Текст книги "Ключ разумения"

Глава пятая
На поиски улетевшего дуба. Бург

Как только дуб полетел, Алекс припустил за ним бегом по степи, но, стукнув себя по лбу, воротился, вскочил на своего рыжего Кеволима, ещё с вечера осёдланного и привязанного к рыжей же ёлке, и помчал правее восходящего солнца, куда заворачивало стремительно исчезающее с глаз долой дерево. Ни один из женихов не последовал его примеру. Не в том смысле, что они вообще не поскакали, нет, они все, как один, стеганули коней, якобы поспешая спасать принцессу, но через какое-то время остановились, жердяй Гога произнёс небольшую прощальную речь, типа: «Нужна ли кому-нибудь из вас жена, летающая по небу в виде бревна?» Все хором ответили: «Не нужна!» и отправились каждый в свою сторону, по домам.

Нет, с вечера они горели сердцами и были готовы на любые опасные приключения, но ночью у костра, пока король почивал в сторонке, кем-то было произнесено и доказано, что их жестоко надули, и под вуалью была не Кэт, а даже и не очень похожая, даже и не с карими, а с зелёными глазами, но только одного с ней роста служанка, чуть не посудомойка – какой позор принцам и баронам целовать такое! А король-то хорош, будить его, пусть ответит! Но тут умный Гога посоветовал проявить человеколюбие: «королю и так не сладко, да и потом, положа руку на сердце, хотел бы кто-нибудь, чтоб его будущая жена целовалась со всеми подряд? Чего ж права качать? Надо просто потихоньку улизнуть по домам, вот и всё. Ведь загляните в себя, ведь вся зависимость и страсть, не чары ли это? Нужна ли кому-то на самом деле жена, способная стоять в степи в виде дуба? Нужна ли встреча с опасным, может быть, колдуном? Хочет ли кто-нибудь превратиться, скажем. в осину, или псину? А потому, не тревожа короля, поехали-ка от греха по домам, а? Тем паче надо признаться, кормят тут так себе!»

Все поддержали мудрого обжору, но Алекс почти не слушал, он и так знал, что целовал не Кэт, но её улыбка к утру заполонила его всего, он был в нетерпении, и когда дуб взлетел, (женихи не успели улизнуть до того), он ни о чём не раздумывал: по небу летел не дуб, летела его большая любовь! (И, добавим, возможно, исковерканная, поломанная судьба!) Больше никогда в жизни он бывших соперников не встречал.

Проскакав несколько дней в сторону юга, Алекс подумал, что всё-таки, может быть, не случайно Чалтык величал себя восточным принцем, ведь дуб мог полететь к югу, чтоб всех обмануть, а потом взять и повернуть на восток. И Алекс развернул коня и поскакал в сторону, противоположную садящемуся солнцу. И ещё через несколько дней въехал из лета прямо в осень. (Я уже говорил, что в Середневековье разнообразные климатические пояса).

Конь устал, и Алекс устал, и они поехали шагом по сказочно красивому осеннему лесу, как бы в раздумье. «Сегодня Кэт – пятнадцать лет!», – начали вдруг слагаться первые в жизни стихи. (Не в голове коня, конечно, а в сердце принца!). Да, он вспомнил, что осенью Кэт исполняется пятнадцать, и они могли бы стать мужем и женой. Под копытами Кеволима шуршали, и на него и на Алекса, тихо кружась, опускались золотые-багряные-жёлтые-красные листья. Солнце садилось со спины: за могучими стволами дубов и клёнов опускался раскалённый его шар. Всадник начал задрёмывать, вдруг по горлу будто резанули длинным ножом, дыхание пресеклось, Алекс свалился с коня и, больно ударившись головой о корни, потерял сознание.

…Очнулся он оттого, что по носу его ударила холодная капля, он заморгал и следующая капля свалилась прямо в пересохшие губы. Одновременно он осознал, что обоняет душистый запах сена. Открыл глаза, и прямо в зрачок упала ещё капля. Это были остатки дождя, просачивающегося в сарайчик сквозь худую крышу. Рядом с ним сидела очень крупная женщина и поила его вкусным молоком и прикладывала какие-то примочки. «Будто Кэт Чалтыку», – пришла в голову мысль и сердце чуть не разорвалось от тоски: как она, где, жива ли? Женщина поглаживала грубой рукой пробившуюся бородку Алекса, удивляясь её цыплячьей нежности, как вдруг во входную дыру, заменяющую дверь, просунулась приплюснутая голова, напоминающая большой молот со свирепым выражением на лице. И прогнусила в нос два слова:

– Жина-а! Жи-ив? – и сплюнув в сторону, добавила: – Смотри, если сбежит! – и страшилище исчезло.

