Текст книги "Президент Московии: Невероятная история в четырех частях"

Он постоял у традиционного отдела. Взгляд остановился на подарочном издании Reflexions et Maximes (Размышления и максимы) Люка де Клапье де Вовенарга. Сафьяновый переплет с бордюрной рамкой и суперэкслибрис, золотом вытесненный, богато декорированный бинтовой корешок, номерное издание, золотой обрез, литографии, переложенные папиросной бумагой, – прямо стиль «дворцовых библиотек». Правда, и цена царская. Чернышев постоял, подумал. Надо брать, не часто он делал себе подарки. Только тащить эту тяжесть на свидание с лондонским гостем нелепо – захвачу на обратном пути. «Возьму-ка я Вовенарга», – сказал он Илье – хозяину магазина, седовласому смуглому мужчине, с тщательно скрываемой хитрецой в глазах, сидевшему за кассой. «Для вас, Олег Николаевич, 10 процентов off». – «Договорились. Но я заберу позже, сейчас мне не с руки. И попробуйте найти у антикваров водолеевское издание поэзии Лоренцо Медичи, 2013-го года, кажется. Цена не волнует». Он увидел, как к магазину подъехало желтое такси и понял, что гость из туманного Альбиона прибыл.

Уселись в маленькой кофейной щели тут же на Бикон-стрит, взяли по стакану горячего английского чая. Гость представился. За окном внезапно почернело, раздался отдаленный гром. Странно, зима в разгаре, Новый год на дворе. Долго молчали. Чернышев специально выдерживал паузу – не он был инициатором встречи, не ему это надо. Визави был явно не глуп и, бесспорно, проницателен.

– Вы полагаете, что эта встреча вам не нужна.

– Пока не знаю. Я её не искал.

– Вы напрасно так негативно ко мне настроены.

– Если честно, я ещё не настроен, только настраиваюсь…

– Вот и чудненько. Давайте настраиваться вместе. Это – дело серьезное, так как, хочу надеяться, нам придется долго работать вместе.

«Только этого мне не хватало!» – подумал Чернышев, но вслух сказал:

– Интересно узнать, в какой области.

– Хорошо. Сразу к делу. Я знал, что с вами будет легко.

– Слушаю.

– Только вы не пугайтесь и сразу не отказывайтесь.

– Я похож на труса?

– Вот мы и договорились.

– Алекс, не тяните резину. Время у нас ограничено. Не оттягивайте неприятный момент, скажите, и сразу полегчает.

– Может, и полегчает… Неизвестно кому… Короче, Олег Николаевич, э-э-э… Вы не хотели бы поработать Президентом России?

… Волна хохота подкатила к горлу и замерла в изумлении. Чернышев умел владеть собой, держать самый неожиданный удар, но здесь он растерялся: перед ним даже не провокатор и не дурак. Сумасшедший? – и как реагировать: рассмеяться нельзя, обидеть не хотелось бы, продолжать серьёзный разговор – нелепо… Чтобы оттянуть и закамуфлировать реакцию – какую?! – он поправил:

– Вы хотите сказать, Московии.

– Нет, России, которую вы возродите из этой ущербной Московии. Олег Николаевич, вы не теряйтесь и не сдерживайте себя. Хотите рассмеяться – нет проблем. Я бы, наверное, на вашем месте расхохотался. Потом испугался: не сумасшедший ли перед вами. Потом постарался бы перевести разговор на другую тему. На погоду, скажем. Действительно, зима в этом году больно холодная… И бесснежная. Да ещё и гроза… Потом бы задумался… Тем более что эта бесподобная идея пришла в наши головы с вашей подачи, по вашей инициативе…

«Наши головы», – отметил про себя Олег.

– Алекс, простите меня грешного, но вы – человек уже не молодой и, бесспорно, занятой – действительно притащились из Лондона из-за этой хуйни в томатном соусе?

– Чудный образ – «… в томатном соусе»… Да, но идейка этого «соуса» таки ваша!

– То есть?

