Текст книги "Боевая машина любви"

6

– Что за крысиный лаз, Овель? – деланно возмутился Эгин, когда Овель вела его темным и сырым коридором, то и дело отыскивая в связке новые ключи и отмыкая все новые и новые двери.

По расчетам Эгина они сейчас находились в северной части подземелий флигеля гнорра.

– Не так давно у меня был план завести любовника, – шепотом отвечала Овель. – Стервец Лагха завел себе очередную кралю – одну фальмскую баронессу. У меня уже не было сил терпеть эти унижения. Хотелось насолить ему – хоть чем.

При слове «любовник» у Эгина упало сердце. Но он продолжал улыбаться, стараясь не подавать виду.

– И как? План удался? – с нарочитой легкомысленностью спросил он.

– Не удался. – Овель в очередной раз щелкнула замком. – Я очень тщательно готовила свою измену. Меняла гардероб, изыскивала пути и места для тайных встреч… В общем, готовилась честь по чести.

– И что потом?

– Меня чуть не вытошнило на первом же свидании.

– Гм…

– Увы, мы не были созданы друг для друга, – щебетала Овель. – И потом… мне стало жаль мальчика… Лагха, он… вы, должно быть, сами догадываетесь… если Лагха узнает – съест живьем. Мое расположение, в сущности, того не стоит.

– И все-таки я готов быть съеденным, – с шутливой обреченностью объявил Эгин.

– Эгин, я бы никогда не повела бы вас сюда… я слишком дорожу вашей жизнью и вашим благополучием, – вдруг посерьезнела Овель, – но в последние дни Лагху как будто подменили.

– Что значит «подменили»? – насторожился Эгин.

– Я его не узнаю…

– Он заболел?

– Дело не в этом. Я же говорю вам – как будто подменили. Как будто это другой человек! – всплеснула руками Овель.

– Может, это и есть «другой человек»? – предположил Эгин, вспоминая все, что узнал в Своде о двойниках и глиняных людях. – Просто тело похоже – и все.

– Нет. Тело не «похоже». Тело то же самое. То есть абсолютно то же самое. До мельчайших подробностей. До волосков на…

– Вы совершенно в этом уверены?

Овель густо покраснела:

– Ну… совершенно. Я ведь его жена.

И еще один укол в самое сердце Эгина. «Сам виноват, – вздохнул про себя Эгин. – Не надо было краснобайствовать про женщин, которые не уступят ей ни в красоте, ни в обаянии».

– Ну хорошо, тело, допустим, то же. Так что же отличается?

– Эгин, мой муж потерял зрение. Не подумайте, он не ослеп. – Овель сосредоточенно закусила губу. – Вы понимаете, какое зрение я имею в виду?

Эгин кивнул. Кому как не ему понимать, что имеется в виду магическое зрение, которое позволяет видеть абрис врага в темноте, Измененный предмет в руках мага и еще многие и многие загадочные вещи. А иногда даже формулы Изменений, проступающие на вещах.

– Иногда зимой, рано-рано утром на оконный козырек нашей спальни садятся синицы. Я даю им зерно. Они сидят тихо и ждут, когда я им что-нибудь брошу. Они могут сидеть часами и дожидаться. Это очень вежливые синицы. Обычно Лагха просыпается первым. И говорит мне: «Вставай, тебя ждут твои зяблики».

– Ну и что?

– А то, что стекла в нашей спальне толщиной в два моих пальца. А зашторены окна бархатными гардинами, через которые не пробивается ни один луч света. Лагха не может ни видеть птиц, ни слышать их при помощи простых человеческих чувств. Он обнаруживал их иначе. И он ни разу не ошибался.

– Подумаешь, – пожал плечами Эгин.

«Эка невидаль – увидеть синицу через бархатный занавес!» На самом деле уколы ревности, которые беспрерывно, намеренно или невольно провоцировали в нем рассказы Овель, сильно мешали ему слушать.

– Лагха потерял не только зрение, но и слух. Теперь ему можно врать с утра до вечера и с вечера до утра. Человеческие голоса больше не разделяются для него на говорящие правду и лгущие. Теперь я могу заводить себе хоть дюжину любовников. И если мне хватит ума не спариваться с ними у него на глазах – бьюсь об заклад, он никогда не догадается, что у меня кто-то появился.

– Пример неудачный, – процедил Эгин. – А в чем еще выражаются эти, как бы сказать, странности?

