Текст книги "История России в рассказах для детей. XV– XVII века"

Чудесная перемена
1547 год

Было утро 16 января 1547 года. Яркие лучи солнца хотя мало грели, но зато осыпали алмазными искрами белый снег, покрывавший улицы московские. По этим улицам – не широким и великолепным, как те, которые окружают теперь Кремль, а узким, застроенным бревенчатыми домами – толпился народ в праздничном наряде, ехали бояре в разукрашенных санях, шло войско, хотя не похожее видом и одеждой на наше нынешнее – стройное и прекрасное, но столь же храброе, столь же усердное к отечеству, столь же верное государю.

Все эти люди были веселы, на всех лицах написано было какое-то приятное ожидание. Как вы думаете, милые читатели, куда все они шли и какой праздник был тогда в Москве? О! Был праздник большой, торжественный, драгоценный для народа русского во все времена его истории: было коронование, или венчание на царство государя!

Иоанн, вскоре после того как ему исполнилось семнадцать лет, объявил митрополиту и вельможам, что он намерен короноваться. Известие о таком намерении обрадовало весь народ: все надеялись, что священная минута, в которую Иоанн в церкви, перед престолом Божиим, примет на себя вместе с царским венцом святые обязанности государя, будет иметь счастливое воздействие на сердце его, что он почувствует все ужасы дурного правления и сделается другим человеком. Так думали добрые предки наши, и усердные молитвы их, несколько лет возносимые к Богу об исправлении Иоанна, давали им право надеяться на такое чудо.

Вот отчего они так весело спешили в Кремль, к Успенскому собору, где уже все было готово в таком же порядке, как при короновании несчастного Димитрия Иоанновича, которого читатели мои, верно, не забыли. Иоанн так же, как и тот молодой князь, торжественно шел из дворца в собор в сопровождении брата, дядей и всего двора, так же сидел с митрополитом на возвышении, покрытом золотою парчой, так же венчался тою царской короной, присланной из Греции, которую, как говорят нам летописи, Владимир Мономах отдал сыну своему Георгию. Судьба, украсив ею на одну минуту Димитрия, не дала ему счастья носить ее. Итак, первый государь русский, удостоившийся венчания ею, был Иоанн IV. С той минуты, как этот драгоценный знак достоинства царей возложен был на молодого государя, он уже сделался не только великим князем, как все предки его, но и царем России. Мысль об этом высоком звании, о важности обязанностей его, о присутствии Бога, принимающего обещание царей любить подданных, как детей своих, – все это вместе подействовало так сильно на пылкую душу Иоанна, что, выходя из церкви, он истинно желал сделать счастливыми всех своих подданных. Народ, восхищенный величественным видом первого царя своего, ласковыми взорами его, надеждою на будущее счастье, с восторгом бросился к царскому месту и оборвал с него всю золотую парчу. Каждому хотелось иметь хоть маленький лоскуток в память этого незабвенного дня.

Между тем еще за несколько недель до коронования знатные чиновники-придворные посланы были во все области русские с указами государя о том, чтобы бояре и дворяне, имевшие дочерей-девиц, везли ко двору самых прекрасных из них. Вы, верно, удивляетесь, друзья мои, зачем нужно было при дворе такое собрание красавиц? А вот зачем: многие из старинных государей наших не хотели жениться на принцессах иностранных и, надеясь прожить счастливее со своей соотечественницей, выбирали невест из своих подданных. Для этого привозили из всех мест России молодых девиц, прекрасных собою, дочерей бояр и дворян знатных и незнатных, богатых и бедных, и государь выбирал из них ту, которая более всех ему нравилась.

Но ни при одном из таких случаев не собиралось в Москве столько прекрасных, милых, добрых девушек, как в январе 1547 года, когда Иоанн вскоре после коронования хотел праздновать и свадьбу свою. С каждой из них приезжали родители, а часто и родственники, и поэтому вы, верно, воображаете, что в Москве было в это время очень шумно и весело? О, как же вы ошибаетесь! Все эти девицы, или, как тогда называли их, боярышни, не пользовались почти ни одним из тех невинных удовольствий, какие имеют теперь наши русские барышни. Все они проводили время в теремах[14]14
  Теремом назывались у предков наших отдельные комнаты для девиц, обыкновенно находившиеся в верхней части здания.


[Закрыть] родительских, отделенных от той части дома, где отец или братья принимали гостей своих. Почти никогда не выходили они за порог своих комнат, и к тому же их не учили никаким приятным искусствам, которыми они могли бы развлечь скуку своего уединения. Они не только не умели рисовать или играть на каком-нибудь инструменте, но даже не имели понятия о простом чтении и письме, в которых у нас теперь иные пятилетние девочки бывают искусны.