– А то и есть, что вы вашим блестящим выступлением в Бостонском университете – BU, с одной стороны, сформулировали, кто может и должен претендовать на роль действительного лидера нации, то бишь какими качествами он должен обладать, какими лозунгами флагировать, какими методами действовать, а с другой, – вы показали, на что вы лично способны. И две эти линии пересеклись. Да вы и сами помните, как в момент овладели вниманием неуправляемого зала, подчинили себе, влюбили в себя – я же сидел в середине этого зала и на себе всё это чувствовал.

– Извините, но даже если это и так, не путайте: профессия лектора или оратора совсем не равнозначна профессии руководителя вообще, огромной и расхристанной страны, в частности и в особенности.

– Согласен. Но на пути к этой второй профессии – профессии президента, давайте называть вещи своими именами – умение так говорить, как говорите вы, более того гипнотизировать зал, более того, обладание такой мощной харизмой, – наиглавнейшие компоненты, мощнейшие инструменты воздействия и, следовательно, победы. Вспомните слова так ценимого вами – я знаю! – Наполеона Бонапарта: кто не умеет говорить, карьеры не сделает.

– Вы знатно подготовились.

– Фирма веников не вяжет. Поймите, мы к вам относимся чрезвычайно серьезно. ЧРЕ-ЗВЫ-ЧАИ-НО!

– Хорошо. Ну а потом?

– Потом – потом. Давайте рассматривать неприятности по мере их поступления.

– Извините, но для меня сначала то, что потом. – «Что я делаю, я втягиваюсь в разговор на это совершенно нелепую тему, старый мудак!» – У нас нелепый разговор, но если уж вам так приспичило и вы приехали поболтать со мной на отвлеченную тему, то – пожалуйста, у меня сейчас каникулы и есть время. – «Зачем я это делаю? Надо было попрощаться и уйти, заплатив за чай». – Даже если и допустить, что я становлюсь – ну это бред, это невозможно по определению – становлюсь президентом, что я могу сделать? Я – человек без связей, без поддержки, одинокий беспомощный волк…

– Вот это и прекрасно! Кажущаяся ваша слабость станет вашей силой. Вы – свободны в маневре. Вы – притягательны для всех. Массы любят и активно вступают в защиту таких безумных одиночек, вспомните начало карьеры Ельцина – одного против всего партаппарата. – Вы, не связанный со всеми одиозными именами и группами, станете их кумиром, при соответствующей подаче, конечно. Каждая прослойка элиты будет надеяться привлечь вас, казалось бы, одинокого и беззащитного, к себе, пригреть, обласкать и использовать, и все они будут поддерживать вас в надежде…

– А рулить будете вы – из Лондона.

– Ну… зачем так. Рулить будете вы. Понадобится наша помощь, наш совет – всегда с радостью, не понадобится – воля ваша.

– Вы же прекрасно понимаете, рулить без аппарата – разветвленного и дееспособного – невозможно, так же как невозможно создать его в течение обозримого будущего. Что бы там ни говорили о нынешней диктатуре, этот маразм был востребован обществом. К власти этих карликов привели не ночные танковые броски на столицу, а мягкие ручки различных либералов. Главное же, что бы там ни было, эти троечники имели за своей спиной уже порядком деградировавший, но ещё мощный аппарат подавления, даже не столько мощный, сколько имевший репутацию мощного. Плюс энтузиазм поддержки тогда единой корпорации богатых людей, владевших состоянием России и надеявшихся при помощи рыцарей меча и щита свое влияние законсервировать и упрочить. Наконец – любовь масс. При всех подтасовках, при всех особенностях национальной охоты за голосами, они – кремлевские сидельцы – пользуются любовью и поддержкой большей части общества. Конечно, не 99,9 процента, но свои 70–75 процентов они имеют. Народ любит их.

– По-моему, вы путаете любовь как первичное чувство, с любовью как сублимацией страха.

– Не путаю. Это точно: страх – властелин каждого, включая Президента. Поэтому, кстати, он никогда добровольно не уйдет, будет цепляться ручонками до последнего, прольет моря крови, но не уйдет, – не из-за любви к власти, из-за страха… Страхом пронизано русское общество уже сотни и сотни лет. Страх и любовь, как сублимация страха – фундамент в отношении русского человека к власти и власти – к русскому человеку. Это так же, как с похитителем, террористом: заложник начинает любить своего тюремщика, а тюремщик, издеваясь и пытая своего узника, проникается любовью к нему. Это – прописные истины. Но мне не важно в нашем теоретическом разговоре, что есть любовь, а что страх, камуфлированный под любовь. Страх, помноженный на страх в виде любви, никогда не даст никому возможности взойти на трон, только если на троне не задумают новую рокировку. Как известно, изменения на Руси возможны только сверху.