– Я могу перечислять их часами. Ведь, в сущности, мне нечем больше заниматься, кроме моих цветов и наблюдений за мужем. Кроме того, Лагха стал исключительно вульгарен. Он острит невпопад, каламбурит, говорит идиотскими загадками вроде «У какого голубя по ночам зудят мудя?». Извините, Эгин.

Эгин не удержался и прыснул со смеху. Таких декламаций он от Овель совершенно не ожидал.

– Не за что извинять. Сущая ерунда, продолжайте.

– Лагха как с цепи сорвался. Щиплет наших служанок за задницы, не разбирая между симпатичными и уродливыми, между дамами и кухарками. Он все время домогается меня. Он готов трахаться беспрерывно. Будучи не в силах удовлетворять его неутолимую похоть, я подложила ему двух своих, условно выражаясь, «подруг» – Канну и Стигелину. И что вы думаете – сошло! Да это не Лагха, а просто, просто… боевая машина любви!

– Ну… в принципе… я не знаток. Но может быть, это те качества, которые были и раньше, просто обострились?

– Эгин, конечно, Лагха и раньше не злоупотреблял аскезой. Хотя когда мы поженились, он был… ну в общем, я была у него первой женщиной… И потом у него были связи – Сайла, какие-то банщицы, наконец, Зверда. Их роман чуть не загнал меня в гроб – в меня тыкали пальцем даже иностранные послы, обо мне шептались даже музыканты – сама слышала.

– Зверда – это та самая фальмская баронесса?

– Вот-вот.

– Имя какое-то… зверское.

– Есть немного, – улыбнулась Овель. – Но даже Зверду можно было терпеть.

– А теперь?

– Теперь – невозможно. Поймите, Эгин, никогда у Лагхи не было двух дюжин женщин за четыре дня!

– За четыре дня? – переспросил Эгин. Он не верил своим ушам.

– Вот именно! За четыре дня. Во время землетрясения Лагху немного прихлопнуло потолком – но я никогда бы не подумала, что это приведет к таким ужасающим последствиям! Насколько мне известно, Лагха бывал в передрягах и похуже! Пока был жив Альсим, я все надеялась, он его образумит…

– Постойте, вы сказали «пока был жив Альсим»?

– Ой! – опешила Овель. – А разве вам не сообщили об этом в Доме Герольдмейстеров?

– Нет. Я едва унес оттуда ноги. Там устроили засаду люди Свода и…

Овель положила палец на губы Эгина. Они стояли перед распахнутой дверью некой комнаты, которая, и Эгин сразу это определил, не имела окон.

– Не надо сейчас об этом. При слове «Свод» у меня пропадает желание жить.

Эгин понимающе кивнул. Про себя он в целом мог бы сказать то же самое.

– Я расскажу вам об Альсиме, когда пропоют первые петухи.

Глава 10
Канон любовной науки

Что же до разнополой молодежи, то мы настоятельно рекомендуем ей коротать вечера за игрой в Хаместир.

Из «Ведомостей» Опоры Благонравия

1

– Это – место для тайных свиданий, – серьезно сказала Овель, когда они вошли в комнату с низким потолком.

В нагретом воздухе витал запах цветочных благовоний, угли в очаге были едва подернуты пеплом. На стенах – гобелены, зеркала. Фривольные статуэтки на подставках. Ложе с балдахином аккуратно застелено. От него, казалось, еще исходило тепло человеческих тел. Чувствовалось, что еще какой-нибудь час назад жизнь в этой комнате била ключом.

– Эти покои принадлежат моей подруге Стигелине. Она дама Второго Ранга, Сиятельная очень ее любит.

– Любит как дочь?

Овель хихикнула.

– Не совсем, иногда как… как жену.

Не найдя что ответить, Эгин плюхнулся на плетеный стул. Он вдруг почувствовал себя глухим провинциалом. Деревенщиной. Дубиной.

Вот так вот! Пока Опора Благонравия выдергивает горшечников и бочаров из их супружеских постелей по доносам соседей за одно несчастное Сочетание Устами и рвет ногти молодым солдатам в нравственное назидание за Сочетание Мужей, Княгиня Сайла, не особенно комплексуя, практикует – ни много ни мало – Сочетание Жен! Еще вопрос, что здесь практикует Овель! В этом-то вертепе!

– Послушайте, Овель, а вы здесь часто бываете? Я имею в виду – в этой комнате? – спросил Эгин, но непринужденности у него не получилось.

Но вместо ответа Овель вдруг заливисто расхохоталась. Она смеялась так легко, так долго и заразительно, что Эгину стало стыдно своего вопроса – вопроса подозрительного собственника, ревнивца и скандалиста.

