Текст книги "Суд праведный"

– Ну, пушшай так пушшай…

Направляясь вслед за братом к воротам, Никишка глумливо помахал рукой:

– Прощевай, дядь Терентий!

– Прощевайте, робяты, – подобострастно улыбаясь, закивал Ёлкин, пошатываясь на подгибающихся ногах.

Пётр хотел было вмешаться, но, увидев, что участники неясной ему ссоры благополучно расходятся, сам спрыгнул в переулок и зашагал домой.

В избе было темно, холодно. Пётр озадаченно нащупал на притолоке коробок, чиркнул спичкой и огляделся. На полатях, забившись в угол, вздрагивала всем телом Татьяна. Уставившись на ее опухшее до неузнаваемости лицо, Пётр испуганно спросил:

– Чё с тобой?!

Татьяна резко отвернулась и затряслась от рыданий. Пётр подошел ближе:

– Ты чё, сестренка, ты чё?

Не услышав ответа, покачал головой, прикрыл Татьяну полушубком. Не понимая что произошло, он зажег керосинку, затопил печь и, когда в трубе загудело, прикоснулся к сестре:

– Танюх? Ну чё случилось?

– Нет мне теперя жисти, – повернув к нему заплаканное лицо, проговорила она с надрывом. – Обесчестили.

– Кто? Как? – опешил Пётр.

Татьяна зашлась в рыданиях.

– Кто, Танюх, кто?! – повторил Пётр.

– Старик Кунгуров, – наконец отозвалась Татьяна и крикнула, хватая за руку рванувшегося к дверям Петра: – Не ходи!

– Куда собрался? – хмуро спросил вошедший в избу Анисим и с силой толкнул сына на скамью. – Сядь!

Пётр попытался встать, но тяжелая отцовская рука придавила его к скамье. Татьяна кинулась к отцу, но тот мрачно бросил в ее сторону:

– Отойдь! – и с силой хлестнул ее по заплаканной щеке.

Глава вторая
Чистый понедельник

1

Тишина в доме Кунгуровых, нарушаемая лишь посапыванием ребятишек да заливистым храпом старшего, Андрея, вернувшегося с гулянки и прямо в полушубке завалившегося на полу у печи, внезапно была разрушена отчаянным стуком в ворота. Евдокия Евлампиевна, не выходя из-за стола, дожидавшаяся мужа, испуганно вскинулась. А в ворота грянули еще сильнее.

– Андрюха, стучит ктой-то! – встряхнула Евдокия Евлампиевна старшего сына. – Слышь! Не беда ль какая?

Сын тяжело заворочался, буркнул что-то неразборчивое, снова натянул полушубок на голову и затих. Но в ворота продолжали тарабанить, и Евдокия Евлампиевна, ощутив щемящую тревогу, заранее уже готовая залиться слезами, заполошно накинула платок. Сунув ноги в пимы, боясь всего, что может случиться, кинулась во двор.

Небо бледнело, звезды, еще час назад казавшиеся вечными и яркими, постепенно истаивали. Предрассветные сумерки, серые и морозные, дыша колючим февральским туманцем, обволакивали Сотниково.

– Кого там несет?! Чё ворота ломаете? – дрожащим голосом крикнула с крыльца Евдокия Евлампиевна.

– Да энто я, Пров Савелыч! – зычно отозвался из-за ворот сельский староста Мануйлов. – Отворяй! Дело!

Кунгурова кинулась к калитке. По голосу старосты догадалась, непоправимое случилось. Но что? Что? Невольно встали в памяти дикие глаза переселенца Анисима Белова, совсем недавно врывавшегося в их дом. Еще не открыв калитку и не спросив ни о чем, старуха зашлась в истошном вопле. Вылетевший на крыльцо Андрей очумело уставился на голосящую мать и старосту, который, сняв шапку и опустив глаза, молча переминался рядом.

– Чё такое?!

Староста Мануйлов нахмурил кустистые брови и, несколько раз кашлянув, выдавил из себя слова:

– Беда, значится, у вас… Василий Христофорович, значится, представился… Теперя ты, Андрюха, хозяин…

– И-и-и-и! – пронзительно взвыла притихшая было старуха.

И крик ее заметался по переулку, рванулся к реке и стих где-то далеко-далеко, у синей стены Инюшинского бора.