– Так давайте ломать эту традицию. Вы опять правы, страх – великая сила на Руси. Но есть нечто сильнее страха. – Любопытство и азарт. Написано: «Не влезай – убьет!» А ведь лезут. Может, и не убьет! Коробочка, скорее всего, пуста – разворована. Или местные кулибины провода давно уже скрутили и сдали в металлолом, и никакого электрического тока – помните, что это такое? – нет и быть не может. Да и сама электростанция давно уж проржавела и приказала долго жить. Так что – не убьет. Но ежели все в целости-сохранности: китайцы позаботились – даже искрит – всё равно влезут, так как интересно. Любую степень страха, любую самую хитроумную сублимацию – самый совершенный предохранитель страха – одолеет простое, бабское, так сказать, любопытство. И кураж. Азарт. «Не влезай», – а я влезу, чтоб вся деревня видела. И кто выше влезет!

– Это всё умные предположения, на практике же…

– На практике всё будет иначе, чем вы разумно предполагаете. На практике к вам хлынут потоки жаждущих услужить, удружить, прислужить. Дело не в вашем обаянии и личном гипнозе, хотя это не маловажно. К новому барину все будут льнуть и подставлять выю по тысячелетней привычке быть холопами. Старый же барин надоел по кадык, до рвотного рефлекса. Это – не досужие домыслы. Это проверенная информация, идущая от самого ближнего окружения Пахана.

– То есть вы хотите сказать, что я должен буду терпеть и, более того, сотрудничать с этими хорьковыми, фиофилактами, сучиными и прочими ивановыми-петровыми?

– А почему и нет, если они будут вам верно служить.

– Тогда я стану таким, как они.

– Вы не станете! Именно вы не станете.

– Слушайте, а зачем МНЕ это нужно? Мне что, жить надоело? Спокойно, привычно жить… Я ввязался в этот дурацкий, простите, разговор… Зря ввязался. Но даже если предположить… Да и предполагать нечего… Бред какой-то… Но если предположить – за-чем!!! Что я похож на честолюбца, любителя властвовать?

– Нет. И опять именно поэтому мы остановились на вас. Властвовать должен тот, кто тяготится властью, а не упивается ею…

– Кто это «мы»?

– Об этом позже. Когда вы согласитесь.

– Я не соглашусь.

– Вы спрашиваете, зачем вам это нужно. Вы не хотите освободить хотя одного-двух политзаключенных, оболганных, ошельмованных, ограбленных, пожизненно распятых только по прихоти злобного гамадрила? А таких – тысячи и тысячи, только имен мы их не знаем. Вы не хотите наказать зарвавшуюся, обнаглевшую, набухшую чужой кровью сволочь? Вы не хотите хоть чуть-чуть облегчить жизнь миллионам замученных, до нитки обворованных, голодных людей – неплохих, кстати, людей, несчастных? Вы не хотите хоть на миллиметр вытянуть вашу Родину из того позора и убожества, в которые ее ввергли нынешние кремлевцы? Вы не хотите, чтобы у вашей страны по периметру и дальше появились, если не друзья, то хотя бы не враги? – Зачем мне это надо? – Затем!

– Но я никогда не смогу этого сделать, мне не дадут даже подойти близко к Кремлю… Да и не имею я права. Я американский гражданин…

– Но вы и гражданин России, у вас законное двойное гражданство. Американское, в случае вашего избрания, вы можете приостановить – я в этом деле не специалист, но в вашем распоряжении будет коллегия лучших мировых адвокатов, которая все эти проблемы устранит.

– Но кандидат в президенты должен прожить в России не менее 10 лет!

– Да, это единственная проблема. Но у меня есть подозрение, что российский парламент эту загвоздку устранит, как только с вами станет ясно.

