Электронная библиотека » Александр Зиновьев » » онлайн чтение - страница 3

Текст книги "Первое поле"


  • Текст добавлен: 8 апреля 2019, 15:20


Автор книги: Александр Зиновьев


Жанр: Современная русская литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Аэродром

По аэродрому, по аэродрому лайнер пробежал, как по судьбе


– Значит, кто-то есть, – обрадовался Матвей. – Будем будить?

И только ребята поднялись на крыльцо и потянули дверь, как она сама открылась и к ним вышла девушка в телогрейке, в короткой облегающей ноги юбке и резиновых сапогах.

– А вы кто такие ранние? – приветливо спросила она мальчишек.

– Геологи! Доброе утро! – ответил Матвей, и Толик сказал: «Доброе утро». Девушка ещё веселее посмотрела на ребят и ответила:

– Точно, доброе! Сейчас и посмотрим, какое оно доброе. Подождите немного. Хорошо?

Ребята с удовольствием кивнули.

– Что-то уж больно молодые геологи пошли, – удивилась девушка и пошла по дорожке к скворечникам.

Ребята поставили рюкзаки на крыльцо и стали смотреть вслед девушке, как она забралась по лесенке к домику, открыла дверцу, посмотрела внутрь, что-то поправила, перешла к другому, что-то записала в блокноте и пошла обратно.

– Только вы тихо. У нас ещё спят.

Дежурная показала ребятам свободную на втором этаже комнату, куда они по скрипучему коридору прошли на цыпочках и где они, положив рюкзаки у входа, осмотрелись, по очереди открыли и закрыли ящички тумбочек, как в пионерском лагере, дружно выглянули в окно, откуда было видно просторное поле аэродрома и опущенный конус, и, разувшись, одетыми упали на тёмно-синие фланелевые, с полосками вверху и внизу одеяла панцирных коек.

Днём (а уже шёл десятый день мая) в гостинице аэропорта Магдагачи никого, кроме наших картёжников, не появилось. Из столовой на первом этаже аппетитно пахло жареной рыбой. В форточку влетало громкое карканье ворон, ещё какие-то птичьи голоса, позвякивали кастрюли, слышались весёлые женские голоса.

– Встаём! – почти скомандовал Анатолий. – Чего доброго… ещё и без нас улетят.

Ребята, не боясь шуметь, спустились по скрипучей коричневой лестнице с широкими перилами на первый этаж и, поедая эту самую на сейчас не хуже омуля вкусную рыбу, переговаривались, рассуждая о пришедшей ненароком мысли: что будет, если их забыли? Партия уже улетела – и что дальше?

– Кто ж такие будете? – подошла к ним одна из женщин-поваров.

Анатолий оторвался от вкусного компота с лежащими на дне гранёного стакана ягодами, ответил, что геологи.

– Из Москвы, что ли, геологи? – Толик кивнул. – О как! – воскликнула женщина. – Вас уже набралась целая команда. А как там у вас? – спросила женщина. Ребята переглянулись.

– Да тоже тепло. Весна уж очень ранняя.

Матвей в мгновение оказался в Москве. В тёплой, с ручьями. И как он ходил после школы в кино с Людкой Бушук и её подругой, темноволосой, стройной из параллельного класса Ниной. Женщина поправила на себе белый халат и мечтательно произнесла:

– Ни разу в Москве не была. Только в кино да «Новости дня». Наверное, больше, чем Владивосток. Во Владике я два раза была. Понравилось. – Кивнула на тарелки и спросила: – Вкусно?

– Очень! – не сговариваясь поддакнули ребята.

Повеселевшими после еды вернулись в свою комнату. Поселились они в светлой комнате на четыре койки. При койках тумбочки. Посередине комнаты стол, стулья. На столе скромная ветка сирени в чистейшей полулитровой банке. На стене висело шишкинское «Утро в сосновом лесу». Стоял широкий светлый шкаф, на нём серый динамик. Играла музыка. Окна, покрашенные белой краской, выходили на просторное поле, которое и оказалось собственно аэродромом с ВПП. Это они из диспетчерской, проходя мимо, услышали это ВПП. Взлётно-посадочная полоса. За ВПП зелень сопок, синь неба с ажурными облаками и простор, которого им с детства не доставалось! Матвей стоял у окна, смотрел на этот ошеломительно скромный пейзаж и переживал.

