Текст книги "Пятая печать. Том 1"

Глава 9

Замолчал Виктор. Не найдя в кармане штормовки сигареты, укоризненно смотрит на Лену. Над костром повисла тишина. Притихло и пламя в костре.

– Продолжу о предателях… – говорю я, усаживаясь на место. – В нашем Отечестве слово «предатель» после революции стало звучать двусмысленно, а после сталинских репрессий – трагично! Потому что ПРЕДАТЕЛЯМИ РОДИНЫ В СССР НАЗЫВАЮТ ТЕХ, КОГО ПРЕДАЛА РОДИНА! Это были умные, честные, отважные… в общем, те, которые всех лучше. Ну а насчет знаменитого сталинского приказа № 227… Значит, и до тупорылых вождей дошла мысль о том, что если кое-кто готов умереть за Родину, то никто не захочет умирать за подлое Отечество!

– А какая разница: Родина или Отечество? – спрашивает Жора.

– Для кого-то без разницы, а я – из казаков. У нас эта разница в крови. Когда Отечество хочет нравиться гражданам, оно вместо сапог со шпорами рядится в лапти, называя себя Родиной. Мои предки жили на российском пограничье и в любую минуту готовы были отдать жизнь за Родину. А вот с Отечеством у казаков отношения не складывались… Степан Разин, Кондрат Булавин, Василий Ус, Игнат Некрасов… – да не берусь я перечислять всех казачьих атаманов, вплоть до Пугачева, которые ходили походами на ненавистную для каждого свободного русского человека Москву – оплот рабства! И Мазепа мечтал о военном поражении ненавистной России. Дай сейчас свободу республикам – разбегутся, как тараканы, подальше от российского рабства! Сама Россия рада бы убежать… от себя! От холуйских песен про Москву тошнит потому, что каждый русский ненавидит столицу рабства – столицу своего государства.

Для освобождения Родины от крепостного рабства и гнусного поповства, казачьи атаманы объединялись и с ханами, и с панами, даже с королем шведским! Честь и хвала моим храбрым и честным предкам, которые жизни не жалели в борьбе против московской опричины! Молчат лживые учебники истории о казачьих походах на Москву! И власовцы воевали с Отечеством за Родину, за Россию, что бы о них ни говорили проститутки-журналюшки!

Есть страна эмигрантов, куда едут со всего света. Это США. И никто не хочет оттуда уезжать, хотя для всех эта страна чужая. А есть антипод – Россия, которую аборигены называют Родиной, но откуда каждый мечтает бежать как можно скорее и подальше. А в Россию калачоем не заманишь и негра, умирающего от голода! Потому что не Тарзания, а Россия – единственный на планете заповедник рабства!

Миллионы самых талантливых русских людей покидали Россию, проклиная свое подлое Отечество! Честному и работящему человеку невозможно жить в рабской России! Такой фильтр, оставляющий в России трусливых и ленивых рабов, работает сотни лет! Нет в России ни французских, ни английских беженцев, а русские поселения есть в самых необитаемых уголках планеты: на Аляске, в джунглях Амазонии, в австралийском буше, на Азорских островах и даже в тесной Японии! Почему?

Бежали из России при любой возможности, при царях и режимах. Трудно жить честному человеку среди угрюмо завистливых воров и злобно агрессивных рабов, выпестованных православием в стране рабства. Везде на планете желанны русские люди, потому что эмигрируют самые здоровые, умные, работящие. Да и просто – жизнерадостные. Дай сейчас русским людям возможность уехать куда угодно – и останется в России только гебня, попы и самые беспробудные алкаши. И воевали власовцы с Отечеством, чтобы вернуть народу Родину…

– Са-аш, да не воевали власовцы ни с Родиной, ни с Отечеством! – неожиданно заявляет Виктор.

– Почему не воевали? – задаю я идиотский вопрос.

– Ну ты даешь, Витя… А с кем они воевали? – удивляется Жора. – С немцами, что ли?..

