Текст книги "Настоящая принцесса и Снежная Осень"

Глава 2,
в которой одной жабе не дают поспать, а дракон покидает стаю

Лужа перед школьным крыльцом оказалась далеко не последней. Погода портилась на глазах, дождь уже лил как из ведра, и лужи теперь попадались на каждом шагу, и все, как на подбор, глубокие и широкие. Лиза попыталась было обходить их одну за другой, но не тут-то было. С серой, вздувшейся Невы налетал ледяной ветер, рвал с шеи шарф, грубо толкал в грудь, как будто у него были сотни здоровенных невидимых локтей. «Эх, надо было с Костиком идти, он хоть что-то весит вместе с ботинками. Не то что я!» – Лиза изгибалась и петляла восьмерками, и ей казалось, что вот еще немножко – и ее просто унесет. Вон как тот красный зонтик, который кувыркается по мостовой – никто его не подбирает.

Зонтик перелетел на набережную, потом за гранитный парапет – только его и видели.

Лиза посмотрела ему вслед и тут же наступила в холодную лужу.

Оба постамента перед Адмиралтейством пустовали. А ведь еще утром львы были на месте! Лиза точно помнила – она даже когда опаздывала, все равно успевала хоть секундочку на них посмотреть. Или сегодня их не было? Ну да, туман, в таком тумане ничего не видно.

Забыв о промокших ногах, Лиза вытянула шею и уже собиралась перебежать на набережную.

– Девочка, ты что тут одна делаешь? – строго спросила над ухом какая-то женщина с прилипшими ко лбу волосами. – Нашла время гулять! Ну-ка беги домой – не видишь, вода поднимается?

Лиза, стуча зубами, заторопилась к остановке. Может, Леонардо и Леандро забрали на реставрацию? Странно как-то все, одно к одному…

Она вытянула шею, высматривая троллейбус, но вместо этого увидела странную картину: на остановке у Адмиралтейства Нина-Резина нависала над Лялькой и что-то настойчиво ей вдалбливала, для пущей убедительности размахивая леопардовым зонтиком, а потом и вовсе потянула покорную Ляльку за собой. На Невский они, что ли, собрались? В такую погоду?! Лизе все это почему-то страшно не понравилось. Она крадучись двинулась за Лялькой с Ниной – те уже скрылись из виду. Лиза перешла на бег и тут же увидела их: они свернули за угол, в проезд вдоль Александровского сада, отчаянно мотавшего ветками на ветру. Нина дергала Ляльку за рукав и что-то внушала, но из-за шума деревьев ни слова было не разобрать.

«Что-то тут нечисто! – сообразила Лиза. – Ну, ничего не поделаешь!» – и она включила волшебный слух.

– Я не поняла, где ты с ним познакомилась? – уныло спрашивала Лялька.

– Не, ну ты ваще тормозная! – Нина-Резина хохотнула, покосилась на припаркованный неподалеку серебристый блестящий автомобиль и отставила в сторону длинную, как макаронина, ногу на высоченном каблуке, будто фотографу позировала. – Я ж тебе говорю: я та-а-акая стою, он та-а-акой подходит, ну, и, типа, девушка, внешность у вас нужная, стал на кастинг приглашать. Реально, они портфолио бесплатно снимают. Ну, ты идешь или нет?

– Не знаю… – Лялька колебалась и беспокойно озиралась.

– Не, ну ты ваще даешь! – Нина-Резина перекатила жвачку за щекой и нетерпеливо тряхнула мокрым зонтиком. – Им возраст по барабану, лишь бы внешность была! Ну чо ты тормозишь! Они же денег дадут за просто так! Может, нас по телику покажут! Круто же!

Этого еще не хватало! Сначала Костя спятил, теперь Лялька глупостей наделает. Лиза чуть за голову не схватилась. Ветер швырял ей в лицо пригоршни желтых листьев. Мокрых и грязных.

– Ну давай уже, решай! – изнемогала Нина. – Он щас подъедет! Ну ты идешь или как?.

Лялька, приоткрыв рот, посмотрела на Нину, как кролик на удава, и кивнула.

– Пошли! – скомандовала Нина-Резина. Ветер рвал у нее из рук леопардовый зонтик.

Лиза бросилась вперед.

– Куда это ты собралась, Лялька? – длинноногих одноклассниц она нагнала, совсем запыхавшись.