Андрей, тупо глядя на валяющегося неподалеку мертвого пса, медленно опустился на ступеньку. Он никогда не испытывал любви к своему суровому и часто несправедливо жестокому отцу, но известие о его смерти глухим толчком придавило сердце, на душе сразу стало муторно и пусто. Лишь где-то в глубине, почти неосознанно, шевельнулась кощунственная радость. Теперь никто не будет зудеть о том, что ради умножения семейного капитала он, Андрюха, непременно должен жениться на дочери кабатчика, мордастой Феньке; никто не будет кричать, что нечего и думать засылать сватов к голи переселенческой – Беловым.

– Я ужо за урядником послал, – отведя глаза, хмуро проронил Мануйлов.

Андрей непонимающе повернулся к нему. Староста кашлянул, пояснил осторожно:

– Убитый он… Василий Христофорович-то… Висок прошиблен…

Андрей по-прежнему не мог ничего сообразить, лишь в мозгу глухо отдавалось: «Убитый он… убитый он…»

Оборвав вой, словно поперхнувшись им, Евдокия Евлампиевна бросилась к сыну и с искаженным лицом принялась трясти его за грудки:

– Говорила тебе, ищи отца, ищи отца! Говорила!

Отпрянув и схватив мать за руки, Андрей ошеломленно, осевшим голосом, проговорил:

– Мамаша, мамаша… Побойтесь Бога! Я-то в чем виновный? Выпимши я был… Не помню ничего…

Мать сжала губы, замерла, потом, с силой оттолкнув Андрея, метнулась к стоящему у калитки старосте, зачастила:

– Анисим это его! Белов это его! Он – убивец!!!

Мануйлов хмуро удивился:

– С чего взяла-то?

– Он! Он! – потрясая в воздухе руками, кричала Евдокия Евлампиевна. – Вечор прибегал, с колом… Василия Христофоровича искал! Весь дом перевернул, запалить хотел!

Не сознавая, что делает, Андрей схватил в сенях топор и в два прыжка выскочил на улицу.

2

Разбуженный работником Мануйлова, не выспавшийся и злой с похмелья урядник размашисто шагал к дому станового пристава, кляня всех сотниковских мужиков, кляня свою службу, мороз и даже кума, с которым они вчера изрядно перебрали. Поднявшись на высокое крыльцо, он даже скрытую радость почувствовал: вот поднимет сейчас станового!

Платон Архипович, шумно дыша, лежал рядом с пышнотелой супругой, и ему было хорошо, тепло и спокойно. Но когда задребезжал колокольчик, сразу открыл глаза. Осторожно сняв с плеча голову Артемиды Ниловны, пристав натянул брюки, сапоги и поспешил к двери.

– Чего тебе? – недовольно спросил, увидев трясущегося от утреннего морозца урядника. – Этакая рань, а ты уже тут…

– Извините, ваше благородие, что побеспокоил, – придав своему кирпично-красному, с синими прожилками лицу подобающее выражение, рявкнул тот. – Час назад староста Мануйлов обнаружил у своего дома крестьянина Кунгурова с проломленным черепом.

– Вот те на! – досадливо поморщился Збитнев.

– Стражники ужо должны прибыть к трупу, – продолжая пучить круглые бесцветные глаза, отрапортовал урядник.

– Ладно, Фёдор Донатович, ступай… Сейчас буду…

Войдя в гостиную, Збитнев глянул на свернувшегося в калачик на диване учителя Симантовского, хмыкнул и налил себе рюмку водки. Услышав характерные звуки, Симантовский немедля открыл глаза, скинул тулуп, служивший ему одеялом, медлительно поднялся:

– Не сочтите за труд, Платон Архипович, плесните глоточек и мне.

Пока пристав отыскивал в буфете чистую рюмку и наполнял ее, учитель успел обуться, а залпом осушив поданную приставом рюмку, довольно улыбнулся.

– Благодарствуйте! – причмокнув губами, простодушно глянул: – Что? Сбылись мои опасения?

Пристав недоуменно поднял брови:

– Это вы о чем изволите?

– Ну как же, – ссутулившись, сказал Симантовский. – Я же вам давеча твердил: русский мужик за такой позор, как насильничество, и убить может.

– Слышали, стало быть?

– Ага, – протягивая руку к подвявшему кусочку соленого огурца, кивнул учитель. – Доклад вашего урядника…

Становой пристав задумчиво подкрутил ус, тряхнул головой:

– Да… Пожалуй, это и верно…

Через четверть часа Збитнев вместе с увязавшимся за ним учителем прибыл на место происшествия. Мужики молча расступились перед ним.