– С немцами – да… было дело… повоевали. А в остальное время – с американцами и англичанами… только с Красной армией не воевали! Советская пропаганда специально запутала историю, назвав власовцами русских солдат, которые и слыхом не слышали про Власова. Батальоны из русских добровольцев воевали в немецкой армии в составе полков и дивизий вермахта. Подлые журналюшки назвали их власовцами, хотя это оч-чень, оч-чень глупо, потому что были они солдатами не власовской, а немецкой армии – вермахта!

Надо было назвать их «смысловцами» – по фамилии командира самого первого батальона русских добровольцев, пополнивших немецкую армию, – капитана Смысловского. Носили они оч-чень, оч-чень почетную в вермахте военно-полевую форму немецких солдат и были солдатами вермахта русской национальности. А статус солдат РОА был сложнее… армия Власова входила в КОНР, но солдаты РОА носили форму Красной армии.

На правом рукаве у них была полуовальная нашивка с изображением трехцветного либо Андреевского флага. Сверху на полуовале – три буквы: РОА. Знаменем Русской армии был русский триколор. Все командование РОА было из русских офицеров и…

Глава 10

Тут Виктор вдруг умолкает и неожиданно сообщает:

– Видел я полк Русской армии на параде.

– И-иди ты! – вырывается у меня забытое детское выражение. Тут же понимаю я, что это какая-то шутка, – в те годы Виктор мог быть на параде только пионерской дружины.

– Было дело… – держит паузу Виктор, подзуживая недоумение, и продолжает: – Собирал я материал в Пражском архиве для диссертации и раскопал пачку фотографий с названием: «Парад. 1945». Взглянул: ого! – но не то… – лица не советские… без затравленных взглядов. Присмотрелся – понял: в архиве фотографии по недоразумению, так как должны быть уничтожены, как уничтожено все, что касалось РОА. Оч-чень, оч-чень может быть, кто-то в архиве их припрятал… временно.

И были на фотографиях марширующие батальоны и роты и крупно – лица правофланговых. Знамя было видно плохо – ветра не было… но нашивки на рукавах видны… Работая в архиве, не раз я возвращался к тем фотографиям. Разглядывал, думал…

* * *

Власов упустил возможность для того, чтобы РОА геройски завершила Вторую мировую еще в сорок четвертом… Эта история сейчас мало кому известна в мире, а в России – тем более. Я расскажу то, что…

За лесом полыхнула зарница. Еще раз! Еще!! И ветер круто направление меняет…

– Ребята, штормовой аврал! Разговорчики – на завтра! Шмотки, шамовку – в палатки! Посуду, растопочку – под байдарки! Байдарки – под растяжки! – Выдаю я программку подготовки к грозе с бурей. И так понятно, что к чему и почему: все мы бродяги бывалые. И среди равных я – всех равнее… по своему горькому опыту. Должен быть среди говорящих один непререкаемый. Иначе и схоженная группа не уйдет дальше первого привала. Все закопошились у палаток, помогая друг другу, закладывая под постели полиэтилен, усиливая растяжки, крепя байдарки…

Когда забираюсь в спальный мешок, Эля, которая все уложила в палатке, уже спит. А мне не спится – разговор о РОА в голове крутится. Ништяк, завтра на реке сцепим байдарки веслами и продолжим… хотя, едва ли завтра на воде будем – приближается циклон: все ближе и ярче зарницы далеких молний. Ночная гроза – фронт циклона, а за грозовым фронтом долго тянется нудный дождь. Так что послушаем Жорины песенки под аккомпанемент дождя и гитары. Как говорится в заповедях: «Тише едешь – морда ширше!»

* * *

Вспомнил детство. Наверное, не будет такого поколения пацанов, как мы, которые читали вместе с «Мухой Цокотухой» «Город Солнца» и изучали «Манифест Коммунистической партии» при вступлении в пионеры! А революционеры и герои Гражданской были нашими отцами и друзьями отцов. И жили они рядом, в таких же коммуналках. Красивые, веселые мужчины, прошедшие огонь, воду, готовые отдать свои жизни для счастья всех людей планеты! Всем!!