– Муж Бург, – буркнула женщина. И присовокупила, как можно нежнее. – А я, цыплёночек, Марго. – Цыплёнком, понятно, был Алекс.

Алексу накинул на шею лассо разбойник из шайки Бурга – атамана, женой которого была огромная, под два метра ростом, и широкая костью красавица Марго. Бург и сам был огромен, а голова приплюснутая, молотообразная: лоб и затылок выдаются, «хоть орехи коли» – как шутят его товарищи по разбою. Днём все они считаются крестьянами, живут на отшибе в одной деревне, почти все имеют хозяйство, сами, понятно, не работают, батраков нанимают; платят подати своему господину-феодалу, который старается не наведываться в деревню, которую в округе называют «разбойной» и стараются обходить стороной. Бург обобрал ударившегося о корень Алекса, у которого, как мы помним, были в суме золотые монеты, хотел прикончить, но по одёжке и гербу на груди, кое-что сообразив, велел нести к себе на излечение и приставил к нему Марго.

– Ты так печёшься о нём, будто он какой барон! – сказала Марго.

– Может и барон, а скорее всего, герцог, или даже принц! – отвечал Бург, сам будучи не силён в геральдике. – Получим за него богатый выкуп, а нет, так на юг в рабство продадим. Выходи его. – И он ушёл.

– Ишь ты, прынц-дрынц! – удивилась Марго и осторожно подёргала лежащего в беспамятстве Алекса за появившиеся после отъезда из дома первые усики.

…Весь конец осени и зиму проболел Алекс, так его уделали разбойники, а когда поправился, хозяин решил, что нечего ему бока пролёживать, надо пользу приносить.

– Пусть и прынцы-шмынцы работают, – поддержала мужа Марго, сердитая на Алекса за то, что он не отвечал на её нежности. Но ведь он был рыцарь – не забывайте о серебряном обруче на руке, который был, несомненно, волшебным, потому что Бург не сумел его снять, как ни старался. Так вот, Алекс был рыцарь, а значит, мог любить только Даму своего сердца, одну её, и причём всю жизнь!

– Так что, пока то да сё, паси-ка ты моих овец, принц Алекс. – И Бург ему подмигнул. Алекс вздрогнул, ведь он представился как бродячий гистрион, а костюм – «да я его… стибрил», – откуда же разбойник узнал, кто он и что означало «пока то, да сё»?

А дело вот в чём: когда Алекс был одной ногой в могиле, ещё зимой, молодцы Бурга спешили в лесу одного конника, и тут Бургу несказанно повезло. Это был тот самый глашатай, который разглашал о состязаниях на соискание руки принцессы Кэт. Сейчас Смешной король послал его оповещать о награде за хотя бы известие о ней, и за голову колдуна Чалтыка. Бург показал глашатаю спящего Алекса и тот всё ему открыл. Тогда Бург щедро его одарил и попросил скакать в Кевалим, и договориться о том, чтоб сюда за Алексом выслали человека с богатым выкупом.

А весною заставил принца пасти овец в загоне у леса, а тот, чтоб поддержать репутацию гистриона, показывал крестьянам-разбойникам нехитрые фокусы, которым обучил его Квиллин, а также передразнивал голоса и походки людей и животных, и все так и стали звать его Гистрионом. Но представления случались редко, а в основном он сидел на огороженном жердями лужку, привязанный за ногу на длинную верёвку. Другой конец был намотан на ногу Бурга, отдыхающего на сеновале после ночного разбоя. Это утром и днём. Вечером и на ночь Алекса запирали в сарай.

Однажды Алекс было убежал, его поймали и побили, но не сильно, поскольку успели полюбить за «кривлянье и дуракавалянье». Разбойники обожали праздно проводить время!