– Всё это вилами на воде писано. – «Что я делаю, я на полном серьезе обсуждаю с ним этот бред. Он явно меня гипнотизирует, я схожу с ума. Олег, опомнись!»

– Олег Николаевич! Не торопитесь, обдумайте, посоветуйтесь с вашей женой – вы ведь женаты…

– А то вы не знаете. И женат, и у меня есть чудные родные, внучатый племянник полутора лет. Всё вы знаете.

– Естественно. Но я не хочу на вас давить. Ваше решение – ваше право. Ещё подумаете, что я вас гипнотизирую. Однако взвесьте: во-первых, вам уже хорошо за шестьдесят. Американские университеты не такие крючкотворы, как европейские, но всё равно, не сегодня-завтра вас с почетом попросят на пенсию. Если же ввязываетесь в эту авантюру – пусть будет по-вашему: в авантюру – о вас заговорит весь мир, и любой университет, любой исследовательский центр будет охотиться за вами и соглашаться на любые ваши условия хоть до ста лет – живите и здравствуйте. Это во-первых. Во-вторых: вы сами сказали, что вас и близко не подпустят. Возможно. Что вы теряете? – Ничего. Вы приобретете мировую известность и апробируете одну очень простую, но, как кажется, действенную технологию. Заодно мы пощекочем нервы этой публике. Если вы уверены в победе – вперед! Если вы уверены в её невозможности, тоже вперед. Вам не надо думать о «потом», об аппарате, поддержке… Легкое приключение и память на всю оставшуюся жизнь. И наконец: неужели вам не хочется пожить другой жизнью, рискнуть… и, чем черт не шутит, выиграть!

…Вечером одуревший от идиотского разговора Чернышев выпил стакан водки и уснул как убитый. Наутро он о лондонском искусителе практически не вспоминал. Было лишь обидно, что от растерянности и злости на себя он забыл взять у Ильи Вовенарга.

* * *

– Ну, открой ротик, сердешненький, ну, глотни…

– Не берет он, ужто не видишь?!

– Так жаль его, такой гарненький.

– Не фига себе гарненький. У него аж сто лет не стоит.

– Дура ты старая. Всё Божья душа.

– Не жилец. Видит Бог, не жилец.

* * *

Бабка Евдокуша встретила гостя приветливо. Она уже начала привыкать к визитерам, и это положение гостеприимной хозяйки её радовало. Ей нравилось угощать незнакомцев – в доме, благодаря волостному и уездному начальству появился непривычный достаток; ей было радостно знакомиться с новыми людьми и открывать для себя их непростые характеры, привычки, грехи, надежды, болезни. Она оказалась тщеславной: удивление, даже оторопь, восторг, стыд, всегда восхищение, с которыми встречались её «виденья», сокрытые не только от чужих глаз, но даже от своих собственных, и её точные предсказания, – всё это стало необходимо ей, как необходимы аплодисменты, букеты цветов и влюбленные глаза поклонниц провинциальному тенору.

Гость отказался селиться в Избе знатных гостей и даже в охотничьем домике Балабола – трехэтажном, единственном во всей округе кирпичном особняке, с подземными джакузи и бассейнами – очищенным и серным, просмотровым залом, кегельбаном и винным погребом. Поэтому бабка Евдокуша постелила ему в горнице. Журналист устал с дороги и никаких умных разговоров не завел, только общие слова да подарки. Однако бабуля, тихо радуясь, сразу же его ошарашила: «И ещё, сынок, не забудь шоколадки, что в правом кармане лежат. Я дюже как сладкое полюбила, аж зубы, что остались, зачернели». Изумленный Л. вынул забытый гостинец, но Евдокуша добила: «Ты ложись, помолясь, а я тебе, болезный ты мой, сейчас отвару травяного приготовлю, штоб печенке твоей облегчение вышло-то…». – «Да-а, непростая бабка. Как чуял. Может и вытащит меня из глубокой жопы».

Утро выдалось мрачное, дождливое. Спал Л. преотменно: бабуля, наверное, какого дурмана подмешала, потому что давно так сладко и сытно не спалось, ничего не болело и даже не чувствовалось, как лет тридцать – тридцать пять тому назад, когда он успешно заканчивал столярное ПТУ.