– И никто не узнает, что мы уже на аэродроме! – просто так, чтобы услышать, как это прозвучит, сказал Матвей.

Но ближе к вечеру (а ребята за это время исследовали эту самую ВПП, бочки с топливом, следы от колёс самолётов) откуда ни возьмись прикатил на новых покрышках ГАЗ-69 со старшим геологом экспедиции Олегом Павловичем, старшим геологом партии Игорем Молнаром и двумя женщинами в зелёной полевой форме. Ребята были рядом, но почти бегом припустили к диспетчерской. Все дневные переживания тотчас же забылись, и вообще всё вокруг изменилось, даже конус изменил своё висячее положение на почти горизонтальное при совсем небольшом ветре. И женщины, и геологи вышли, взяли свои вещи из машины. Матвей и Толик предложили женщинам помощь. Игорь Александрович (с ним ребята познакомились в Москве) пожал им руки, поздоровался. Из метео была слышна морзянка, а из диспетчерской новое слово «борт»! И в комнате их стало четверо – подселились Игорь и Олег Павлович. А утром началась самая настоящая почти геологическая работа. После подъёма и завтрака с какао и ватрушками начпартии, который, оказывается, оказался (прибыл) раньше всех в Магдагачи, приехал из города и объявил, что сейчас вся партия выходит на задание. И Толик и Матвей как-то так подтянулись, собрались: всё же задание. Но задание оказалось совсем удивительным и не геологическим. Надо было у одного местного жителя вскопать огород под посадку картошки. Не очень-то согласный с таким первым заданием Матвей спросил у начальника партии Константина Ивановича:

– А почему огород надо копать только этому хозяину, а не всем?

Начальник хмыкнул, озорно улыбнулся:

– А потому, что он нам за это даёт четыре мешка картошки. Ты, Матвей, – как вас по отчеству? – к картошке как, положительно?

Пришлось доставать из рюкзаков сапоги, наматывать портянки и… копать удивительно чёрную землю. Через час работы, когда треть огорода была уже вскопана, Толик заметил:

– А что, втягиваться как-то надо!

На что Игорь Молнар, дымивший в это время папироской, доразвил мысль:

– Ещё как надо… За зиму обленились.

Хозяин, радостный, что так легко решился в эту весну огород, выдал геологам из погреба причитающиеся им мешки с картошкой, одноосную тележку – мешки отвезти, забрал лопаты, сказал, куда тележку поставить, и пожелал хорошего лета.

Полёт

А ты улетающий вдаль самолёт в сердце своём сбереги


Утром в гостинице только и слышно было – борт, борт. Вот борт вылетает. Вот где-то летит. Вот борт скоро будет. Даже дежурный из диспетчерской (в полуавиационной форме одежды, курточка и фуражка были голубыми, авиационными) связывался с помощью чёрного микрофона, переключая на радиостанции тумблер:

– Алё, борт. Как меня слышно. Как слышно?

Возвращал тумблер обратно, в комнатку врывался эфирный шорох, потрескивания. Дежурный, мягко поворачивая ручку настройки, отсекая чью-то торопливую морзянку, искал борт. Снова переключал тумблер, снова:

– Как слышно, как слышно?

Наконец (а ребята стояли в комнате, и дежурный их не прогонял) услышали:

– Магдагачи, я борт 81269, вас слышу, вас слышу. Как погода, ветер? Приём.

Повеселевший дежурный щёлкнул тумблером.

– Борт, я Магдагачи. Погода безоблачная, ветер, – дежурный покосился на конус, – минимальный, посадку разрешаю.

Снова перевёл тумблер на приём, и все услышали спокойный голос пилота:

– Магдагачи, вас понял. Будем минут через пятнадцать.

– Ждём. Я на приёме.

– Понял вас.