– Куда надо, туда и собралась, – отрезала Нина, поправляя безнадежно растрепанные локоны, утыканные добрым десятком ядовито-розовых заколочек. – Не твое дело, Кудрявцева. Иди-иди, тебя в Голливуде заждались. А у нас свои дела, да, Ляльк?

– Ага, – прогудела Лялька, но и без волшебного слуха было яснее ясного – трусит она ужасно.

Лиза набрала в грудь воздуху и отчеканила с Бабушкиными интонациями:

– Если ты, Олейникова, в гарем к турецкому султану собралась или еще куда поближе, это твое личное дело. А Ляльку оставь, пожалуйста, в покое, – Лиза прекрасно умела говорить Бабушкиным голосом, и обычно на противника это действовало ошеломляюще. Вот и сейчас с Нины-Резины слетела вся важность. Но сдаваться так просто она не собиралась:

– Ну и пжалста. – Верблюд Арнольд бы обзавидовался, глядя на такое фырканье. – Детский садик. Без вас обойдусь. Вон, он уже на месте. Ой, Лялька, глянь, какая тачка крута-а-ая…

Лялька нерешительно завертела головой.

– А тебе, Лялька, скажу по большому секрету – там твоя мама идет, – добавила Лиза для верности. – Она меня у гардероба поймала, спрашивала, ты домой пошла или нет и почему без меня?

У Ляльки в глазах замерцал панический ужас, как у затравленной лани. Она выдернула руку из цепкой хватки Нины-Резины и со всех ног припустила в сторону Дворцового моста.

Лиза, не обернувшись, помчалась за ней, но едва Лялька в три длинных прыжка пересекла Невский, как зеленый на светофоре сменился красным. Нина-Резина что-то крикнула им вслед, но разбирать было решительно неинтересно. Лялька ввинтилась в подкативший троллейбус, а Лиза осталась на другой стороне. Промчавшаяся маршрутка чуть не окатила ее грязной водой из лужи – принцесса Радингленская еле успела отскочить.

«Ну вот, наврала с три короба, – печально подумала она. – Лялька на меня обидится на всю оставшуюся жизнь. Она и так из-за этого несчастного конкурса целый день дулась!» От мысли про конкурс Лизе сделалось еще холоднее. Ветер злорадно бил ей в лицо, так что на глазах даже слезы выступали. Следующий троллейбус подошел не сразу, и Лиза хоть и забилась под навес, все равно совсем замерзла. Втиснувшись в переполненный троллейбус, она уставилась в забрызганное стекло. Ветер яростно гнал по Дворцовой площади какие-то сорванные куски полиэтилена, опрокинутую полосатую палатку, сломанные ветки. Потом троллейбус, кряхтя и стеная, пополз по Дворцовому мосту, и Лиза увидела, что вода и впрямь поднялась – вон даже ступенек там, где раньше были львы, и то не видно – только свинцовые волны набегают. От пустых постаментов Лизе сделалось не по себе. Все-таки со львами она дружила, однажды даже каталась на них в полнолуние – правда, всего один раз, больше Филин не разрешал. Да, честно говоря, и того одного раза с избытком хватило. Интересно, может, и сфинксов у Академии художеств тоже убрали? И грифонов? Лиза изо всех сил вгляделась в набережную, но тут троллейбус свернул на Стрелку и все заслонила чья-то просторная спина в пальто.

По Васильевскому острову троллейбус опять потащился вкруговую, по перерытым улицам, огороженным красными флажками и заборами. Пассажиры ворчали и приглушенно переговаривались. Лизе опять померещилось слово «крысы» – захотелось срочно заткнуть уши. «Послышалось, наверно», – с надеждой подумала она. На заборах то и дело попадалась какая-то одна и та же афиша, совсем свежая и такого яркого желто-оранжевого цвета, что на общем сером фоне ее было видно за километр. Только вот сквозь исполосованное дождем стекло было не разобрать, что там написано. И кто в такую жуткую погоду афиши придумал клеить?

Уже на Петроградской над крышей троллейбуса что-то вжикнуло, он качнулся и встал так резко, что все чуть друг на друга не попадали, а Лизе кто-то больно наступил на ногу тяжелым грязным ботинком размера так сорок пятого.

