, педагог. Ученица Б. Нижинской, солистка труппы «Русского балета полковника де Базиля», где ею были созданы балеты на музыку Баха и Сибелиуса. Впоследствии преподавала в Аргентине, в Институте хореографии, ставила балеты на музыку Шопена, Равеля, де Фальи, Гершвина. В Бразилии руководила балетной труппой музыкального театра Рио-де-Жанейро, преподавала классический и современный танец. Ее последний балет «Трубы Апокалипсиса» на музыку Г. Берлиоза был поставлен в Рио-де-Жанейро за три месяца до ее смерти.

Леонид Мясин — Мясин Леонид Федорович (1895–1979), один из крупнейших хореографов XX в. В 1914–1928 гг. – солист «Русского балета» Дягилева и постановщик ряда спектаклей (в том числе «Треуголка» на музыку М. де Фальи со сценографией П. Пикассо, «Пульчинелла» на музыку Дж. Перголези, И. Стравинского, «Стальной скок» на музыку С. Прокофьева со сценографией Г. Якулова). Создал на сценах Западной Европы и США свыше ста балетов, поражавших стилистическим разнообразием и блестящим освоением наследия разнородных культур. Балет «Предзнаменования» на музыку Пятой симфонии П.И. Чайковского был поставлен в 1933 г. в «Русском балете Монте-Карло». «Фантастическая симфония» на музыку Гектора Берлиоза – в 1936 г., в лондонском театре «Ковент-Гарден».

Сол Юрок – настоящее имя Гурков Соломон Израилевич (1888–1974). Покинув Россию в 1906 г., стал первым импресарио, знакомившим США с русским искусством. Занимался организацией гастролей Шаляпина, Анны Павловой, известных балетных коллективов (как эмигрантских, так и труппы Большого театра), Г. Вишневской, М. Ростроповича.

Баронов – Баронов Михаил Федорович (1893–1952), художник, сценограф. Сын директора Императорских банков, участник Первой мировой и Гражданской войн. С 1936 г. жил в США, сотрудничал с Американским театром балета, работал над оформлением постановок Л. Мясина, Дж. Баланчина, совместно с Марком Шагалом – над оформлением спектаклей в театре «Метрополитен-опера». В эпоху становления телевидения – главный художник по декорациям и костюмам телестудии CBS. 25 июня 1951 г. первой цветной телепередачей США стал специально созданный балет Баланчина в декорациях и костюмах Баронова.

Кинорежиссер Литвак – Литвак Анатолий Михаилович (1902–1974). В эмиграции с 1925 г. В начале 1930-х гг. снимает ряд фильмов в Германии, Франции, Великобритании. Широкую известность получает после фильма «Майерлинг» (1936) с Даниэль Дарье и Шарлем Буайе в главных ролях. С 1936 г. работает в США, в его фильмах снимались Клодетт Кольбер, Эдвард Робинсон, Хэмфри Богарт и другие звезды. Огромный успех имел его публицистический антифашистский фильм «Признания нацистского шпиона» (1939). В годы Второй мировой войны вступил добровольцем в армию США, участвовал в боевых действиях, получил звание полковника. В 1943–1944 гг. – автор документальных фильмов о войне, в том числе «Битва за Россию» (1944). Среди его послевоенных лент – «Анастасия» (1956; Ингрид Бергман, сыгравшая великую княжну Анастасию Николаевну, получила за этот фильм премию «Оскар»), «Любите ли вы Брамса?» (1961; по роману Ф. Саган, с участием Ингрид Бергман, Ива Монтана и Энтони Перкинса), «Ночь генералов» (1967; с участием Омара Шарифа и Питера О’Тула) и др. Награжден призом Венецианского МКФ «За вклад в развитие киноискусства».

Ширли Темпл – Темпл Ширли (р. 1928) – начала сниматься в кино в трехлетнем возрасте, в шесть лет получила «Оскара», была чрезвычайно популярна в 1910-х – 1920-х гг.

Пикфорд Мэри (1893–1979) и Фербенкс Дуглас (1883–1939), звезды американского кино, муж и жена. М. Пикфорд играла преимущественно в мелодрамах, Д. Фербенкс – в приключенческих фильмах.

«Вам девятнадцать лет, а мне возврата нет…» – романс из репертуара Юрия Морфесси.

«Не ревнуй, были прегрешенья…» – цыганский романс XIX в. Автор неизвестен.

Семья Гарвичей, владельцев кинофирмы «Луна-фильм» — Гурвич Абрам Рафаилович (1890–1986), продюсер, режиссер. Гурвич (Гарвич) Никита Абрамович (псевд. Жак Дармон), кинорежиссер, продюсер, бизнесмен.

Генерал Миллер, впоследствии украденный НКВД — Миллер Евгений Карлович (1867–1939), генерал от кавалерии (1919), участник Первой мировой войны и Белого движения.

С 1920 г. в эмиграции, главноуполномоченный по военным и морским делам генерала Врангеля в Париже (1920–1922), начальник штаба главнокомандующего Русской армией (с 1922), руководитель РОВСа (1930–1937). 22 сентября 1937 г. был похищен советской разведкой в Париже, доставлен в Москву и расстрелян.

К.А. Коровин – Коровин Константин Алексеевич (1869–1939) – художник.

А.Н. Бенуа – Бенуа Александр Николаевич (1870–1960) – художник, теоретик и историк искусства, сценограф, критик, мемуарист.

Наталию Ивановну рисовал Савелий Сорин – «Прекрасная звезда кинематографа, нервная и чувствительная артистка, живущая неправдоподобной жизнью экрана и ослепляемая дьявольским огнем прожекторов, царица толпы и ее раба», – писал об этом портрете А.И. Куприн в парижской газете «Русское время» в 1926 г.