Ребята, сдерживая радость, побежали в комнату за рюкзаками. «Летим, летим…» Но до «летим» прошло два часа, и хотя все спешили, носили, укладывали, но дань пословице «Там, где начинается аэрофлот, кончается порядок», которую они услышали через полтора часа суеты вокруг да около самолёта, была ребятами принята и понята как аксиома. Пока ждали самолёт, ребята запихивали в рюкзаки всё, что самой собою оказалось вне и обратно не хотело лезть. А пока ребята собираются, расскажу о друзьях. Анатолий – сын крупных дипломатических работников, настолько крупных, что он даже родился за границей, что и было записано в паспорте. Черноволос в маму, с открытым лбом и густыми бровями, рельефными губами под старательно сложенным носом, был красив, строен и вдумчив. Любил читать и совершенно не умел петь. Пел, конечно, но так, что уши заворачивались. Матвей до той минуты, как Толик запел, даже не догадывался, что неумение петь бывает столь сильно выражено! А запел Анатоль такое:

Раз в Московском кабаке сидели,

И Иван Столбов туда попал.

Мы уже порядком окосели,

На Алдан он нас завербовал.

Как показалось Матвею, это была настоящая геологоразведочная песня. Он тут же её выучил. Анатолий и учился хорошо, и разный спорт любил, и экспедиция для него скорее была необходима как самоутверждение. Основательный (наверное, в папу), трудолюбивый настолько, что если уже точно нечего было делать, то скорее читал, или пе-е-ел этим жутким голосом, или спал. Книги читал серьёзные, про художников, учёных. Если ставил себе какую цель, то добивался её исполнения. Даже такую простую, как тридцать раз подтягиваться на турнике.

Матвей фигурой, пожалуй, был даже покрепче Толика, потому как лет с двенадцати, как познакомились во дворе с настоящим штангистом, чемпионом Олимпийских игр в Японии, дядей Трофимом Ломакиным, который запросто выходил к ребятам во двор и показывал невероятные чудеса силы и сноровки, пригрелся сердцем к штанге. Причём дядя Трофим не хвалился, а просто показывал, на что человек способен. То через высокий забор с места перепрыгнет, то самого большого из мальчиков Кольку Леонова за пояс на вытянутую руку подымет перед собой. Дядя Трофим был ну просто богатырём в глазах всех ребят.

Вскоре Матвей с другом Колей, с этим самым, которого подымал Ломакин, в разных местах раздобыли металлические круги с дырками посередине, совсем как штангистские блины. Колькин отец притащил с работы основу штанги – длинный металлический гриф. И ребята организовали на чёрной лестнице леоновского подъезда спортзал. Кто не знает, дома и при царях, и сколько-то после проектировали и строили так, чтобы на всякий случай был ещё один вход или выход в квартиру. Он находился по другую сторону дома, с выходом во двор. По нему в царские времена дрова заносили, воду, пока водопровода не было, молоко приносили, картошку с капустой и морковью. Хозяйский ход. Мусор через него выносили. Лестницы были узкими, а межэтажные площадки – большими. Чёрный ход со временем перестал использоваться, и поэтому можно было сколько угодно тягать железо! Через неделю занятий пришло на ум взвесить свои блины, и друзья стащили их в соседний овощной. Взвесили, удивив этим грузчика, дядю Славу.

– Металлолом, что ли, взялись собирать?

– Да нет, дядь Слав, мы уже неделю штангисты. Дядя Ломакин научил, – ответил Колька.

Дядя Слава хмыкнул, но произнёс:

– Добре. Силы наберёте – приходите помогать.