Красавицам, привезенным ко двору молодого царя Иоанна Васильевича, и в Москве не было веселее, тем более что слухи о строгом, сердитом и даже жестоком нраве жениха так пугали бедняжек, что и самые честолюбивые не очень желали быть избранными. Другие же, более скромные, даже боялись этого выбора и едва поднимали прекрасные глаза свои, когда молодой государь смотрел на них. Но как обыкновенно скромность нравится более всего в девице, то и Иоанн выбрал из всех красавиц самую скромную и оттого самую прелестную – Анастасию, дочь небогатой вдовы Захарьиной. Покойный отец невесты Роман Юрьевич был окольничим, а дедушка – боярином при Иоанне III. Предки их происходили от одного прусского князя, выехавшего в Россию с двумя сыновьями и крестившегося в греческую веру в 1287 году. Не забудьте этого Романа Юрьевича, милые дети: от него произойдет впоследствии поколение Романовых – царствующего дома России.

Итак, Анастасия была дочерью знаменитого родоначальника царей наших. Все историки того времени с восторгом говорят о прекрасных качествах души и сердца этой первой царицы русской. Благочестие, ум, чувствительность, неизъяснимая кротость – все соединялось в прелестной супруге Иоанна Васильевича. Глядя на ее милое, привлекательное лицо, на ее небесные взоры, можно было подумать, что молитвы доброго народа услышаны и прекрасный ангел рая послан на землю превратить грубое, суровое сердце Иоанна в нежное и сострадательное. Жестокости Иоанна в самом деле уменьшились после женитьбы его, а через несколько месяцев и совсем кончились. Эта счастливая перемена была так удивительна, что читатели мои, верно, будут довольны, если я расскажу им, как она сделалась.

Иоанн и после коронования своего мало думал о царских обязанностях и, не любя заниматься делами, предоставлял все на волю Глинских, родственников и любимцев своих, которые, не заботясь о пользе народа, думали только о своей собственной и бессовестно притесняли всех, кто хотя в безделице противоречил им, так что народ возненавидел не только их, но даже всех их друзей и знакомых.

Случай показать эту ненависть вскоре представился. В Москве, состоявшей почти из одних деревянных домов, выстроенных безо всякого порядка и очень близко один к другому, часто бывали пожары. Они были ужасны в то время, когда еще не знали никаких пожарных снарядов. 1547 год был особенно несчастлив такими случаями. В два месяца произошли три страшных пожара. Все горело – и царские дворцы, и боярские палаты, и монастыри, и церкви! «Люди, теряя не только имение, но даже и родных, или раздавленных, или сгоревших, выли, как дикие звери», – сказано в истории. И в этом горестном положении никто не утешал их: Иоанн и все первые вельможи уехали в село Воробьево, недалеко от Москвы, и, будучи сами в безопасности, не думали о бедных жителях столицы. Недовольные решили воспользоваться этим случаем. Главные неприятели были Глинские, и на них-то обратилась вся ненависть народа. Хитрецы, подстрекавшие простолюдинов, выдумали глупую сказку, будто бы мать Глинских княгиня Анна вынимала сердца у мертвых, клала в воду, кропила ею все улицы, и оттого сделался пожар. Бояре и другие умные люди не верили такому вздору, но нарочно молчали, потому что и сами не любили Глинских и хотели, чтобы легкомысленный народ поверил и избавил всех от общих притеснителей. Так и случилось. Когда сказка разнеслась по городу, все встревожились и с шумом собрались на Кремлевской площади, требуя от бояр, чтобы им выдали всех Глинских. Один из них, князь Юрий, стоя тут же с боярами, услышал этот крик и хотел спрятаться в Успенской церкви, но не успел: народ ворвался в церковь вслед за ним и в безумной ярости своей совершил неслыханное злодейство – убил в храме Божием дядю государя! После этого страшный бунт, грабительство и убийство распространились по всему городу.