– Троллейбус дальше не пойдет, просьба освободить салон, – угрюмо оповестил водитель. – Обрыв проводов. – И совсем неофициально добавил: – Эх, жизнь-жестянка…

Лиза обреченно выбралась в грязь вслед за ворчащими и причитающими пассажирами. «Ничего, пешком как-нибудь доберусь или, может, трамвай подойдет», – утешала она себя.

Почему-то здесь ветер был еще сильнее, чем на набережной – или, может, на набережной уже вообще шторм? Лиза медленно пробиралась по лужам вдоль домов по проспекту Добролюбова, а ветер злобно швырял ей в лицо холодный дождь и все старался сбить с ног.

Над головой что-то гулко гремело. Но какая может быть гроза в сентябре? Лиза задрала голову: это ветер мчался по крышам.

Впереди замаячила оранжевым пятном все та же афиша. А еще шагах в двадцати впереди под проливным дождем стоял расклейщик в капюшоне и с отсутствующим видом, как автомат, разглаживал на мокром строительном заборе следующую такую же афишу. Лиза отплюнулась от дождя, заливавшегося уже и за шиворот, и присмотрелась. Какой-то детский музыкальный фестиваль «Петербургская осень», ерунда… Или не ерунда? Стоп-стоп-стоп, ведь директор-то в школе говорил, что позвонят с фестиваля. И что Лиза займет первое место. Хотя она там даже не участвует. Это как же понимать?

За спиной у Лизы грохнуло железом. Она подпрыгнула. Тяжеленная крышка люка начала подниматься, как будто снизу лезло поспевшее тесто.

На асфальт широким потоком хлынула бурая вода.

– Эй, детка, ты чо зависла? Не видишь, люки вскрываются? – возле нее затормозил огромный черный джип, а из него высунулся кто-то краснолицый и щекастый. – Садись давай, подвезу! Ты где живешь?

Вместо ответа Лиза, забыв про хлюпанье воды в ботинках, помчалась напролом, через лужи, подальше от подозрительной машины. Ни трамваев, ни троллейбусов ни впереди, ни сзади не было, люди шли пешком по залитым тротуарам и мостовым, не разбирая дороги. Кое-где попадались открытые люки, а из них торчали прутики с красными лоскутками. На трамвайной остановке Лиза замедлила было шаг, и зря – сердобольные взрослые тут же обратили на нее внимание:

– Девочка, ты что, потерялась?

– Да она же мокрая, как мышь!

– Тебя в милицию отвести?

– Лучше домой ее отведите кто-нибудь! А то еще в люк провалится!

Лиза подхватила рюкзак и помчалась дальше.

– Ну, совсем ненормальная! Вон как носятся! – звучало ей вслед. – Вот так бесятся-бесятся, а потом из дому бегут. А знаете, Марь Иванна, у Кукушкиных-то младший сбежал, три дня искали, чердаки-подвалы все облазили, еле вернули!

– Куда бегут-то в такую непогодь? Говорят, на Приморской деревья уже падают и крыши срывает!

– Слышали, штормовое предупреждение утром по радио объявили?

– А крыс-то, крыс-то! Все из подвалов повылазили!

С проспекта Лиза трусцой свернула в маленький переулок, который вел мимо собора на Большую Пушкарскую. Ничего, до дома уже рукой подать, а дома есть горячий чай с лимоном и сухие носки, и еще Бабушка совсем скоро из Радинглена вернется…

Фонари, конечно, не горели – кому в голову придет их зажигать в три часа дня, – и на Лизиной улице стояла темень, как в лесной чаще, и в довершение сходства под ногами влажно шуршали листья – будто кто-то мокрый зонтик встряхивал. Только у самого подъезда было посветлее – сквозь побитый витраж просачивался свет тусклой лампочки. Лиза нырнула в дверь.

– Девочка, – окликнул ее сахарный голос, – пожалуйста, скажи, где в этом доме квартира номер тринадцать?

– З-здесь нет тринадцатой квартиры, – не без труда ответила Лиза. Она готова была дать честное слово, что полной дамы, которая танком вдвинулась за ней вслед в парадную, на улице еще не было. Точно, она вместе с темными очками, выставленным вперед, как дуло, букетом траурных георгинов и черным шоколадным тортом только что возникла на пороге из ниоткуда. Хотя что разглядишь в такую темень…

– Не-ет? – протяжно удивилась дама и сверилась с какой-то бумажкой. – А номер двадцать?