Старик Кунгуров лежал в проулке под заплотом. Глаза его, как обычно, были полузакрыты, казалось, он исподтишка всматривается в собравшихся. Кривились тонкие, искаженные злой ухмылкой губы. Пальцы правой руки скрючились, захватив снег и клочки соломы, разбросанной по переулку. Лишь снежинки, не тающие на лбу и щеках, подтверждали: старик мертв.

– М-да-а… – мрачно протянул Збитнев, нагибаясь над трупом.

Откинув со лба старика прядь заиндевевших, стриженных в скобку волос, увидел на виске льдинку замерзшей крови. Симантовский, присев рядом с ним на корточки, шепнул:

– Где-то тут должно валяться и орудие убийства…

– Это уж точно, без кола хорошего тут не обошлось, – осматривая место удара и даже трогая пальцем, согласился пристав, окликнул урядника: – Саломатов, посмотри-ка, нет поблизости тут чего такого…

Урядник развернулся и сурово скомандовал мужикам:

– А ну, гляньте-ка по сугробам!

Мужики, всматриваясь в снег, двинулись кто по проулку, кто по главной улице. Только стражник Кузьма Коробкин да старожилец Лука Сысоев остались у трупа, придерживая все еще рвавшегося из их рук Андрея Кунгурова.

– Чего вы на нем повисли? – хмуро поинтересовался становой.

Коробкин виновато пояснил, отпуская парня:

– Дык, ваше благородие, обчественный долг справляем. Сын энто убиенного, значить. Вот желание имел самолично с обидчиком расправиться, мы его чуть и попридержали. С топором, значить, к Белову Анисиму рвался…

– Ага… Еле спымали, – басовито поддакнул Сысоев.

– Ладно, не буду боле… – опомнившись, вырвался из его рук Андрей.

Пристав кивнул одобрительно:

– Это ты правильно, братец… ты же теперь за главу семейства остался… Тебе теперь соответственное поведение иметь должно.

Кто-то из мужиков, по пояс проваливаясь в снег, добыл из сугроба тяжелый березовый кол, заорал:

– Есть, ваше благородие!

– Неси сюда, – скомандовал становой.

Внимательно осмотрев кол, Збитнев действительно обнаружил на нем темно-бурые пятна. Вслух ничего не сказал, но фыркнул удовлетворенно.

– А ну, не толпись! – прикрикнул он на мужиков. – Отсуньтесь на шаг. Чего встали?

3

Проснувшись, Анисим Белов открыл глаза и долго лежал, мрачно уставившись в почерневший потолок. Мутной волной накатывали воспоминания о вчерашнем вечере. Он даже не сразу расслышал топот и голоса в сенях.

– Открывай, твою мать! – раздался с улицы голос урядника.

Тревожно вскинулась на палатях Татьяна, проснулся Пётр, но Анисим даже не шевельнулся, все смотрел и смотрел на раскачивающуюся в углу паутину.

– Белов! Открывай!

Анисим не шелохнулся.

– А ну, навались! – под напором мужиков дверь затрещала.

– Открой, Петька, – хмуро проронил Анисим, опуская на пол большие босые ноги.

Пётр в смятении замешкался, но отодвинул всё же засов.

В избу ввалились мужики, урядник. За ними неторопливо вошел становой пристав, с иронией, но и с угрозой заметив:

– Начальство слушаться надо, голубчик… Да и вставать на ноги следует, когда полицейский чин с тобой беседует…

Урядник Саломатов, свирепо выпучив глаза, сгреб Анисима за нательную рубаху:

– Встать!

Анисим усмехнулся.

Свободной рукой урядник отвесил ему изрядную оплеуху. Белов недоумевающе уставился на него:

– Пошто бьешь-то?

– Убивец! – выругался урядник и занес руку для нового удара, но был остановлен жестом Збитнева.

– Не ожидал я от тебя, братец Белов… – почти благодушно проговорил становой. – Не ожидал… Говорили про тебя, что упрямец, всё одно такого не ожидал… Если уж натворил, Белов, будь любезен ответ держать.

Анисим насупленно посмотрел на него:

– Не пойму, о чем вы?

– Не понимает он! – замахнулся было Саломатов, но рядом вдруг оказался Пётр, повис у него на руке, яростно, не по годам, прошипел:

– Не смей!

Урядник отбросил Петра, а подоспевшие мужики-стражники прижали парня к печи так, что он только головой трясти мог да глазами сверкать.