В эти ужасные минуты, когда и сам грозный, бесстрашный Иоанн встревожился в Воробьевом дворце своем и не знал, что делать, в царскую комнату его вошел какой-то простой священник. Лицо его было сурово, взоры строги. Держа в руках Священное Писание, он подошел безо всякого страха к Иоанну и пророческим голосом сказал, что Бог наказывает Москву за вины государя, не исполняющего своих обязанностей. Святая книга была раскрыта на том самом месте, где описывались эти обязанности. Он дал прочесть их молодому царю, и все переменилось в Иоанне. В эту священную минуту исправления своего он почувствовал в полной мере все проступки свои, всю несправедливость, всю беспечность свою о народе, счастье которого зависело от него одного. Горькие слезы полились из глаз его, с жаром благодарил он добродетельного священника и не захотел расстаться с ним, чтобы иметь всегда рядом с собою советника и наставника в трудном деле правления государством. С того же дня священник, родина которого была Новгород, а имя Сильвестр, остался во дворце, и все пошло иначе.

У Иоанна был еще один любимец, прекрасный молодой человек Алексей Федорович Адашев, которого современники называли земным ангелом, так он был добр, умен, благороден. Вот эти два человека со дня исправления молодого государя сделались почти единственными советниками его. Прежде всего он усмирил бунтовщиков и помог всем бедным, потерпевшим от пожара; потом, чтобы еще более утвердиться в добрых намерениях своих, он несколько дней постился, каялся в грехах своих и наконец причастился Святых Тайн. Примирясь таким образом с Богом и совестью, этот великий государь хотел показать свое исправление не только перед Москвою, но и перед всей Россией и для того велел созвать из всех городов избранных людей всех состояний. Они съехались, не зная, за каким делом призывает их государь в столицу, – и вот в одно воскресенье, после обедни, Иоанн вышел из Кремля со всем духовенством, боярами и войском на большую площадь, где находилось возвышение, называемое Лобным местом. Вся площадь была покрыта народом, но все было тихо. Отслужили молебен. Тогда Иоанн обратился к митрополиту и сказал: «Святой владыко! Знаю твою любовь к отечеству. Помоги мне в моих добрых намерениях! Рано Бог лишил меня отца и матери, а вельможи не старались обо мне – своевольничали, отнимали моим именем у людей чины и богатство, притесняли народ, и никто не останавливал их. В жалком детстве своем я был как будто глух и нем: не слушал бедных и не защищал их. Судьи несправедливые! Вы делали, что хотели. Сколько слез, сколько крови от вас пролилось! Я не виноват в этой крови и слезах!» Здесь молодой царь поклонился на все стороны и продолжал: «Люди Божие и Богом нам данные! Умоляю вашу веру к нему и любовь к нам: будьте великодушны! Нельзя исправить прошедшего зла! Я могу только вперед спасать вас от притеснений. Забудьте, чего уж нет и не будет! Соединимся все любовью христианской. С этого дня я ваш судья и защитник!»

О, как сильно кроткие слова его восхитили всех русских! Они увидели счастливую перемену в сердце царя, увидели исполнение молитв своих и с радостными слезами обнимали и поздравляли друг друга с новым правлением. Оно с этого дня в самом деле сделалось новое: власть бояр кончилась, и государь начал управлять не по их воле, а по своей собственной.

Казаки
1547–1552 годы

Вместе с нравом Иоанна переменилось и все его окружение. На Кремлевской площади уже не слышны были крики людей, бежавших от злых медведей, в комнатах дворца уже не раздавался хохот шутов, шутих и скоморохов, которых было там множество в то время, когда Иоанн занимался только забавами. Теперь занятия его были совсем другого рода: каждый час употреблял он на что-нибудь полезное, каждую минуту думал о том, чтобы вознаградить недостаток своего воспитания. Во время же отдыха от трудов наслаждением его были не прежние жестокие забавы, а приятное общество добродетельной и прелестной супруги и умного друга его Адашева. Благочестивая, кроткая, прекрасная душа первой утверждала молодого царя во всех добрых намерениях его и молилась о продолжении их, а проницательный, твердый, деятельный ум второго помогал ему открывать несправедливость и защищать слабых от притеснений сильных. Великие способности Иоанна Васильевича с каждым днем более и более удивляли подданных его. Несмотря на множество различных и трудных занятий, несмотря на чрезвычайную молодость свою, он принялся за дело, самое важное для государства, – законодательство. Вместе с умнейшими боярами он рассмотрел все прежние законы великих князей и последнее «Уложение» Иоанна III и, дополнив его новыми постановлениями, издал в 1550 году книгу законов – «Судебник», или вторую «Русскую Правду».

Для лучшего образования юношества, приготовлявшегося к духовному званию, государь приказал завести училища в Москве и других городах.

Он хотел просветить не только духовенство, но и весь народ свой, и для того поручил одному саксонцу, Шлитту, который жил в Москве, вывезти из немецкой земли разных ремесленников, художников, лекарей, аптекарей, типографщиков и других искусных людей. Это намерение молодого государя не исполнилось: хотя Шлитт и отправился в Германию и уже набрал там 120 человек, но ливонские рыцари, боясь, что вместе с просвещением России могущество и сила ее еще более увеличатся, не допустили в Москву умных немцев, а самого Шлитта посадили в темницу. Однако некоторые из них пробрались потом в Россию и были полезны для предков наших своими знаниями.

Ливонцы тем более боялись России, что в это время рыцари их уже не были теми храбрыми, неустрашимыми воинами, которым не раз удавалось побеждать предков наших. Уже не смея нападать на владения наши, они заключили в 1503 году перемирие с Россией на 50 лет. Во время такого продолжительного спокойствия ливонцы более занимались торговлей, от которой так разбогатели, так привыкли к приятностям жизни, к неге, к роскоши, что рыцари и дворяне их ничего более не делали, как только строили себе великолепные замки и думали уже не о войне и ее опасностях, а о том, как бы им веселее пожить и попировать в своих богатых поместьях. Они охотно откупались от всякой войны деньгами, чтобы только не расставаться со своими приятными забавами, и по этому читатели мои могут судить, что Иоанну IV нечего было опасаться Ливонии. Он досадовал на нее только за то, что она не пропустила к нам людей, для него нужных, и собирался жестоко наказать ее за такую дерзость.

Но гораздо более тревожили его ханы крымские. Магмет-Гирей еще при Василии Иоанновиче имел намерение соединить три Батыева царства – Казань, Астрахань и Крым, или Тавриду, – в одно государство, и тогда бедные предки наши, может быть, опять подпали бы под власть татар, но Бог избавил Россию от этого нового несчастья, и хотя Магмет-Гирею удалось сделать казанским царем брата своего Саип-Гирея, однако он сам вскоре убит был ногайским ханом Мамаем, а наследники его не имели столько ума и твердости, чтобы исполнить его намерение. Они вместе с казанцами только тревожили границы наши частыми набегами и разоряли жителей, но Иоанн Васильевич, имея храбрых воевод, умел усмирять их и даже мог уже думать о совершенном покорении этих беспокойных врагов. Опаснее всех казались ему казанцы, как самые близкие и самые хитрые соседи владений наших. Несколько раз уже молодой царь посылал войско для покорения этой области, но напрасно: крепость казанская, хотя и деревянная, выдерживала все нападения и не сдавалась. Однако Иоанн Васильевич, как все умные и твердые люди, не боялся неудач: напротив, при каждой из них он увеличивал свои усилия и всегда думал, что рано или поздно они будут успешны. Так, возвращаясь из одного такого похода от стен казанских, он остановился в 30 верстах от них, у высокой горы, называвшейся Круглою. Подле нее текла река Свияга. С вершины этой горы открывался прекрасный вид во все стороны. Иоанн, любуясь красотою места, с восхищением вскричал: «Здесь будет город христианский! Стесним Казань: Бог отдаст ее нам в руки!» Молодой, но великий государь сказал это – и через несколько месяцев город Свияжск уже красовался на Круглой горе и, возвышаясь почти над самою Казанью, как будто гордился своей будущей над ней победой.

Построив эту новую крепость для защиты подданных своих от нападений казанцев, Иоанн IV через год построил еще две другие – от набегов крымских татар: город Михайлов на реке Проне, в Рязанской области, и Шатск на реке Цне, в нынешней Тамбовской губернии. Но главной защитой той части отечества нашего, которая лежала между Азовским и Каспийским морями, сделался в то время новый, храбрый и неустрашимый народ, о котором давно уже пора рассказать моим читателям.

Это были казаки, милые дети, казаки, которые так смелы на войне, так искусны в сражениях, так ловки и проворны верхом на маленьких быстрых лошадях своих, казаки, которых все вы так любите. Как же, должно быть, приятно узнать о том, где и как они жили в старину, от кого произошли, всегда ли были такими, каковы они теперь. О, история их любопытна! Послушайте, друзья мои.

Каждый народ улучшается со временем – так и казаки в начале своего существования при царе Иоанне Васильевиче далеки были от славных потомков своих, от того неустрашимого, от того всегда неизменного государю и отечеству Войска Донского, которым мы гордимся теперь перед всею Европой. Поверите ли вы, что первые казаки были беглецы, оставившие свою родину Россию и жившие всякими несправедливостями? Защищая своих любимцев, читатели мои, уже знающие римскую историю, верно, скажут, что и римляне были такого же происхождения и сделались потом первым народом в свете. Точно, вы правы, милые дети, происхождение никогда не может уменьшить цену хороших качеств человека и тем менее может вредить нашим добрым донским соотечественникам, что они не сами начали такой образ жизни, а только подражали тому народу, к которому удалились, оставив отечество.