Поутру разговор не вязался. Л. заготовил «подъезд», зацепку для беседы по интересующей его теме, но с утра язык плохо слушался, мысли расползались, к зацепке было не подлезть и, вообще, клонило в сон. Аромат настоящего чая кружил голову, хотелось поделиться своими проблемами, пожалиться, как в детстве перед бабушкой, но Евдокуша его отрезвила и сама взяла быка за рога.

– Ты, милок, не мучайся, не тужься. Знаю, пошто притащился. Человечек ты не простой, мутноватый, много в тебе дури всякой набралось, самому, небось, тошно… Но я тебе скажу. Ты меня уважил, подарочки обдумал, не просто с бухты-барахты бутылку сунул… Хотя бутылка – в наших краях – капитал. За бутылку и крышу подлатают, и забор подопрут, и калитку с воротами навесят, и человека убьют…

– Евдокия Прокофьевна…

– Не мельтешись. Ты меня уважил, и я тебя отблагодарю. Да и как не помочь, ежели ты доброе дело задумал. Авось прежние грехи свои скинешь.

– О чем вы, какое доброе?..

– Так вот… Имени-фамилии я его не знаю. Но знаю вот что – ты не стесняйся, свою машинку записывающую включай – поставь на стол и включай, не мучайся под стулом, – Евдокуша протерла скрюченными пальцами слезящиеся глаза, замолчала, уставившись в вазончик с засахаренным вареньем из крыжовника. – Так вот: будет он самым большим командиром, как Ельца…

– Какой Ельца, вы про кого?

– Цыц! Не перебивай. И будешь ты ему верно служить, и, может, он тебя отблагодарит и приблизит, ежели ты нынче подсуетишься. Цыц, говорю… Может, приблизит, а может, и нет… Это как планида его повернется. Но то, что заживет в вашем Кремле – точно вижу. Вижу и знаю. И будет он всё время в квартире на втором этаже жить, никуда не выезжая. А часто спать в маленькой комнате, что за его рабочим кабинетом… На диване, таком кожаном широком… Не новом. Какой он? – Высокий, спокойный, живет не у нас. Далече живет он пока что… За морем-океаном…

– В Америке, что ли?

– За морем-океаном, говорю. Глаза – добрые… А вообще-то он – наш. Из города красивого. Там ночи, как день бывают. Там наш Егорушка, бабки Матрены внук служил, охранял, значит, нас. Хороший такой паренек был, мне воду из колодца носил, хотя я тогда моложе была и сама могла… Старики-солдаты, которые пятый год служили, забили его, говорят. Хотя письмо прислали, что он от легких, которые воспаление, помер. Город красивый. О, – Питер! Так он оттуда. Его там ох как уважали. Любили. А как заговорит – не оторваться. Умный мужик. Начальником был… Начальником… Всё! Отдыхай…

Глаза Евдокуши просветлели, взгляд оторвался от варенья.

– Ты крыжовничка-то наверни, прошлогодный, удачный, сладкий был. В нынешнем годе дождей много было, я и не варила. Сахара, сам знаешь, хрен достанешь, а кислятину мне не по животу уже…

– Так я вам пришлю сахару-то из Москвы.

– Ну, смотри… Пришлешь, – премного благодарна буду.

– А где он работал в Питере, кем? Хоть примерно! Сахара, клянусь, пришлю вам; его через три дня от Полномочного привезут. Да что говорить, я прямо сейчас и позвоню.

И позвонил. Прямо вставил в ухо маленькую хренотень и попросил «на связь» даже не Балабола, а Самого. И так запросто, как с пацаном: «Л. приветствует! Доброе, доброе… Как здоровьице? – Отлично… Огромное спасибо… За мной не заржавеет… Нет, никаких… Впрочем, есть одна: надо бы пару мешков сахара подослать… Сейчас спрошу». – и к Евдокуше: «Какого: рафинада или песка?» – Евдокуша даже замерла, услышав про два мешка, и сразу не сообразила. «Того и другого», – выдавила наконец она, не веря своим ушам и губам. «Понимаю, Степан Аристархович, понимаю. Из Стратегического запаса… Но если что, сошлитесь на меня, а я начальнику Департамента стратегических запасов продовольствия всё объясню, мы с ним кореша, а если надо, и с Президентом поговорю. Вы же знаете… Ну, спасибо!.. Да что бутылка, ящик с меня! Вы какой предпочитаете? – … «ХО», конечно! А Маргарита Ксенофонтовна? Ну, какие разговоры! Конечно…. «Адвокат»…. и «Лимончело ди Сицилия». У Вашей супруги изысканный вкус. Спасибо. Обязательно замолвлю. Кого? А… Солженицына… Последний том… Всенепременно! Но вы и так в почете. «Сам» вас уважает. Лично слышал… Непременно… Обнимайте домочадцев!.. А я вас… Обнимаю!» – И всё. Так и сказал: «Обнимаю!». Бабка Евдокуша почувствовала, что Стена приближается.