Все они – прекраснодушные донкихоты – исчезли в тридцать седьмом. Дон-Кихоту было лучше: хотя те, за кого он сразу же кидался в смертный бой, тоже были сволотой, но не так подлы, как советский народ, предавший на смерть всех донкихотов ради гебни и смиренного рабства! А какой смысл в слове «народ», если живут вместе донкихоты и чернь, говорящие на одном языке, но не понимающие друг друга.

Именно народ (!) ненавидел Иисуса Христа за Его бескорыстие. И вопил народ на площади:

«Распни, распни Его!» (Лк. 23:21)

Не потому ли народ негодовал, что Иисус Христос Великим и Мудрым его не называл, как льстил русскому быдлу его «Хозяин», глубоко презирая этот народ с рабскими душонками.

«Иисус сказал им… мир Меня ненавидит, потому что Я свидетельствую о нем, что дела его злы». (Ин. 7:6, 7)

И ученикам говорил Иисус:

«Если бы вы были от мира, то мир любил бы свое; а как вы не от мира… потому ненавидит вас мир. Если Меня гнали, будут гнать и вас». (Ин. 15:20)

Во все времена был народ: среди людей жили боги, бескорыстные, самоотверженные, но далекие от народа, как наивные «народники»…

Обрывки полусна, вперемешку с мыслями плывут в сознании. Я вижу Иисуса на ступенях дворца Пилата… разверстые пасти, заходящиеся в злобной истерике…

«Но они еще сильнее кричали: да будет распят!» (Мф. 27:23)

Значит, умели тогда организовать «гнев трудящихся масс»… И вдруг – горячее солнце, веселый стук колес, длинный товарняк изгибается на повороте! Ветер надувает нижние рубашки, весело гуляет под мышками и в наших наголо остриженных набалдашниках для касок. Стою в распахнутых дверях товарного вагона, опираясь на поперечный брус, стиснутый плечами таких же семнадцатилетних оптимистов…

– «Э-эх! Махорочка махорка!..» – рвется песня из распахнутой двери вагона. Даешь!!! Потом: Будапешт, Балатон, речка Раба, Шопрон, Вена… контузии, ранения… Сколько боли, любви и ненависти, грязи, страха и радости спрессовано в прекрасной и окаянной жизни человеческой на крохотной планете – Земле!!

Глава 11

Стиснув сердце, наваливается тяжелый старый сон, памятный с детства: черная туча неотвратимо приближается, зловеще клубясь над головой. В недрах тучи жутко сверкает что-то, зловеще громыхая… и не соображалкой вспоминаю, а телом ощущаю, что я, этот взрослый, сильный мужчина, лежащий в палатке, и тот хиленький чесик, которому снился этот сон, оба мы – одно и то же! Жив, курилка! Никуда не делся чесик, он живет во мне вместе со своим страхом и ненавистью!! И чувствую я то, что чувствовал когда-то одиннадцатилетний пацан с зудящими лишаями, скрючившийся под казенным одеялом, не греющим ни голодное тело, ни обиженную, обгаженную душу, полную страха и ненависти. Страха перед бессмысленно жестоким громадьем страны советской, готовой всей тупой и злобной мощью задавить, расплющить маленького чесика под чугунной задницей по-скотски тупого советского народа, и ненависти чесика к этой неуязвимой массе скотов – массе народной… такой лютой ненависти, при которой вся ее мощь и неуязвимость ни капельки не страшны!

– Советская власть голой жопой садится… нет, не на ежа! На скорпионов!! – говорил Мотор на политинформации. – В каждом чесе таится жало скорпиона!

А вот и шухерное, доброе лицо Мотора, перечеркнутое розовым шрамом… и замелькали тревожные сновидения калейдоскопом то злобных, то ласковых лиц…

* * *

…ВСПЫШКА!!! Ослепительная!! Яростно-ярко мерцающая! Сияние иного мира!! Короткое замыкание во Вселенной!!! Конец это или начало??.

