Текст книги "Настоящая принцесса и Снежная Осень"

– Это же документальное кино – какой из них спонсор? – удивилась завуч.

– Да не из них, а из него! – Директор чуть не затопал ногами от возмущения. – Вы что, не понимаете?! Это же мировая знаменитость! Он миллионер! Он же еще половину фестиваля оплачивает, и стипендии для лауреатов, и учебу им за границей, и еще я не знаю что! Нельзя его упускать – лишь бы он на этих музыкальных не распылялся и на интернаты для слабовидящих! Он обещал школе свое имя дать, так что пусть Кудрявцеву удочеряет, если ему приспичило!

– То есть как удочеряет – буквально? – завуч ахнула.

– Да хоть как! – прошипел директор. – Они позвонили, сказали, поменяли сценарий, якобы документальный, но на самом деле с сюжетом – что вот он вернулся, а в родной школе талантливая девочка-сирота, и он дарит ей скрипку Страдивари, от сердца отрывает, ну и так далее!

Левушка безмолвно схватился за голову.

Лиза сидела ни жива ни мертва. В животе у нее сделалось холодно.

– Значит, так, Ольга Владимировна, – директор взял себя в руки. – Вы пока ей ничего не говорите, завтра скажем, что идет третий тур, с утра должны прислать бумагу, что Кудрявцеву берут на этот конкурс, обещали – она пройдет в финал как самая одаренная. А послезавтра он сам приедет и все посмотрит, тогда и объявим. И запомните – что они скажут, то и делайте!

– А он действительно у нас учился? – подозрительно уточнила завуч. – Я кого ни спрошу, никто толком сказать не может, был такой мальчик или не было. Может, проверить? Или Серафиме Спиридоновне позвонить? Ей хоть и за девяносто, а она всех по именам помнит.

– Учился, не учился, какая разница! Все уже решено, – и директор несолидно, через ступеньку, помчался вниз по лестнице. Завуч, вздыхая, поспешила за ним.

– Ой-й-й, – только и сказала Лиза.

– Ну вот, что я говорил, – Левушка насупился. – Все еще гораздо хуже. Погоди реветь. Мы уже столько всего узнали, это хорошо. Значит, запоминай.

Лиза шмыгнула носом и закивала. Все-таки здорово, когда есть верный паж.

– Алгоритм такой, – шепотом провозгласил Левушка и поправил очки. – Больше никуда ни на какие собеседования ты не ходишь. И вообще не разговариваешь с незнакомыми людьми. Нигде. Ни на улице, ни в магазине. Вечером звони Филину и скажи ему про Паулину, хотя она по-твоему и добрая. Завтра придешь в школу с забинтованной головой и вся в зеленке и наврешь Малине, что на тебя на Лахтинской упал балкон…

Лиза передумала возмущаться, потому что идея с зеленкой ей понравилась. Никто не станет снимать зеленую пятнистую физиономию ни для какого кино. И можно вообще никуда не ходить, а сказать, что заболела. Ветрянкой. А про зеленку и Левушка расскажет.

Левушка что-то прикинул, покачал головой.

– И вообще хорошо бы нам с тобой пойти тихонечко домой прямо сейчас, – продолжал он. – И позвонить Филину.

– Следующий инглиш. Саблезубая, – вздохнула Лиза. – Она нас уже видела.

Левушка решительно поднялся.

– О! Вот с Саблезубой и начнем, – сказал он. – Перед инглишем подойдешь к ней и скажешь, что передумала. Просто передумала. В конце концов, имеешь ты право отказаться? Не потащат же тебя силком.

Лиза послушно поплелась в учительскую. Конечно, план у Левушки получился что надо, но… в носу все равно щипало, а к босоножкам как будто по пудовой гире привязали. Мел ей выдали мгновенно и прямо-таки с реверансами, хотя она чуть не наступила на чей-то выставленный на просушку зонтик. Прикрыв за собой дверь, Лиза расслышала, как секретарша и завуч жарко зашептались про ее, Кудрявцевой, избранность.