– … Подожди, сынок… Не торопи… Работал он у речки. Широкая такая. Напротив большого храма. Храм огромадный, но на нашу церковь не похож, купола не зеленые, а как золотые… Любили его там… Не в храме, а где работал… Учил, но не детей… Молодых учил… Чему, не ведаю… В храм ходил, но в другой… А потом он начальником сделался, но где, не пойму, прости. Притомилась я…

Через три часа вертолет Департамента чрезвычайных ситуаций, индийского производства – «Кондор Стремительный» доставил два мешка сахара и, в придачу, два килограммовых пакетика гречи. Евдокуша забыла, как она выглядит, – даже прослезилась от неожиданности – молодость вспомнила.

* * *

Николай Павлович Драбков стал сдавать. Он не потерял ясность мышления, умение видеть все аспекты различных ситуаций и, главное, чувствовать малейшие дуновения, исходившие из Кремля, Белого дома, со Старой площади, тончайшие изменения настроений различных слоев общества, то есть элит, прослеживать глубинные течения политической жизни страны. Всё, казалось, было так же, как двадцать, тридцать, десять лет назад, независимо от того, возглавлял ли он таймырскую геологоразведку, Отдел ЦК ВЛКСМ, департамент министерства или Издательский дом «Московский каратист» – МК (ранее «Молодой коммунист» – МК). Он отличался вдумчивой и взвешенной манерой при решении важных вопросов, непоказным доброжелательством в отношении к коллегам, особенно, к подчиненным и от него напрямую зависящим. Кем-то пущенная утка, что он якобы до сердечных радостных спазм любит давить вездеходом диких, но прирученных, прикормленных животных типа оленей, была давно забыта. За интеллигентность по сей день его считали евреем. У нас в России с незапамятных времен повелось принимать людей интеллигентного вида за евреев. И это справедливо: все представители этой типично российской социальной группы – люди «чеховской породы» – похожи на сынов Израилевых. Может, бородкой и очками, может, умением и потребностью задуматься, может, мягкими манерами, чуткостью, тягой к совершенствованию и самобичеванию, осмысленной речью, сметливыми глазами, умом, по недоразумению и с непривычки принимаемым москвитянами за хитрожопость… Может, потому, что и те и другие раздражают основное население. А Николай Павлович ещё в стародавние прекрасно черносотенные времена перед самой агонией советской системы прославился тем, что брал на работы пархатых и – ничего, как с гуся вода… Всё было как прежде – спокойствие, мудрость, деликатность. Вот только реакция стала не та, да и нюх притупился – возраст. Раньше бы никогда не проморгал вызревающую сенсацию, да что сенсацию – переворот! Так же, как кошки за сутки до землетрясения переносят своих котят из домов в луга, а птицы покидают насиженные гнезда, так и Николай Павлович загодя менял свой окрас, систему ценностей, образ мышления – и всегда был достоверен, убедителен и естественен в своих метаморфозах. Более того, создавалось – и не без оснований – впечатление, что именно он подготавливал эти изменения, или, во всяком случае, своим предвидением приближал их, наполняя ожидание оных изменений конкретным содержанием. Ещё со всех трибун звучали здравицы в честь «дорогого Константина Устиновича», а он уже комсомольский значок свинтил, но портрет Лукича ещё не убрал. Позже, когда все клялись восстановить попранные нормы в партии и чтоб с человеческим лицом, и гласно обсудить, но не попирая, и ускорить продвижение, и это всё перестроить, он и портретик тихо снял, а повесил хорошую копию Левитана – «Над вечным покоем» – и народно, и даже чуть православно, но кисти еврея. Под стать автору «Вечного покоя» и его дружку – Антон Павловичу – отпустил бородку и стал весьма демократичен, хотя до демократии пахать надо было года полтора, не меньше. И так всегда. Отец Фиофилакт ещё прозябал настоятелем храма преподобного Антония на водах в Тихвине и никто не подозревал, что туда случайно заедет Отец Наций и Великий Вождь русского народа, возвращавшийся с неудачного запуска «Булавы», а Николай Павлович с демократической бороденкой покончил и в кратчайшие сроки отпустил густую белую бороду лопатой, как у о. Ми-трофания, изгнал из гардероба джинсы, стал расстегивать две верхние пуговички на рубашках от Gucci или Etro, чтобы был виден золотой крестик очень изящной работы, и начал немного окать – очень мило и органично. Некоторые даже стали принимать его за волжского еврея, что, согласитесь, нынче большая редкость.