Тянется и тянется сияние, тянется, так долго тя-янется, что успеваю я, уже не с ужасом, а с любопытством, подумать: вот, оказывается, какой он светлый – конец света! – вот и время остановилось!!.. Но не успевает исчезнуть сверхъестественный свет, а я не успеваю понять, что это, – яркая молния! – как оглушительный ррраскат грррома грррохоча обрррушивается на брезентовую крышу палатки и твердь земная под палаткой крррупно др-р-рожит от гр-р-ромового гр-р-рохота!!..

И мрак беспросветно непроницаемый вместе с резкой кислятиной озона врываются в палатку. Чернота, загустев до твердости, поглощает мир… и в осязаемо плотной, непроглядной тьме ближе, ближе с грохотом надвигается со стороны леса, стремительно неотвратимое ОНО… вот оно!!! – со злобным треском и ревом, зловеще завывая, обрррушивается на палатку, чудовищной тяжестью наваливается на нее!..

Бешеный ветер, злобно воя, в дикой ярости дергает палатку, кренит ее на бок, пытаясь оторвать от растяжек, сорвать с лица земли, унести в черную бездну клубящихся туч, рррастерзать ее в клочья! Тут же, вслед за ударом ветра, по туго натянутой палаточной парусине гулко бара-бара-барабанят тяжелые капли грозового ливня.

Эля просыпается. Потрогав меня в темноте, убеждается, что я рядом, и тут же споко-ойненько засыпает. Раз я тут, никакие катаклизмы за брезентовой стенкой палатки не страшны: «Подумаешь – конец света! А Саша зачем?.. это – его заботы… он примет меры… с Богом согласует… и меня не оставит…»

Много-много лет прошло с того солнечного дня, как сели мы в одну лодку и отправились в странствие по бурным порогам и извилистым поворотам нашей семейной жизни, полной авантюрных приключений. Но до сих пор не перестаю я удивляться (чур, постучу!) своему высочайшему и непоколебимому авторитету в глазах собственной супруги! Конечно, приятно это, но… как обязывает!! А сколько страшных гроз промчалось над нами?!! Сколько злоключений миновали, иногда болезненно зацепив нас шершавой и холодной, как у крокодила, шкурой?

Ослепительно прорезая ночную темень вспышками молний, угрюмо громыхая и рокоча затихающими громовыми раскатами, грозовой фронт, увлекаемый стремительным циклоном, уносится за реку все дальше, дальше… оставляя слитно рокочущую барабанную дробь проливного дождя на палаточной парусине – материи самой романтичной, дожившей до эпохи прагматичной!

А теперь мне спать не хочется! Вместе с грозовым озоном вдохнул я то, что называют эврикой: а что, если собрать вместе тех разновозрастных пацанов, огольцов, парней, каждый из которых был мною, жил в моей чесиковской шкурке, хлебал по ноздри лиха чесеирского в стране советской? И чтобы каждый из них своим языком, без понта и утайки, рассказал о том, что видел, думал, чувствовал… Это не мемуары – воспоминания, расплющенные грузом возрастных комплексов и унылых компромиссов. Это будет непосредственный рассказ ребенка, отрока, юноши! Рассказ с куражом и ржачкой, с любовью и ненавистью! Рассказ из того времени и с места события, то есть репортаж – самая яркая и убедительная форма информации. Тогда и Жоре, и всем хорошим, честным людям, замороченным пропагандой, станет понятно, почему миллионы русских парней брали оружие для того, чтобы воевать не против немецких фашистов, а против советского народа!

Ложь, ложь, ложь!.. с детства привычная ложь о том, что советский народ победил в освободительной Отечественной войне, – ложь в миллионах экземпляров толстых и тонких одинаково лживых книг, ложь, увековеченная в монументах и картинах, ложь, размазанная на тысячах километров пленок киноОпупей, – вся эта ложь день за днем морочит сознание советских людей. Когда ложь одна – это вранье, когда лжи много – это государственная политика, перед которой народ благоговеет и на него не действуют ни аргументы, ни факты. Ничему не верят. Даже если видели своими глазами, слышали своими ушами! Потому что русские люди – такое же безмозглое быдло, как и те, о которых сказано, что

«они своими глазами смотрят и не видят; своими ушами слышат и не разумеют». (Мр. 4:12)