– Утихни, паря, – удерживая Петра, шепнул ему Лука Сысоев, опасливо оглянулся, продолжил шепотом: – Отец твой, похоже, Кунгурова старика ночью уханькал… Так что полегче ты, не гневи станового. Мало ли там что…

Как ни тихо шептал это Лука, Татьяна слова его услышала. Спрыгнула с полатей, никто и удержать не успел, кинулась отцу в ноги, замерла в испуге, вскрикнула громко:

– Зачем?! Папаня, зачем!

Анисим горестно взглянул на нее:

– Отыдь!

– Зачем? – повторила Татьяна.

– Туда ему и дорога, козлу старому! – зло выдавил Анисим.

Пристав нахмурился:

– Что-то ты вдруг разговорился, Белов… – и кивнул строго: – Урядник! Уведите задержанного!

Когда изба опустела, Татьяна, рыдая, бросилась к брату:

– Из-за меня всё… Из-за меня…

Пётр промолчал, лишь крепко сжал кулаки и скрипнул зубами.

Чуть приотстав от мужиков, ведущих Анисима Белова, становой пристав подошел к Симантовскому, ожидающему его у прясла. Улыбнувшись, поинтересовался:

– Удовлетворили любопытство, Николай Николаевич?

Не обращая внимания на иронию в голосе Збитнева, Симантовский вынул руку из кармана пальто, указал на рассыпавшиеся жерди прясла:

– Обратите внимание, колышек-то отсутствует…

Цепким взглядом Збитнев осмотрел отверстие в снегу, окликнул урядника:

– Фёдор Донатович! – а когда тот оглянулся, добавил: – Принеси-ка сюда орудие убийства!

– Слушаю, ваше благородие!

Приказав мужикам ждать, урядник бегом ринулся исполнять просьбу начальства.

– Примерим-с… – проговорил Збитнев, аккуратно опуская острый конец кола в ямку возле жердей.

– Как тут и был, ваше благородие! – поспешил сообщить урядник, заинтересованно следивший за действиями начальника. – Как тут и был!

Учитель Симантовский стоял молча, удовлетворенная улыбка блуждала на его сухом лице. Збитнев поднял голову:

– Хороший у вас глаз, Николай Николаевич! Не ваш бы язык, могли бы пользу государству приносить.

Симантовский усмехнулся не очень весело:

– Пытался в молодости, да оказалось – кишка тонка. Ну а сейчас от меня и вовсе один вред.

– Это как так? – густые, заиндевевшие брови станового вздернулись вопросительно.

– Существующему строю пользы не приношу…

Становой хмыкнул, насмешливым взглядом смерил учителя:

– Успокойтесь, милейший Николай Николаевич, вреда от вас тоже не много.

– И то верно, – развел руками Симантовский. – Ваша правда… ваша…

Урядник, ничего не понимающий в этой пикировке, вытянулся перед начальником, выпячивая крутую грудь:

– Разрешите идти, ваше благородие?

– Ступай, братец, – снисходительно махнул рукой Збитнев. – Проследи, чтобы убивца правильно устроили…

– Незамедлительно сделаю! – гаркнул Саломатов.

– Вот и славно… – отозвался Збитнев. – А мы с господином учителем позавтракаем, а затем и я делом займусь…

4

Закончив допрос работника Кунгуровых Дмитрия Штукина и глядя, как тот, прихрамывая, покидает кабинет, становой пристав, отдуваясь, откинулся на высокую спинку массивного кресла, вынул из ящика стола приятно оттягивающий руку золотой портсигар – подарок торгующего крестьянина Зыкова, продул заботливо набитую руками супруги папиросу и, закурив, выпустил вверх узкую струю дыма. Еще раз перебрав в уме показания время от времени подвывающей старухи Кунгуровой, виновато-робкие ответы Татьяны Беловой и упрямые, злые фразы ее брата, Збитнев поморщился.

– Кого еще прикажете доставить, ваше благородие? – просунулась в приоткрывшуюся дверь красная физиономия урядника Саломатова.

Платон Архипович щелкнул крышкой карманных часов, на секунду задумался, сказал:

– Иди, братец, перекуси чего-нибудь. Да и меня супруга заждалась к обеду… А потом мне понадобится крестьянин Ёлкин Терентий…

– Слушаюсь, ваше благородие! – обрадованно гаркнул Саломатов и, топая сапогами, удалился.

Погасив папиросу, становой тоже отправился домой, наказав стражникам внимательно приглядывать за «холодной», где на охапке сена, брошенного на пол, безучастно лежал Анисим Белов.