– Какой ответ вам больше нравится – «я бываю здесь два раза в день» или «я бываю здесь после ужина каждый четный день месяца»? – ехидно поинтересовалась Овель, отсмеявшись.

– Извините, Овель, – буркнул Эгин.

– Ничего. Вы не будете возражать, если я предложу вам горячую ванну?

Овель удалось смутить Эгина. И притом смутить не на шутку. К предмету своей любви он явился в таком неживописном виде, в каком к своей зазнобе постеснялся бы явиться и самый последний табунщик.

«От меня, наверное, несет, как от козлища», – предположил Эгин, вспоминая, что в последний раз мылся на «Гордости Тамаев», когда попал под ледяной ливень во время бури близ Нового Ордоса.

Он скоро снял с себя одежду и отправился за загородку – туда, где на горячих кирпичах стояла дубовая кадка с исходящей паром ароматической водой.

Эгину кстати вспомнился коронный рассказ его четвертованного за измену Своду друга Иланафа о тернаунских домах терпимости, куда Иланаф некогда был заброшен в качестве соглядатая Свода, чтобы прислеживать за оринской дипломатической миссией. Судя по всему, там водились та же обстановка и тот же распорядок: «Две-три сальные шутки, бадья с водой, кровать».

Когда же спустя четверть часа он вылез из бадьи, то обнаружил, что его одежды уже нет на прежнем месте.

А Овель, на лице которой застыло выражение сдержанного ликования, сидит как ни в чем не бывало в кресле и прилежно читает книгу в переплете из овечьей кожи.

– Эгей, госпожа Овель, не могли бы вы вернуть мне хотя бы мои рейтузы?

– Я их не верну, – спокойно отвечала Овель, не отрываясь от книги.

– Но, Овель…

– Нет, не верну! Если вы получите свою одежду, вы сможете одеться и уйти. Уйти от меня на день, на месяц, до конца лета или до конца вечности. Все это не столь уж важно. Важно, что я засохну, как росток без полива. Но вот если я не отдам вам одежду, то вы останетесь со мной. Вы будете сидеть здесь, как пленник, а я буду приносить вам еду и питье. Вы пробудете здесь со мной так долго, как только возможно. Рано или поздно – может быть, через год, а может, завтра, нас обнаружит Лагха. И тогда он убьет нас, что поделаешь. Но по крайней мере мы умрем вместе, в один час. Я эгоистка, я не знаю, какого мнения об этом вы. Но меня это вполне устроит.

В каждой шутке есть доля шутки. Это было Эгину хорошо известно.

– Меня это тоже устроит, Овель, – ответил он и, наплевав на одежду, подошел к Овель в чем был, то есть совершенно голый. – Что читает моя госпожа?

Вместо ответа Овель захлопнула книгу, демонстрируя Эгину обложку.

«Канон Любовной Науки, писанный Юмиохумом, возлюбленным пажом императрицы Сеннин».

– Поддельный? – поинтересовался Эгин.

– Настоящий, – надула губы Овель.

– Дайте-ка посмотреть. – Эгин выхватил из рук Овель книгу, открыл ее на середине и начал листать, не в силах удерживаться от комментариев. – А-га… Так-так… О способах любовного возлежания… Об особых возбудительных средствах… О не влекущем чадородия… О способах сближения с девочками… Признаки желания у женщин… О Шилол… Второе Сочетание Устами! Да нет, как-то не так и не то здесь нарисовано… А впрочем, нет, это и есть пресловутая Лиана, Обвивающая Бивень Тритона. А это? О Шилол, впервые такое вижу… Неужели? Так вот он – Удар Вепря в сочетании с Двойной Лирой…

– Милостивый гиазир Эгин, даже в Уложениях Жезла и Браслета нигде не говорится о том, что мужчине следует распалять женщину для страсти посредством чтения. И уж подавно, я вас уверяю, ничего такого не говорится в «Каноне». Только не спрашивайте, сколько раз я читала «Канон», потому что я читала его пятьдесят восемь с половиной раз. И еще столько же раз просто смотрела картинки.

– Разумеется, моя госпожа. – Эгин обернулся к Овель, взял ее в объятия и стал, один за другим, расстегивать крючки на ее шерстяном платье.

Число этих крючков, как показалось Эгину, значительно превысило число чтений Овель «Канона Любовной Науки», но даже своими заплетающимися от ослепления близостью Овель пальцами Эгин выполнил эту задачу.

С тяжелым шорохом платье съехало на ковер.