Глава 12

Как это ни странно, но о коммунизме и о войне, которую называют «Отечественная», меньше всего знают те, по тощим хребтам которых прокатилось Колесо Истории, позвякивая лживыми лозунгами о коммунизме и войне, – те, кто строил коммунизм и воевал за него, те, у кого и язык не повернется назвать Отечественную войну «Неизвестной войной», как ее называют во всем мире! Не убедит их и серия хлестких статей с перечнем неопровержимых фактов, документально подтвержденных. Вызовут статьи раздражение и отторжение любых неопровержимых фактов. Вера – дело тонкое. А вот неторопливое повествование с непоспешными размышлениями, пронизанное эпизодами смешными и страшными, – другое дело! Нужно постепенно… капля за каплей… и лучше всего – роман! Смешной и печальный, как и жисть наша советская. Но кто в наше суматошное время читает романы? Значит, надо писать так, чтобы прочитали! Талантливо. Лучше – гениально. Смогу ли я?

Я думаю об этой ненаписанной книге, пытаясь представить, какой она будет, если напишу ее я: «и был бы насмешливо горек его непоспешный рассказ». А что? Интересная может быть книга… По форме, по содержанию, а главное – по взгляду на истины, которые всем плешь проели. Это должна быть книга, корнями проросшая из страшного, странного времени, книга о «Странной войне» и самых странных событиях в истории человечества, из-за которых эту войну называют «Неизвестная»! Как рассказать про Неизвестную войну, о которой никто не знает? Как рассказать про нас, о ком сказано в грустном стихе:

 
Но кто мы и откуда,
Когда от всех тех лет
Остались пересуды,
А нас на свете нет?..
 

Кто сделает это, коль «нас на свете нет»? Как не выкручивайся – только я. Я на этом свете. Дал мне Бог память. Как написал Блок:

 
Мы – дети страшных лет России —
Забыть не в силах ничего!
 

Что с того, что я технарь и всю жизнь не писал даже писем – некому было. Не умею я и не люблю писать!! И грамотешка технарская. Но не в Бога верю я, а Богу! Поэтому знаю: если будет трудно – Бог поможет! – даст Он и желание, и кураж. И все, что положено: мысли, талант, свободное время и новейшие техсредства, чтобы писать! Даст специальную пишмашинку, чтобы сама писала и ошибки не допускала! Даст мне дерзость, чтобы я, все как есть, выплеснул! Без недомолвок! Нате!! Было это! Было ТАК!!! А тот, кто говорит иначе,

«тот лжец и нет в нем истины». (1 Ин. 2:4)

Говорят, кто-то из тех, кого гуманное человечество за пристрастие к правде приговорило к сожжению на костре, в ожидании исполнения такой горячей о себе заботы, сидел и думал: «Ну а если не я… то кто же??» Значит, были… и до меня были те, для кого молчать больней, чем сгореть в огне!

Конец пролога.

Репортаж 1
С красным галстуком на шее

Не тешься, товарищ,

мирными днями,

Сдавай добродушие в брак!

Товарищ, помни:

между нами

орудует классовый враг.

(В. Маяковский)

Время – 23 мая 1937 г.

Возраст – 10 лет.

Место – г. Владивосток.

Есть у этой сопочки и географическое название, но мы, пацаны с «Суханки» – Сухановской улицы, называем ее «наша сопка», потому что живем здесь в новых, благоустроенных «Домах специалистов», рядом с университетом, где мой папа работает профессором. Каждое утро я бегаю через нашу сопку в школу № 1, где закончил три класса. И сегодня, в последний день учебного года, нас, третьеклашных «внучат Ильича», будут принимать в пионеры, будто всамделишных четвероклассников!