«Сама не знает, куда ей надо, что ли?» – удивилась Лиза.

– Двадцатая на пятом этаже, – как могла учтиво сообщила Лиза и прибавила шагу.

– Я вызвала лифт, – ласково сказала полная дама и улыбнулась в полумраке. Лизе показалось, что у нее многовато зубов, а передние как-то странно выпирают. – Куда же ты? На каком этаже живет такой славный рыжик?

«Съест», – коротко подумала Лиза и помчалась вверх, перепрыгивая через ступеньки.

– Пешком полезно для фигуры, – дрожащим голосом заявила она и огорчилась – сказала бестактность. Ух, ведь шестьдесят три ступеньки наверх…

Миновав первый пролет, Лиза обернулась. Было тихо, лифт никуда не ехал, а на кафельном затоптанном полу сидела и нагло, не отводя взгляда, смотрела ей вслед толстая утренняя крыса с голым длинным хвостом.

Оставшуюся лестницу Лиза пробежала в несколько скачков. На площадке она принялась рыться по карманам, – опять ключ куда-то засунула… Или в рюкзаке?

Бац!

Дзыньк!

– Ну, лампочка взорвалась, – вслух сказала Лиза через секунду и осторожно, бочком, захрупала по осколкам к двери. – Ну и что. Бывает. А вот ключ, конечно, я вниз уронила, я же иначе не могу…

Внизу послышались какие-то незнакомые шаги, гулко загалдели грубые голоса. Лиза кубарем скатилась на площадку этажом ниже, подхватила упавший ключ – и поскорее захлопнула за собой дверь квартиры, пока незнакомые люди с зубами не спросили еще о чем-нибудь.

Дома было очень хорошо и очень-очень тихо.

Слышно было только эхо дождя во дворе-колодце, бульканье воды в батареях да неспешный рост кактуса.

Лиза первым делом позвонила Левушке – никто не брал трубку, наверно, еще до дому не дошел. Потом она порылась в холодильнике, включила радио, но там бубнили про наводнение и штормовое предупреждение, западный ветер и длинную волну, так что пришлось выключить. Еще раз позвонила Левушке – с прежним результатом – и села делать английский на завтра.

Если задернуть шторы и включить все лампы, все будет хорошо. Подумаешь, дождь.

* * *

Из промозглой темноты протянулась невидимая рука и двумя холодными пальцами аккуратно сняла с Левушки очки.

Потом где-то на полу захрустели стекла. Раздавил!

Этот человек притворил за собой протяжно скрежетнувшую дверь и теперь мягко расхаживал взад-вперед по комнате. Больше Лева ничего не видел. Хорошо Лизке с ее волшебным слухом, она бы про этого, который ходит, сразу определила: кто, откуда и зачем. Да и Костя Конрад своим драконьим зрением в темноте бы его преспокойно разглядел. Хотя кто перед ним такой, Лева уже и сам догадался. А мог бы и раньше догадаться, между прочим, – еще когда увидел в кабинете директора общительную и приветливую Паулину без крыльев и когтей, но с диктофоном, фотоаппаратом и в придачу с новой свитой из одного человека, который что-то там говорил про ауру и энергетику.

– Насколько я помню, ты плохо видишь, – сказал из темноты довольный голос, – а так наверняка не увидишь ничего вообще. Всем будет спокойнее – и тебе, и мне.

Лева постарался не шевелиться, хотя стул, на который его посадили, был жесткий и неудобный. Откуда-то тянуло влажным сквозняком.

– Итак, прежде всего запомни: сам по себе ты мне совершенно не нужен, – невидимый человек остановился. – Я могу в любую минуту раздавить тебя, как комара. Понял?

– Да, – коротко буркнул Лева. А что тут еще скажешь? Если бы он, Лев Аствацатуров, был очень нужен Мутабору, или как его теперь там зовут, – не притащили бы его сюда, как тюк с тряпьем. Кстати, кто тащил? На этом месте в голове у Левы как будто стирательная резинка прогулялась: он помнил только, как необычайно сговорчивая Саблезубая согласилась вычеркнуть их с Лизкой из списка, а потом почему-то решила проводить Леву до черного хода, и на этом все обрывалось – словно мешок на голову набросили.