А Малина Вареньевна ни Лизе, ни Левушке вообще никаких вопросов не задала. А ведь двадцать минут ходить за мелом – это, наверно, не всякому удастся. Одноклассники все учуяли неладное, и на переменках Лиза отчетливо различала за спиной шепоток и смешки. Гадость какая-то!

Всю переменку перед английским Лиза в одиночестве уныло подпирала стенку в коридоре и сочиняла речь (Лялька к ней почему-то не подходила – держалась поодаль, надутая и зареванная, а потом и вообще ушла на другой конец коридора с Ниной-Резиной и о чем-то с ней зашушукалась). Мысль о том, чтобы самой искать Саблезубую, вызывала дрожь в коленках. Левушка маячил неподалеку и сверлил Лизу яростным взором из-за сверкающих очков. Часть коллег уже вернулась из столовой, дожевывая на ходу, – длинная перемена неумолимо подходила к концу. Левушка многозначительно показывал Лизе глазами на лестницу. Делать нечего!

Лиза поплелась вниз, но до учительской дойти не успела – Саблезубая, как по заказу, выплыла ей навстречу с журналом наперевес.

– Ульяна Сергеевна, – робко начала Лиза.

Несмотря на гвалт, Саблезубая ее услышала и очень удивилась:

– Что тебе, Кудрявцева?

– А можно… пожалуйста… список… Я не хочу… – заготовленная речь куда-то испарилась, как утренний туман. Одни клочки остались.

– Что-о? – Саблезубая так поразилась Лизиной дерзости, что чуть журнал не уронила. Однако смысл сказанного дошел до Саблезубой мигом, и глаза ее кровожадно блеснули.

– Все списки в сейфе у директора, с ним и разговаривай, – отрезала она. – И вообще, Кудрявцева, я не понимаю, что это ты кочевряжишься. Другие бы на твоем месте спасибо сказали, – Саблезубая не стала уточнять, какие именно другие, демонстративно посмотрела на часы и зацокала наверх.

Лиза поспешила следом – и вовремя: грянул звонок, так что с Левушкой ей не удалось даже словом перемолвиться.

Саблезубая, видно, здорово разозлилась, что Ляльку не включили в список, – весь урок свирепствовала, устроила Лизе показательную расправу и вкатила тройку, а потом пообещала на завтра контрольную по неправильным глаголам. Смотреть в сторону Левушки под испепеляющим взором Саблезубой Лиза побоялась, но на перемене взяла себя в руки и пошла к директору. Кабинет был заперт, и возле него толпились и несмело радовались одиннадцатиклассники – очередной урок Игорь Сергеевич отменил и куда-то уехал. А списки у него в сейфе…

Дальше школьный день пошел ничуть не лучше. Историк Иван Васильевич (по прозвищу, разумеется, Грозный) долго и занудно талдычил, что в прошлый раз половина класса писала проверочную про Крестовые походы новомодными гелевыми ручками, а надо шариковыми, и что у всех почерк как курица лапой, особенно у Конрада, и что Конрад его огорчил и расстроил, потому что он, Грозный, уже хотел Конрада выдвинуть на городскую олимпиаду по истории, а теперь еще подумает, не задвинуть ли обратно.

Костя Конрад только молча сверкнул на Грозного глазами, потом отвернулся и стал смотреть в окно, на физкультурные брусья под мокрыми деревьями. Дракончик не заинтересовался, даже когда Грозный стал рассказывать дальше про Крестовые походы, хотя в последнее время на уроках истории он обычно оживлялся и бомбардировал Грозного вопросами, ответы на которые знал явно только папа Конрад, в свои восемьсот лет помнивший Средневековье как нельзя подробнее.

Лиза про Крестовые походы слушала вполуха – голова была занята совсем другим, да и трясло ее так, что записывать все равно не получалось. Кто такой этот миллионер? И почему журналисты в нее, в Лизу, вцепились мертвой хваткой? И что за дурацкий сценарий про бедную сиротку и доброго дядечку?!

Историк что-то вещал насчет Крестовых походов как массового явления, потом съехал на Крестовый поход детей – был, оказывается, и такой, но про него слушать было ужасно тоскливо, потому что кончилось там все плохо, и вообще в Средние века жилось несладко. Потому что детство кончалось очень рано. Практически сразу.

– Конрад! – воззвал вдруг Иван Васильевич, прервавшись на полуслове. – Может, соизволишь послушать все-таки?

Костя с трудом оторвал мрачный взор от окна.

– Итак, дети вашего возраста считались вполне взрослыми, – продолжал историк, расхаживая по классу. – В тринадцать лет… ну-ка, скажи мне, Олейникова, какие обязанности возлагались на детей в этом возрасте?

– Замуж могли выдать, – томно протянула длинная Олейникова, она же Нина-Резина, прозванная так за тугодумие и непрерывное жевание резинки. – И женить.

– Масштабнее надо мыслить, Олейникова, – покачал головой историк. – Могли воевать отправить. И на трон возвести. Так что это был серьезный возраст. Это вам легко живется – вон, даже проверочные задней левой ногой пишете.

– А сейчас в нашем возрасте тоже все серьезно, – неожиданно подала голос Спицына. – В кино уже можно сниматься. И в телесериалах, – она кокетливо поправила заколку с блестками.

– С ума вы все посходили с вашим кино, – проворчал историк. – Объясняю: в Средние века тринадцатилетний – уже взрослый человек, даже имущественно, у него свой дом, скот, семья, слуги. В прошлом году у нас с вами шла речь про войско Александра Невского? – он обозрел класс.

– Ну, – неуверенно промямлил кто-то.

– Баранки гну. Сколько лет было большинству латников?

– А что, тринадцать, что ли? – недоверчивым басом усомнился с последней парты здоровенный троечник Мишка Агалаков.

– Про битву Челубея и Пересвета слышали? Так вот, и им было столько же. А еще в вашем возрасте детей могли отправить заселять новые земли. Вот возьмем хотя бы подлинную историю Гаммельнского Крысолова…

«Да что у нас, день крыс сегодня? – Лиза втянула голову в плечи, хотя вообще-то про легенду о Крысолове ей всегда было интересно. – Как будто одной Паулины для полного счастья не хватает!»

– В легенде говорится, что Крысолову, мол, бургомистр не заплатил за истребление крыс, вот он отомстил, увел маленьких детишек, только их и видели – то ли в горы, то ли в реку Везер. А на самом деле… Конрад, ты тоже послушай, может, еще одумаешься, блеснешь на олимпиаде! – рявкнул Иван Васильевич и постучал указкой по первой парте. – Оболгали крысолова. Недавно немецкие ученые выяснили, что когда-то в тринадцатом веке ходили по Пруссии королевские вербовщики, набирали отряды добровольцев, заселять новые края, – там, где сейчас Польша. – Историк развернулся к карте и потыкал указкой в желтенькую Польшу. – Один такой пришел в город Гаммельн двадцать шестого июня тысяча двести восемьдесят четвертого года, – Грозный, как обычно, со смаком отчеканил точную дату – мол, где уж вам запомнить! – а потом с отрядом погрузился на корабль, да и попал на Балтийском море в бурю, и потонул. – Указка назидательно переползла на синеву моря. – А в отряде по тогдашним временам были вполне взрослые люди – ну, не тринадцать, так четырнадцать-пятнадцать лет им было точно.

– А чего они из дому ушли? – вдруг спросил доселе безучастный Костя.

– Это уж тебя надо спросить, Конрад, – съязвил историк. – Чего вашему брату дома не сидится – на приключения тянет?

Конрад шумно вздохнул и опять демонстративно уставился в окно.

Вот уж чего-чего, а приключений нам и так хватает, – мрачно подумала Лиза. Выше крыши. Может, поспорить с Левушкой, что и на биологии про крыс будет?

Но биология началась вообще не с млекопитающих, а с разгула стихии. Новая биологиня Елена Павловна была молода и полна нерастраченных сил, и за сентябрь оказалось, что она еще посвирепее Полины Петровны и гораздо вреднее, так что ее прозвали Евглена Зеленая. В начале урока Евглена самумом пронеслась по классу и проверила у всех девочек уши на предмет сережек и пальцы на предмет колечек.

– Вдруг журналисты придут, а тут такое безобразие! – разорялась она. Лиза лишний раз порадовалась, что мамино сапфировое колечко из радингленской Сокровищницы осталось дома, в шкатулке.

– Болотина, я кому сказала, снять все украшения и убрать в пенал! Что у тебя там на шее? – командовала Евглена Зеленая, с которой, надо сказать, украшений-то свисало немало. – Шевченко, иди умойся, смотреть на тебя страшно! Журналисты придут, решат, что у нас тут не школа, а дискотека или что похуже!

Лялька вздохнула и побрела смывать с ресниц водостойкую французскую тушь, выкраденную у маменьки.

– А это что такое? Отвечай, я тебя спрашиваю! – биологиня зависла над съежившейся Алисой Спицыной и тыкала пальцем в парту, будто гадюку увидела. Все, разумеется, стали оборачиваться и даже повскакали с мест.

Гадюки на парте не было – перед Спицыной лежала толстая тетрадка, а во всю обложку целовалась парочка из какого-то модного кино. У Спицыной все тетрадки были с парочками.

– К твоему сведению, Спицына, существуют специальные тетрадки по различным дисциплинам, – провозгласила биологиня, тряхнув модной пегой стрижкой. – И на тетрадке по биологии должна быть биология, а не… не этика семейной жизни! Передай это своим родителям! – Биологиня двумя брезгливыми пальцами приподняла злосчастную обложку и вдруг – хвать! – оторвала, скомкала и швырнула в мусорную корзину. – Пусть подумают, кого они воспитывают такими тетрадками!

Спицына жалобно захныкала.

Предчувствие Лизу не обмануло – выставив рыдающую Спицыну за дверь, Евглена включила видик и поставила какой-то фильм про муравьев и пчел, которые оказались общественными насекомыми и все время что-то добывали и строили, как заведенные. Сначала было ничего, интересно, хотя Лиза в полутьме все время клевала носом – несмотря на страх, спать хотелось с самого утра. Но потом фильм все-таки съехал на крыс! Ведущий вдруг ни с того ни с сего стал рассказывать, какие они умные, любознательные и выносливые – никакого сравнения с людьми. Лиза немедленно проснулась и утешения в этом не нашла ну ни малейшего. Потом видик вообще распоясался и принялся подробно показывать крысиную жизнь – под аккомпанемент веселых рассказов про средневековую чуму в Европе и про то, что крысы запросто прогрызают стальной лист в палец толщиной и наверняка выживут после ядерной войны.

– Щас меня стошнит, – отчетливо прошептала Лялька Лизе на ухо.

На экране бегало и попискивало, мелькали серые морды и голые хвосты.

– Существует также любопытное явление, называемое «крысиным королем», – задушевно повествовал ведущий. – Когда крысы собираются всемером…

Лиза зажмурилась и постаралась не слушать. Зато она сразу услышала, как нервно ерзает Левушка – стул так и скрипит. Потом Лиза различила шуршание карандаша по бумаге – Левушка в темноте на ощупь строчил записку. Значит, чем-то его осенило. Это хорошо.

Тут крысиные истории как раз кончились – стало ясно, что людям такой конкуренции не выдержать и можно даже не стараться. Евглена Зеленая включила свет, и тут Костя Конрад как раз умудрился уронить послание. Видно, тоже сам не свой. Еще и нагнулся за бумажкой, чучело!