Вернувшись с блинами, в столбик произвели сложение – оказалось девяносто килограммов. Для двенадцатилетних ребят, конечно, много, но, занимаясь вот так на чёрном ходу несколько лет, друзья к восьмому классу осилили в толчке эти самые девяносто! То есть к шестнадцати годам и плечи у них округлели, и походка остойчивая, и в случае чего им и драться не было необходимости, потому как любой, кто задирался, а иногда (дело дворовое) и старшие пацаны лезли что-то доказать, хватало только сбросить с себя нападавших, как тут же пропадало всякое желание драться! Так вот на Матвея штанга повлияла. Светлый, открытый и сильный. Такой располагающий к себе с первой минуты взгляд. Волосы летом выгорали, зимой темнели. А к пятнадцати годам синие его глаза, видно, стали нравиться девочкам. У Толика были карие, а Матвей всегда светился самыми настоящими синими красками глаз. Правда, он об этом не догадывался до одного дня, который когда-то, но наступает и у мальчишек. Как, впрочем, и у девочек, но об этом позже. Ещё пробивались юношеские конопушки; желваки, когда надо, показывали упорство; вообще лицо к этому первому полю было вполне волевое. Одежду ребята в те послевоенные годы носили самую простецкую, потому как после неё страна долго ещё жила в бедности. Родители почём зря за ботинки ругали, заставляли беречь, банки консервные по улицам не гонять. Так что одевались ребята, не ломая голову… Что было, то и носили. Точно так же были одеты все ребята и девочки во дворах Москвы между «Белорусской», «Маяковской» и «Новослободской», где жили наши геологи. Так же жили все, за редким исключением, дети Страны Советов. Но вот энцефалитные костюмы, как только их надели, полюбили сразу. И уже перед самым отправлением в экспедицию успели изготовить себе по ножу, как они решили, охотничьему. А к ним настоящие деревянные, в коже, как у индейцев, ножны, чтобы можно было на поясе носить. Избегались, но достали по широкому офицерскому ремню. В магазине военной одежды их кому попало не продавали. А ремни были очень хороши и чтобы на них висели ножи. И когда они в очередной раз появились в самом большом магазине Москвы на Воздвиженке, дом номер десять, пришла на ум идея попросить подходящего военного купить им по ремню. Стали выглядывать, к кому бы обратиться, и без пяти минут геологам очень даже повезло. Товарищ капитан выслушал ребят, покивал, улыбнулся и сказал стоять здесь. Пока наши геологи летят в тайгу, расскажу ещё вот о чём.

Первая любовь

Не вздохи на скамейке


Весна в этот 1961 год налетела, не разбираясь что да зачем. Везде, где был маломальский уклон, неслись ручьи, в которых так же неслись эскадры из обрезанных винных пробок с воткнутой в серединку спичкой-мачтой и с прикреплённым бумажным парусом. За ними бежали мальчишки и галдели, как сорочата, следя за своими пароходами и линкорами. Солнце старалось вовсю, поэтому пальтишки были расстёгнуты, а шапки лежали стиснутыми в портфелях. А в школе не на уроках становилось всё труднее усидеть.

Матвей в эту весну встретил первую свою любовь. Вот как это было. Начну не с начала. В один апрельский день Матвей влетел в кухню, крутнул несколько раз круглый диск на бронзовом кранике и припал к струе. Соседка Татьяна Георгиевна повернулась от своего стола на коммунальной, на три хозяйки кухне к Матвею грузным телом и совсем незлобно прокомментировала:

– Всё носишься?

Матвей сделал несколько глотков. Подумал, не разгибаясь, и ещё попил. И только после этого выпрямился и поздоровался с Татьяной Георгиевной. Матвей такое пережил, что, во-первых, улыбался во весь рот, а во-вторых, не зная, как поступить с пережитым, улыбался глупо.

– Что-то ты припозднился? – спросила ещё Татьяна Георгиевна, посмотрев на наручные часы. – Уж какой день замечаю.

Матвей уже с час как должен был прийти из школы. Матвей всё это слышал, конечно, но даже не насторожился, а постояв, решил, что надо ещё и лицо ополоснуть, что он и сделал. Лицо горело, алело, почти дымилось.

А произошло вот что!

Матвей буквально за пятнадцать минут долетел от «Новослободской» до своего дома на 4‑й Тверской-Ямской, дом тридцать семь. Поэтому и пил воду. А бежал он потому, что несколько минут назад, зажмурившись и как-то сбоку, как стоял, так, основательно прицелившись, чтобы не промазать, поцеловал в щеку девочку из параллельного восьмого «Б» класса и… только его и видели! Чего-чего, а бегать Матвей умел. Никто в футбол не мог его догнать, когда он отрывался с мячом, как, впрочем, и обыграть.