Этот народ были черные клобуки, которых князья русские во время прежних ссор своих часто нанимали, чтобы вести войну друг с другом. Они были славные наездники, охотники драться и грабить и за деньги с радостью решались на всякие опасности. Их называли также казаками[15]15
  Имя казаков происходит от касогов – народа, жившего около Черного моря. Читатели мои, конечно, помнят, что еще Святослав I победил их. Слово «казак» значит: легковооруженный конный воин.


[Закрыть]. Они жили в низовьях Днепра и Днестра. В то время когда татары безо всякой жалости разоряли Россию, многие из предков наших, живших в южных областях, и особенно малороссияне, лишенные жестокими варварами своих родственников, а часто и всего имения, оставляли бедное отечество и уходили плакать о своих несчастиях к казакам, которые ласково принимали их, давали лошадей, оружие, учили своему удальству и наездничеству, называли своими братьями-казаками. Несчастные, потеряв все, что было для них мило, ненавидя татар, радовались случаю мстить им, охотно исполняли все приказания казаков, гордились этим именем и с того времени не называли себя иначе. Приятный климат, прекрасные места, изобилие и свобода во всем увеличивали с каждым годом число беглецов, так что через 200 лет они совсем смешались с черными клобуками и составляли один народ, уже называвшийся только казаками. Владения их дошли до Азовского моря. Казаки, жившие на берегах его, назывались азовскими, а первые, жившие около Днепра и Днестра, – запорожскими, а потом – украинскими. Были также казаки ординские: их называли так потому, что они состояли по большей части из татар или беглецов из Орды. Все эти различные казаки управлялись атаманами, которых сами выбирали. Главные качества их, которыми они любили хвалиться, были удальство и удивительная храбрость. Они так бесстрашно нападали на своих неприятелей, так ловко защищались, так проворно скрывались от них, что предки наши не могли надивиться их искусству и часто нанимали их на службу, а потом заводили и у себя в пограничных городах такие же полки и называли их казачьими.

В 1480 году азовские казаки оказали важную услугу нашему отечеству: 16 тысяч их было с тюменским князем Иваком в то время, когда он победил последнего хана Золотой Орды Ахмата, после которого Россия уже не была более данницею татар. Но азовские и ординские казаки существовали только до 1500 года: состоя более из беглецов татарских, они, вероятно, разошлись по домам или пристали к скитающимся калмыкам. Как бы то ни было, только история с тех пор уже ничего не говорит о них, но зато очень много – о казаках, поселившихся около 1500 года на берегах реки Дон и оттого названных донскими. Эти все уже были русские выходцы и беглецы, исповедовали одну с нами веру, говорили одним с нами языком, имели одни с нами обычаи. Итак, о них, как о самых близких к нам по происхождению, мы поговорим несколько подробнее.

Они жили по правому берегу Дона, от устья реки Аксай до границ нынешней Воронежской губернии. Маленькие городки их были разбросаны в глуши лесов и между болот и состояли из шалашей и землянок, вовсе некрасивых, потому что казаки не заботились об этой красоте для того, как говорили их прадеды, чтобы глаз неприятельский не любовался ими и чтобы можно было без сожаления оставить их во время сильного нападения врагов.

Главный город их был Раздоры, а потом Черкасск. Сюда собирались они из всех городков своих на совет, который назывался у них не вече, как у новгородцев, а круг. На этом кругу решались все дела общественные, и тут каждый год народ выбирал атаманов и старшин своих. Надобно сказать вам, милые дети, что своевольство казаков было гораздо хуже новгородского; они не признавали над собой никакого государя, и только когда короли польские начали притеснять всех запорожских и литовских казаков, донские назвались подданными Иоанна IV. Но они желали только покровительства его, не думая повиноваться ему в полной мере. Только одно приказание Иоанна Васильевича исполняли они всегда в точности: приказание защищать границы его государства от татар крымских, ногайских и других варваров, еще бродивших около южных областей наших.

Видя, как усердно казаки подстерегали неприятелей, как искусно и храбро били и прогоняли их, Иоанн IV был доволен ими, ничего более не требовал и даже не наказывал их за беспрестанные своевольства.

Таковы были донские казаки в начале царствования Иоанна Васильевича. Так мы их оставим теперь сторожить границы наши, а сами поспешим в Москву: там молодой государь собирается на какое-то важное дело.