Бург же, больно тыча толстым волосатым пальцем в его тощую грудь, произнёс:

– Ты – принц. Скоро мне за тебя привезут хорошую денежку. Если же ты сбежишь, я не получу ничего. А потому, если ещё раз побежишь, я тебя убью. Получу я за труп гораздо меньше, чем за живого, но лучше я продешевлю, чем буду сутками беспокоиться, здесь ты, или навострил лыжи. Убью!!! Намёк понял?!

Алекс «намёк» понял и решил, что дождётся посланцев из Кеволима и сбежит по дороге домой. Хотел ли он или нет в родной замок, вопрос так не стоял, он НЕ МОГ туда вернуться один, без Кэт. Он уже ничего без неё не мог, да и не хотел.

Он совсем не жил без неё! Бург сорвал с него серебряный медальон с Кэт, но Алекс соврал, или, лучше сказать, сочинил, что это его бабушка-королева в юности, и старый король будет очень недоволен, если с портретом что-то случится, и может не дать выкупа. Тогда Бург, скрепя сердце, шварканул медальон в Алекса:

– Подавись своей бабкой, щенок! – Вот так Алекс был то цыплёнком, то пёсиком.

А с портретом Кэт Алекс беседовал. И ему часто казалось, что нарисованная принцесса оживает. Она то мрачнела, то улыбалась, а иногда портрет шевелил губами, то есть разговаривал, но часто он плакал, да, да, под глазами Кэт становилось мокро!

А иногда – редко – Алекс вспоминал деда с бабкой, и вздыхал: не родные! И тогда думал об отце и матери, погибших во время большого крестьянского восстания. Они были убиты, вероятно, таким же сбродом, как шайка Бурга, и он совсем не помнил их и грустил: откуда он родом и кто он на самом деле? Ни дед, ни бабка никогда ему ничего не рассказывали, и это незнание своих корней иногда сильно мучило его.

Итак, принц и рыцарь пас овец и любимой овечкой была Берта. Он звал её Бе-бе. Она чем-то напоминала Кэт. Немудрено: ему почти в с ё чистое, кроткое, приятное, напоминало принцессу Кэт! Однажды, гладя Берту и нежно глядя на неё, его губы стали что-то бормотать, а потом напевать какой-то мотивчик – так он сочинил свою первую песенку. Это не считая двух строк придуманных по дороге, помните? Песенка получилась так себе, но искренняя, разбойники раздобыли лютню, и он играл (выучился у Квиллина) и пел:

 
Истаял я, как свечка,
Тоскуя по тебе.
Но у меня овечка
По имени Бе-бе.
В неволе жуткой сидя,
Себе не господин,
Придумал я: овечка
Похожа на Катрин.
(На милую принцессу
По имени Катрин!)
Держа её за хвостик
Я будто шлейф несу.
Моя принцесса блеет,
А я её пасу!
И слёзы катят градом.
Нет! Всё же я один!
Овечка не заменит
Мне милую Катрин.
(Ну где же ты, принцесса?!
Жива ли ты, Катрин?!)
 

Это нехитрая песенка разбойникам нравилась, особенно «принцесса блеет». В конце все подпевали, а отвергнутая красавица Марго грозила ему кулаком и слеза катилась у неё по щеке. Может он пел так жалостно?

Его стали называть Менестрелем, то есть певцом, но это как-то не прижилось, и он и в дальнейшем, хотя и написал много песенок и совсем не корчил рож и не показывал фокусов, всё же не прозывался Менестрелем, то есть поэтом, музыкантом, а оставался Гистрионом, то есть клоуном, паяцем.

С сочинением первой песенки связано нечто забавное. Сочинив её, он впал в такой восторг, что побежал за ограду пропеть её проходившему дровосеку, верёвка на ноге натянулась и такова была сила его вдохновения, что привязанный за другой конец Бург свалился с сеновала, и, застряв поперёк в калитке, стал орать как зарезанный, думая что он уже в аду и какой-нибудь чёрт сдавил его здоровенные бока ещё более здоровенными клещами.

Дровосек, привлечённый криками обоих, помог Алексу водрузить Бурга на место, не силой, конечно, а уговорами, и тот, поскольку был пьяный, к счастью Алекса так и не понял, что произошло.

Вскоре после этого Бург переселил Алекса в одинокую хижину в лесу, рассудив, что вдруг за него не золото будут платить, а решат силой захватить, так пусть поищут. Хижину попеременно охраняли разбойники.

И тут случилось вот что.