А ещё раньше, но в этот же день, сразу, как только ему в голову пришла мысль, что надо Нину поцеловать (так звали девочку), он перестал её слышать. Вдвоём они шли снизу в сторону своей школы, с бульваров, осыпанные тёплыми весенними лучами солнца, в расстегнутых пальто, окружённые весенними запахами московского воздуха, и разговаривали о великом! Вернее, Матвей слушал о великом. Великим в этот момент были какие-то вязания, нитки мулине, пяльцы и ещё что-то очень далёкое от футбола, книжек, которые он с упоением читал, и разных мужских дел. Он разглядывал Нину, успевал пробежаться глазами по ручейку, несущемуся по своим весенним надобностям. Но мысли его были совершенно в иной, далёкой от мулине плоскости. Он думал о первом поцелуе. Про поцелуй Матвей прочитал в книге, где точно вычитал, что кавалер через какое-то время знакомства просто-таки обязан поцеловать свою даму сердца. Нина была хороша! Вернее, Матвей точно знал, что она ему нравится! Про любовь он ещё не знал, не ведал. Возраст не тот, а вот про нравится и про поцелуй… А ещё когда он вспомнил, что во всех книгах написано, что мужчина должен поцеловать женщину, вот тут-то он и перестал слышать, что говорит Нина. А так как их познакомили уже больше двадцати дней назад, в конце марта, то получалось, что пора. И все эти дни, весенние, лёгкие, солнечные, томительные, если честно, сразу же после школы Матвей и Нина гуляли и разговаривали. Иногда и Матвей что-то говорил. И эта сбивающая с панталыку мысль про поцелуй просто изводила восьмиклассника и лишала его разума. А познакомила их Люда Бушук. Людка небольшого росточка, с круглым лицом, с косицами и круглыми ясными глазами. На переменке она оттянула его за рукав гимнастёрки к широкому окну, подальше ото всех, и тут же выпалила:

– А тебя, Матвей, полюбила одна девочка! – Немного осеклась на слове «любила», потому как у них разговор с Ниной был совсем не такой, и, подумав, добавила: – Ну, ты ей понравился, понимаешь?

Матвей каким-то шестым чувством понял, что всё пропало. Вот просто всё пропало. Им с Толиком надо суметь сдать экзамены, им надо в экспедицию, а тут… Но стоял внешне спокойно и, кивая головой, с начинающими рдеть ушами слушал. А Люда, совсем запутавшись в терминах, невольно ещё усилила своё сообщение:

– Влюбилась она в тебя! Теперь понятно?

Матвей на все её слова, которые становились всё непонятнее, кивал, соглашаясь. Людка ещё при этом так заговорщицки оглядывалась, что Матвей, невольно следя за ней, тоже стал оглядываться, боясь, вдруг кто заметит, услышит, о чём они тут секретничают, и уже не чувствовал ног. Вся школа с коридором, где бегали младшие и солидно прохаживались девочки в тёмных фартуках на коричневых платьях, двери классов, стенгазеты куда-то отодвинулись. Остался только Матвей и Людины губы, которые что-то говорили. И когда она его подёргала за рукав, понял, что надо как-то ответить, дать понять, что всё понял и готов. Поэтому он сумел потухшим голосом пробубнить:

– Всё понятно, – подумал и спросил: – А что же теперь делать?

– Да ничего! – вскинулась Бушук.

Чем на один миг, но обрадовала Матвея.

– Я вас познакомлю, пойдёте гулять, или ещё как, в кино, например!

«В кино»! Матвей понял это как дело решённое – и что уже сегодня надо идти в кино, а он никак не собирался в кино, да и денег нет. Люда посмотрела в окно и договорила:

– Ладно, решили. Пошли на урок, а после я вас познакомлю.

И легко, почти вприпрыжку побежала к двери класса. Матвей же на незнакомо ватных ногах дошёл до парты и не сел, а, как на воздушной подушке, опустился на лавку, не почувствовав её жёсткости. Тут же пришла мысль, о ком говорила Люда. Матвей, пытаясь вспомнить девочку, о ком говорила Бушук (Иванова! Нина Иванова), совсем не слышал учительницу. Урок, казалось, никогда не закончится. В голову чего только не лезло. После уроков Люда стояла в дверях и всех пропускала. Затем заговорщицки посмотрела на убитого счастьем, сидящего за своей партой Матвея, выглянула в коридор и поманила его к себе. Матвей обречённо вытащил из парты портфель, закрыл крышку парты, портфель положил на парту, оттягивая время, в него вложил тетрадь, книгу и, пощёлкав замками, закрыл.