Наступил черед нательной атласной рубахи, на которой насчиталось не менее семи шелковых шнурков, чьей задачей было сделать рубаху плотно облегающей тело. Эти шнурки требовалось распустить, предварительно развязав узелки.

Эгин очень старался быть нежным и аккуратным, но в какой-то момент оказалось, что эти требования противоречат друг другу. Аккуратностью пришлось пожертвовать – Эгин попросту разорвал шелковую рубаху напополам. У него было оправдание – он не был с Овель так давно, что время их разлуки искупало любое нетерпение, не говоря уже о рубахах.

Единственное, чего Эгин решил не делать до самого последнего момента, так это не целовать Овель в губы.

Срастание Уст, как называли поцелуй в своеобычном на названия Аюте, – вершина любовного соединения. Так некогда учила Люспена, лучшая куртизанка Круга Земель, лучший офицер Гиэннеры.

И Люспена была права, Шилол ее раздери! А коль скоро это вершина, то разбазаривать поцелуи на пути к вершине как-то не годится. Когда Овель попробовала привлечь к своим губам губы Эгина, тот нежно, но требовательно отстранился. «Еще не время», – шепнул Эгин своей подруге.

Овель вкушала ласки Эгина со смесью жадности и равнодушия, столь свойственной девицам из аристократических семей столицы, в чьих умных головках стеснительность и страстность вели беспрерывные торги, попеременно уступая одна другой. Но бесстыдство все-таки медленно, но уверенно одерживало верх.

Обцеловав шею и скулы Эгина – а выше Овель просто не могла дотянуться, – Овель принялась ласкать соски на его груди, его живот, его шею. Причем делала она это столь ненавязчиво, легко и умело, а ее алый язычок порхал, преисполненный такой несгибаемой легкости, что у Эгина закралось недвусмысленное подозрение относительно пристрастия Овель к тем самым утехам, какие она только что изобличала применительно к Сайле и даме Второго Ранга Стигелине.

Это подозрение, впрочем, не получило развития, поскольку вослед Эгиновой груди Овель, опустившись на колени, приступила к Первому Сочетанию Устами, и Эгин утратил способность думать о чем бы то ни было, кроме своего наслаждения, а на всякие подозрения ему было теперь чистосердечно наплевать.

Когда Овель захватила Эгинова гиазира в «магдорнский поцелуй», Эгин уже и не порывался воспринимать что-либо, кроме Овель и ее каштановых волос, собранных под сеткой, усыпанной розовыми жемчугами.

Он более не пытался воспрепятствовать Овель, которой невозможно было воспрепятствовать, хотя Люспена, все время вспоминавшаяся Эгину в ту ночь, и не рекомендовала начинать любовную схватку с Первого Сочетания Устами.

И вдруг Эгин понял, что более не может сдерживаться.

Что еще один ласковый удар язычка Овель о нежную плоть его гиазира – и никакая сила в мире не заставит его текучее наслаждение повернуть назад.

Осипшим от страсти голосом Эгин сообщил об этом Овель. Но та, артистично сверкнув глазами, предпочла проигнорировать сказанное.

Вот почему, когда семя Эгина оросило горячие губы Овель и она, само целомудрие, споро слизала его со своих губ и пальцев, удивляться было особенно нечему.

– Прошу простить меня за несдержанность, госпожа Овель, – сконфуженно произнес Эгин, усаживаясь на ковер рядом со своей довольной искусительницей.

– Я сделала это специально, – сказала она и хитровато сощурилась. – Чтобы во второй раз вам не приходилось прикладывать такие нечеловеческие усилия для того, чтобы сдерживаться.

Эгину ничего не оставалось, кроме как поцеловать Овель в висок цвета слоновой кости.

«Пятьдесят восемь с половиной чтений „Канона“ не прошли впустую», – отметил Эгин, поднимая Овель на руки. Она была все такой же худющей – перетащить ее на кровать Эгин мог бы и в свои десять лет. «Нет ничего гаже любовного соединения на полу», – менторским тоном заключила в Эгиновой голове Люспена.

2

Эгин и Овель лежали в сладостной полудреме на всхолмье атласных подушек и тихо дышали друг другу в лицо. Позади было лучшее из того, что только может быть между мужчиной и женщиной, которые не виделись два года. И даже кое-что из худшего – например, они ссорились еще два раза. Но теперь и любовные ссоры, и любовные бури остались позади. Остались одни воспоминания, которые, впрочем, были реальнее, чем сама реальность.

– Вы мне часто снились, Эгин.

– Правда?