Тут же он опростоволосился. Самое обидное, что его обскакал журналист Л., которого он не любил и не уважал за настырность, переходящую в наглость, за оголтелую ксенофобию, переходящую в нескрываемый антисемитизм, за успешность, переходящую в нахальную приблатненность, за близость к САМОМУ, переходящую в сексуальную ненормативность..

Однако передача, сварганенная Л., была профессионально скроена, снята в удачных ракурсах, текст был преподнесен убедительно, но без типичной для Л. безапелляционной навязчивости, деревушка подана без декораций, на унылом сером фоне резные петушки на наличниках смотрелись свежо и запоминались. Отлично сделанный материал, и уже это расстроило Николая Павловича. Старуха была великолепна. Её лицо жило своей потаенной жизнью, по каким-то только ему присущим законам, и эти законы никоим образом не соотносились с общепринятыми правилами поведения и мышления всего остального общества, ни от кого и ни от чего не зависели, но наоборот: казалась, что весь остальной мир так или иначе связан с этой полуграмотной старухой и ждет её слова. Камера в руках Л. вглядывалась в каждую морщинку, в блеклую синеву выцветших слезящихся глаз, в коричневые пальцы, скрученные подагрой, теребившие края старой плюшевой скатерти. Драбков сразу же ей поверил: она не сообщила ничего сверхъестественного, но чувствовалась убежденность в каждом её слове, за сказанным и, особенно, несказанным просматривалась глыба сокрытого от других глаз знания, и это смутно проявлявшееся знание о будущем гипнотизировало, магнитило, не отпускало. Давно не испытывал многоопытнейший Николай Павлович такого мощного воздействия. Хорошо поработал Л. Ничего не скажешь. И Полномочного представителя показал в выгодном свете. Несколько старомодно выглядел белый халат, небрежно накинутый на плечи Полномочного во время посещения Головного курятника округа, и клишированно звучали слова о поддержке местного производителя, но портреты Отца Наций, украшавшие вход на свиноферму и вышку очистительных сооружений, были естественны и улыбчивы. И Маргарита Ксенофонтовна выглядела очень даже натурально и симпатично: оголенные полные руки, месившие тесто, смущенно потупленный взгляд, добрая улыбка на круглом русском лице… Предусмотрительный человек этот Л. Видно, не раз ещё собирается в Уральский округ…

Передача была сделана классно. Но не только это огорчило и озадачило Драбкова.