Глава шестая
Метьер Колобриоль

Однажды Бурга принесли с обломком стрелы в пустой глазнице. Стрела сидела так прочно, что вытаскивая, её обломали. Глаз у разбойника вытек, а в хижине, где припрятали Алекса, поселился ещё один пленник. Это на него хотели накинуть лассо, но у него не было пока любимой девушки, о которой всё время надо мечтать, и человек спрыгнул под лошадь и оттуда пустил Бургу стрелу в правый распахнутый глаз, левый был прищурен. Человека схватили. Он был невысокого роста, с белокурыми волосами до плеч, иностранец, – вы, конечно, поняли, что это был Метьер Колобриоль, лучник из Деваки. Вот как раз, прямо дня за два до этого приключения, он победил в соревнованиях по стрельбе знаменитого Робина Гуда и возвращался домой. А от роду ему было всего лишь восемнадцать лет, то есть э т и события происходят за два года до событий, описанных в первой главе первой книги, когда он заменил в яме Раздватриса, помните?

Смертельно раненый Бург (стрела была отравлена) лежал не в деревенском доме, а в хижине – «врага пытать хочу!», – но пока впал в забытьё и непонятно почему долго не умирал. То ли яд был слабый, то ли Бург нечеловечески вынослив. Метьера посадили в подпол, а в двух комнатках жили: в одной сидел на верёвке Алекс, в другой лежал и стонал Бург, за которым ухаживала Марго. Она требовала немедленно повесить убийцу, но разбойникам хотелось узнать, что это за стрелок такой меткий, да ещё родом из Деваки.

– Пусть сперва покажет своё искусство, повесить успеем, – сказал самый старый, который уже на дело не ходил и выстрела не видел, но осмотрел стрелу и его разобрало любопытство. Метьера вывели на полянку неподалёку от хижины. Собралась вся шайка, человек пятнадцать. Старик сел в вынесенное для него кресло.

– Кто ты, откуда, и зачем ранил Бурга? – неожиданно зычным голосом спросил старик.

– Смертельно ранил, – поправил тонкий голосок.

– Я Метьер Колобриоль, лучник из Деваки. Ранил вашего, как я понимаю, предводителя, защищая свою жизнь. Сожалею, что стрела оказалась смертельной. – Старик одобрительно крякнул и задал следующий вопрос:

– Как ты проник в Середневековье, ведь между нами нет сообщения?

– Но почему же? В Непроходимой стене, которая разделяет наши земли, есть небольшая дверь…

– Да, говорят, она такая узкая, а ваши правители такие жирные, что не могут пролезть в неё, и вынуждены всю жизнь сидеть у себя в деревне, потому-то и не хотят, чтоб другие увидели мир, – протараторил разбойник, по кличке Хохмач. Метьер поддержал общий смех.

– Наше правительство, в силу неизвестных мне причин, действительно не выезжало за границу Деваки, но дипломаты, некоторые менестрели, и жонглёры…

– А ты кто, дипломат-жонглёр? – перебил Хохмач.

– Я воин. Лучник. Был послан в Середневековье на состязания по стрельбе из лука. Возвращался домой, тут вы меня и сцапали.

– Ну, давай, показывай своё искусство, а то сейчас прибежит Марго и придётся тебя вздёрнуть, – сказал старик.

И Метьер стрелял. И стоя, и лёжа, и с открытыми глазами, и с завязанными, и даже в прыжке с дерева с кульбитом в воздухе! Стрелы были ужасные, самодельные – крестьянские, но он неизменно попадал в предложенную цель. Разбойники только восторженно цокали и похлопывали его по плечу. Вообще, видя такую лихость, они как-то разволновались, и принесли вина и закуску, а когда он сбил с завязанными глазами яблоко с головы охмелевшего-осмелевшего Хохмача, стали и его поить вином, и наперегонки подставлять головы, чтоб он чего-нибудь с них сбил, и, как видно, совсем позабыли его вешать. Из хижины вышла рассвирепевшая Марго.

– Бург умирает, а вы развеселились! – прошипела она гневно. – А ну, вешайте его! Я хочу посмотреть, будет ли его труп стрелять так же метко!

– Подождём до захода солнца, Маргоша, пусть ещё постреляет, – ласково попросил еле державшийся на ногах разбойник, по кличке Лысый.

– Нет! Хочу, чтоб он сдох раньше моего славного муженька.

– Ладно, вешайте, где там верёвка? – вяло махнул рукою старик, хотя за полминуты до этого обнимал Метьера и признавался, что не знает стрелка лучше.

– Прости, брат, – сказал он, смачно отхлебнув из бутыли, когда разбойники связали Колобриолю руки за спину и поставив на табурет, накинули на шею петлю. – Хоть и жалко лишать жизни лучшего стрелка на свете, а ничего, как видно, не поделаешь!

– Как лучшего стрелка? – возмутилась Марго. – А наш славный защитник всех бедняков, Робин Гуд?

– Да, да, – загудели все. – Как же мы забыли, а наш славный Робин Гуд?

– Я победил Робина Гуда, – тихо, скромно, но внятно, чтоб его слышали, сказал стоявший с петлёй на шее Метьер.

– Что, что ты сказал?! – взвился Лысый.

– Сказал, что Робин Гуд признал, что я стреляю лучше.

– Ты ври, да знай меру! – сказал разбойник Лохматый.

– Стреляешь ты здорово, но против Робина ты сопля зелёная! – выпалил Малыш, жирный коротышка с выпученными глазами и тоненькими ножками рахитика и тоненьким же голоском. Разбойники захохотали.

– Пусть я сопля, – смиренно сказал Метьер, – но я видел Робина Гуда и победил его, а кто-нибудь из вас его видел?

Все заткнулись. Лишь рыжий таратор Хохмач громко выкрикнул:

– Я! – и когда все на него с изумлением уставились, добавил: – Не видел! – и захохотал, довольный. Но никто его не поддержал.

– Учум же видел, – сказал всё помнивший, но редко говоривший Молчун, и показал на старика. – Что же ты молчишь, Учум?

– Видел ли я Гуда, не видел ли, что хвастать. – Учум сидел в кресле, в руке у него был обломок стрелы, вытащенной из глаза Бурга. – Но стрела эта его, Робина. На ней три насечки ножом. Он так помечает свои стрелы. И мне любопытно было бы узнать, как эта стрела попала к нему, – он указал на Метьера.

– Очень просто: я был на состязаниях по стрельбе, и мой д р у г Робин Гуд – произнёс он, слегка надавив на слово «друг», – подарил мне колчан со своими стрелами. Половина была с ядом. Я не виноват, что вашему мужу досталась стрела из этой половины, – вежливо обратился он к Марго, – но я не нападал, я оборонялся.

– А что ты врал, что ты Робина Гуда победил? – рявкнул Лысый.

– Я не врал, у меня даже победная грамота есть в суме. Только вот сама сума, не знаю, где, – улыбнулся Метьер складности сказанного.

– Сума в хижине, как положено, ведь добычу ещё не делили, – сказала Марго. Привести казнь в исполнение ей мешала невозмутимость и храбрость маленького белокурого человечка, стоявшего в петле. Она любила храбрых и всё неординарное. – А ну, принеси, – нетерпеливо крикнула она Хохмачу. – Живо! И посмотри, как там Бург. А вы снимите пока с него верёвку, покалякаем. – Марго явно начинал нравиться симпатичный недоросток. Разбойники с радостью подчинились атаманше и скинули петлю, хотели развязать и руки, но она не велела. Метьер, беспечно насвистывая, уселся на табурет и положил ногу на ногу.

– Послушай, – подсел к нему на корточках Лысый, – а какой он из себя, славный парень Робин?

– Да уж не такой как ты, лысун, – заметил Лохматый. – Волос-то у него, небось, целая грива.

– Должно быть, он стройный и высокий, – завистливо пропищал рахитик Малыш.

Робин Гуд был маленьким, кривоногим, с толстыми губами и задранным носиком задирой, и если б не его справедливые друзья, никогда бы не признал поражения, но Метьеру не хотелось их разочаровывать, это могло быть и опасно.

– А разве Учум не рассказывал вам о нём? – спросил он вместо ответа. Старик сверкнул глазами, и Метьер понял, что зря задал этот вопрос. И тут, к счастью, подбежал Хохмач.

– Бург ещё дышит, а это, – он потряс сумой, – я вырвал у него из-под наковальни, – он постучал себя по голове, ожидая смеха. Он был глуповат.

Марго строго посмотрела на него, и он скоренько отдал ей потрёпанную дорожную суму.

– Вот-вот, там грамота, такая, с печатью, – сказал, оживившись, Колобриоль. – Там всё, всё написано.

Пергамент с печатью и буковками заходил по рукам. Загвоздка заключалась в том, что никто из разбойников читать не умел. Пергамент взял в руки Учум и уставился в него. Он очень боялся, что Метьер разоблачит его перед всеми во лжи: ведь он никогда не видел Робина Гуда, а про стрелы ему рассказывали.

– Да что тут читать, ерунду всякую, – вскричал он, – закорюки непотребные. – Вешать его, этот наглец нашего главаря убил, и твоего любимого мужа! – напомнил он Марго, и, выхватив нож, хотел порезать грамоту в клочья, как тонкая но цепкая рука высунулась из-за дерева, облокотившись на которое сидел в своём кресле Учум, и вырвала у него пергамент. Это была рука принца Алекса, и он вышел на поляну.

– Принц! – всплеснул руками Лысый, – принц Гистрион, а тебя что, не сторожат?

Никто не хотел оставаться в хижине, когда тут так интересно, и Алекс развязал верёвку и даже нашёл в уголке отобранный у него Бургом «глазной камень», без которого несколько страдал.

– Я умею читать, – сказал он громко, – и сейчас вам всё прочту. – И он приставил к глазам выпуклую сферу. Для убедительности, потому что читать он мог и без неё. Он глянул в грамоту и увидел там знакомые буквы, которые складывались в неизвестные ему слова. Ведь в Середневековье было много разных наречий, а алфавиты похожи. Он посмотрел на Марго.

– Ну читай уж, цыплёнок, – разрешила она.

– Иборури ибоири, – честно прочитал Метьер, и, подумав, перевёл: – Это значит «Победившему от побеждённого». Это крупно. А дальше помельче. – И он навёл камень, как бы усиленно вглядываясь в текст. – «Это грамота дана лучнику из Деваки Метьеру Кораблетролю, – тут Метьер хихикнул. – Да, Кораблетролю, как знак его победы над самим мною, Робином Гудом, – сочинял на ходу Алекс. – Теперь не я, а он лучший стрелок мира». – Он было закончил, но спохватился. – «Грамота эта также оберегательная. Метьер имеет право безпрепятственно ходить и ездить по всему Середневековью, а захочет – и поселиться в нём навсегда. А кто с этим поспорит, будет имеет дело с нами, Вольными стрелками Робина Гуда. А кто ранит его, или на своё несчастье, убьёт, тому мы обещаем мучительную смерть в трёх поколениях с конфискацией всего имущества!» Подпись: Р.Г. и печать – герб с тремя перекрещенными стрелами.

– Такие же у меня на застёжке плаща, видите, – показал Метьер, – его подарил мне Робин, и на стрелах по 3 зарубки. А сейчас, если не хотите, чтоб сюда нагрянули Вольные стрелки, развяжите мне руки и отдайте коня: я тороплюсь в Деваку! – Кораблетроль, как окрестил его Алекс старался быть грозным, но глаза его улыбались: он любил приключения, и перед ним уже стояли не разбойники, а какие-то испуганные дети.

– Да… – вымолвил Молчун, который говорил редко и потому к нему прислушивались. – Не стоит ссориться с Вольными стрелками. Их земля не так уж далеко от нашей.

– И я считаю, не надо ругаться с самим Робином, – прибавил Лысый.

– Так отпустим Карабуля, не помню как, язык вывернешь, – пропищал Малыш.

– Но сперва угостим его, и сами хорошенько надерёмся, – сказал Хохмач, и все засмеялись, но обернулись к старику и Марго.

– По-мер! – вдруг донёсся из хижины вопль любителя немножко пощипать у своих, пока они отсутствуют. Разбойник выбежал на поляну. – Помер Бург и весь почернел и разбух, в дверь теперь не вытащишь, придётся крышу снимать.

– А-а! – завопила Марго, машинально отбирая у него упёртую брошь и кинулась было к хижине, но тут же вернулась и схватила Метьера за развязанную руку. – Нет! Никуда не уедешь, убил мужа, так заменишь мне его! – и она поволочила лучшего стрелка мира за собой, как разъярённая мать напроказившего мальчишку.