Когда Платон Архипович, отобедав, вернулся, перед кабинетом, прислонившись к стене, сидел на лавке уже полчаса назад прибежавший урядник. Завидев станового, он встрепенулся и подскочил.

– Смею доложить, ваше благородие, крестьянин Ёлкин уехал за реку, – старательно стараясь дышать в сторону, выпалил Саломатов. – Нашел время, подлец!

Збитнев внимательно всмотрелся в вечно красное лицо урядника, прищурил глаза:

– Да ты никак, братец, успел надраться?

– Самую малость, ваше благородие! – неожиданно громко признался Саломатов.

– Не ко времени, не ко времени, – покачал головой становой пристав.

– Так сегодня ж Чистый понедельник, положено зубы прополоскать после скоромной пищи, – оправдываясь, потупился Саломатов. – А Ёлкина я вам, ваше благородие, непременно доставлю, не извольте сумлеваться.

– Я и не сумлеваюсь, – досадливо передразнил его Платон Архипович, подкрутил ус, сказал: – Веди пока Анисима Белова… Может, одумался наш арестант.

Через несколько минут урядник втолкнул в кабинет Белова, и не думавшего сопротивляться. Анисим замер на пороге, а Саломатов, увесисто ткнув его в спину, рявкнул:

– Иди, иди, душегуб! Нечего глазом-то косить!

Становой, выпроводив преданно глядевшего на него Саломатова за дверь, поигрывая в пальцах карандашиком, посмотрел на Анисима, застывшего посреди кабинета.

– Да ты садись, братец, садись, – предложил он. – В ногах правды нет…

Анисим угрюмо шагнул к лавке, сел, сложив тяжелые ладони на коленях, смотрел в пол. Когда молчание надоело приставу, он постучал кончиком карандаша по столешнице.

– Ну, давай, любезный, рассказывай, как ты старика Кунгурова колом-с…

– Я ужо говорил, – насупился Анисим. – Не трогал я энтого старого козла…

– Но, но! С выражениями-то полегче! Как-никак о покойнике речь ведешь! – прикрикнул становой пристав. И снова улыбнулся. – Ладно… Расскажи-ка еще раз, как вы расстались с Ёлкиным и что ты после этого делал.

Анисим вздохнул:

– Говорил же… Увидел Кунгурова и побежал за ним. Куда Терентий делся, и не знаю. Отстал, видать.

– Ну вот видишь, – удовлетворенно подхватил Збитнев. – Побежал за Кунгуровым… И колышек, должно быть, прихватил?

– Ваше благородие, я же ужо говорил! Кол-то я выкинул, когда мы с Терентием к вам пошли. Он и уломал выкинуть.

Збитнев вскинул брови:

– Уломал, говоришь? Выкинул?

– Ну да… – кивнул Анисим.

– А каким же образом на нем кровь оказалась, любезный? – Збитнев в наигранном недоумении развел руками. – Объясните.

– Откедова же мне знать?! – зло буркнул Анисим.

– Кому же, как не тебе, братец, знать-то? Ведь это ты за стариком Кунгуровым бежал.

– Так я опосля потерял его из виду, – пожал плечами Анисим.

– Что ж, он сквозь землю провалился?

– Не знаю… Может, схоронился куда…

– И ты, конечно же, развернулся и пошел домой?

– Зачем? – чувствуя, что его пытаются поймать на слове, набычился Анисим. – Не мог я…

– Что так? – умело изображая удивление, поинтересовался Платон Архипович.

– А то не знаете, – еще больше нахмурился Анисим.

– Даже не догадываюсь, – развел руками пристав.

Белов зыркнул глазами, зло ответил:

– На дочь снасилованную смотреть не мог!

– Понятно, – протянул Збитнев. – Оттого-то старика и не пощадил… Это же надо – колом! И откуда в вас такая жестокость?

– Жисть такая!

– Какая ж это? – откинулся в кресле пристав.

Помолчав, Анисим буркнул:

– А такая… На мертвого глядя, зависть возьмет…

– Ишь, любезный, как ты запел, – покачал головой Платон Архипович. – Чего тебе не хватает? Изба есть, землю общество выделяет, лошаденка какая-никакая имеется. Живи да радуйся.

– Землю! – хмыкнул Анисим. – Какая это земля? Вся-то хорошая – у Кунгуровых да у Зыковых с Мануйловыми!

– А по Сеньке и шапка, – усмехнулся Збитнев и сразу посуровел: – Хватит, любезный, крамолу нести! Покайся лучше, глядишь, на душе и полегчает.

