Текст книги "Церемониймейстер холокоста"

– А попробовал бы ты пожить, неся сосущую пустоту в груди, мерзкий демон, купающийся в благодати. Ничто не сможет остановить нас, принесших твердую решимость в голове и океанскую влагу на ногах своих.

Он дернул плечом, и только теперь Ксор разглядел, что у каждого воина на левом плече восседала крохотная зверушка, летучая мышь, вполне настоящая и живая, а не деталь витиеватого панциря, запоздало он ощутил угрозу, и в тот же миг, их атаковала стая. Они крутились, рычали и отмахивались от мельтешащей жалящей своры, пару зверьков нашли погибель от когтей и хвостов стражей, а потом… потом Ксор ощутил внезапную слабость и головокружение, все поплыло перед глазами и стало небом, которое, закружившись, погасло.

В ушах раздавался грохот, с каким сердце натужно перекачивало кровь. Желудок подступал к горлу, пошатываясь, Ксор поднялся, держась за стенку, сделал неуверенный шаг и тут же упал на спину, ибо что-то с силой его дернуло назад за шею. Он ощупал себя, но так ничего и не понял. Когда, наконец, зрение вернулось, он обнаружил себя прикованным железной цепью к массивному браслету, заклепанному вокруг горла, другой конец цепи оканчивался вмурованным в стену кольцом. Рядом на грязной вонючей соломе скорчился Генеш, чадили факелы, они находились внутри ограды.

– Ну, что, добился своего? – прохрипел Генеш и застонал.

– Смотри-ка, ожили, яд не подействовал на них.

Ксор с усилием поднял голову. Остановившиеся на расстоянии люди, предстали неясными качающимися тенями.

– Но что, мой вождь, нам теперь делать с ними? Почему нам не добить этих тварей сразу, пока они не наслали скверну?

– Потому что! Да не уподобимся гнусным демонам, мы, цивилизованные люди, и будем судить пленников по преступлениям их и вынесем справедливый приговор. Шлите же гонцов братьям и союзникам, грядет великий день, день торжества, который изменит все, что было до сегодняшнего.

Голоса отдалились и растворились в шуме ночи.

– Сколько новых слов, понятий…

Какое-то время они собирались с силами, тихонько переговариваясь, пока огонек не высветил приближающийся лик, и дрожащий шепот не достиг их ушей.

– Эй, демоны! Вы ведь взаправду демоны?

– Чего тебе надобно, человече? – процедил Генеш со всем возможным презрением.

– Я брошу вам ключ. Дальше действуйте сами. Но вы должны пообещать, поклясться мне на крови, демоны ведь связан узами кровной клятвы, не так ли? Мы заключим сделку. В обмен на свободу, восстаньте и отомстите за мою поруганную честь, а после навсегда покиньте поселок. Вы ведь исполните уговор?

Трудно было не уловить страх в голосе, и Ксор, не совсем понимая, чем он вызван, поспешил успокоить говорившего.

– Мы согласны. А как же стража?

– Капитан спит, утомленный вином и моими ласками, а дальше…дальше разбирайтесь сами, на то вы и демоны.

– Как это?

– Ты что, будешь расспрашивать меня до рассвета? Вот держи!

Огонек задрожал и через мгновение погас. Ксор услышал слова, которые не понял.

– Великая нечистая тьма! Куда же подевалось огниво?

– Так вон же оно, лежит у самых твоих ног! Ты что, не видишь?

– А ты видишь?

– Конечно.

– Хочешь сказать, что ночь для тебя не помеха, тебе без разницы?

– Я вижу ночь, и я вижу день, – холодно заметил Генеш, решив не вдаваться в подробности. – Почему ты жаждешь так помочь нам, после того, как твои соплеменники вероломно захватили нас?

Человек молчал.

– Вождь, – наконец сказал он. – Я принесла ему свою любовь, всю себя, и что? Что я получила взамен? Каково ощущать себя отвергнутой и осмеянной?

– Я не понимаю…

– Конечно! Ты же – чудовище! Скажи, тебе когда-нибудь отказывала женщина?

– Что есть женщина?