– Ты у меня будешь наживкой, мальчик, – продолжал невидимый собеседник. – Приманкой. Жив-цом. На тебя клюнет дичь покрупнее. Клюнет обязательно, не волнуйся. Она меня больше интересует, чем вы все вместе взятые.

«Еще чего не хватало! – возмутился Лева. – Лизку ему подавай. Нет, так дело не пойдет».

– Но всему свое время. Я тебя приберегу напоследок. А пока побудешь в заложниках.

Лева промолчал. Что-то он ведь где-то читал про то, как надо вести себя, если взяли в заложники. Главное – тихо надо себя вести. Не выступать и никого не раздражать. И вопросов не задавать. Ух, насчет вопросов жалко…

– Будешь сидеть тихо как мышь и делать, что скажу, – тогда жив останешься, – наставительно сказали из темноты.

Тихо как мышь… Лева передернулся. Вспомнил! Крысы это были! Саблезубая его через черный ход вывела, а потом по ступенькам к подвалу столкнула, а над ступеньками железная крыша была, и с нее сеть упала, он запутался и грохнулся, а потом кто-то на него сверху и впрямь мешок натянул – неужели сама Саблезубая? А потом, вспомнил Лева, огромная стая крыс с визгом и писком тащила его по каким-то вонючим коридорам – сами коридоры он не видел, только слышал, как что-то плескалось под крысиными лапками, стучавшими по сырым камням, и как что-то лилось сверху… Никогда не думал, что крысы такие сильные. И что они там такое пищали? Лизка бы наверняка поняла. Только хорошо бы она таких крыс и близко не видела. Никогда вообще!

Лева потянул носом: от промокшей одежды пахло гнилой гадостью. Наверно, под землей тащили, через канализацию. И в ботинках теперь хлюпало. Очень трудно сохранять достоинство в темноте, без очков, да еще когда в ботинках хлюпает. И непонятно, он-то меня видит или нет?

Мягкие шаги опять заходили взад-вперед. Пол, кажется, каменный. И сыростью пахнет. Подвал, что ли?

– Просто удивительно, насколько все стремятся мне помочь, – человек в темноте глумливо фыркнул. – Поразительно. И тебе огромное спасибо, – то, что ты сам вернулся с порога и пришел в учительскую, сэкономило мне некоторое количество усилий. А за тобой и другие придут. Как миленькие.

«Другие – это кто? – напрягся Лева. – Да кто бы они ни были! К этому! Сюда! Лизка точно побежит, и никто ее не остановит. Нет, так не годится. Надо думать. Шел бы он отсюда, а то сосредоточиться не дает! Или нет, пусть говорит, мало ли, про что-нибудь полезное проболтается?»

Тот, в темноте, будто мысли читал:

– …девчонка первая прибежит, а как только я получу девчонку, то получу и мальчишку, – спокойствия в голосе как не бывало, теперь человек в темноте лихорадочно бормотал, будто разговаривал сам с собой, забыв о присутствии Левы. – Да, да, конечно, он наверняка носит это с собой – он же не дурак, да и никто это так просто из рук не выпустит… Отлично, отлично, все как по заказу, до Амберхавена-то мне не дотянуться…

Лева вздрогнул от неожиданности – стул под ним скрипнул. Человек в темноте осекся и умолк, а когда снова заговорил, то голос у него опять был ровный и даже вкрадчивый:

– Главное, дружок, – меня слушаться, тогда будешь цел и невредим. Все честно, ты – мне, я – тебе, – пообещал он. – Кстати, ты имей в виду – я всегда играю по-честному. Да и не изверг я – детей убивать, они мне для другого нужны…

«Для чего это для другого? – Лева навострил уши. – Отлично, давайте, подкиньте мне еще информации к размышлению!» – он хотел машинально поправить очки, но на носу было пусто. Тьфу ты!

– Мне нравится твое молчание, – снисходительно одобрил голос. – Похоже, ты намерен вести себя разумно. Видишь, я с тобой откровенен. Или теперь уже не видишь? А? – он отрывисто засмеялся и вроде бы подошел поближе.

Лева попробовал отодвинуться. Находиться рядом с этим человеком было просто невозможно – в голове начинало мутиться, как будто температура сразу подскакивала.

– Вот так-то лучше. – Голос и шаги удалялись. – Отдыхай, дружок.