– Покаялся бы, да не в чем.

– Ну ты и упрям, – искренне удивился становой пристав. – Ты хоть представляешь, что тебя ждет?

– Мне теперя все одно…

– Ну, не скажи, не скажи, – снова протянул Збитнев, вытягивая из портсигара папиросу. – Если даже суд и признает, что ты совершил убийство без обдуманного заранее намерения, то и тогда по статье 1455 «Уложения о наказаниях» тебе грозит ка-тор-га! От восьми до двенадцати лет! А ты, братец, еще и упираешься. Как тут правду сыскать? Ведь я могу повернуть и на убийство с заранее обдуманными намерениями!.. Тогда пиши пропало… Так что ты, братец, лучше бы признался. Так, мол, и так, Платон Архипыч, дескать, был грех, шандарахнул я Кунгурова в запальчивости колышком, теперь каюсь… И мне мороки меньше, и твоя участь легче.

– Не убивал я его! – посмотрел на пристава Анисим. – Обозлился. Домой не пошел, а к бабке Варначихе подался… А уж опосля домой.

– Экий ты, братец! – с досадой поморщился Збитнев, отложил папироску, крикнул в коридор: – Урядник!

Саломатов не заставил себя ждать. Глядя на его красную физиономию, просунувшуюся в дверь, Збитнев брезгливо указал на Анисима:

– Отведи его в «холодную» да не забудь полушубок забрать, а то жалуется крестьянин, что душновато ему там.

Урядник хохотнул подобострастно, выпучил глаза и рявкнул на Белова:

– Чё расселся?! Пошевеливайся, душегуб!

5

Дойдя до крайней избы, Платон Архипович уверенно свернул на узенькую тропинку, спускающуюся в покатый лог. Чуть ли не из сугроба курился там легонький дым, и только приглядевшись, можно было различить трубу, выглядывающую из снега. Стараясь не поскользнуться, становой пристав осторожно спустился по ледяным ступеням и распахнул забухлую дверь землянки.

Тьма… Сырость…

Нет, не совсем тьма. Под низким потолком чадил фитиль, плавающий в плошке, залитой смрадным жиром. Прогнившие, нависающие над самой головой бревна сырого потолка нервировали Збитнева. Закрывая нос большим белым платком, он недовольно произнес:

– Варначиха, ты где?

Возле печи, неровно обмазанной темной глиной, что-то зашевелилось.

– Ждешь я, шоколик…

О Варначихе говорили, что где-то в Расее она зарубила топором жену своего полюбовника, а может, и его самого. Без малого лет сорок назад, отбыв каторгу на солеваренном заводе в Иркутской губернии, объявилась Варначиха в Сотниково и сама отстроила себе землянку. В селе она почти не появлялась, разве что иногда заходила в лавку. Едва глянув в ее черные, жгучие не по возрасту глаза, бабы торопились прочь отогнать детей. Вот сглазит, похожая на Бабу-ягу старуха!

Знала Варначиха травное дело, бродила по полям, по тайге, нашептывала что-то. Знала время, когда что брать. Собирала цветы, коренья, чистила, перебирала все начисто, сушила собранное на ветру или в избе на легком духу, чтобы корешки да цветы от жару не зарумянились, а потом водки ставила. Знала опять же, от каких болезней объявлять те водки человеку, хотя чаще всего предлагала их от печали. Поговаривали, будто привечает она беглых каторжников да разбойников, вдоволь нагулявшихся по Чуйскому тракту. Может, и так, но загулявшие сотниковские мужики, бестолково потолкавшись у запертой двери кабака, случалось, спешили не к кому-нибудь, а к Варначихе. Чего-чего, а водки на травах у нее купить можно! Акцизному чиновнику о том, понятно, никто не докладывал. Чего докладывать, если к Варначихе частенько заглядывал сам урядник Саломатов. Принимала она его ласково, а он, довольный, бормотал в усы: «Ты, бабка, это… смотри у меня!» А бабка кивала только: «Да шмотрю, шоколик, шмотрю!» Лишь когда урядник поднимался по склону, старуха начинала плевать ему вслед. А то садилась, сама себе на бобах гадала, видно, прошлое щемило ей душу. Какое-никакое, и ушло давно, а ведь щемило…

Увидев перед собой станового пристава, Варначиха проворно вскочила. Даже каганец приподняла и в его тусклом свете пристально вгляделась в гостя. Не обозналась ли?