– Прекрасный объект вожделения, любви, поклонения, соперничества. Идеал. Наконец, различающийся с тобой по полу. Что за бестолковое создание! Ну, имеющий грудь как у меня, или по более и … стой! Может, вы и не различаетесь по полу?

– А вы различны?

– Бедное чудовище, – сказала женщина. – Вы даже еще несчастнее нас, лишенных душ. Вы не созданы для любви. Вам не ведомы настоящие страсть и чувства. Вы никогда не поймете мир за вашими стенами. Даже живя рядом с Источником Благодати, мы постепенно совершенствуемся. Вы же, находитесь внутри, ежесекундно купаетесь в нем.

– Может это и есть цена совершенства? – грустно спросил Ксор.

Лицо женщины изменилось. То будет недоверием, решил про себя Ксор. Отпертые оковы грохнулись оземь, как в этот момент из сторожки, зевая и почесываясь, выбрался заспанный стражник. От неожиданности он остолбенел, потом, вскрикнув, повернулся бежать, и неловко поскользнувшись, упал. Тенью метнулся к нему Генеш и в два счета свернул бедняге шею. Перепрыгнув через тело, демон проскользнул в помещение караульной. Но было поздно – звякнул тревожно колокол, поселок глухо заворочался, просыпаясь, замелькали огни, послышался топот ног и оклики.

На пороге вновь появился Генеш, держа в руках окровавленные мечи, губы его растягивала довольная торжествующая улыбка, и он не стыдился упоения боем, тем более не скрывал. Один он протянул Ксору.

– А они по-прежнему дохнут легко, эти люди! – весело сказал он.

Ксор бросил взгляд на оружие…Диких? Людей? Грубое, бездушное, угловатая и не эстетическая вещь смерти.

– Да будет так!

Пользуясь кутерьмой и неразберихой, они благополучно миновали половину пути, двигаясь интуитивно по незнакомой местности, прежде чем столкнулись с организованным сопротивлением. Да и то, деморализованные противники дрались вяло, больше норовили прикрыться друг дружкой. В оружие не было смысла.

Отбросив меч, Ксор поднял за грудки завопившего в ужасе солдата, швырнул его высоко вверх на крышу трехэтажного барака. Вопль стал еще громче, когда факел, что продолжал сжимать тот в руке, воспламенил соломенную крышу, обратив строение и человека в ревущий погребальный костер. Снопы искр взметнулись в ночи, для диких неся разрушение жилищ и гибель в постелях, суля беды и лишения. Пожар ширился, из домов выскакивали обезумевшие жители и, сталкиваясь, падали во всепожирающий огонь.

Под сводами массивного строения, поддерживаемого резными фигурами воинов, показался коренастый мужчина, сжимающий лук и посох. Этаж сверху был уже объят пламенем. Каким-то образом он разглядел виновников беспорядка и остановился, указывая на них посохом, громогласно созывая подданных. Со стороны было заметно, в каком опасном положении он находился, однако из-за царившего шума вождь не слышал предостережений. Проклиная нерешительность воинов, вождь вытащил стрелу из заплечного колчана. Вырвавшись из-за спины Ксора, женщина бросилась вперед на помощь, предупреждающе крича, и ее голос так же потонул в шуме.

Вождь наотмашь ударил по щеке подскочившую к нему и натянул лук. Женщина скатилась по ступенькам с крыльца, в ту же секунду рухнувшая балка погребла под собой и вождя и выбежавшую из внутренних покоев самку с детенышем на руках. Лежа в грязи, женщина страшно взвыла и вонзила растопыренные пальцы в безучастную землю.

– А хорошо ты придумал, – сказал Генеш, когда поселок остался далеко позади за кромкой леса. – Выжечь их поганое гнездовье!

– Я только хотел дать им свет, чтобы поставить нас в равные условия, – подавленно вымолвил Ксор, не глядя на товарища.

Немного погодя он вдруг остановился и спросил:

– Слышишь?

Генеш недоуменно прислушался

– Я слышу лишь животные вопли.

– То огонь благодарит меня устами умирающих, – ответил Ксор, возобновляя путь.

Генеш пожал плечами.

6

Сухопутная Жаба с трудом продирается сквозь вязкие, серые хлопья поднимающихся от Океана испарений. В лапе у нее – сетка с икринками, другая сжимает каменный топор. Гонимая потребностью спасти потомство, она, тем не менее, понимает всю безнадежность ситуации.

А туман не хотел расставаться со своей добычей. Он протягивал холодные липкие щупальца, прочной сетью облепляя тело беглянки, и неуклонно тащил в зияющую бездну разверзнутой пасти. Она, эта пасть, исторгла волну мутной слизи, захлестнувшей Жабу целиком. Трепетно прижимая к груди сетку, Жаба бесконечно долго всплывает в тяжелой горячей жиже. Вот перед глазами распахнулась гудящая пелена, обожженное тело готово было лопнуть от внутреннего давления, и капли крови просачивались сквозь поры кожи, уносясь в глубины, где уже пробуждались от сладкой дремы проголодавшиеся обитатели, и прочь откуда так стремилась Жаба.

Судорожно загребая задними лапами, она пронеслась меж полей раскинувшихся колышущихся нитей. Оканчивающиеся выпуклыми стеклянными глазами, нити сходились к крошечным губам, под которыми едва обозначались шевелящиеся ротовые полости. Последним усилием вытолкнувшись на поверхность, Жаба хрипит и отплевывается кровавой мокротой, проникшая в гортань и желудок океанская слизь медленно разъедает плоть.

Кое-как придя в себя, Жаба беспомощно огляделась по сторонам, тщетно надеясь обнаружить хоть пядь суши. Где-то невдалеке виднелись, едва различимые сквозь ржавую пелену тумана, блуждающие контуры утесов; к ближайшему и погребла она, пустив в ход весь остававшийся еще запас сил, не щадя себя, стремясь во чтобы то не стало достичь земли, сберечь потомство, пока в конец обваренная не опуститься в жуткую пучину. Бросив всю волю на достижение поставленной задачи, она слишком поздно поняла роковую ошибку, когда из взвеси выдвинулся мощный жилистый торс колосса, рассекающий пенящиеся волны.

Сейчас ее разобьет в лепешку о непреступную гору мускулов!

С заоблачных высот, оттуда, где хмурые небеса подпирал хребет живого утеса, камнем упал канат из переплетенных меж собой толстенных колонн, увенчанных алчными рогатыми головами. Но они так и не успели пожрать ее. Возникшее сильное течение дернуло пловца вниз, потащило в расширяющуюся со страшной быстротой воронку, жадно засасывающую клочья упавшего в слизь тумана.

Не удержав, Жаба выпустила сетку – топор был давно утерян, – и та канула в клокочущую воронку. Горестно растопырив лапы, Жаба погружалась туда же.

Невосприимчивые к бушующей стихии, из водоворота вынырнули тритоны, влекущие облепленные водорослями колесницы. Зеленая одутловатая плоть возниц пузырилась через доспехи из известняка и ракушек. Лидер замахнулся каменной пикой, намереваясь пронзить Жабу.

Чернильный омут безысходности распахнулся над потерявшей детей; задыхаясь от ярости и горя, она перехватила занесенное оружие и направила вверх и обратно, вонзив в живот наездника, да так, что наконечник показался у того из спины.

Вздрогнув, он попытался достать ее клешней, но уже медленно соскальзывал в глубину, цепенея. Удерживаясь за борт колесницы, Жаба обратила перекошенный мукой и триумфом мести лик к следующему. А за ее спиной восставала гигантская рогатая тень зверя, делая только что одержанную победу ничтожной и ничего не значащей.

Земле суждено было покрыться водой.

7

Изумрудные глаза открылись в подземельях Замка, привнеся в мир свежую зелень.

Природа говорит с Ланью, тени от ее замыслов правильными линиями ложатся под ноги.

В селеньях, что вокруг Замка только что придуман обман, нынче звезд на небе станет больше.

Воздух напоен холодным дыханием чистоты и новизны, и Ксор сидит на бревне, раздумывая, какие побуждения руководили Душой, чертя острием меча по песку.

– Какая удача! Похоже, кроме стен, как у демонов, у нас теперь будет и живой талисман, символ преемственности их могущества, – эти слова, бесцеремонно сломавшие хрупкую тишину, принадлежат крепкому широкоплечему дикарю в короткой кожаной юбке с перевязью и с тесаком в каждой руке.