– Что это у тебя там, Конрад? – тоном сыщика из детектива произнесла Евглена. – Ах, за-пи-соч-ка? А кто мне потом контрольную по пчелам на кол напишет? – она повертела листочек. – Ах, это у нас Аствацатуров такой общительный! Узнаю твой почерк – сплошные иероглифы… С Кудрявцевой объясняешься? Нет, я понимаю, любви все возрасты покорны… Но на уроке!

Одноклассничкам, конечно, после того, что было на литературе, много не надо – тут же захихикали на все лады. Левушка окаменел – как он умудрился не покраснеть, Лизе осталось неясным, но уши были белые. От ярости. Евглена развернула записку, уткнулась в нее острым носом, пробежала, но оглашать не стала – и на том спасибо.

В общем, день был ужасный. После биологии Левушка, махнув рукой на все, забрал у Лизы рюкзак и понес в вестибюль. Ну ее, конспирацию, к зеленой бабушке, когда такое творится.

В вестибюле было холодно, как зимой. Левушка оглядел Лизину легкую курточку, хмыкнул и полез в рюкзак.

– Жизнь тебя ничему не учит, – констатировал он, извлекая пестрый, как кукушкино яйцо, свитер. – На. Завтра вернешь.

Перекрывая гвалт, хлопнула парадная дверь. Высунувшись из ворота, Лиза увидела, как через вестибюль несется на всех парах Игорь Сергеевич. Вернулся, значит. Завидев Лизу, он затормозил, и его занесло на мраморном полу.

– Кудрявцева, поздравляю, – сообщил, запыхавшись, директор. – Ты у нас в первой пятерке… По секрету могу сказать, что маэстро, должно быть, остановится именно на твоей кандидатуре…

Ничего себе по секрету! Директор громыхал на все четыре этажа, а эхо за ним повторяло: «кандидатуре… туре… уре…»! Лизе показалось, что весь город его слышит.

– Молодец, Кудрявцева! – директор похлопал Лизу по плечу. – Ну, в общем, телефон твой у меня есть, жди, тебе позвонят… Будь, пожалуйста, дома вечером, готовься представлять лицо школы!!!

Лиза застыла. Все обернулись и посмотрели на нее. Танечку и Олечку чуть в узел не связало от зависти. Нина-Резина, старательно надувавшая устрашающий пузырь жвачки, замерла и забыла про свою резинку. Лялькины глазищи заволокло слезами, и Лизе тоже сразу захотелось плакать. У Левушки с лицом, наверно, тоже произошло что-то несусветное, потому что пробегавший мимо Горшков притормозил и вякнул:

– А тебя, Аствацатуров, не возьмут! Я уже все выяснил! – Горшкова прямо распирало от новостей, он облизывался от удовольствия. – Потому что туда только русских берут! А ты не русский и Конрад тоже не русский, вот и обломитесь!

– Ого, – поразился Левушка и мигом вышел из транса. – Горшков, надо бы намекнуть кому следует, чтобы взяли тебя, дружок, – ты ведь у нас такой чистокровный и породистый, как бультерьер… – И Левушка так глянул на Горшкова поверх очков, что чистокровный Гарик счел за лучшее испариться.

И вот тогда-то Левушка и развернулся к Лизе. Был он страшен.

– Ты чего стояла, как дерево? Ты чего ему сразу не сказала, чтобы из списков тебя вычеркнули? А ну беги его догоняй! – От гранитного гномского взгляда Лиза задергалась, но с места не сдвинулась. – А, ладно, сам схожу! – Левушка помчался вверх по беломраморной лестнице вслед директору и возникшей рядом с ним Саблезубой с красной папкой под мышкой.

Директор, заметив Левушку, аж вздрогнул, а Саблезубая отнеслась к нему неожиданно мирно, даже попыталась приобнять за плечи – Левушка отстранился и с достоинством поправил рюкзак на плече – и повела наверх. Лиза присела на скамейку, уткнувшись носом в воротник и засунув озябшие пальцы в рукава. Одноклассницы косились на нее так, будто убить были готовы – и за «лицо школы», и за загадочное хождение за мелом, и за Левушкин свитер, и вообще за все хорошее. На душе было гнусно.