– Гошподин штановой? – наконец изумленно прошамкала она. – Уж и не жнаю, куда ваш пошадить…

– Оставь… – брезгливо поморщился Збитнев. – Рассиживаться мне с тобой некогда. На воздух пошли, у тебя тут, не ровен час, задохнешься…

Стараясь не дышать, Збитнев круто развернулся и вышел из землянки. На ходу прилаживая на плечи большой непонятного цвета платок, Варначиха суетливо бросилась за ним. Оказавшись на свежем воздухе, пристав всей грудью втянул его в себя. И как старуха дышит-то в этой зловонной яме?! Вон ведь, смиренно как уставилась, старая ведьма!

– Опять, старая, за прежнее взялась? – грозно сказал он.

– Не уражумею, о чем говоришь, шоколик?

– Убийц привечаешь! – еще грознее сказал пристав.

Старуха перекрестилась:

– Гошподь ш тобой! Кого энто?

– Анисим Белов был у тебя вчера?

Варначиха затряслась в беззвучном хохотке:

– Гошподь ш тобой! Нешто Анишка убивец? Шмиреный ён.

– Шмиреный, шмиреный, – язвительно передразнил Платон Архипович. – А старика Кунгурова на тот свет отправил.

– Да ты што, шоколик?! – изумилась Варначиха.

– Когда он к тебе пришел? – навис над ней Збитнев. – Ну?!

– Дык чашов-то, шоколик, у меня нету, – делая шаг назад, развела руками старуха. – Но шолнце жашло, энто точно помню.

Становой пристав вздохнул с досадой. Что возьмешь со старой карги?

– Зачем Анисим к тебе приходил?

– В гошти… Пражник жа! Вошкрешенье Прощено… – отозвалась Варначиха.

– Ты мне это брось заливать! Как на духу говори, ведьма старая! – Збитнев угрожающе повысил голос и сделал очень злое лицо. – А не то…

– Так и говорю, – торопливо заверила старуха. – Пришел Анишка, дай, говорит, вина, душа горит…

– А ты?!

Варначиха опустила нос:

– Дала малешко… Травное вино-то, к польже…

– На чем же ты, старая, вина свои настаиваешь? Самогонничаешь?!

– Грешна, шоколик, грешна, – мелко закивала старуха, пряча глаза.

– За свои грехи тебе еще держать ответ, старая… Белов ничего такого не говорил про Кунгурова?

– Да нет, молчал, будто яжык проглотил… Выпил и щидит, долго щидел, грушный такой…

– Ладно! – махнул рукой Збитнев. – Вижу толку с тебя мало. Собирайся!

– Куда это? – насторожилась Варначиха.

– В «холодную»! – сурово отрезал Платон Архипович.

– Ага… ага… – хитровато улыбнувшись, шмыгнула в землянку старуха. – Ужелок вожму…

Вскоре она появилась в дверях с маленьким тугим мешочком в руках, остановилась, держа его перед собой, глянула на пристава:

– Шлышь, ваше благородие, жаходили как-то приишковые, таежники… вот жабыли…

– Что ты мне суешь?! – свысока окинул ее взглядом Збитнев. – Что это?

– Пешок какой-то… желтенькай… – вздернула старуха иссохшие плечи.

Пристав протянул ладонь:

– Дай-ка…

Развязав замызганную тесемочку, он порылся указательным пальцем внутри мешочка, вопросительно посмотрел на старуху.

– Жолотишко, шоколик, не шумлевайща, – кивнула Варначиха.

Збитнев помедлил чуть, шумно откашлялся, опустил мешок в карман. Погрозив старухе пальцем, проговорил:

– Ладно. Сдам куда положено.

– Да уж ждай, шоколик, ждай… – торопливо поклонилась старуха, а когда пристав удалился на приличное расстояние, плюнула ему вслед: – Опришник!

6

Проходя мимо дома Мануйловых, Збитнев огляделся… Длинные заплоты с одной стороны… И с другой такие же…

– Занятный факт, – пробормотал Платон Архипович, покрутил ус. – И что тут делал наш уважаемый староста в этакую рань? Да и из окон место, где нашли труп Кунгурова, никак просматриваться не может… Занятно, занятно…

Он властно постучал в калитку ворот.

Забрехала собака, послышались шаги, приставу поклонился работник Мануйлова – узкогрудый рыжебородый мужик в драном зипуне.

– Хозяин дома?

– Отдыхают-с. Тревожить не велели.

– Блинов вчера, что ли, объелся?

Рыжебородый расцвел, услышав ласку в голосе пристава.

– Энто верно, нагулямшись они, не выспамшись, вот и отдыхают-с…

– Что так? Всю ночь в загуле был?

– Ага… под утро раненько и вернулись, – понизил голос работник.

Пристав доверительно подмигнул:

– Поди, по молодкам хозяин-то бегает?

– Уж и не знаю как сказать, – боязливо оглянулся рыжебородый. – Как старуху схоронил, так стал похаживать.

– Бывает, чего ж… – Платон Архипович подкрутил ус, спросил, как невзначай. – Кунгурова-то хозяин при тебе обнаружил?

– Нет, – открестился мужик. – Я в баньке спал, а они тарабанят. Продираю глаза, а они, хозяин-то, побелемши совсем. Бегом, кричат, дуй за урядником! Я и побег. А как же…

Збитнев сунул работнику гривенник:

– Возьми вот, братец, на водку.

– Премного благодарны, ваше благородие, – поклонился рыжебородый и, увидев, что становой пристав намерен войти, посторонился.

Платон Архипович неторопливо пересек обширный двор, поднялся на крыльцо, прошел, толкнув незапертую дверь, в избу.

– Подними-ка свекра, – строго приказал он копошащейся у печи рослой девке.

Староста Мануйлов появился быстро, даже не успел сполоснуть заспанное лицо. Настороженно зевнув, глянул на нежданного гостя. Чего это, явно читалось на его физиономии, пристав по дворам бродит? Вроде нет у него такой привычки. И на вот!

– Ну, здравствуй, здравствуй, Пров Савелыч! – усмехнулся Збитнев.

Скрывая растерянность, Мануйлов проговорил:

– Здравствуйте и вам… – и тут же напустился на сноху: – В доме такой гость, а ты даже стула не предложила, дура стоеросовая! Пост еще токмо начался, а у тебя одна дурь в голове!

В глазах пристава загорелись веселые огоньки, а Мануйлов суетился всё больше.

– Пожалте в чистую половину, ваше благородие, Платон Архипович!

Грузно опустившись на стул, Збитнев мерно забарабанил толстыми пальцами по столешнице, покрытой домотканой скатертью. Потом смерил старосту давящим взглядом:

– Да ты, Пров Савелыч, садись… Садись, садись! Разговор будет серьезный.

Мануйлов повел плечами, кряхтя присел на кованый сундук. Выдержав паузу, пристав, как что-то само собой разумеющееся, проговорил:

– Поди, рад, Пров Савелыч, что Кунгуров преставился?

Староста от неожиданности задохнулся:

– Как так?! Побойтесь Бога, Платон Архипович! Пошто на меня напраслину таку возводите? Али провинился я перед вами?

– Да передо мной-то что, любезный… Просто припомнилось мне, каким волком ты на Кунгурова глядел, когда он в старосты метил. Вот и подумалось…

– Дык энто кады было! – немного перевел дыхание Мануйлов. – Кто старое помянет!..

Пристав смягчил взгляд, почти простодушно уже заметил:

– Ладно, Пров Савелыч, ладно… Не подумай чего. Мне без разницы, кто Кунгурова колом тюкнул. Анисим ли Белов, кто другой. Главное – есть убиенный, должен быть и тот, кто его жизни лишил. Правильно?

Еще не понимая, к чему клонит становой, напуганный Мануйлов осторожно кивнул:

– Верно…

– Вот видишь, мы начинаем понимать друг друга… – улыбнулся Збитнев. – Кстати, а где ты ночью-то был?

Мануйлов свел кустистые брови, помолчал, раздумывая, потом нехотя ответил:

– Как все христиане… Проводил Василия Христофоровича и спать лег…

– Так до утра и проспал? – на крупном лице пристава появилось искреннее удивление.

Староста сразу насупился:

– Да нет… Лег было, а там вскоре и Василий Христофорович возвернулся… Взмокший весь, нервенный…

– Стряслось с ним чего?

– Нешто он скажет! – пожал плечами Мануйлов. – А допытываться мне не к лицу, да и ушел он вскорости…

– А ты спать лег и до утра проспал… – закончил за старосту Збитнев.

Мануйлов кивнул:

– По случаю праздника под хмельком был, вот и сморился…

– Ну да, конечно, – охотно согласился Платон Архипович. И опять посуровел взглядом: – Я-то тебе зла не желаю, Пров Савелыч… Но ведь приедет судебный следователь. Они, знаешь, любезный, какие? Дото-ошные… Прознает про вашу давнишнюю вражду с Кунгуровым и начнет…