Ксор молча смотрит на него.

– Теперь канганцы будут первые среди племен, – продолжает дикарь осмелев. – Оставайся где находишься, нас много, не к чему сопротивление, о крепкочешуйчатый. Ты будешь окружен почтением, какое не одному чудовищу и не снилось, у тебя будет еды и жен, сколько пожелаешь! Слышишь меня? Теперь отбрось меч и …

За спиной дикаря показался Генеш, бесшумно подкравшись, он перерезал тому горло. Слова на губах варвара превратились в кровавые пузыри, он заваливается на бок. Генеш вытер меч о листву.

– Сколько от них шума, – ворчит он. – Бегают, суетятся, вместо того, чтобы предаться созерцанию. Какой неспокойный и настырный вид! Только Душа Замка, единственная имеющая созидание в дыхании своем, в их же – содержится лишь смрад разрушения и зависти, не только для нас, но и для всего живого.

– Да, но в чем же смысл такого противоречия? – заметил Ксор. – Сколько их было?

– Пятеро, считая заколотого ими же гонца, и еще один остался у костра, – равнодушно бросил Генеш, продолжая занятие. – Но это поправимо.

– Обещай не причинять ему вреда, – поспешно сказал Ксор.

– Наоборот. Нужно их всех перебить. Да и зачем он тебе, разве унижение плена тебя ничему так и не научило?

– Они так уверены в себе, и в каком-то предназначении свыше. И этот яд заразителен. У меня такое чувство, что возвышение не спасет Замок.

Генеш нахмурился:

– Это безумие сомневаться в незыблемости мироздания, в творце. Я уже жалею, что последовал за своим товарищем.

Ксор вздохнул:

– Прости, я не собирался обидеть твоих чувств. Пошли отсюда!

Когда они уходят, становится видно начертанное Ксором. Это рисунок, изображающий будущий Иероглиф Возмездия, впрочем, пока смысл его никому невдомек.

На разлитую в траве кровь садится насекомое. Осторожно хоботком оно пробует жидкость. Вкус ее приятен.

Генеш показывает дорогу, так они выходят к ручью, созданному позднее и посему не имеющему ничего общего с Океаном. На бережку сидит бородатый варвар, приделывая новую тетиву к луку, подле на костре варится котелок с похлебкой. Поглощенный своим занятием, он не сразу замечает чужаков.

– Объясни мне, знаток, – обращается Генеш к Ксору, – что привлекает их в огне? В этом дыме, слепящем глаза, загрязняющем небо и сбивающем дыхание. В этом жаре, что готов пожрать все и вся, а не найдя пищу поедает самого себя, затухая. В этих углях, во что обращаются произведения нерукотворной красоты и искусственные поделки.

При звуках голоса варвар подскочил, ошалело озираясь, схватился за нож, и замер полупригнувшись, весь напрягшийся, хищно сощурившись.

– Я помню, как встали на пути Огненной Эпохе, которая осталась нереализованной. Нынешний огонь не тот, послушнее и покорнее, родившись, он дает себя убить. Но раньше все было не так.

– Да, я знаю, – говорит варвар хриплым от испуга и напряжения голосом. – Что чудовища, стоящие у дверей блаженства боролись с огнем и, победив, сбросили его ослабленный людям. Но он свободолюбив, как и мы, в душе он остался не покоренным и лишь только затаился, и тогда мы заключили союз. Пришедшие из мглы и Великий Податель тепла, света, защиты и надежды. Так что берегитесь, Хранители Душ! Вы могучи, но вас все-таки можно убить, вы мудры, но не ведаете сострадания, мы учимся, а вы невежественны. Мы терпеливы, наш час придет, – воин ухмыльнулся и расстегнул куртку, обнажив заросшую густым волосом грудь, и высушенную кисть, висящую как медальон, на бечевке. Конец страданиям близок, возвышение не спасет Замок!

– Я вижу только болезненную тягу к хвастовству, – заметил Генеш, извлекая из-за спины меч, с которого все еще капала кровь. – Прикончим его, как и тех, остальных!

Варвар уставился на меч, его лицо исказилось страшной догадкой…

– Помни, что я сказал! – только и успел крикнуть Ксор, сообразив, что сейчас произойдет.