– В Голливуд поедешь, – с завистью протянула Лялька, плюхаясь рядом. Сменила гнев на милость. – Везет…

– Лялька, а давай тебя вместо меня впишем? – Лиза ухватилась за соломинку. Ей вдруг ужасно захотелось, чтобы все эти загадки разрешились как-нибудь попроще и чтобы Ляльку взяли в кино.

– Ни фига, – пробасила Лялька, завязывая шнурок. – Там маленькая была нужна и рыжая. С самого начала.

– Откуда ты знаешь?

– Я слышала, мама говорила… – уныло сообщила Лялька. – Точно, и еще обязательно девочка – мальчишек сразу всех повычеркивали. Им с этого… с «Ленфильма» звонили. Ваще, даже Лукьянова из десятого «в» не взяли! А он же уже в прошлом году в «Ералаше» снимался! Брр, холодина! Лизка, ты чего?

– Нет, ничего, – с трудом выговорила Лиза. Ее знобило, но уже не от холода. Хоть бы Левушка поскорее вернулся, даже сердитый, – с ним не так страшно.

Лялька воровато огляделась, не видать ли Саблезубой, и принялась быстро-быстро мазать губы темно-сизой, как баклажан, помадой. Рассекреченную Евгленой тушь она уже восстановила.

– Ну, пока, – сквозь зубы выдавила она и многозначительно добавила: – Тебя не приглашаю, за тобой персональный лимузин пришлют.

Лиза проводила Лялькину сердитую спину растерянным взглядом.

Прошло минут десять, прозвенел звонок на шестой урок, а Левушка все не возвращался. Вестибюль опустел. В окно лупил дождь. Где-то вдалеке тетя Маша гремела ведром и фальшиво пела про какую-то погоду в доме. Охранник у дверей поговорил с рацией и принялся запирать парадный вход.

Через вестибюль, чеканя шаг, прошел злющий на весь мир Костя Конрад – Лизу он в упор не заметил.

– Куда? – окликнул его охранник. – Через черный давай, не видишь, закрываю.

Костя вскинул голову и, едва охранник повернулся к нему спиной, ловко вылез в приоткрытое окно первого этажа. До черного хода было рукой подать, но драконский дух противоречия взял свое.

«Совсем Конрад с катушек слетел», – Лиза даже обиделась. Потом натянула куртку поверх Левушкиного свитера, а поверх куртки замотала шарф – из окна тянуло холодом и брызгало дождем. Охранник защелкнул задвижку и наконец увидел Лизу.

– А ты чего сидишь? Ждешь кого-то? – спросил он. – Иди тоже через черный. Здесь закрыто будет до завтра, все будут мыть, чтоб блестело. Телевизионщики приедут.

«И так все уже как зеркало», – печально подумала Лиза и понуро побрела к черному ходу – может, Левушка там ее ждет…

Ветер был такой сильный, что Лиза едва сумела открыть дверь – с третьей попытки. Левушки у черного хода не было, зато у открытого подвального окна восседали две жирных крысы, ужасно похожих на ту, утреннюю. Обе пронзительно попискивали, как будто разговаривали, но, завидев Лизу, замолкли и уставились на нее. Лиза поежилась, топнула на крыс ногой, и те неторопливо и величественно, как тетя Маша, удалились в подвал, где тускло отблескивала черная вода. На небо наползала набрякшая туча. Почему-то было уже темно, как вечером. «Домой, – решила Лиза. – Левка по дороге догонит. Или мы разошлись. Позвоню». Она перепрыгнула гостеприимно раскинувшуюся под крыльцом лужу и побежала к Дворцовой площади, на троллейбус. Домой хотелось ужасно – и как можно скорее.