Более всего его насторожила реакция Кремля. Казалось бы, ну что особенного: передача о какой-то бабке-вещунье. Ну, знает она, кто будет следующим президентом. Мало ли таких «знатоков» было и есть! И не такое звучало с экранов плазменок, особенно в блогах, твиттерах и прочих нет-свалках. И никогда не реагировал Кремль на эти бредни, самый захудалый седьмой помощник пресс-секретаря даже не заикался, да никто и не интересовался этим заиканием. Здесь – раздраженная многословная, какая-то даже истеричная отповедь клеветникам, «внутренним предателям, присосавшимся к власти», и сразу – несколько фильмов о Великом Мудром Вожде русского народа, новые и старые записи его встреч с простыми людьми и лидерами великих государств… Суетня, беспомощная суетня. Николай Павлович не ожидал такой реакции. Ясное дело, этот тип Л. нащупал золотую жилу, нажал на реальную болевую точку, на Старой площади почуяли, что запахло горелым. Не дураки, стали просчитывать: меры принимать необходимо, не дай Бог, этот сюжетец начнет раскачивать лодку – все потонем… Но зачем суетиться так глупо, беспомощно… Чтобы Всеволод Асламбекович так прокололся?.. Слишком хитер, слишком терт сей калач… Тут что-то другое. А может, это они специально, может, там втихаря делают неведомую ему – Драбкову – рокировку? Нет, это немыслимо. Вся вертикальная структура, на песке выстроенная, неминуемо рухнет, как только один кирпичик даже не вынут, а чуть сдвинут. Хозяин, конечно, всем надоел, обрыдл, остоебенел, прости меня Господи, да и какой он хозяин… Хотя, кто хозяин, и не разберешь. Даже ему – умнейшему, хитроумнейшему, опытнейшему Николаю Павловичу было уже не разобраться в тесно сплетенном клубке взаимоповязанных, взаимоотталкивающих друг друга интересов, крепко спаянных и люто ненавидящих друг друга личностей. Ясно, что так больше продолжаться не может. Ясно, что ТАМ этот понимают. Ясно, что… Но при чем здесь сюжет из Уральского округа, причем старуха и журналист Л., страдающий своим циррозом? Сюр какой-то. А может, Л. это сделал по заказу Асламбековича и Фиофилакта с компанией? Может, они свою игру затеяли? Решили всю систему сохранить, а пешку, играющую короля, заменить. Тогда следующий вопрос: на кого они поставили. Не может того быть, чтобы они всю эту херню затеяли, не имея хорошо обработанного, профильтрованного и зомбированного клиента. Тогда, бесспорно, его имя хоть как-то бы просочилось, обозначилось в тех кругах, где он вращался. Однако в этих самых осведомленных сферах ничего даже не наметилось, более того, вся разветвленная сеть идеальных негласных осведомителей и официальных корреспондентов, которые верой и правдой служили ему – Драбкову – и не единожды добывали уникальные бесценные сведения, сделавшие его королем московитской прессы, включая ТВ и блогосферу, козырным тузом в информационном мире и, соответственно, влиятельнейшей фигурой на игровом политическом поле, – никто даже намеком не информировал его о пусть зачаточном кандидате в президентское кресло. А может, всё это правда, и Л. действительно надыбал полоумную старуху, которая что-то знает – непонятно что, – и на этой интриге Л. напоминает о себе? Тогда, почему засуетились… Опять, по второму кругу… Черт-те что!

Короче, что бы там ни было, он должен перехватить инициативу и сделаться основным игроком на поле «бабки Евдо-куши» и её протеже. Там дальше будет видно. В любом случае он будет с победителем – «Бог всегда с сильными!», – но для этого надо вмешаться в игру и перехватить инициативу. И он её перехватит!

Минут пять он сидел в своем потертом, но очень удобном продавленном кресле, от которого пахло хорошими сигарами, дубленой кожей и коньяком Remy Martin Louis XIII, после чего принял единственно правильное решение. Он начинает конкурс. Победитель тот, кто первым вычислит имя предсказанного бабкой Евдокушей кандидата (осторожность не помешает) в президенты Московии. Конкурс проходит по ТВ – слава Богу, запасливый и предусмотрительный Николай Павлович имел два собственных, то есть приватизированных канала: один Общенациональный московитский канал «УТВ» и молодежный канал ДМС, – в блогосфере и в только что просочившейся в Московию системе Best Топе of China Mobile. Победитель получает 10 тысяч юаней плюс элитный дом за Стеной. Отставший от победителя на один стэп получает 5 тысяч юаней, квартиру с горизонтальной кроватью KING STULE за Стеной и три мешка сахара из Стратегических запасов. Третий призер, отставший от победителя на два стэпа, получает бесплатную поездку в Нижний Схорон и аудиенцию у бабки Евдокуши, а также сборник афоризмов Лидера Наций с дарственной надписью. Понеслось!