– Дура! – тихо сказал ей вслед Молчун. – Тебя и нас всех убьют, а деревню сожгут. Пошли отбивать.

И разбойники, даже не оборотившись к старику, побежали к хижине. А старик остался в кресле, и задумчиво попивал винцо из большой бутыли. Он отправлял его маленькими глоточками в изношенную утробу, предварительно споласкивая рот и жмурясь от удовольствия.

Марго же заперла Метьера в подпол и ключ сунула куда-то под юбку.

– Попробуй кто отыми! – показала она всем кулак, и оказавшегося первым Хохмача ошарашила слегка по голове так, что он лёг рядом с Бургом едва ли не такой же мёртвый, как тот. Довод был убедителен, и разбойники занялись покойником.

Труп Бурга зарыли, как и полагается, в землю, но в вертикальном положении и головою вниз. Было местное суеверие, что в конце времён земля перевернётся, и небо окажется внизу. Значит, оживший покойник сможет ступить ногами сразу на небо, где и ждёт его сладкая небесная жизнь. Они были язычники.

Алекс, про которого подзабыли, мог бежать. Но сердце подсказывало, что надо спасти Метьера, и что встреча эта не случайна.

Спасти, но как? Он встал на колени среди дубов и стал молиться Единому Неведомому Богу, как учил его дед, король Кеволимский. Потом поднялся, отряхнулся и с лёгкой душой, насвистывая какой-то новый мотивчик, ещё без слов, направился к хижине. «Новая песня будет о долгой дружбе», – восторженно думал он. Ему ведь, как и Метьеру было восемнадцать лет!

Все были на похоронах. На дверце, ведущей в подпол, лежал чёрный замок, величиною с детскую голову. Алекс не стал его трогать, он знал, что сейчас что-то произойдёт и они спасутся. Он стал разговаривать с узником, разумеется, на своём наречии. Метьер знал несколько языков Середневековья, он был полиглот и запоминал всё с лёту. Они вкратце поведали друг другу о себе, посмеялись над тем, как перековеркал Алекс фамилию Колобриоль и как сочинил грамоту, где на самом деле было только: «Победителю всемирных соревнований по стрельбе из лука, проходивших в Шервинском лесу Метьеру Колобриолю», дата и подписи грамотных участников состязаний и корючки неграмотных, которых было большинство. Неграмотный Робин запечатал всё в конце своим перстнем с тремя перекрещенными стрелами, подарил Метьеру, скрепя сердце, плащ, колчан со стрелами и длинноносые середневековские туфли.

Лекс же рассказал новому другу о Кэт, о том, что он сочиняет песни, спел про овечку. «Лютня у тебя фальшивит, – сказал Метьер, – буду жив, подарю свою. Обещаю, мне она от знаменитого Высоца досталась».

– Облава! Облава! – раздались испуганные крики. В хижину влетел протрезвевший Лысый. – Робя, облава! Должно быть, это Вольные стрелки! Марго убили, я её ощупал, вот ключ. – Он кинул ключ от подполья Алексу и встал на колени, руки его дрожали.

– Робингудцы никого не щадят. Гистрионушка, умоляю, если не ухоронюсь, скажи, что я спас этого Кара-бле-круша! – он кивнул на подпол и пополз к выходу. – А лучше спрячьте меня в подполе, спрячьте, они всё жгут! Мама, я боюсь! – и Лысый снова пополз к Алексу.

Но тот его не слушал, он открыл замок, Метьер выбрался – и тут загорелась хижина. Стрела с зажжённой паклей на конце попала в неё – хижина вспыхнула мгновенно.

– А-а! – заорал Лысый и на коленях пополз в самую гущу огня, – я боюсь! – Он просто обезумел.

– Выволакивай! – крикнул Метьер Алексу и схватил разбойника за толстую ногу.

– Он душегуб! Самим надо! – заорал Алекс, и, обхватив Метьера за туловище, выдрал его из хижины, у которой уже горел и обваливался потолок. В двух шагах лежала огромная Марго со стрелами в могучей спине, рядом сума Метьера, которую он и схватил по дороге. Неподалёку на лужке топтались растерянные тревожные кони. За деревьями показался ряд наступавших рыцарей.

– Это не стрелки, – шепнул Метьер, – с какой стати!

Они по-пластунски пробрались к коням и вскочили на двух. Один по случайности оказался конём Метьера, Алекс, досадуя, что Кеволима нет, вскочил на чужого. И беглецы поскакали вниз по сельской дороге… в общем, неведомо куда.

Наступал и всё жёг отряд рыцарей местного феодала, которого перестала устраивать дань, которую платил ему Бург. К тому же разбойничья деревня стала раздражать соседних феодалов: «ни пройти, ни проехать!» – они предъявили претензии. И местный феодал решил не связываться с соседями и пожечь и саму деревню и её обитателей. Что и сделал. А кто ему запретит? Это ж ЕГО РАБЫ. Такие, ребята, были нравы и обычаи!

…Они сидели среди душистого разнотравья на уютной небольшой полянке под голубым с весёлыми кучерявыми облаками небом. Небольшая, но густая группка берёз и ёлок отделяла их от проезжей дороги. Лошади стояли привязанные к ближним деревьям.

– Ну вот, – сказал Метьер, достругивая стрелу, – и тебе будет лучок со стрелками. – Себе он уже смастерил. – Как же в наше время без оружия. Эх, жаль, Гудовские стрелы пропали! А теперь пришло время прощаться. – Он достал из сумы круглую штуку с цифрами. – Необходимейшая вещь. Называется компус Га, Гаспар, значит. Это изобретение нашего умельца Гаспара Арнери. Смотри, мне надо на север, и вот стрелка указывает вон туда. Значит, мне туда. А тебе…

– На восток, – пожал плечами Алекс.

– Значит, вон туда, назад…А знаешь, у меня тоже есть девушка и ей всего четырнадцать лет. Мне не терпится увидеть её и похвастаться победой, – он похлопал по суме. – Но путь к твоей Кэт труднее. Потому на, дарю. – Он протянул ему компус Га. – Я-то доберусь, а ты неизвестно сколько будешь скитаться.

– Спасибо, Метьер. А мне нечего тебе подарить.

– Ой-ой, я уже должен гордиться, что знаком с целым принцем, я – простой лучник! – и Метьер иронически воздел руки к небесам.

– Хватит, Метьер. Ты не простой лучник. И… не «знаком», а ты мне знаешь кто? Друг.

– Друг? Ну что же, я согласен. – Он развёл руки, и они крепко обнялись. – А насчёт того, что тебе нечего подарить, хм… Ты спас меня от виселицы – раз. И вытолкал из горящей избы – два. Два-ноль в твою пользу. Ну и в мою тоже, потому что я жив. Но я твой должник. – И он вздохнул. – А теперь, всё-таки, разбежались, принц. А впрочем, ты теперь поэт, или как там по-вашему, выбирай: менестрель, трубадур, бард, или…

– Гистрион! – вскричал Алекс, хлопнув друга по плечу. – Меня так разбойники прозвали.

– Гистрион? Дураки необразованные, да это ж вроде шута.

– Ну да, я ведь и фокусы им показывал. Пусть будет Гистрион как имя, с заглавной буквы! А? Красиво?

– Ну, как знаешь. А фокусы хорошо: кусок хлеба. Ну что ж, удачи, Гистрион.

– И я клянусь, – сказал Алекс, – что забуду своё имя, и буду Гистрионом, пока не найду принцессу Кэт!

– А я клянусь, что подарю тебе знаменитую лютню. Когда-нибудь. – Друзья снова крепко обнялись и расцеловались. И тут на дороге раздался цокот копыт.

– Ну вот, дообнимались, – сказал Колобриоль.

Они кинулись к коням, готовые бежать, но молодое любопытство заставило задержаться.

И, спрятавшись за деревья, они смотрели на дорогу. На восток двигалось четыре рыцаря на конях, с копьями наперевес, за ними карета, и за ней кавалькада из конных и вооружённых копьями людей.

– Странный герб на карете, – сказал зоркий Метьер, – на голубом квадрате серебряный ключ. Никогда такого не видел.

– Ну-ка, ну-ка, – сказал сощурившийся Гистрион и приложил к глазам «глазной камень». Сердце его защемило.

«Так, – подумал Метьер, – и очки ему подарю. Темные они тут, в Середневековье!»

– Это мои… это за мной, – сказал Гистрион, стараясь дышать ровно, – едут меня выкупать! Но я не хочу домой, без Кэт не хочу!