Текст книги "Настоящая принцесса и Снежная Осень"

– Богданович, – рыжий студент забарабанил по стойке, как по клавиатуре. – Это он.

Бармен вгляделся в экран и скривился.

– А я его тоже знаю, – заключил он, прищурив желтые ягуарьи глаза. – Это же Алоис Притценау. Только ему сейчас должно быть лет на сто больше. Ну-ка, ну-ка…

За спиной господина в темных очках по экрану проплыли купола и шпили над серой рекой. Телевизор затарахтел взахлеб:

– …связан не только с проведением фестиваля молодых исполнителей, но и с предстоящей маэстро серьезной операцией по коррекции зрения.

– А, так вот почему очки. Ловко придумано, не подкопаешься, – Богданович посмотрел очередной бокал на свет, исходивший от экрана, подышал на стекло, протер… – Очень, очень интере-есно…

– Вам интересно, а мне… – Инго выключил сердито скрипнувший ноутбук, запихнул в сумку и, подумав, сунул было Богдановичу. Но в последний момент спохватился, хлопнул себя по лбу, вытащил из сумки какую-то книжку в белоснежной обложке и осторожно переложил в карман куртки. – Я позвоню, ладно?

Король застегнул карман на молнию, придвинул к себе старинный черный с бронзой телефон и стал накручивать диск. Пару раз он сбился. Малахитовая Джабба приоткрыла один круглый меланхоличный глаз и задремала снова. Шумят двуногие…

Инго пережидал длинные гудки, прикусив губу и невидяще глядя на стену.

– Уф, лисенок, – с облегчением вздохнул он. – Слава богу…

– Инго! – заверещал на другом конце провода взволнованный девчоночий голос. – Ты где?

– Я-то в Амберхавене, а у вас что делается? Где Бабушка?

– На службе, – обиженно ответил девчоночий голос. – А у нас наводнение и света нет, вот! А я думала, ты приехал!

– Лизкин, ты меня послушай, – вполголоса сказал Инго. – Ты можешь пока дома посидеть и никуда не выходить?

– Инго, ты чего? Тут вообще на улицу не выйти, тут наводнение…

– Вот и хорошо, что не выйти, вот и славно. Так надежнее, а то знаю я тебя, пролезантка.

– Бузюзю! – не очень уверенно ответил девчоночий голос.

– Что Филин про это все говорит?

– Ничего не говорит, – на том конце провода явно надули губы и захлюпали носом. – Он спит, потому что более-е-е-ет, температу-у-ура у него со-о-орок.

– Ч-черт, как некстати… Дома тепло?

– Ну, так… Еда еще есть.

– Лисеночек, тебе что, там страшно?

– Нет, – помедлив, твердо сказала Лиза, задергивая занавеску, чтобы не глядеть в окно. Там было все то же самое – проливной дождь лупил в стекло, и в темных окнах блуждали тусклые огни – кто-то ходил со свечками. «Не буду про Левушку говорить, – решительно сказала себе Лиза, – и про Паулину тоже. Что человека волновать, все равно он далеко и сделать ничего не может. И вообще у него только в этом году нормальная жизнь началась, так что пусть сидит себе в Амберхавене!»

– Лизкин, все образуется. Ты только не ходи никуда и… знаешь что еще… окна не открывай. Спокойной ночи. – Инго повесил трубку и задумчиво уставился на дремлющую Джаббу. – Богданович, что же наши-то этим не занялись, а?

– Почему же, занялись, – сказал рядом очень спокойный голос. У стойки возник маленький кудрявый человек. Он близоруко оглядел зальчик, по-птичьи склонив голову набок. – Думаю, не сегодня завтра пространственники отправят кого-нибудь разобраться… Полагаю, Грифонетти поедет или Герш-Иоффе. Или даже Бубендорф. А что вы так волнуетесь, Инго, – у вас кто-нибудь в Петербурге? Вы же из Радинглена или я опять все перепутал?

При виде близорукого король Радингленский облегченно вздохнул. В Амберхавене его никто «величеством» не называл – на одном только Магическом факультете училось несколько принцев, парочка королей и эрцгерцог Месмерийский. И все они яростно противились титулованию: дома хватило.

– Вы ничего не перепутали, мейстер Фробениус, – ответил он, через силу улыбнувшись. – У меня в Петербурге все.

– Так-так-так, сейчас разъясним… Вы пока собирайтесь, минут через пять-десять я вас отправлю, – Фробениус повертел кудрявой головой, махнул рукой спускавшейся с лестницы веселой компании и устремился к ней, чуть прихрамывая. От компании откатился симпатичный толстяк в тирольской шляпе с легкомысленным зеленым перышком, и они с Фробениусом подсели к пану Лисовски, оттеснив зардевшуюся дипломантку.

– Постой, – вполголоса велел Богданович и вытащил из большой стеклянной чаши на стойке два сцепленных брелочка-бубенчика. – Вот тебе, – он расцепил брелочки и один бросил Инго, а второй прикрепил к своей кожаной жилетке. – Если что – сигналь.

Фробениус уже о чем-то уговорился с Лисовски и толстяком и спешил к стойке.

– Ну что, все-таки поедете, Инго? – спросил он. – Я бы вас кратчайшим путем через Радинглен переправил, но, боюсь, его от Питера тоже отрезало. А вообще – смотрите, там ведь и без вас разберутся, дело опасное…

– Мне бы поскорее, – с мольбой сказал Инго.

– Поскорее так поскорее, – Фробениус успокаивающе закивал. – Вот сейчас Тамакацура-сан подбежит, и мы вчетвером вас за милую душу… Простите, я забыл, вы кофе без сахара пьете?

– Да, – удивился Инго. – Только мне уже больше некуда.

– Один глоточек придется. Богданович, нам, пожалуйста, пять эспрессо, один вон в ту чашку, – попросил Фробениус.

Богданович, не оглядываясь, протянул руку к полке, на которой выстроилось в ряд десятка два сувенирных кружек: Прага, Зурбаган, Иерусалим, Синдбадия, Иллирия, Эмпирей, Гаммельн, Оксенфорд, Нью-Йорк, Катманду…

– Нет-нет, левее, – Фробениус привстал на цыпочки и сощурился. – Этак ведь в Венецию угодить можно. Что совершенно излишне.

Богданович плеснул немного горячего кофе в кружку с изображением Медного Всадника и вручил Инго. Фробениусу, Лисовски, толстяку и подоспевшему Тамакацуре бармен невозмутимо раздал фирменные зеленые чашечки.

– Готовы? Куда именно вам надо, точно решили? – Фробениус ласково посмотрел на Инго снизу вверх. – Тогда пейте. До свидания, Инго. Удачи вам.

Инго заглянул в кружку, пожал плечами и глотнул кофе.

От радужной вспышки Джабба проснулась и недовольно вздохнула всем брюшком. Суета сует…

Прочая публика в баре даже не оглянулась – здесь и не такое видывали. Фробениус взобрался на освободившийся табурет у стойки.

– Который час? – поинтересовался он у бармена.

– Одиннадцать пятнадцать, – Богданович вытащил из жилетного кармана серебряные часы на цепочке. – А в Петербурге уже четверть второго. – Он еще раз сверился с часами, потом что-то прикинул, зажег белую овальную, как яйцо, свечку в старинном подсвечнике в виде гнездышка, пылившуюся рядом с кружками, и стал бережно заводить часы.

– Давайте-ка мы с вами, Фробениус, объясним друг другу, почему это мы так легко согласились отправить мальчика в это пекло… – бармен говорил так тихо, что его не услышала даже жаба в террариуме. – Как это он нам так головы-то заморочил, а? Ведь он вроде бы ничего такого и не говорил…

– Стыд и позор нам, – печально отозвался Фробениус, глядя в пустую зеленую чашечку с черным кругом на дне. – Ведь поняли же уже, что способный словесник, – так надо было ухо востро держать. Мне в его возрасте для этаких фокусов пришлось бы сочинять заклинание с «Одиссею» размером… И все бы заметили и на смех подняли…

– А он просто попросил, и мы как миленькие…

– Да.

– Вот талантище… Вернуть никак?

– Смеетесь?!

– Пропадет же!

Фробениус опустил глаза и повозил чашку по стойке.

– Не пропадет. Во-первых, в Петербурге сейчас Глаукс, а они в паре очень неплохо работают. Во-вторых, талантище. В-третьих, Богданович, этот мальчик так решил…

– В-четвертых, судьба, – замогильным голосом отозвался бармен и театрально закатил желтые глаза. – Фатальный рок.

– В-пятых, пространственники туда кого-то отправят, – веско отозвался Фробениус и слез с табуретки.

– В-шестых и в-седьмых… – пробормотал Богданович. Это прозвучало как крепкое ругательство. – Шляпы мы с тобой, Джабба, – тихо сказал он, повернувшись к аквариуму. Жаба вздохнула, не открывая глаз. – Думать надо было. А ведь не стоило его туда отпускать. Не стоило. Одна надежда – там Глаукс…

* * *

Над Радингленом моросил дождь. Он так мерно и убаюкивающе постукивал по крыше караульной будки, что стражник начал потихоньку клевать носом. Да и тусклый огонек фонаря, покачивавшегося снаружи на кованом крюке, тоже как будто засыпал – мигал и гаснул, вскидывался и опять мигал. На пустынном перекрестке Трилистника послышались легкие шаги. Стражник сонно заморгал и вытянул шею: по блестящему булыжнику легко и стремительно скользила женщина в длинном плаще с капюшоном. Плащ серебрился от дождя и даже как будто светился изнутри.

– Не иначе привидение Бессонной Дамы. Бедная, несчастная… – невнятно пробормотал стражник и вновь задремал под песенку дождя.

А дама поспешила дальше, ни на миг не теряя царственной осанки. На шаг впереди нее черной тенью стлался кот.

– Разгильдяи, – сердито, но все-таки не повышая голоса, сказала дама, миновав спящего стражника. – Караул называется…

Ее величество Таль, королева-бабушка, огляделась и щелкнула кнопкой электрического фонарика. В экстренных случаях цивилизация бывает очень кстати. Над крыльцом, отражая свет, покачивалась и позванивала от дождя вырезанная из тонких медных листов раскрытая книга.

Дверь распахнулась прежде, чем королева взялась за дверной молоток.

В глубине комнаты замигала от ворвавшегося ветра свеча, и по темным стенам закачались тени.

– Ваше величество! – удивленно сказал хозяин лавки, срывая с головы фланелевый ночной колпак с кисточкой. – Среди ночи… Я полагал, утренняя аудиенция… Простите мне мой вид…

– Что стряслось, Гарамонд? – без околичностей спросила Бабушка и откинула капюшон. – Говорите сразу. Неужели вы думаете, что, выслушав такие вести, я стану мирно спать до утренней аудиенции?

Гарамонд плотно прикрыл дверь и усадил Бабушку в кресло.

– Вот… – Он снял с шеи какой-то ключик на шелковом шнурке, щелкнул хитроумным замочком и поднял резную крышку деревянной шкатулки. Королева Таль наклонилась поближе. В шкатулке стеклянно поблескивало и переливалось. – Вы ведь знаете, как действует схема?

Больше всего содержимое шкатулки было похоже на сверкающую гроздь крупных мыльных пузырей. Которые чуть-чуть светились. Приглядевшись, Бабушка заметила, что в одном из них как будто вставлена маленькая картинка с зеленоватым морем и городом-островом, черепичные крыши которого поблескивают от ночного дождя. Только картинка эта была объемная и живая. Соседние шарики были прозрачны, и только в одном из них… Бабушка сощурилась.

Некоторое время слышалось только потрескивание фитильков. Наконец Бабушка выпрямилась. Лицо у нее было усталое, как после экзамена или большого дворцового приема.

– Вот, Ваше величество, – показал Гарамонд. – Видите – один из шариков светлее прочих. Кристаллы показывают тот мир, в котором мы сейчас находимся. Это Радинглен. В соседнем кристалле, то есть шарике, должен быть Петербург. И все время был.

– Что-нибудь сломалось? – уточнила Бабушка не предвещавшим ничего хорошего тоном. Студенты обычно от такого тона покрывались мурашками. – Да не молчите же, Гарамонд!

– Схема в порядке, – тихо сказал Гарамонд. – Она лишь отражает происходящее.

Динь-дилинь. Шур-шур-шур.

– Что такое? – Бабушка насторожилась и вновь вгляделась в кристаллы. В стеклянной грозди совсем рядом с Радингленом что-то темнело. Внутри шкатулки шебуршалось и позванивало, как будто вместо схемы миров туда посадили десяток хрустальных мышей. Шуршащий звон стал еще громче, и к нему добавилось странное побулькивание – будто что-то кипело на огне. И Бабушка заметила, что темное пятнышко медленно, неуклонно чернеет и растет.

– Петербурга больше не видно, – тщательно подбирая слова, проговорил Гарамонд, словно не решался или не имел права сказать все сразу. – Он… он исчез… или его отгородило в отдельный мир. Вместо него теперь вот это. Видите, Ваше величество, там сгусток темноты.

– Что – это? – голос у Бабушки все еще был суровый, но сама она стремительно побледнела. – Что-то мне это очень напоминает, – пробормотала она. – Когда за тобой приходит кот, жди вестей…

– Мрмяу! – Мурремурр взъерошил шерсть. – Но не всегда же дурных, Ваше величество!

– Прости, Мурремурр, – Бабушка провела рукой по его пушистой шкурке, и из-под руки полетели искры. – Я не хотела тебя обидеть. Видно, жизнь у нас такая веселая, что хороших вестей тебе приносить не выпадает… – Она рассеянно отвела со лба выбившуюся из прически седую прядь. – Что же нам делать? Вот что. Сначала я пойду и проверю, отзовется ли Мостик. Или нет, лучше связаться с Филином, он-то наверняка знает, в чем дело… – Она что-то поискала в бархатном кошельке у пояса и досадливо поморщилась, – ну вот, конечно, оставила бубенчик во Дворце!

Гарамонд плотнее запахнул шлафрок, будто ему стало холодно. Но сказать он ничего не успел: дверь распахнулась настежь, и из мокрой ночи, как кит из океанской пучины, вплыла огромная фигура.

– Господин Гарамонд! – сипло провозгласила фигура. – Что стряслось-то, а? Дайте-ка глянуть! Где что не так, плетен батон?!

– Добрый вечер, мастер Амальгамссен, – отчетливо сказала Бабушка.

Великий Радингленский маг-механик поспешно отвесил поклон, причем, как всегда, в карманах у него разнообразно забрякало. Потом мастер заметил Мурремурра, приветственно выгнувшего спину, и озабоченно спросил:

– Ну как, господин кот, получилось у вас через Мостик-то пройти аль нет?

Мурремурр прижал уши. Бабушка с Гарамондом переглянулись: они впервые видели доблестного кошачьего рыцаря сконфуженным. Еще бы: чтобы кот да куда-то не пробрался – это почти такой же кошачий позор, как свалиться с забора!

– Так, по порядку. Мостик, значит, опять пропал. Гарамонд, ваши кристаллы это и отражают? – Бабушка взяла инициативу в свои руки, но никакого порядка не получилось, потому что кот, маг-механик и радингленский летописец заговорили наперебой:

– Не муррпропал, Ваше величествоу…

– Господин кот сам ко мне пожаловали…

– …Если ход из Радинглена в Петербург отрезан…

– говорят – гляньте, мастер, дело неладно…

– …извольте мурррпроверить…

– …а сами от щепок-опилок отряхаются и шипят и шерсть у них дыбом…

На слове «щепки» Бабушка решительно встала и накинула капюшон:

– Идемте.

Гарамонд аккуратно запер шкатулку на ключик, а ключик повесил на шею.

Снаружи по-прежнему сеялся дождь, качались на ветру вывески и блестели на мостовой лужи. Мурремурр брезгливо поднимал лапы и подергивал спиной. Гарамонд раскрыл над Ее величеством внушительный черный зонтик. Все четверо прошли по Флейтовой улице, на которой и располагалась Гарамондова лавка, свернули на Хрустальную, с нее – в проулок Трех Удодов и очутились на берегу Оборонного рва. Неподалеку, шагах в двадцати, горбился Птичий мост, но Бабушка в ту сторону даже и не глянула. Она тихонечко позвала Бродячий мостик.

Канал подернулся знакомым туманом. Мурремурр навострил уши, мастер Амальгамссен просипел: «Ну, елки гнутые! Ну же!», Гарамонд приложил палец к губам, и механик затаил дыхание.

Туман сгущался, но теперь он больше походил на дым. Мурремурр настороженно принюхался, а Гарамонд кашлянул. Да, пахло дымом – горьковато, как будто горела бумага. Бабушка глубоко вдохнула и шагнула вперед.

Доски Мостика, которые обычно дружелюбно поскрипывали, вдруг зловеще затрещали.

Амальгамссен не выдержал:

– Ах ты, песий хвост! – заорал он и ринулся в туман, за королевой и Гарамондом.

Летописец и Бабушка, хором кашляя от тумана, больше похожего на дым, и крепко держась за перила, стояли на середине Мостика, который опасно покачивался и проседал под ногами. И немудрено – теперь это была никакая не середина, а конец: Мостик упирался в глухую стену из неизвестного радингленским жителям материала. Бабушка, впрочем, сразу признала в нем тупой бетон, грубо покрашенный масляной краской в два цвета: снизу, где-то в рост принцессы Лиллибет, тюремно-зеленым, а остальное – больнично-белым.

Гарамонд выпростал из-под плаща руку, бесстрашно колупнул пальцем стену и, скривившись, сказал:

– Цвет выбран неудачно.

Чувствовалось, что сказать радингленскому летописцу хочется и много других слов тоже.

– Что ж это такое деется-то? – Мастер трясущимися ручищами ощупывал покореженные перила Мостика и размозженные в щепки доски. – Это как же понимать-то прикажете? – Амальгамссен выпрямился. – Вы вот что, Ваше величество, отойдите-ка, а то уж больно опасно тут.

Бабушка слепо водила рукой по влажной твердой стене.

– Что ж, надеюсь, у Ее высочества хотя бы достанет благоразумия не выходить из дому, – полушепотом произнесла она.

Амальгамссен шумно вздохнул, как голодный сенбернар, и многозначительно покосился на Гарамонда. Тот потупился, сохраняя каменное лицо. В благоразумие Ее высочества Гарамонду не верилось.

Глава 3,
в которой бронзовые львы не тонут, а телевизор говорит очень много слов

Лиза уныло побродила по квартире. Свет все не включали. Свечка в зеленой розетке истекала восковыми слезами и оплывала на глазах, а есть ли еще запасная – неизвестно. Дождь настырно барабанил в окно. Еды на столе и в холодильнике изрядно поубавилось, но спокойнее от этого не стало. И спать не хотелось решительно, а читать при свечке… читать и вовсе не хотелось. Лиза попыталась включить радио, но радио на этот раз упорно молчало. В нем только что-то мерно и гулко тикало, будто вода капала из крана с большой высоты. «Метроном», – догадалась Лиза, и на душе у нее стало совсем тошно. На всякий случай она щелкнула кнопкой телевизора.

Экран засветился. Чудеса в решете – электричества-то нет! Впрочем, телевизор ничего толком и не показывал – на экране только шуршало и мельтешило, как будто внутри шел густой мокрый снегопад. Лиза надавила одну кнопку на пульте, другую, третью – экран знай мерцал да мелькал.

В Бабушкиной комнате, выходившей окнами на улицу, что-то стукнуло – раз, и еще, и еще. Лиза вздрогнула, потом закусила губы, взяла свечку и пошла проверять.

Это была форточка – ее распахнул ветер, который теперь метался по комнате, дергал занавеску и шуршал Бабушкиными бумагами на столе. Лиза поднялась на цыпочки, но не тут-то было – ветер тут же наотмашь ударил ее в лицо мокрой ладонью. Пламя свечки шатнулось и чуть не погасло, а сама Лиза запуталась в занавеске. Наконец форточку удалось закрыть. К стеклу прилип желтый лист, а по карнизу что-то дробно стучало, будто горох сыпали. Похоже, там уже не просто дождь, но и град. Еще новости!

– …сделаю все от меня зависящее, чтобы город как можно скорее зажил нормальной жизнью, – заговорил где-то совсем рядом спокойный мужской голос.

Лиза подпрыгнула, будто ее оса ужалила, и опрометью метнулась в кухню, потеряв тапочек.

В телевизоре мелькнули было какие-то знакомые лица, но тотчас пропали, и на экран выползла яркая заставка. Лиза ойкнула. На фотографии нарядная Паулина – утренняя Алина Никитична – сидела за изобильным столом и с милой улыбкой наливала чай из самовара, а поперек змеилась надпись: «Все свои».

Вот это да! Лиза ощупью, не сводя глаз с телевизора, подтянула к себе табуретку и чуть не села мимо. Заставка исчезла, а вместо нее на экране появилась настоящая Паулина и ласково заговорила:

– Мы рады, что в этот непогожий вечер вы с нами, дорогие телезрители, – она уютно завернулась в малиновую шаль поперек туловища. – Напомню, сегодня мы работаем в прямом эфире, и, как всегда, у меня в гостях за самоваром собрались все свои. Внеочередной выпуск нашей передачи посвящен чрезвычайной ситуации, сложившейся в нашем любимом городе. Как вам, полагаю, известно, был принято решение о создании группы эзотерической поддержки…

Камера проехалась по ряду кресел, в которых солидно, но непринужденно сидели очень серьезные дамы и господа, ничуть не похожие ни на каких колдунов и ведьм.

– …Магистр тайного ордена Прозорливых Николай Степанков, – представляла между тем гостей радушная Паулина, – почетный член Гейдельбергского общества парапсихологов Марианна Караулова…

Камера показала сначала неприметного толстячка с орлиным, однако же, взором, а затем светловолосую красавицу средних лет, немного похожую на секретаршу директора в Лизиной школе.

– И наконец, руководитель группы, – ворковала Паулина, – знаменитый целитель-эсктрасенс, признанный эксперт в области паранормальных явлений, академик Академии Тонких Уровней Эдуард Хрустицкий…

Ух ты! Телевизор проворно продемонстрировал замершего в мягком кресле седогривого Хрустицкого, который был совсем не такой напыженный, как в школе. Ах вот он, значит, кто такой!

– А на почетном месте во главе нашего чайного стола – блистательный заокеанский гость, Виктор Изморин.

Камера наплыла на элегантного человека в черных очках. Гость мирно взял со стола кофейную чашечку и ласково улыбнулся в экран. От него веяло спокойствием. Лиза уселась поудобнее. И пальцы, которые вцепились в бахрому скатерти, разжались сами собой. Бывают люди, рядом с которыми исключены наводнения, землетрясения и войны. Их сразу видно. И к ним хочется держаться поближе.

– Слово вам, Виктор Александрович, – пригласила Паулина. – Напомню телезрителям, мы остановились на проблеме отмены фестиваля.

– Помилуйте, как можно! – горячо возразил гость. Он изящно оставил чашечку. – Мне странно это слышать. Ни о какой отмене абсолютно не может идти и речи, если только о непродолжительной задержке. Я превосходно понимаю, что молодым гостям фестиваля это может быть трудно…

Как-то он странно разговаривает, этот Изморин, мелькнуло в голове у Лизы. Но слушать и думать одновременно не получалось. А не слушать было никак нельзя.

– Я и сам не могу быть спокоен, пока жизнь не встанет на свои места, вещи не пойдут своим чередом… – Изморин замешкался. – Прошу прощения. Когда я волнуюсь, я могу делать ошибки. Меня давно не было здесь, я немного забыл русский. Но вспомню, – он снова улыбнулся, на сей раз застенчиво и смущенно. – Потом, у меня в этом городе много старинных друзей, я знаю, они сейчас нас смотрят…

«Каких еще друзей?» – удивилась Лиза.

– Ну что вы… – утешила его Паулина. – Главное, что вы никогда не ошибаетесь в нотах! Насколько я понимаю, именно на это у нас теперь вся надежда. Вот вы только сейчас сказали, что сделаете все от вас зависящее…

– Я постараюсь, – серьезно ответил Изморин. – За этим я, собственно, и приехал.

– Вы нас так интригуете! – Паулина подалась вперед, будто хотела склевать гостя.

– Более того, – веско продолжал гость, остановив ее легким движением узкой ладони, – я совершенно точно убежден, что мои коллеги в Амберхавене очень удивятся, если я сдамся и отступлю. У нас это не принято, особенно когда мы работаем со стихийными бедствиями.

– Как интересно! – Паулина что-то еще рассказывала, но Лизе было не до того. Надкусанный бутерброд шлепнулся на стол.

Значит, Изморин из Амберхавена! Ух ты, как они быстро своего мага прислали! Ну да, наверно, Инго просто еще не знал…

– …да-да, вы не ошиблись, именно с помощью музыки, – говорил Изморин. – Ведь сейчас город может спасти только чудо. Знаете, – он вздохнул, – есть у меня старый знакомый, один учитель музыки… то есть все убеждены в том, что он просто учитель музыки… так вот он на сей счет говаривал, что многие музыканты были волшебниками. Судите сами – Моцарт, Лист… А Паганини? Вот уж кто точно был сущий кудесник!

Эту фразу Лиза слышала от Филина! Так, может, они с Измориным знакомы? Ничего себе!

Хрустицкий кивал, как завороженный, а Паулина посылала амберхавенскому магу чарующие улыбки.

«Вот обсели! – сердито подумала Лиза. – А он ведь, наверно, даже не знает, какие они! А вдруг это Паулина все устроила, а теперь радуется?! Наверно, она как была гарпия, так и осталась на самом деле, а человеком просто прикидывается. Надо его как-нибудь предупредить, а то мало ли что…» – она беспокойно заерзала на табуретке.

– Напомню нашим телезрителям – в эфире ток-шоу «Все свои», – Паулина вклинилась во вдохновенную речь Изморина. – Ну а поскольку у нас собрались все свои, то настало время прямых вопросов и откровенных ответов.

Хрустицкий почему-то втянул голову в плечи, но Паулина обращалась вовсе не к нему:

– Скажите, Виктор Александрович, а как вы планируете совместить проведение фестиваля с вашими личными планами? – бодро спросила она. – Я имею в виду операцию на глаза, которая вам предстоит.

Ого, да у тетеньки просто воспаление бестактности! Лизе даже неловко стало. А Изморин слушал Паулину терпеливо и внимательно.

– Насколько нам известно, ваш визит был очень плотно распланирован, – как ни в чем не бывало наседала Паулина. – Но, учитывая чрезвычайную ситуацию, сложившуюся в городе, каковы ваши приоритеты? Усмирение стихий или восстановление зрения?

Так вот почему он в темных очках, сообразила Лиза. Надо же, а так с виду и не скажешь, что почти слепой. Или просто света не выносит? Непонятно…

– Для меня большая честь взять на себя нелегкую задачу спасения города, – выслушав Паулину, отвечал Изморин совершенно без всякого выражения – словно отделаться хотел от назойливых журналистов. – Это важнее всего.

– О, теперь нам срочно нужен комментарий эксперта! – Паулина повысила голос. – Господин Хрустицкий?

Целитель и академик дернулся и чуть не расплескал чай.

– Итак, вопрос к вам, Эдуард Федорович, – Паулина уставилась на него в упор. – Что и говорить, решение выступить с такими экзотическими средствами против разгулявшейся стихии – это смелая идея. Как вы оцениваете ситуацию?

Изморин чуть усмехнулся – уголком рта – и сцепил пальцы, изготовясь слушать. Камера, конечно, усмешку не упустила, наехала крупным планом, а потом сместилась на академика. Да уж, поняла Лиза, никакой группы эзотерической поддержки Изморину не нужно. Хрустицкий откашлялся. Глаза у него почему-то бегали. Ага, Изморина боится! И правильно делает!

– Я бы не назвал эти средства экзотическими, – плавно, как по писаному, повел речь целитель. – Мы живем в очень необычном, поистине волшебном городе, не правда ли? У него такая незаурядная аура и своеобразная энергетика, в нем так много необъяснимого… – он покосился на Изморина, – и поэтому кому как не господину Изморину, чья музыка, как давно установил я и мои коллеги, оказывает целительное воздействие, утихомирить взбунтовавшуюся природу, остановить катаклизм?

Дальше слово взяла суровая Марианна Караулова и понесла что-то длинное, запутанное и наукообразное про катаклизмы и катастрофы, и что все это от особенных вибраций, и наводнения, и землетрясения в том числе, и что грызуны тоже как-то там реагируют на вибрации, и что музыка – это тоже вибрации, узыка, ации, трофы, измы, жу-жу-жу, тра-та-та… У Лизы зажужжало в ушах, но тут Паулина опять встряла:

– В таком случае, Виктор Александрович, почему бы тогда вам и другим специалистам по катаклизмам не предотвращать все подобные неприятности? Ведь этим летом Прага и Германия как раз пострадали от наводнений…

– Один момент! – Изморин поднял указательный палец. – Мне, к несчастью, не должно раскрывать все профессиональные секреты, но и в Праге, и в Германии мы сделали все, что могли. Поверьте, в противном случае потери были бы куда большие.

Лиза попыталась вспомнить про Прагу – был там какой-то Изморин, не было Изморина, – а утонувшего в зоопарке слона было ужасно жалко… Она сидела как на иголках.

– То есть вы обещаете, что в ближайшее время все войдет в колею? И вода вернется в берега? – сыпала вопросами Паулина. – И погода исправится? И фестиваль состоится?

– Конечно, – Изморин пожал плечами и снова взял чашечку. – Иначе и быть не может. А то, что в городе сейчас собралось столько талантливых детишек, очень вдохновляет. Я знаю, что среди них наверняка есть немало тех, кто в будущем – или, как знать? – в самом ближайшем будущем станут моими помощниками.

Лиза впилась глазами в экран. Ей начинало казаться, что от участия в пресловутом мероприятии она сегодня в школе отбрыкивалась зря.

– Знаете, мне ведь уже случалось прибегать к поддержке ребятишек, – по-прежнему спокойно сказал Изморин. – И мы вместе сыграли ту самую, как метко сформулировал господин Хрустицкий, энергетически умиротворяющую музыку. И как сыграли! Вы не поверите, какой это был эффект! – Изморин взмахнул руками, будто невидимым оркестром дирижировал. – Ведь именно дети обладают поистине волшебной способностью чувствовать и понимать музыку. Дети и есть подлинные волшебники – вы ведь согласны со мной? – Он чуть повернул голову и сквозь темные очки взглянул в камеру. Прямо Лизе в глаза. – Когда я думаю о детях, когда представляю себе эти талантливые юные лица, то понимаю, что вместе мы одолеем любое стихийное бедствие. Так и вижу, к примеру, маленькую рыжую девочку со скрипкой, которая способна творить настоящие чудеса!

Лиза чуть с табуретки не упала. Жалко, Филину не позвонишь!

А впрочем, зачем вообще звонить Филину?

Лиза вскочила. Ну конечно, все яснее ясного! Все сходится как по нотам: Инго говорил, что кого-то пришлют, – так вот, наверно, уже и прислали. Этого кого-то зовут Изморин, и ему нужны дети-музыканты. Он даже очень прозрачно намекнул на нее, Лизу! Тут, правда, вмешался Лизин внутренний голос: он ехидно спросил, откуда этот человек знает Лизу и не подозрительно ли это.

– Ну мало ли, – растерялась поначалу Лиза. – Может, ему Филин про меня говорил! Да и вообще, – вспомнила она, – я же принцесса, а принцессы – люди известные!

Все вопросы благополучно разрешились, и Лиза принялась лихорадочно собираться: натянула джинсы – холодно все-таки – и Левушкин свитер – на счастье, потуже затянула хвостик и открыла окно. Инго, правда, внятно велел окон не открывать, но ситуация чрезвычайная. И вообще, я ему потом все объясню. Открыть окно удалось, но не сразу: злющий холодный ветер, метавшийся снаружи, швырялся дождем и снегом, норовил разбить стекло и отпихнуть Лизу, но в конце концов она высунулась наружу, в непроглядную темень двора-колодца, и заверещала, перекрывая ненастье:

– Леонардо! Леандро! Вы где?

Львы объявились тут же, как будто ждали под окнами.

– Скорррей! Быстррее! – зарокотало внизу, гулко отскакивая от стен двора. Удивительно, но из окон на этот рык ни одна живая душа не выглянула.

Лиза облегченно выдохнула. Еще повезло, что полнолуние, а то неизвестно как до этого Изморина пешком добираться в такую непогоду. И кстати, как его искать – тоже непонятно, спохватилась Лиза.

Она кубарем скатилась по лестнице, не успев испугаться темноты и невидимых крыс. Выскочила из подъезда, на ходу застегивая куртку. Что-то колючее жалило лицо – не то мокрый снег, не то мелкий град. На улице не было ни души и вовсе не горели ни окна, ни фонари, ни вывески. Из-за несущихся рваных облаков показалась полная луна, и стало видно, как львы хлещут себя хвостами по бокам и подгарцовывают, словно кони в упряжке. А еще стало видно, что по мостовой ровным потоком течет темная вода и выплескивается на тротуар.