– Правда. Так вот, когда вы мне снились, мы с вами, представьте себе, почти точно следовали Уложениям Жезла и Браслета, – сообщила Овель, трогательно уткнувшись в плечо Эгина.

– А с Лагхой, интересно, вы придерживались Уложений? – не удержался Эгин.

В тот момент ему жгуче хотелось знать, что представляет собой гнорр. Хотя и бестактность подобных вопросов была ему совершенно очевидна.

– В основном придерживались. Но не всегда, конечно, – спокойно отвечала Овель.

И от этого ответа образ Лагхи отчего-то очень живо встал перед мысленным взором Эгина. Не сказать, чтобы Эгин почувствовал себя комфортнее.

– Послушайте, Овель, ведь вам, наверное, пора домой? Ваш муж ведь, верно, вас уже заждался? Ведь сейчас уже глубокая ночь, или, что вероятнее, очень раннее утро?

– Это все равно. Сегодня у Сайлы очередная попойка по случаю спасения от «каприза природы». Я вас уверяю, раньше вторых петухов Лагха не заявится – по крайней мере все эти дни он только так и делал. А если и заявится, то завалится дрыхнуть в своей комнате. Вы сможете выйти из дворца со второй стражей. Тогда через черный ход потянутся поставщики, гонцы и прочие посторонние. Вы с легкостью затеряетесь в толпе выходящих. На выходе, к счастью, бумаги не спрашивают. В общем, вы свободны.

Эгин пристально посмотрел на Овель. Неужели это та же самая женщина, которая буквально недавно грозилась не отдать ему его вещи? А теперь она же совершенно равнодушным тоном рассказывает ему, какими путями ему лучше слинять? Что это значит – «вы свободны?» В то время как теперь он еще более несвободен, чем раньше?

На душе у Эгина заскребли кошки, но он промолчал. В самом деле, откуда в нем столько самонадеянности? Страсть – это, конечно, хорошо, но… Но ведь есть еще тысяча «но»! Например, Лагха. От Овель, впрочем, не укрылось это душевное движение Эгина.

– Эгин, ваша жизнь – самое дорогое из того, чем я владею. Неудивительно, что я дорожу ею больше своей, – сказала она помертвевшим голосом. – Поэтому сейчас я принесу вам новую одежду. И вы уйдете.

Эгин долго думал над ответом. Перед тем как разлепить губы, он перебрал не менее десяти вариантов – от грубых до уклончивых. От «я никуда не пойду» до «прощайте навсегда».

– Овель, я найду способ, как забрать вас отсюда. Я обещаю, – сказал он наконец.

– Это хорошо, что вы пообещали, Эгин. Это обещание поможет мне дожить до глубокой старости, надеясь на то, что так когда-нибудь и будет, – улыбнулась Овель, и ее улыбка была очень грустной.

Где-то далеко, наверху, пропели петухи.

Эгин натягивал новые рейтузы, новую рубаху весьма женственного фасона и новую куртку на волчьем меху, которая оказалась Эгину слегка великовата. Овель весьма справедливо отметила, что в старом костюме ему будет тяжело затеряться среди дворцового люда, поскольку даже слуги во дворце одеты лучше.

Крик петуха, однако, навел Эгина на воспоминание об обещании, данном Овель относительно Альсима.

– Овель, вы так и не рассказали, что случилось с Альсимом.

– В сущности, это не так уж интересно. Он погиб позавчера ночью. Его тело нашли только на следующий день на Пустыре Незабудок. Лагха говорил, что выглядело оно так, как будто Альсим побывал в вольере с тиграми из Нарабитских гор и те играли его телом в мячи. А больше я ничего не знаю.

Эгин покачал головой. «Ну и дела!» – подумал он. На более зрелое аналитическое суждение в ту ночь у него не хватило умственных и душевных сил.

– А что, правда, что вы украли из Дома Герольдмейстеров семьдесят авров?

– Правда, – опустил глаза Эгин. – Все, что я говорил вам сегодня, было правдой.

– Тогда возьмите вот это, – сказала Овель и протянула Эгину массивный золотой браслет, украшенный рубинами и изумрудной эмалью. – На Малой Сапожной улице есть дом Дегтярей, там живет Цонна окс Лан, он мой поставщик. Приносит мне иногда семена и цветы. Если хотите со мной связаться, передайте ему письмо. Цонне можно верить.

Эгин не поцеловал Овель на прощание, испугавшись, что если он сделает это, то его решимость уйти улетучится окончательно.

– Вы обещали, – сказала Овель и открыла перед Эгином дверь в подземелье.