Обычно я бегаю в школу по тропинке вокруг вершинки, но в хорошую погоду, как сегодня, поднимаюсь к топографическому знаку на вершине. Отсюда видны и центр Владивостока – Светланка – и бухта Золотой Рог. Свежий ветерок, пахнущий Тихим океаном, посвистывает в щелях старинного топознака, а яркое весеннее солнышко рассыпает радостные серебряные блестки по празднично яркой синеве бухты. А почему не назвали бухту Серебряным Рогом? Тем более Золотой Рог есть в Стамбуле…

Низковата сопочка – не видно отсюда море из-за высоких сопок полуострова Чуркина и Русского острова. Зато бухта и торговые суда под флагами разных стран – как на ладони! И волнуют воображение больше, чем пустая линия морского горизонта. Каждый день в ослепительном сиянии бухты появляются новые причудливые силуэты сухогрузов, лесовозов, контейнеровозов, рефрижераторов, танкеров, ледоколов, дразня пацанячье любопытство замысловатым разнообразием корпусов, палубных надстроек и рангоута. Полярными морозами промороженные, тропической жарой прожаренные, дальними океанами просоленные, штормами всех широт трепанные романтично неряшливые торговые суда – трудяги океанов – приносят в тихую бухту вместе с прозаическими грузами ароматы тропических островов и мечты про удивительные страны.

Через моря и океаны сквозь льды и туманы днями и ночами идут к этой бухте суда со всех широт и меридианов нашего шарика, упрямо накручивая на тяжелые гребные винты тысячи круто просоленных океанских миль. Идут, чтобы бросить тяжелые цепкие якоря в ласковой бухте, укрытой горами от тайфунов и цунами, бухте, которая, как котенок с серебристой шкуркой, дремлет под майским солнышком, свернувшись калачиком среди уютных зеленых подушек – сопок, окружающих бухту. Есть сопки-подушки и – подушечки, плашмя они лежат и торчком стоят. Неспроста моряки говорят, что смотрится Владивосток с Орлинки не хуже, чем Рио-де-Жанейро с Карковадо.

По сопкам Владика, как причудливые ожерелья из самоцветов и ракушек, прихотливо изгибаются ярусы улиц из разноцветия домов и домишек удивительно разнообразных стилей. Нет на свете такого народа, пришельцы которого, поселившись на берегах этой бухты, не построили бы дом и храм по своим вкусам и традициям. Есть в городе кирха, костел, синагога, мечеть, храм буддийский, синтоистский и разные конфуцианские храмики. Нет только православной церкви, будто бы русскими тут и не пахло! На месте великолепного православного собора, сияние золотого купола которого было видно отовсюду, возвышается неопрятная куча кирпичной щебенки. От нее в сухую погоду разлетается кирпичная пыль, а в дождливую – растекаются рыжие ручьи.

Много раз военные минеры взрывали этот собор, но так прочен был старинный раствор, что кирпичи в месте взрыва превращались в пыль, а когда она рассеивалась, то все только ахали: храм, как прежде, стоял на месте! Месяц геройски сражались минеры с упрямым собором, затратив столько взрывчатки, что хватило бы на всех самураев! От взрывов повылетали окна в домах поблизости, а новая пятиэтажка треснула напополам. В городе все стали нервные: не война ли с японцами? В горисполкоме стали вздрагивать от хлопка форточки. В аптеках закончилась валерьянка. А по центру Владика ветер раздувал шлейф кроваво-красной пыли – кровь смертельно раненого собора.

Но не сдавался, как крейсер «Варяг», гордый собор! Прочные стены его, зияя рваными красными ранами, упрямо вздымали, как знамя, высокую колокольню. Не рухнул собор к ногам минеров, а под грохочущие салюты взрывов, таинственно, как град Китеж, исчезал в облаках красной пыли. Ежу понятно: религия – опиум. А все-таки жалко: красивый был собор – весь город украшал, особенно если смотреть с полуострова Чуркин. И с Эгершельда – тоже! А теперь стало лицо Владика пустым, как без носа! Но хоть все взорви во Владике – только Золотой Рог оставь! – а нигде, от Полярной Звезды до Южного Креста, не будет на свете портового города прекраснее Владивостока – уж это точно!

* * *

– Пионеры! К борьбе за дело Ленина – Сталина будьте готовы! – бодро восклицает старшая пионервожатая.

– Все-се-гда-да го-го-то-то-вы-вы!!! – нестройно и долго гомонит наш третий «А» – теперь уже не класс, а пионерский отряд. Терпеливо скучающий в углу спортзала Почетный Пионер печально вздыхает, переступая с ноги на ногу. На его немолодом лице, неаккуратно помятом от долгого употребления, застыла вымученная улыбка человека, привыкшего кротко принимать удары судьбы и поручения парткома. Каждый раз, по мере надобности, его, Почетного Пионера, а иногда Старого Большевика (это зависит от темы торжества), партком школы берет напрокат в парткоме соседней Пуговичной фабрики. В школе ему надевают на шею нелепый для его почтенного возраста пионерский галстук и, как наказанного, ставят в угол на виду у всех, рядом со школьным знаменем. И из этого угла является он нам «Символом». Чего – эпохи?.. смычки поколений?.. еще чего? Мне жаль пожилого человека, который с загадочной улыбкой Сфинкса изображает символ. А быть может, у него ноги болят… символ изображать? А то отчего символ морщится и с ноги на ногу переступает? Может быть, символ пописать хочет?.. а попроситься стесняется: возле знамени поставлен! Трудно быть человеку символом…

– А-а-атряд! На пра-а-а… – растягивает команду пионервожатая. Не дождавшись конца команды, мы начинаем энергично вращаться. И каждый – так, как он понимает команду по относительности правого и левого. Поэтому выполнение команды сопровождается тычками и критическими замечаниями об умственных способностях друг друга. Пока мы выясняем, кто из нас более правый, кто – менее, а кто – совсем дурак, пионервожатая, предотвращая переход дискуссии в кулачную фазу, спешит изменить команду на более понятную:

– На вы-ыход ша-а-а…

Окончание команды тонет в топоте отряда, визге девчонок и треске двери спортзала, принявшей на себя всю мощь пионерского энтузиазма третьего «А». На этом заканчивается прием в пионеры.

У Ленина детей не было. Зато на внучат ему здорово повезло! И до сегодняшнего дня весь наш 3-й «А» тоже пребывал во внучатом родстве с Лениным. Все мы носили красивые круглые значки с портретом кудрявого, как барашек, маленького Ленина и надписью: «Мы – внучата Ильича!» Но после трехлетнего обучения в школе все мы очень возмужали, особенно девчоенки, а политически мы созрели настолько, что признаны достойными восхождения на следующую ступень политической карьеры – получения высокого звания пионера!

Чтобы помочь нам свершить этот исторический скачок в политическую жизнь, к нам в класс два раза в шестидневку, после уроков, приходила сурово неулыбчивая и очень важная от избытка политических знаний ученица 8-го класса с очень железным именем – СталИна. Даже в уборной не расстается она с тоненькой книжицей, которая называется очень умно и непонятно: «Манифест Коммунистической партии». Написал такую тоненькую книжицу тот же Карл Маркс, который на портрете в учительской робко выглядывает из дремучих зарослей собственной бороды. Наш класс дали на воспитание Сталине как кандидатке в комсомол. А если мы политически не дозреем до пионерского уровня, то фиг с мак Сталине стать комсомолкой!

Когда Сталина торжественно загробным, дрожащим от волнения голосочком стала читать «Манифест»:

– Приз-зрак бр-родит… кхе!.. бр-родит…кхе-кхе!!.. бр-родит по Евро-о… о… – то голосочек у нее тут же совсем закончился. Мы подумали, что со страха от содержания книжки, и, затаив дыхалку, запереживали. И рты доверчиво пооткрывали в предвкушении сверхъестественных ужасов, которые вот-вот заледенят и наши пацанячьи кровеносные сосудики!

Не знали мы, что Сталина боится не призрака, а… нас! – потому что впервые выступает перед такой большой и авторитетной аудиторией! Во время паузы, соответствующей серьезности текущего политического момента от бродячего призрака, Сталина, вцепившись в стол, чтобы со страха не убежать, обвела грозно нахмуренным взглядом наши несознательные третьеклашные физиономии. Все-таки устояв при поддержке стола, она отважно продолжила чтение.

И тут-то мы поняли, что рты пооткрывали зряшно: надул нас, полоротых, прикупил, как маленьких, ушлый Карламаркса, чтобы заманить на чтение своей тягомотины. После жуть как интересных слов про призрак потянулась та-акая позевотина – скулы вывихнуть – не вставить! Враз потеряла писательский авторитет бородатая Карламарла в глазах нашего весьма просвещенного по части привидений третьего «А»!

И пока успокоившаяся Сталина монотонно бубнила текст «Манифеста», я и Витька читали под партой странички с мистическим рассказом «Тайна древней гробницы», сохранившиеся со времен кровавого царизма из ныне запрещенного журнала «Нива». Вот там призрак бродил, так бродил! – не чета Карлушкиному, который по Европе чуть поковылял и куда-то слинял.

Кажется, единственное, что усвоил из «Манифеста» наш третий «А», так это то, что при коммунизме дети будут рождаться не по собственному желанию, а по разнарядке общества! Для меня это не было новостью – только что запоем проглотил я первую и единственную книгу о коммунизме: «Город Солнца» Томмазо Кампанеллы. Но многие пацаны услышали об этой гениальной идее впервые. И идея о рождении детей без участия родителей сразу нашла бурную политическую поддержку в сердцах мужской половины третьего «А».

– Ура! Всех девчоенок – на мыло!! – загомонили пацаны, проникаясь теорией марксизма, по которой к производству детей родители, особенно женщины, не допускаются из-за их никчемных способностей в делах, где требуется тяжелый и опасный труд. Девчонки, слушая «Манифест», шептались и как-то криво хихикали. Сразу видно: все они – «сопутствующий класс» и при построении коммунизма рассчитывать придется только на нас – пацанов. Тем более – по части деторождения.

* * *

После приема в пионеры начинается линейка, посвященная окончанию учебного года. На покатом склоне школьного двора в ярком солнечном свете ослепительно сияет белоснежными рубашками четкий прямоугольник пионерского строя. От мысли о том, что я – полноправный член огромной – на весь Союз! – пионерской организации и тоже стою в пионерском строю, становится мне очень приятно.

Но после подъема флага и торжественного внесения знамени, звонких поздравлений старшей пионервожатой и басовито добродушных пожеланий директора школы, которого за лысину прозвали Двучленом, – после всего этого… происходит самое страшное, что может произойти на пионерской линейке: в квадрате внутри строя, будто призрак кошмарный, карломарный, появляется… Крыса – жаждущая осчастливить нас своим ораторским даром! Крыса – прозвище исторички-истерички.

Уверенной большевистской поступью на изящных, как у скорпиона, ножках, переступила Крыса через рубеж, за которым женщины становятся бабами-ягами. Но по мнению школьной партячейки, женщины в этом возрасте превращаются не в баб-яг, а в парторгов, потому что тогда, когда у женщин тихо отцветает тело, у них буйно расцветает нравственность. И хотя Крыса учит только старшеклассников, завидев ее, как таракашки, бегут в сортир все первоклашки, потому что, как парторг, она повсюду длинный нос сует, напоминая о своем большевистском несгибаемо железном характере.

От совмещения непреклонного возраста с должностью парторга характер Крысы так чугунолитейно утяжелился, что не только нам, а даже учителям хочется сдать его в металлолом вместе с жестяным и неутомимым, как ботало, ее языком: каждое речеиспускание из Крысы длится сорок пять минут! Если бы она тонула, и тогда призывала бы к своему спасению то же время… только никто ее спасать не станет, потому что, увидев Крысу, каждый сам спасаться хочет.

Даже в сухом состоянии Крыса похожа на кошку, которую с головой обмакнули в помойное ведро: в истерично выпученных глазах ее пылает неистовое желание тут же как можно крепче вцепиться кому-нибудь в самое нежное место, будто бы от этого зависит, жить ей иль не жить! А для нас, попавших в речевой капкан пионерской линейки, остается одно спасение: переключаться на собственные мысли, чтобы самоизолироваться внутри себя. Этому научила нас школа за три бесконечно долгих года. И только чересчур общительный Макитрук, так и не овладевший этим искусством, тоскует на уроках по живому слову человеческому, одинокий, как Робинзон Крузо.