Дверь со скрипом приоткрылась, но светлее не стало. А потом захлопнулась.

* * *

Возвращаясь домой, Филин зашел в аптеку и набил карманы промокшей серой куртки всякими пакетиками, содержимое которых щедро сулило мгновенно избавить от любой простуды. Или, по крайней мере, отодвинуть болезнь на шесть часов. Когда живешь один, болеть нельзя, а кто же знал, что на улице вдруг станет около нуля и внезапно грянет дождь со снегом? Вчера еще было плюс пятнадцать и даже солнышко… А термометр за окном разбился еще летом, когда Филин, возвращаясь с ночной прогулки, задел его крылом. В общем, сам виноват.

Фокстерьер Монморанси, которого Филин привязал снаружи у аптеки, тоже озяб и дрожал крупной дрожью. Правда, это не мешало ему грозно рычать и изо всех сил натягивать поводок, стараясь добраться до разбитого подвального окошка. Крысы там, что ли?

При виде хозяина песик радостно тявкнул и устремился к парадной, рассекая засыпанные листьями лужи, как катер. Первый пролет он преодолел одним прыжком, а потом вдруг кинулся назад и, скуля, прижался к ногам Филина.

– Что такое, Ранс? – Филин поморщился: горло изрядно саднило. То ли еще будет.

– Здрасьте, – послышался с площадки хрипловатый мальчишеский голос. – А я тут вас жду.

Монморанси позорно поджал хвост и даже глаза закрыл от ужаса. Дугокрылых огнедышащих он боялся в любом виде.

– Привет, Константин, – удивился Филин. – Заходи, гостем будешь. Не замерз? Ранс, спокойно, свои, не узнал, что ли?

Красивый темноволосый мальчик с готовностью соскочил с подоконника и потянулся, не выпуская изо рта сигареты.

– Я не знал, что ты куришь, – осторожно сказал Филин и закашлялся.

– Это, – буркнул младший Конрад, – и вы туда же.

Филин зажег свет в прихожей. Дождь за окном лил стеной. Крыши и карнизы гремели, как жестяной барабан.

– Я… В общем, домой я не пойду, – сообщил Костя и неумело затянулся. С волос у него текло – значит, ждал недолго.

Филин, стягивая отяжелевшую от воды куртку, посмотрел на него вопросительно. Где-то в затылке проклюнулось и пошло в рост зерно головной боли.

– Ладно, можно, – уронил он.

– Что – можно? – удивился Костя.

– Курить здесь можно.

– Издеваетесь! – Дракончик весь ощетинился и погасил сигарету о косяк, а окурок воровато сунул в карман.

– Напротив, – сказал волшебник, глядя на некрасивую подпалину на дереве.

– Что – напротив?

– Ванная напротив. Душ горячий прими, а то простынешь. А я, с твоего позволения, переоденусь.

Пока в ванной шумела вода, Филин успел еще и градусник в аптечке отыскать – надо же узнать о себе всю правду.

– В общем, – повторил Костя, получив чашку горячего чая и бутерброд, – не пойду я домой. Чего они как эти?

Монморанси скулил в прихожей – боялся. Филин поднял повыше воротник самого теплого свитера и вынул градусник из-под мышки. Ничего себе. Только температуры не хватало…

– Ты поссорился с родителями? – Филин грел ладони о горячую голубую кружку, над которой вился парок. В кружке плавало прозрачное колесико лимона.

– Маме вообще слова не скажи – на все орет, что сестренку не жалею! – взорвался Костя и чуть кружку не опрокинул. – А сестренка эта даже не родилась еще! А папа туда же – не кури, не ругайся, здесь не стой, того нельзя! А сам как паровоз дымит!

– На лестнице, – вполголоса напомнил Филин и отхлебнул обжигающего чаю.

– И вообще все время говорит про то, как подросшие драконы стадо покидают! – Костя прогудел последние слова так похоже на папеньку, что Филин усмехнулся. – Им новый драконеныш, – он тряхнул взлохмаченной подсыхающей головой, – старого дороже!

– Охохонюшки-хохо, – вздохнул Филин. – Что же мы с тобой теперь делать будем?

– Не пойду домой! – набычился звероящер.

– Ну, по крайности, надо позвонить и сказать, что ты жив, – заметил Филин. – Хочешь, я сам позвоню?

Костя посмотрел на него недоверчиво, откусил полбутерброда сразу и кивнул.

– Хорошо, поживи пока у меня, – предложил Филин. – Живи сколько надо. – Он разболтал в стакане содержимое яркого пакетика – вода вспенилась и заволоклась оранжевым – и залпом выпил шипучку. Тоже мне апельсиновый вкус.

Костя оторопел и чуть не подавился бутербродом. Ожидал он совсем другого.

– В школу тоже не пойду, – предупредил он на всякий случай.

– Дело твое, – покорно согласился Филин. Лечь бы…

– Работать буду, не думайте, – усовестился дракон. – Каскадером.

– Идея хорошая, но, боюсь, тебя не возьмут, годами не вышел и паспорта нет. Впрочем, проверим… Когда сестренка-то родится?

– Ну, через неделю. Может, вообще завтра.

– Понимаешь, родится сестренка, а папа твой все время на работе, – задумчиво сказал Филин. – Я, знаешь ли, наблюдал вблизи маленьких детей – трудно с ними. Так что же, маме все одной? Иногда ведь даже за хлебом некогда выйти…

Костя заерзал.

– Ты, конечно, можешь иногда и отсюда к родителям заходить помочь, – продолжал Филин. – В общем, решим. А теперь прости, что-то я себя неважно чувствую. Холодильник к твоим услугам. Захочешь спать – устраивайся на диване в библиотеке. Белье сейчас дам, – Филин поднялся и сделал пробный шаг вверх по крутой деревянной лесенке, которая вела из кухни в его комнату на башенке, – ничего, идется, только температура, кажется, лезет… Ох, некстати… Не подействовал порошочек, а все Мелиссины снадобья остались в Радинглене…

Стемнело в тот вечер стремительно, как в театре, когда люстры гаснут. А дождь все не унимался.

Из филинского окна площадь Льва Толстого казалась одной огромной бездонной лужей. В ней отражалось мокрое черное небо. Машин на площади не было.

* * *

Когда во всей квартире с громким щелчком погас свет, был уже вечер. Лиза, решив не бояться, зажгла на кухне свечку, пристроив ее в розетку для варенья, потом разумно и хозяйственно проверила пробки – все было в порядке. Вдохнув поглубже, она отважилась позвонить в аварийную – как-никак она дома за старшую и надо проявлять самостоятельность. И тут оказалось, что телефон тоже не работает – даже гудка не было. Никакого вообще.

Лизе стало не по себе. Она сразу вспомнила, что так и не дозвонилась Левушке, что Бабушка в Радинглене и почему-то до сих пор не вернулась и что наводнение и крысы. И дождь и ветер за окном стали очень громкие, а окна не горели во всем дворе, и только кое-где ходили со свечками – было видно, как в чужих окнах тени качаются. И сколько Лиза ни ругала себя, сколько ни вспоминала действительно неприятные истории, в которые ей случалось попадать в последнее время, – становилось только хуже.

– Подумаешь, света нет! – строго и вслух сказала себе Лиза. – Ну и не надо. Ну и пожалуйста. Ночью свет не нужен. Все равно никто не позвонит, можно смело чистить зубы и ложиться спать, – она посмотрела в Бабушкино большое трюмо и на всякий случай показала себе язык – для бодрости.

Но отражение, слабенько озаренное свечкой, в ответ состроило кислую гримасу. За спиной у него качалась и кланялась высокая тень.

– Но-но-но! – дрожащим голосом погрозила ему Лиза. – Кто спать-то весь день хотел? Вот иди и спи, Твое высочество. А завтра мы все вместе посмеемся над этой дурацкой историей.

Телефон зазвонил.

– Андрей Петрович! – обрадовалась Лиза и в следующий момент испугалась. – Ой, а что у вас с голосом?!

– Простыл немного, – кратко ответил Филин, но Лиза ясно слышала, что вовсе не немного. – Лизавета, бабушка просила передать, что останется сегодня в Радинглене. Так что не волнуйся.

– Не буду, – горячо пообещала Лиза и прикусила губу. Андрею Петровичу и так там плохо, еще не хватало носом в телефон хлюпать. Она все-таки надеялась, что Бабушка сегодня вернется.

– Хочешь, прилечу? – неожиданно предложил Филин. – Нехорошо, что ты дома одна…

– Еще чего! – Лиза гордо задрала нос. – Мне совершенно не страшно, я совсем не волнуюсь и сейчас пойду спать, а вы тоже идите лягте и болейте как положено, – велела она Бабушкиным голосом. От Бабушкиного голоса ей стало совсем спокойно.

– Я, собственно, уже лежу и сейчас пойду лягу обратно, – послушно согласился Филин. – Спокойной ночи, Лизавета. Если что – звони. И просто так тоже звони.

Но позвонить «если что» и «просто так» оказалось невозможно – телефон, как выяснилось, работал теперь только в одну сторону – Лиза проверила сразу, как только Филин повесил трубку. А спать совсем не хотелось.

Лиза пошла в кухню, залезла в отключившийся безмолвный холодильник и начала при свечке выставлять на стол все, что там нашлось – сыр, варенье, винегрет, колбасу, сок, холодные блинчики…

* * *

В заведении «Жабы и Богданович» было пустовато, хотя в Амберхавене обычно в одиннадцать вечера жизнь еще только начиналась. За развесистым цветущим кактусом у окна пан Лисовски полушепотом обсуждал какие-то бумажки с робеющей дипломанткой. А в закутке у самой стойки за столиком на одну персону рыжий первокурсник в белом свитере сосредоточенно стучал по клавиатуре ноутбука – только пальцы мелькали. Время от времени рыжий шуршал объемистой книгой с маятником на обложке.

Хозяин заведения Богданович, напевая себе под нос, предавался извечному барменскому занятию – протирал бокалы – и прислушивался к разговору рыжего с компьютером. Телевизор у него за спиной беззвучно мельтешил новостями. Тихо пылилась на полочках по стенам подобравшаяся за несколько веков коллекция разнообразных жаб – от хрустальных до плюшевых. Главная жаба Джабба, налакомившись улитками до полной невменяемости, дремала в террариуме.

– Вот это сохрани, – говорил рыжий, – а потом новый документ создай мне, пожалуйста, и табличку в нем сделай в пять столбцов.

– А поужинать? – у машинки был трескучий капризный голосок – будто кузнечик стрекотал. – Сам небось третью чашку кофе пьешь!

– Прости, Мэри-Энн, заработался, – виновато улыбнулся рыжий и вытащил из кармана пакетик орехов. Сбоку компьютера мгновенно выдвинулся небольшой перламутровый ящичек.

– Фисташки? – Мэри-Энн. – Хррр-шо…

Ящичек с чмоканьем втянулся. В ноутбуке удовлетворенно захрустело.

В новостях безмолвно пошел новый сюжет. Богданович поставил бокал на стойку, обернулся и уставился в экран. Бесчисленные брелки на кожаной жилетке звякнули, как кольчуга. Телевизор под пристальным взглядом длинного бармена мигнул и послушно забубнил – сначала тихонько, а потом погромче. Рыжий книгочей резко поднял голову от книжки.

– …зима. Несмотря на беспрецедентное похолодание, городу в ближайшие часы грозит наводнение…

Рыжий бесшумно поднялся и тоже уставился в телевизор.

– …коммуникации и электроэнергия. Аэропорт «Пулково» закрыт… Железнодорожное сообщение…

– Нет, ты видел?! – пробормотал Богданович. – Это что, их за сегодня так скрутило? За один день?! Куда храни… куда все смотрели?!

– «Пулково» закрыли и поезда не ходят, – очень тихо отозвался рыжий студент. – Туда ж не попасть теперь…

– Фробениус умеет, – лаконично сообщил бармен. – Скоро зайдет.

Пан Лисовски за кактусом повертел в руках листок с какой-то сложной схемой и с усмешечкой показал его дипломантке вверх ногами. Та ахнула и застрочила в блокноте, то и дело кивая. Лисовски удовлетворенно усмехнулся, отчего крошки на скатерти тут же сложились в длинную формулу. Дипломантка покрылась испариной, склонилась над столом и стала списывать. Уши у нее заалели.

– …музыкальный фестиваль. Всемирно известный музыкант, композитор и меценат, который родился и вырос в этом городе… – гнул свое телевизор. Бармен поднял бровь. Телевизор покорно показал крупный план – элегантного господина в темных очках. На губах у него играла сдержанная, корректная улыбка человека, привыкшего к вниманию журналистов.