Генеш послал Ксору улыбку, которую легко можно было принять за оскал, шагнул в сторону и ударил рукоятью в висок прыгнувшего варвара. Отпихнув ногой нож, Ксор присел рядом с упавшим на корточки.

– Ну и зачем ты напал, мы же ничего тебе не сделали? – недоуменно спросил он.

– Убийцы! – простонал контуженный.

– Причем тут те?

– Ты не поймешь, монстр!

– Вот поэтому, я сохраню тебе жизнь. Пока. Если будешь честно отвечать на вопросы, не предпринимая агрессивных действий. Я хочу понять. Многое. Ты согласен?

– А что у меня есть выбор?

– Есть.

– Хорошо, – губы варвара сжались в тонкую прямую линию. – Я…согласен.

8

Пальцы ее твердо сжимали руль, когда, лавируя меж торчащих из воды ошпаренных кусков плоти, она прокладывала путь через враждебную стихию. Киль парусника режет вязкую поверхность, оставляя глубокий след, и та постепенно срастается за кормой, заживляя рану. Иногда в воде появляются ротовые отверстия, разговаривающие с Саламандрой, но та уже привыкла не обращать на них никакого внимания. Неотступно она движется вперед, где по ее представлениям лежат истоки Океана.

– Задумала уничтожить первородного? Какая низость! Какая дерзость! – кричит с высоты птица, растрепанные лоскуты крыльев бьются по ветру. Так же как и Саламандра, она прекрасно ориентируется в тумане. – Мерзкая тварь, причиняющая мне боль! – и с этими словами птица улетает.

Над фальшбортом показывается уродливая растекшаяся голова, всю поверхность которой занимают вращающиеся глазки-бусинки. Темень набухает, лопается, выпуская щупальце с подбородком, скулами, ртом и даже рудиментальным носом.

– Перестань упрямиться, – слышится шепот. – Я не призываю тебя смириться, о нет, я призываю тебя образумиться. Мы равны друг другу, зачем же истощать силы во взаимной борьбе? Приди ко мне, встань поверх и впереди моих несущихся вод.

За левым бортом корабля поднимается волна, принимая форму манящего пальца. Саламандра поворачивается в ту сторону, и с шумом втянув в себя воздух, выплевывает расширяющуюся огненную спираль. Пробив на вылет палец, она прожигает себе путь в сердце Океана, пока окончательно не тухнет. Волна распадается брызгами, в прорехе же можно лицезреть трепыхающихся морских животных, пока воды медленно и как бы разочаровано не смыкаются.

Уцепившаяся за борт тварь говорит:

– Как ты не понимаешь, что Океан – это жизнь?! Это первоамеба. Подрастя, она разделится, и так, от простейших – к высшим формам. Вы же, высушенные паразиты, не остановите развитие жизни. Ты разрушаешь, но не создаешь. О, как бы ты хотела раздавить мою утонченную сердцевину своей неотесанной лапой! Но не боишься ли ты, что, разыскав то, что ищешь, ты найдешь, то, что окажется выше твоего примитивного разумения? А, упрямое ничтожество?

Удерживая одной рукой руль корабля, что из материи-не-имеющей-имя, Саламандра простирает в говорящего лапу и выпускает когти. Четыре костяных луча выстреливают, чтобы проткнуть надоевшую голову в четырех местах, и так же молниеносно возвращаются обратно. Саламандра вновь обращает взор вперед. Морское существо срывается, и теперь лежит за кормой, вперив ненавидящие зрачки в корабль, сделанный из материала, не имеющего еще имя, а посему не могущий быть растворенным, потопленным или удержанным. Когда он скрывается вдали, тварь погружается.

9

– Я устал и проголодался! – скулил варвар. – Уже вечер, пора искать ночлег и готовить ужин.

– Но ты же ел не далее как утром, – ответил Ксор, подгоняя того в спину. – Все твои соотечественники такие прожорливые и ленивые, или мне посчастливилось повстречать самого слабого и ненасытного?

В голосе Ксора не было насмешки, только искреннее непонимание, поэтому варвар смирил рвавшуюся ярость:

– Вот лишнее подтверждение тому, что вы, бессердечные чудовища, думаете только о себе, а страдания других вам безразличны. Мы, люди, должны приносить жертвы тому, что скребется внутри, хотя бы дважды в день, а ночь отдавать сну.

Ксор с Генешем переглянулись.

– Должно быть, у них ускоренный метаболизм, – предположил Генеш. – Поэтому они такие недолговечные.

Варвар хмуро поглядел на него.

– Ну что ж, придется задержаться, – согласился Ксор.

– А куда мы собственно вообще путь держим, можно полюбопытствовать? – съязвил пленник.

Ксор задумался:

– Я видел обреченных, видел ущербных, самое время посмотреть на то, что все они так боятся – Океан.

– Безумие!

– Не важно. Кстати, раз теперь нам приходиться путешествовать вместе, стоит подумать над тем как тебя назвать. Я дал бы тебе имя…

– Спасибо за честь конечно, но у меня уже есть одно – Сей из рода Галло, и оно меня вполне устраивает.

Ксор опешил:

– Вещи не могут давать имена вещам!

– Так вот, я, по-твоему, кто?! Тем не менее…

– Но вы порожденные слепым случаем, не получали имена свои от Созидательницы, и тем более не можете передать предмету частичку высшего промысла, наделить смыслом и качествами! Не представляю, к чему это приведет!

– Или привело, – охотно подсказал варвар, наслаждаясь замешательством великих, но наивных.

Меж тем, Ксор, не слыша его, продолжал размышлять:

– Исказиться сама суть, пропадет единая зависимость, преемственность, – он замолчал, пораженный внезапной мыслью.

– Их судьба зависит только от них самих, – закончил за него Генеш. – Как гадко. Непредсказуемо и опасно!

– Нарекая предмет тем или иным именем, мы тем самым предопределяем его сущность, функции. Так наши действия предопределены волей Замка. Душа его, должно быть, страшилась этих новых, возникших не из ее мысли. Может, я был просто воплощением ее желания разобраться, осмыслить, а не отщепенцем? Отсюда этот противоестественный зуд к ненужному мне познанию вещей, которых я не понимаю. Да! Теперь я осознал. А что, если изменить имя свое? Порвутся связи, изменится предопределенность.…Нет, жутко.

– Ага, и уподобиться этим, – презрительно докончил Генеш, кивая на человека.

Той же ночью, когда варвар спал, в небе вспыхнуло новое светило. Было оно куда больше звезд вместе взятых, и окончательно вычеркнуло из мира бесформенную тьму. Немая догадка, нет, уверенность, искрой проскочила между ними, и что-то тяжело рухнуло внутри, вышибив дыхание. Оглушенные и ослепленные они воя ползали на четвереньках, что же творилось в самом Замке, вдруг лишившимся души, оставалось только предполагать.

Забравшись на дерево, варвар с ужасом взирал на дикую вакханалию безумства, когда ж обессилев, демоны, наконец, повалились на траву, тяжело дыша, и замерли без движения, Сей Галло насторожено спустился вниз.

– Она…оставила… нас, – выдохнул Ксор.

– Я не ощущаю себя больше движущимся в русле ее высшего замысла, – в унисон ему так же тяжело вымолвил Генеш.

А варвар сидел на корточках под деревом, обхватив руками голову и закатив глаза, раскачиваясь, бормотал:

– Замок пал, Замок пуст. Мерзкие демоны, гадкие демоны. Они призваны были воспитать в нас дух, ибо страдания укрепляют. И это произошло, это свершилось. Теперь они больше не нужны, очистите землю, нелюди! Теперь нет никого превыше человека! Вот он идет! За ним – покоренные земля и огонь. Знаки воды и воздуха будут растоптаны тоже! Мы выстрадали право обладать душами. Вы же, не ценившие то, что имели от рождения, ныне да сгинете!

– Он угрожает нам?! – скорее удивился, чем озлобился Генеш, делая попытку подняться. Не преуспев, он тяжело откинулся навзничь и ухмыльнулся:

– Жалкая вошь, не стоявшая у трона при сотворении мира.

– Я видел сеятеля, – еле шевелящимися запекшимися губами говорил Ксор, пред внутренним взором которого вставали мистические видения. – Осматривая, он безжалостно обламывал и выкидывал побеги черствые и засохшие, не желающие, да и не могущие дать ни пользы, ни измениться. Измениться, чтобы выжить, приспособиться. Либо стать объектами охоты и исчезнуть. Ничто не остается постоянным, все должно меняться. Даже чудовища, даже мы. Застывание – смерть. Я выживу.

Распластавшись среди валунов, Ца Хош Кинжальщик следил за странным поведением двуногих. Захватив Замок, немногие отважились остаться на ночь в его враждебных стенах. Прихватив стенавшую в страхе мебель, кухонную утварь и доспехи убитых, варвары рассеялись на склонах горы. Он стал свидетелем, как при свете костров началось безудержное пиршество, дележ, похвальба окровавленными трофеями. Вот двое рослых воинов сцепились из-за брильянтового письменного прибора Лаа Кама, не имея ни малейшего представления о его назначении. Вначале они преимущественно толкались и бранились, затем тот, что был с ног до головы перемазан серебряной краской, используемой в Замке в качестве чернил, внезапно отпустил добычу и, выхватив нож, по рукоять вогнал в живот опешившего соплеменника. Так была провозглашена собственность и право сильнейшего.

Выждав, к телу подкрались те, что послабей, и тут же сцепились из-за одежды и оружия. Победитель лишь снисходительно наблюдал за потасовкой, однако постепенно оживился и, смеясь, начал подначивать то одного, то другого. Кинжальщик пополз прочь. Ему было непонятно ни поведение животных, ни их мотивы.

Той ночью победители познали азарт, вражду и алчность. Замковые трофеи обернулись междоусобицей, принесли зависть, корысть и чванливость. Когда ж поутру узрели дела рук своих, то ужаснулись. Будучи по-детски жестокими, но невинными, они выросли и познали грех, а, вкусив размышлений – и его природу, но не остановились, ибо это противно человеческой натуре.

10

На сколько хватало глаз, перед Ланью расстилался пушистый бархатный ковер изумрудного лишайника, слегка подпорченный серыми истонченными проплешинами, на которых торчали приземистые неказистые деревца.

Когда ковер под ногами впервые качнулся, девушка аж присела от неожиданности. Балансируя руками и перебирая длинными стройными ножками, заканчивающимися звенящими копытцами, она кое-как держалась на брюхе агонизирующей земли, пока та не успокоилась.

Лань пугливо обернулась, почувствовав спиной чей-то пристальный взгляд. В десяти шагах врос в почву покрытый толстой шелушащийся корой хищник, ставший деревом, или дерево, развивающееся в хищника. Обозревая охотничьи угодья внимательными зрачками на концах узловатых отростков, томно шевелило редкой кроной бурой листвы ветвей. Выделяющее обильную слюну дупло на кряжистом боку брезгливо выплюнуло полупереваренные останки. Дерево активно зашевелилось, видимо вновь проголодавшись. Вот, раздвигая узорчатый лишайник, к девушке подползла голая ветвь-разведчик, и придавленная копытцем жалобно зашипела.

Посланный рецепторами, мчится нервный импульс по рефлекторной дуге к губчатому комку вещества, запрятанному под толщей растительно-животного чудища. Шурша, подползают, окружая добычу, новые ветки, поднимаются раскачивающиеся прообразы змей. Бросок! Хрустят, ломаясь, зубы, и ветки шамкая пастями, поспешно оставляют опасного противника.

Присев, Лань принялась разглядывать оставленные, слегка погнутые иглы зубов. Многие уже отрастили невесомые крылышки и устремились в небо, другие зарылись в грунт, и только небольшая часть продолжает лежать, так и не реализовав заложенный в каждой вещи жизненный потенциал.

Унылые пятнистые существа, склонив огромные горбатые спины, рубились с другим разъяренным древесным хищником поодаль. Под дружное уханье опускались внушительного размера топоры, забрызганные тягучим соком, отсекая, кромсая щупальца древесного спрута. Вот, поднатужившись, он начал выбираться из недр земли, но подрубленный удачным ударом повалился, скрючиваясь. Над торчащим полым пнем взвилась и опала густая струя клейкой крови. Теперь в дело включились самки. Расчленив дерево, молчаливые дровосеки нагрузились вязанками, и неспешной чередой, переваливаясь, пошли прочь, на ходу с аппетитом поедая букеты сорванного лишайника. Пара широких присосок на оконечностях ног помогали сохранять равновесие, покрывавшие плоские невыразительные лица тонкие волоски заменяли им глаза.

Становилось заметно теплее. Стволы лопались, высыпая в дымящуюся почву семена. А вдали рос, набухая, нарыв, прорвавшийся алыми потоками благодатной лавы.

11

Одинокий корабль средь мертвой океанской глади. Цвет без имени на густо-белом полотне.

– Твоя жизнь – это точка на устремленной в обе стороны бесконечной прямой моего бытия. И поклонятся мне все живущие, говоря, что может быть величественнее Океана сего, обо что разобьются его волны? – говорят губы поверх вращающихся глаз, что на ладони, что на руке, что лежит, выброшенная из Океана на палубе. Усталый, ненавидящий взгляд Саламандры.

– Я естьм начало и конец, все живое вышло из воды, все живое в воду и снизойдет. Смерть одних дает толчок к рождению других. От этого тебе никуда не деться, безумная. Ты грелась в языках пламени задолго до суеты. Ты видела пустой Замок. Неужели ты пресытилась? Не войдя в воду, ты не увидишь, как я растворю последнюю пядь суши. Ты боишься меняться? Глупо, ибо мало избранных жить в цикле грядущем моем. Прочие же станут молекулами нового мира.

Саламандра отвечает, и слова вырываются со свистом и шипением:

– Выходит, я родилась на обломках? Что это не заря, а закат?

– А вот этого я тебе не открою, спесивая ящерица! К чему мне делиться секретами с отвергающей меня? Попробуй догадаться сама, возможности рассыпаны бисером, выбирай!

– О, ты большой лжец, Океан! Ты сродни суматошным людишкам.

– А ты – атавизм, ты стоишь на пути эволюции, не понимая и отрицая непонятое.

– Твоя «новая жизнь» вызывает во мне отвращение!

– Поэтому перемена будет всеобщей. С точки зрения же будущей эстетики, это ты отвратительна и противоестественна.

– Ну что ж, если новая жизнь достойна того, чтобы существовать, то пусть сначала одолеет жизнь старую! – провозглашает Саламандра.

– Быть по сему.

Рука сжимается, а когда вновь распрямляется, из кулака выпадает медуза, размером превышающая Саламандру едва ль не втрое.

– Ты должно быть слишком долго бороздила мои просторы, что лишилась рассудка, – слышится голос откуда-то сбоку, но Саламандра не оборачивается. – Своим кораблем ты причиняла мне страдания, но я великодушно терпел боль, и как оказалось впустую.

Медуза выстреливает щупальцем, на котором растут три сросшихся меж собой человека. Чудом сохранившиеся остатки одежды, по которым стекает вода. В свою очередь, те выстреливают из луков. Три стрелы направлены в грудь Саламандры, но она отражает их ребром ладони. В отместку, ее когти погружаются в студенистую массу.

Вздрогнув, медуза подтягивает щупальце к ротовому отверстию, и откусывает, запихнув внутрь себя людей. Обрубок щупальца, хлюпнув, втягивается в тело. Тварь пережевывает. Саламандра маневрирует по скользкой палубе, концентрируя огонь в сердце. И вот медуза харкает жутким снарядом из спрессованных трупов.

Саламандра падает навзничь, снаряд проносится над ней, искаженные лица людей провожают ее злыми взглядами. Медуза тут же наклоняется, из четырех отверстий на ее спине хлещет кислота. Саламандра кричит от шока. Розовые пятна ожогов на ярко желтой коже. Медуза продолжает поливать ее кислотой, пока та с трудом поднимается, держась за фальшбор и, зажмурившись, изрыгает пламя.

Тишина и почерневшие куски расплавленного студня.

Саламандра надрывно смеется.

– Где же твоя мощь?! – восклицает она.

– Глупая, – ласково вздыхают волны. – Я одновременно в тысячах мест и событиях. Я даже и не сражался с тобой, тебе противостоят населяющие меня. Пойми, ты же обречена.