Нина стояла и смотрела, как они к ней идут. Матвей, конечно же, её знал. Знал, что учится в восьмом «Б». Как у всех девочек, две косы сзади, пробор на голове, форма, узкое и… красивое, если приглядываться, лицо, брови стрелками. Плюс – невольно об этом подумалось – уже была грудь. Не как у Людки. У Люды она была больше всех в классе, что все ребята заметили первого сентября, в первый день учебного года, когда после длинного лета, подросшие и изменившиеся, друг с другом здоровались. У всех девочек за лето появилась грудь. А у Бушук такое появилось, что непросто и глаза отвести. Люда первые дни стеснялась, но как-то и с этим класс справился. А в конце сентября, когда кто-то из ребят вбежал в класс с воплем: «Бегом в гардероб, девчонки пуговицы режут!» – и все бросились с четвёртого этажа спасать верхнюю одежду, Матвей, самый проворный, первым влетел в свой ряд вешалок и обхватил оказавшуюся к нему спиной было пискнувшую девочку, которая оказалась Людой. Защищая свою одёжку от столь нахальной порчи, Матвей, конечно же, не ожидал, что при этом он невольно, но в пылу защиты схватил Люду за то, что так сильно выросло за лето! Руки Матвея твёрдо держали её за груди. Люда сжалась и замерла. Стоит и не шевелится. И Матвей не двигался. Замерли. Ни звука. И тут Матвея покрыла испарина, потому как он почувствовал, что держит, и крепко, Людины груди. Что-то, что у него в руках… на это… на эти и смотреть-то нельзя, не то что цапать, что в руках оказалось совершенно запретное – обе её груди. По штуке на ладонь!

Надо заметить, что как бы у девочек чего-то и появилось на грудных клетках (почему клетках?) после лета, ребята в классе не обсуждали между собой, хотя и поглядывали, удивляясь… И, конечно же, Матвей никак не думал, что он вот так будет держать это самое таинственное, особенно видное на уроках физкультуры, в руках и не знать, как сейчас с этим быть. Люда молчала, и Матвей молчал. Так и стояли, не зная как быть. По другим рядам раздавались писк и возня, крики, топот ног. А в этом ряду тишь и благодать.

Это стояние, которое как-то незаметно и закончилось, сблизило Бушук и Матвея, можно сказать, породнило, и, наверное, поэтому Люда так легко выполняла просьбу школьницы из параллельного класса и, остановившись перед Ниной, произнесла:

– Вот, Матвей. – И уже Матвею: – А это Нина. – Помолчала, не совсем понимая, как быть дальше, но договорила: – Ну, я пошла.

И правда пошла. Но тут Нина её вернула, чему и Матвей сильно обрадовался, и они спустились в гардероб, оделись и втроём пошли гулять. И догуляли до кинотеатра. Матвей на левом фланге, Бушук посередине и так далее. Разговаривали они сами с собой (они друг с другом), поэтому у Матвея было время и примериться к положению, и присмотреться к Нине, и прислушаться, что на правом фланге говорят. А вот в кинотеатре хитрая Бушук, как только медленно растаял свет, тут же переместила Матвея к Нине, и Матвей, оказавшись так быстро между двух знакомых девочек, начал тихо, но внятно волноваться! А когда через несколько минут Нина (о боже мой!) нашла его руку и потянула к себе, он как-то не совсем по-мужски, но взял её ладошку и так просидел, волнуясь от незнакомых чувств, до конца кинофильма с Нининой кистью в своей, совершенно не замечая самого кинофильма. Сердце сильно стучало, дышать было нечем, и почему-то Матвей очень переживал, не видит ли это Бушук. Из кинотеатра они уже пошли рядом, а тут и Люда убежала, попрощавшись. И с этого часа и до отъезда в экспедицию стали они после школы гулять вдвоём. Ну как гулять! Он её провожал домой, специально заходя в разные дворы, чтоб тянуть время. Матвей встречал Нину в условленном месте, и они шли и разговаривали. О том, что случалось в классах, об уличных сценках, о кино, о весне, о том, что было, о книжках. И так догулялись до дня, когда Матвей прилетел на кухню и припал к крану. Матвей, конечно, видел, как это делается в кино, в жизни, да и его целовали, но это были родственники. А чтобы вот так сам, и девочку. Поэтому по пришествии этой страшной идеи он и потерял дар слышать, возможно, и речи. Но нужды в этом (слышать и говорить) не было: Матвей, полностью занятый разработкой плана поцелуя, ничего не замечал. Даже идя рядом и иногда останавливаясь, Матвей, подбиравший момент, уже несколько раз было решался произвести это самое, как Нина, повернувшись на каблуках и совершенно не замечая изменений в Матвеевом поведении, шла дальше и дальше, и вот они уже дошли до её дома, до высокой деревянной лесенки, приложенной к дому, по которой можно было подниматься на второй этаж, а Матвей всё не решался на поцелуй. Но миг этот настал: или сейчас, или никогда! И Нина так удачно стояла, и лицо вверх подняла, на лесенку посмотрела. И вот тут Матвей, зажмурившись (глаза сами собой закрылись), прикоснулся к её щеке своими жаркими, надо полагать, на этот момент губами, которыми уже через двадцать минут пил на кухне воду.

Ещё не успев положить на стол книги и тетрадки, начать готовиться к завтрашним урокам, как к нему застучалась совершенно осязаемая и нехорошая мысль, что он ведь без спросу поцеловал! Ведь (и это совершенно точно) надо было сначала спросить разрешения, так, как будто и в книгах, и в кино. И получается так, что он Нине этим нанёс оскорбление! Вот просто ни за что обидел свою даму сердца. И если он летел домой, он ликовал и праздновал ещё непонятно что, возможно какую-то победу, то по приходе этой мысли он весь съёжился, медленно опустился на стул, положив руки на колени. «Что я наделал?» – сверлило в голове огромную дыру. Матвей непонятно как дожил до утра следующего дня. Вечером мама допытывалась: «Что это ты такой, а не заболел ли?» А что ответить? Ночь долго тянулась тревожными размышлениями, а затем как-то сразу из пространства прозвенел будильник. По радио шла зарядка.

В школе на первой перемене он так Нину и не увидел, на второй тоже и только на третьей, уже отчаявшись и наволновавшись, поднимаясь в кабинет физики, он как-то вдруг её увидел. Она стояла на три ступени выше. Матвей остановился, подождал, пока она опустится к нему, мысленно поправил сюртук, шпагу и произнёс совершенно не свойственное ни времени, ни себе:

– Нина, я вас вчера оскорбил. – У Нины, как Матвею показалось, от таких слов даже лицо вытянулось, брови уж точно встали ромбиком. Поэтому от, конечно же, сильного волнения он опустил глаза и увидел её коленки в коричневых хлопчатобумажных в резиночку чулках, сосредоточился на них и донёс окончание фразы до ушей дамы: – Простите, если сможете, и я так больше никогда… – и запнулся, потеряв окончание. Как произнести это слово «поцелуй»? И выкрутился: – …так делать не буду! – Не поднимая головы – только коленки в хлопчатобумажных чулках. Он ждал ответа. Где-то в голове застучали металлические блестящие шары, и Матвей сквозь их звон и туман заметил, что коленки сбежали из поля зрения. Нина побежала по ступеням лестницы вниз и унесла эти в хб. И тут же от вида убегающих ног, коленок, края подола понял, что прощения ему не будет, и, скорее всего, никогда. Скорее всего, никто из школьников рядом (а они точно были) не заметил всего трагизма состояния Матвея, его разрывающегося пополам сердца и волнения души, и не заметил, как Матвей в последнем порыве надежды поднял своё лицо, накрытое мольбой, как туманом. Нина убегала. «Ну что же ты?» – мысленно кричали его, к слову, синие глаза. А Галя весело посмотрела с нижней площадки на неузнаваемого Матвея и прозвенела:

– Я буду ждать тебя…

Ко всем этим несчастьям ещё и день после школы оказался пасмурным, и гулять под первым дождиком было не с руки. И Матвей не знал, как поступить, потому как ещё не было у них таких дней. Было солнечно, и пахло по очереди талым снегом, ручьями, затем почками. Над Москвой и вдоль улиц летали весенние ветра, внося сумятицу в поведение и Нины, и Матвея. Под этим слабым дождём они дошли до Нининого дома и лестницы на второй этаж. Матвей всё же как-то надеялся, что Нина найдёт слова прощения для его поступка и успокоит его душу, но Нина как будто и не слышала тех слов, уже у своего дома сказала легко, как будто в сотый раз:

– А пошли ко мне, я тебе выкройки покажу…

И Матвей впервые в своей мальчишеской жизни поднялся по скрипучим ступенькам в дом, где жила девочка. Он и раньше был в чужих домах, но это были дома друзей, родственников, но никак не девочек. Он шёл двумя ступенями ниже Нины и только и видел, что полоски рисунка чулок на Нининых икрах и подмокшие туфельки. Но, когда он помог снять и повесить на вешалку её пальто, повесил свою курточку, он перестал дрожать, понял, вот так почти вдруг понял, что ничего страшного-то нет. Что руки-ноги целы, портфель – вот он, что Нина тоже человек, хоть и девочка. Нина провела его на кухню, где поставила чайник. Отодвинула белую занавеску на окне, и Матвей увидел в окно мокрые ветви большого дерева, соседний кирпичный дом. Потом повела в ванную, руки мыть, дала полотенце, в общем, как-то так освоился!

После чая Нина привела Матвея (как щенка, что ли?) в свою комнатку, странно похожую на увеличенное в размерах купе в поезде. Так же, как на кухне, посередине стол от окна, с занавесками, только больше. С одной стороны стояли два стула, с другой – кушетка под серым покрывалом. В изголовье лежала небольшая подушка-думка, на стенке висел коврик с горными вершинами. На столе лежали выкройки. Матвей сам себе показался большим в этой комнатке. А вот выкройки – он вспомнил, у мамы их видел, и поэтому знал, как они выглядят. А Нина уже переоделась в незнакомое платьице с талией, с беленьким воротником, перестала быть школьницей и стала с увлечением показывать и рассказывать, что она придумала сшить и как это будет выглядеть, и показывала это на себе, прикладывая выкройки к телу! От этой демонстрации и прикладывания голова у Матвея слегка опухла. Ну, то есть Матвей и видел, и понимал про платье, но это же всё впервые! Так что волнение его было совершенно объяснимо. Он держался, кивал опухшей головой и никак не выдавал себя, заметил, что всё больше и больше волнуется от такой близости девчачьего тела и разных к ним прикладываний. Правда, даже что-то спрашивал. На кухне снова запел чайник, что и спасло от этого возникшего волнения. Нина сбегала несколько раз на кухню и накрыла, убрав выкройки, стол. Чашечка, блюдечко, ложечка, сахар, бублики, заварник… Парок из носика. Всё такое простое, понятное и привычное.

После чая Нина совсем убрала выкройки. Матвей сидел на её кушетке и наблюдал, как она всё это делает. Что-то положила на полку, нитки – в ящичек швейной машины, лекало, такое удивительно большое, повесила на специальный крючок. Поправила скатерть и села – ой! – рядом с Матвеем. И так близко, что Матвей даже подвинулся, чтобы место было и Нине. Но Нина…

Нина вдруг – получилось, что вдруг, – повернулась к нему и положила обе руки ему на плечи, приобняла, притянув его голову к себе, к своей груди. Затем так же по-простому слегка отодвинула его от себя, и Матвей зажмурился, потому как увидел, что Нина тянется к нему губами. И она дотянулась, покуда у него сердце падало непонятно куда, но вниз, и прикоснулась не горячими, нет – какими-то угольями к его губам, и Матвей тихо скончался. Даже не дёрнулся. Но сквозь, оказывается, даже не сон, хотя и не явь, почувствовал на щеках и закрытых глазах Нинино дыхание и мягкие и какие-то уверенные прикосновения, которые тотчас же становились поцелуями. Совершенно не зная, как поступить и что делать, Матвей не только страдал с закрытыми глазами, но и не дышал. А зачем дышать? Да и нечем дышать! А Нина всё чаще целовала, целовала, ерошила волосы, гладила голову и вела себя с Матвеем как с совсем маленьким! Матвей молчал. Молчал, как партизан! Изнутри щурился и отчаянно боялся этой незнакомости и необходимости открыть глаза. Да ещё руки висели плетьми. Даже сидя. Сквозь всё это незнакомое услышал Нинин незнакомый шёпот:


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации