Текст книги "Тот, кто знает. Книга вторая. Перекресток"

– Да ладно, – презрительно протянула Ира. – Такой уж он прямо волшебный, этот Марик. Все мужики одинаковые, к ним только подход разный требуется. Ну чего ты злишься? А, Натулечка? Что я опять не так сказала?

Ира ясно видела, что в Наташе закипает ярость, но никак не могла понять, из-за чего. Неужели из-за того, что она сказала про Марика? Марик, Марик… Наташка с Бэллой прямо свихнулись на нем, только и разговоров, мол, Марик то, Марик се, Марик приедет, Марик уедет. Приедет и уедет, а жизнь будет продолжаться. Наташку только жалко, она так переживает, хочет как лучше, последние деньги готова истратить на то, чтобы не стыдно было перед богатым Мариком за нашу нищую коммуналку. Глаза ввалились, щеки запали, работает как проклятая, все домашнее хозяйство тянет, заодно за Бэллой ухаживает, старуха в последнее время сильно ослабела, часто болеет, то сердце у нее, то давление, то ноги, то печень. Ира, конечно, помогает, как может, но времени-то у нее тоже для этого немного, в институте занятия до вечера, потом, через день, – к Игорю, повинность отбывать, разговоры умные вести.

А Наташка-то и вправду на что-то разозлилась, даже не разозлилась, а обиделась, вон на глазах слезы появились. Наверное, она думает сейчас о том же, о чем и сама Ира. Что она устала, что у нее больше нет сил бежать этот бесконечный кросс, что предстоит ремонт, а это всегда хуже стихийного бедствия…

– Натулечка, ты из-за ремонта не переживай, – неожиданно сказала Ира. – Я не возражаю, пусть будет ремонт. Наверное, ты права, его действительно нужно сделать. Я помогу тебе, ты только скажи, что от меня требуется. Ну хочешь, я перестану ездить к Игорю и буду по вечерам готовить обеды для рабочих? Хочешь?

– Хочу, – кивнула Наташа. – Спасибо за инициативу. Ты меня очень выручишь, если будешь делать хотя бы это.

* * *

Квартира превратилась в свалку, иного определения Ира подобрать не сумела. Повсюду валялись оторванные обои и паркетные дощечки, стояли банки с краской и клеем, стопки новой кафельной плитки, рулоны обоев, какие-то коробки и свертки. Ходить приходилось с большой осторожностью, иначе возникал риск посадить на одежду несмываемое пятно. Рабочих было четверо, все они приехали из Белоруссии на заработки. Правда, деньги за свою работу они попросили совсем небольшие, Ира даже не ожидала, что их услуги обойдутся так дешево, зато аппетит у них был отменный. Приходили они каждый день к восьми утра и работали до восьми вечера, с двух до трех устраивали обеденный перерыв, во время которого съедали целую трехлитровую кастрюлю супа и такое количество жаркого с картофелем, которого обычно хватало на два дня всем шестерым обитателям квартиры. Но дело двигалось споро, кроме часового обеденного перерыва, белорусские работяги никаких других «перекуров с дремотой» себе не позволяли, по утрам не опаздывали и по вечерам не пытались уйти раньше.

Наташа выдала Ире деньги, и отныне в обязанность девушки входил весь цикл мероприятий по кормлению бригады, начиная от покупки продуктов и заканчивая мытьем посуды, которую они после обеда составляли в кухонную раковину. Правда, в действительности вымыть посуду за рабочими Ире пришлось только один раз, обычно это успевала сделать Бэлла Львовна. Полностью отказаться от визитов к Мащенко Ира все-таки не рискнула, хотя и сократила их количество с четырех раз в неделю до двух, и, возвращаясь от жениха около полуночи, добросовестно вставала к плите варить супы и тушить мясо. Она не жаловалась, потому что видела, как взявший на две недели отпуск Вадим целыми днями носится на своей машине по Москве в поисках минимально дорогих и максимально приличных стройматериалов, мебели и сантехники, таскает на себе всю эту тяжесть, помогает рабочим, а работающая Наташа, обеспечив семье трехразовое питание и чистую одежду, после ухода бригады занимается уборкой, выносит мусор, моет полы. Квартира, казалось, навсегда пропиталась запахами краски, лака и скипидара, а лестницы-стремянки прочно укрепились в качестве деталей интерьера.

Однако все когда-нибудь кончается, кончился и ремонт. Квадратная прихожая стала похожа на гостиную, обклеенная светлыми финскими обоями, с деревянной мебелью, двумя мягкими креслами и маленьким столиком, на котором стоял новый телефонный аппарат. Наташка молодец, не поскупилась, купила радиотелефон, теперь не нужно вести разговоры так, что тебя слышит вся квартира, можно взять трубку и уйти в свою комнату. При помощи такой трубки решается и главная проблема любой большой коммуналки с длинным коридором: совмещение телефонных звонков с необходимостью безотлучного пребывания на кухне. Ведь сколько раз бывало: жаришь что-нибудь или варишь, к примеру, кофе, а в это время звонит телефон. Либо ты не отрываешься от плиты и пропускаешь важный звонок, либо бежишь к аппарату, а когда возвращаешься, уже все сгорело или выкипело. Отныне так не будет, теперь взял трубочку на кухню, положил рядом с собой на стол, и варь-парь-жарь в полное свое удовольствие без всяких ненужных волнений.

Зигзагообразный коридор между прихожей и кухней, вдоль которого расположены двери в четыре комнаты, в туалет и в ванную, тоже обрел вполне цивилизованный вид, с несколькими светильниками и полочками, уставленными горшками с цветами. Цветы, правда, искусственные, потому что настоящим нужен естественный свет, а в коридоре нет окон, но все равно красиво получилось. Здесь тоже новые обои, и пол тоже новый, не паркет и не доски, как было раньше, а ламинат. Очень удобно, натирать мастикой не нужно, и выковыривать грязь из щелей тоже не нужно, потому что щелей там просто нет, одно сплошное покрытие, которое легко моется и на котором не остается царапин.

И, наконец, главное новшество: ванная и туалет. Стены и пол выложены красивой серо-голубой плиткой, сантехника не белая, а в тон плитке, сверкающие краны, большое зеркало с подсветкой, специальные навесные шкафчики, куда прячутся зубные щетки, тюбики с пастой, шампуни и прочие необходимые в ванной принадлежности. Вот это действительно было классно! В первый же вечер после окончания ремонта, когда все улеглись, Ира налила в ванну воду, добавила ароматную пену и часа два лежала с книжкой в руках, то и дело отрывая глаза от страницы и с восхищением оглядывая этот сказочный мини-дворец. Теперь здесь не хуже, чем в ванной у Мащенко!

После окончания ремонта два дня прошли в покое и тишине, а потом снова началось: Марик приедет, чем кормить, что приготовить, что он любил, что не любил, и не изменился ли у него вкус, и на сколько человек готовить, может быть, он захочет позвать в гости кого-то из старых друзей. Марик, Марик, Марик… Бриллиантовый он, что ли? И чего Наташка с Бэллой так суетятся? Ну Бэлла – ладно, она мать, тут все понятно, сына двадцать один год не видела. А Наташка-то? Неужели по доброте душевной, чтобы Бэллочке помочь? Ничем другим ее самоотверженные хлопоты Ира объяснить не могла.

Накануне приезда сына Бэллы Львовны Ира спросила у Наташи:

– Ты поедешь в аэропорт его встречать?

Наташа отрицательно помотала головой:

– Нет, он просил не встречать, сказал, что сам доберется.

– Как это он сам доберется?! – чуть не закричала Ира. – Да ты соображаешь, что говоришь? Там стоянки такси нет, одни леваки толкутся…

– Значит, поедет на частнике.

– На каком частнике? Они увидят богатого иностранца, прилетевшего из Америки, посадят в машину, завезут куда-нибудь, ограбят и выбросят. А то и убьют. Ты что, газет не читаешь, телевизор не смотришь? Тебе тридцать восемь лет, а ты рассуждаешь как маленькая!

– Не кипятись, – спокойно ответила Наташа, не отрываясь от постельного белья, которое она гладила, стоя за гладильной доской, – что ты предлагаешь? Что ты хочешь, чтобы я сделала? Поехала вместе с Вадимом его встречать на наших «Жигулях»? Он у себя в Штатах на «Мерседесах» и «Крайслерах» разъезжает. Это примерно то же самое, что предложить человеку, много лет питающемуся только в дорогих ресторанах, зайти перекусить в «Макдоналдс».

– Попроси Андрея Константиновича, пусть он тебя отвезет. У него же дорогая машина, большая, на такой не стыдно…

– Это неприлично, – сухо оборвала ее Наташа.

– Но почему?

– Потому что у меня есть муж и машина. В такой ситуации неприлично использовать постороннего человека, к тому же занятого, в качестве извозчика.

– Раньше было прилично, – ехидно заметила Ира.

– Раньше – да, прилично, потому что у меня не было машины, а муж жил в другом городе. Ирочка, мы ведем беспредметный разговор. Марик сказал Бэлле Львовне, что встречать его не нужно. Может быть, он летит не один, и его спутники пообещали подбросить его. Мое присутствие в аэропорту, да еще с дешевой плохой машиной, может создать неловкую ситуацию.

Переубедить соседку Ире не удалось, и она ушла к себе в полном недоумении. Надо же, сколько разговоров было, Марик, Марик, ремонт сделали, три дня Наташа с Бэллочкой из кухни не вылезали, все что-то невероятное изобретали, а встречать в аэропорт никто не поедет.

* * *

Едва умывшись и позавтракав, Бэлла Львовна оделась, как будто в театр собралась, и прочно заняла место в мягком кресле в прихожей, возле телефона. Каждые полчаса она звонила и узнавала, когда ожидается триста одиннадцатый рейс из Нью-Йорка. Наконец ей сообщили в справочной, что самолет совершил посадку. Ира почувствовала, как наэлектризовался воздух в квартире. Бэлла Львовна сидела в прихожей, неподвижная, с прямой спиной и побледневшим лицом, отказывалась идти пить кофе вместе с Ирой и Наташей и выпила чашечку только тогда, когда Наташа принесла ей кофе в прихожую. К бутерброду с ее любимой сырокопченой колбасой пожилая соседка даже не притронулась. Наташа, наоборот, бегала, суетилась, хлопотала, но губы ее были плотно сжаты, и Ира вдруг сообразила, что за все утро и полдня не услышала от нее и десятка слов. Была суббота, Вадим с детьми отправился на Горбушку за видеокассетами, выбирать для себя и сыновей боевики и фильмы ужасов, для Бэллы Львовны – добротную классику, а для Иры, как обычно, кино про любовь и всяческие страдания. Только Наташа в таких случаях ничего не просила, она вообще не смотрит дома видак, у нее времени нет.

Ира как раз заканчивала протирать влажной тряпкой пол в прихожей, когда Бэлла Львовна вздрогнула и сказала:

– Марик подъехал.

Ира выпрямилась, откинула тыльной стороной ладони упавшие на лицо волосы:

– Откуда вы знаете? Здесь же нет окна.

– Я чувствую. Он сейчас придет.

Чушь какая-то! Собаки обычно чувствуют приближение хозяина, даже кошки, Ира об этом слышала. Но чтобы люди? Она снова взялась за тряпку, а через несколько секунд услышала звонок в дверь. Ну вот, так всегда бывает, готовишься-готовишься, а ответственный момент наступает как раз тогда, когда ты к нему вовсе и не готова. А, ладно, какая есть – такая есть, Марик же не жениться на ней приехал, а всего лишь мать навестить.

– Открой, – шепотом приказала Бэлла Львовна.

Она так и сидела в кресле, словно у нее не было сил встать. Ира ногой откинула тряпку в угол и открыла дверь. Мимо нее промчалось что-то большое, и через мгновение незнакомый крупный мужчина стоял на коленях перед Бэллой Львовной, уткнувшись лицом в ее платье.

– Мама!

– Марик! Сынок… Марик… – тихо повторяла соседка, гладя его по седым волосам и не замечая текущих по щекам слез.

Ира тихонько отступила к своей двери, пусть побудут наедине. И натолкнулась на стоящую в коридоре за углом Наташу. Лицо у нее было страшным, землисто-серым, измученным.

– Это… Марик? – одними губами спросила она.

Ира молча кивнула.

– И… что там?

– Плачут, – шепотом сообщила Ира. – А ты чего так побледнела? Волнуешься, что ли?

– Немного. Пошли, – Наташа крепко взяла Иру за руку и решительно шагнула вперед.

– Здравствуй, Марик, – негромко и очень спокойно произнесла Наташа, и Ира уже в который раз поразилась ее умению держать себя в руках. Ведь на ней лица нет от волнения, а голос такой ровный, как будто ничего не происходит.

Мужчина поднял голову, встал. Очки с затемненными стеклами в тонкой оправе мешали разглядеть его глаза, и Ира не увидела, были ли на них слезы. Марик оказался высоким полным дядькой с толстыми губами, мясистым носом и заметной плешью. Костюм на нем был, правда, очень хорошим и сидел идеально, но тем не менее, по мнению Иры, самым красивым в его внешности были все-таки очки.

– Туся? – неуверенно произнес он.

Наташа чуть качнулась вперед, словно на мгновение потеряла равновесие, и мужчина схватил ее в охапку, крепко обнял, расцеловал.

– Туся, Тусенька, как же я рад тебя видеть! Но я бы тебя ни за что не узнал, ты стала другой, совершенно другой!

– Просто я стала старой. Мне было семнадцать, когда ты уехал, а теперь уже тридцать восемь.

– Нет, Тусенька, нет, ты изменилась до неузнаваемости. А это, наверное, Иринка, которой когда-то было два годика?

– Теперь уже двадцать три, – в тон Наташе произнесла Ира. – Здравствуйте, Марк Аркадьевич. Я не думала, что вы меня помните.

– Ну как же мне тебя не помнить? Я всех помню, и мама мне обо всех вас писала. Что же мы стоим в прихожей? Я так разволновался, что даже багаж на лестнице оставил.

Он принес два огромных чемодана и скрылся в комнате Бэллы Львовны. Ира убрала тряпку, которой мыла пол, и робко постучалась к Наташе.

– Натулечка, а теперь что?

– Ничего, отдыхай пока. Они побудут вдвоем, потом Бэллочка даст знать, когда обед.

Наташа стояла лицом к окну и смотрела на моросящий дождь. Вся ее фигура выражала такое страдание, что Ира не выдержала и расплакалась.

Наталья

У нее было такое чувство, будто она сдает экзамен. Самый главный экзамен в своей жизни. Сегодня она предъявляет Марику результат своих двадцатилетних трудов – его дочь, красавицу, студентку, будущую актрису, невесту, через две с небольшим недели выходящую замуж. Одобрит ли он ее работу или сочтет, что Наташа плохо растила и плохо воспитывала его девочку, о которой он специально просил ее позаботиться?

И что скажет ему Бэлла Львовна? Не будет ли жаловаться на отсутствие внимания и заботы, не станет ли сетовать на то, что Наташа взвалила на нее фактически роль бабушки и заставила присматривать за двумя отнюдь не похожими на ангелов мальчиками?

Она не думала, что придется когда-нибудь «отчитываться о проделанной работе», ведь на протяжении долгих лет с Мариком можно было только переписываться и перезваниваться, никто не предполагал, что настанет время, когда люди свободно будут выезжать из страны и приезжать в нее, не испрашивая разрешения ни у кого, кроме посольства. С 1 января 1993 года вышел новый закон о въезде и выезде, и вот он настал, этот день экзамена. Не день даже, а целых четырнадцать, две недели.

Вчерашний обед прошел без эксцессов, за столом слышались голоса в основном мальчиков и гостя. Саше и Алеше все было интересно: и какие у дяди Марка дети, как и чему учат в их школах, какими видами спорта там занимаются, какие в семье Халфиных машины, есть ли у них компьютер и какие в нем стоят программы и игры. Марик подробно и с удовольствием удовлетворял мальчишеское любопытство, рассказывал о детях – Анне и Филиппе, он называл их Энн и Филом, рисовал красочные и порой забавные картины американской жизни. Ира, озабоченная проблемой лишних килограммов, стала выяснять у новоявленного американца насчет «Гербалайфа», и тот со смехом поведал, что в Соединенных Штатах все эти «продукты» давно признаны шарлатанством и их никто не покупает, вот производители и решили освоить новый рынок, восточный, поскольку народ здесь доверчивый и обожающий сказочки, построенные на принципе «раз – и готово», никакого длительного и кропотливого труда, все делается по мановению волшебной палочки, кушаешь продукт и худеешь на глазах. О том, что килограммы возвращаются, как только доверчивый клиент перестает вкушать пилюли и коктейли, предусмотрительные распространители деликатно умалчивают, зато без умолку трещат о полной и безоговорочной очистке организма от шлаков и прочих накопленных годами гадостей. Девушка никак не комментировала услышанное, но по ее глазам Наташа видела, что та ужасно расстроена. Сам гость ни о чем присутствующих не расспрашивал, только на вопросы отвечал, но Наташа то и дело ловила его взгляд, украдкой бросаемый на Ирину, и понимала, что дочь вызывает в нем интерес, а стало быть, отчет неминуем. Слушая вполуха застольные разговоры, мучительно пыталась сообразить, как поступить: говорить ли Марику все как есть, чтобы он не питал никаких иллюзий и понимал, как тяжко досталось ей воспитание соседки, или не сказать ничего, предоставив ему возможность самому составить мнение о девушке.

Вечером, улучив момент, когда рядом никого не было, Марик подошел к ней:

– Туся, ты завтра свободна? Давай погуляем вдвоем.

– Конечно, – кивнула Наташа.

Двадцать лет назад она умерла бы от счастья, доведись ей услышать эти слова от своего любимого. А сегодня… Сегодня она понимала, что Марику интересна не она, Наташа Казанцева-Воронова, а ее рассказы о Бэлле Львовне и дочери. За двадцать один год он не написал ей отдельно ни одного письма, только приветы передавал в письмах к матери. И не позвонил ей ни разу, разговаривал только с Бэллочкой. Надо же, как бывает! За двадцать лет ни разу не случилось так, чтобы он позвонил и к телефону подошла Наташа. Кто угодно брал трубку, только не она. Хотя что это изменило бы? Все равно рассказывать ему об Иринке она не смогла бы, не вызвав недоумения у окружающих, а отвечать на дежурные вопросы бессмысленно, когда столько лет живешь в разных странах.

– Куда пойдем? – спросила она, когда они вместе с Мариком вышли из дома. – Ты, наверное, хочешь по Арбату прогуляться? Твоя мама очень любит Арбат, всю его историю знает и всем рассказывает.

– Да, – засмеялся Марик, – моя мама – фанатка Арбата и вообще Москвы. Я так и не смог уговорить ее ни уехать с нами, ни приехать потом к нам. На все мои аргументы она отвечала одно: я здесь родилась, здесь встретила твоего папу, здесь его похоронила, и я не смогу жить нигде, кроме Москвы. Я тоже очень люблю Арбат, но сейчас хотел бы поехать на площадь Дзержинского.

– На Лубянку, – машинально поправила Наташа и тут же переспросила с изумлением: – На Лубянку?!

– Ну да, я слышал, что у вас тут все обратно переименовали. Да, на Лубянку, – спокойно ответил Марик. – А что? Почему ты так удивляешься?

– Дурная слава, – усмехнулась она. – Многие до сих пор с замиранием сердца проходят мимо небезызвестного здания.

– Ах вот ты о чем! Нет, меня интересует улица Кирова. Как она теперь называется? Мясницкая, Фроловская, Егупьевская? Или, может, Гребневская? У этой улицы длинная история и много разных названий. Какое выбрали?

– Мясницкая. А почему именно она? – заинтересовалась Наташа.

– Меня мама туда в детстве часто водила. Она постоянно гуляла со мной по городу и рассказывала истории улиц и домов. Но на улицу Кирова мы приходили чаще, чем в другие места. И знаешь, Туся, все эти годы я мечтал, что вот приеду в Москву, первым делом – к маме, а потом – на улицу Кирова. Не знаю, не могу объяснить… Там есть особенные места. Поедем, я тебе все покажу. Заодно и поговорим.

С утра моросил дождь, и Вадим отнесся с явным неодобрением к идее жены пойти погулять с сыном соседки.

– Что за детство? – недовольно говорил он, глядя, как Наташа перебирает вещи в шкафу, выискивая, что бы такое надеть, чтобы не замерзнуть. – Почему надо убегать из дома в воскресенье?

– Вадик, ему нужно поговорить со мной о Бэллочке. Он хочет, чтобы я рассказала ему, как его мама жила все эти годы, что делала, чем болела, о чем думала, куда ездила отдыхать. Ты же знаешь нашу Бэллочку, и Марик ее знает. Она никогда не станет жаловаться и ныть, у нее всегда все прекрасно, особенно в письмах, которые она писала ему в Израиль и в Штаты. Сын хочет знать правду, это же так понятно.

– Но непонятно, почему для этого нужно уходить из дома. Пожалуйста, сядьте в одной из наших двух комнат и разговаривайте, мы с мальчиками не будем вам мешать. Почему непременно нужно тащиться куда-то в такой дождь?

Действительно, почему? Никакого рационального объяснения этому нет. Не может же Наташа сказать мужу, что когда-то безумно любила этого теперь уже иностранца, что Марик – огромная и неотъемлемая часть ее детства и юности, что когда-то она ночами мечтала о том, как будет идти рядом с ним по улице, и не по делам, а просто так, гулять и разговаривать. И что сегодня ее мечта, наконец, исполнится, пусть с огромным опозданием, пусть тогда, когда это уже и не нужно, когда нет никакой любви, а просто теплое чувство, какое почти всегда остается по отношению к людям, связанным с твоим детством. И погода тут не имеет ни малейшего значения. Проще солгать, чем объяснять правду.

– Мне нужно съездить на Шаболовку, там сегодня снимает один режиссер, которого я уже два месяца не могу отловить. А Марик все равно хотел бы проехаться по Москве. Совместим приятное с полезным. И Бэллочка не будет видеть, что мы специально уединяемся для разговора. Зачем ее нервировать? – сказала Наташа спокойно, натягивая через голову теплый свитер.

Она хотела доехать до Лубянской площади на метро, но Марик предложил сесть в троллейбус и для начала проехать несколько остановок по Садовому кольцу. Они устроились на задней площадке «букашки» – троллейбуса маршрута «Б». Марик крепко держался за поручень по обе стороны от Наташи, и она вдруг почувствовала себя неловко. Словно он ее обнимает…

– Ну как ты, Туся? – спросил он, заглядывая ей в глаза. – Только правду говори, лозунги мне не нужны. Муж у тебя замечательный, дети чудесные. Два высших образования, громкие фильмы, всенародное признание, слава. Программу твою я, правда, не видел, но мама говорит, что ты и в этом деле оказалась на высоте. Можно ли из этого сделать вывод, что у тебя все в порядке?

– Можно, – твердо ответила Наташа.

– Значит, нельзя, – задумчиво усмехнулся Марик. – Тогда давай по порядку. Насколько я помню советские времена, подводники получали фантастическую зарплату, около восьмисот рублей в месяц. Я не ошибся?

– Не ошибся. А если экипаж держит лодку, то на тридцать процентов больше. И что дальше?

– А дальше вопрос номер один: почему ты до сих пор живешь в коммуналке? Я хорошо помню цены тех лет, когда еще жил здесь. Зарплата твоего мужа за полгода – это первый взнос на трехкомнатную кооперативную квартиру. Но ты тем не менее живешь все там же, в квартире с соседями. Из этого следует, что у тебя есть проблемы. Какие?

– Никаких, – она пожала плечами и вымученно улыбнулась. Он что, не понимает? Или прикидывается? – Никаких проблем, все в полном порядке.

– Твой муж – игрок?

– Да бог с тобой, он играет только в шахматы. Даже в преферанс не умеет.

– Он пьет?

– Нет, с чего ты взял? Он пьет ровно столько же, сколько и я, поднимает рюмку только тогда, когда совершенно невозможно или неудобно отказаться.

– Тогда вопрос номер два: куда ты девала деньги на протяжении стольких лет? Копила? На что?

Наташа внезапно разозлилась. Да что Марик, с ума сошел? О чем он говорит? Какие были зарплаты у подводников и сколько стоила кооперативная квартира, он помнит, а все остальное, выходит, забыл? Ну ничего, она ему напомнит. Зажрался он в своей Америке, совершенно потерял представление о том, как они тут живут. И как она живет.

– Как ты думаешь, – начала она ласковым голосом и с милой улыбкой, – сколько нужно денег, чтобы прокормить восемь человек? Мои родители, я с двумя детьми, Бэлла Львовна, Иринка и ее бабушка Полина Михайловна, а до восемьдесят второго года еще и Нина, которая пропивала всю свою зарплату, но кушать почему-то тоже хотела. Из этих восьмерых четверо получали только пенсию, а еще трое – я имею в виду детей – не зарабатывали ничего. Их нужно накормить, одеть и обуть. Это как минимум, я уж не говорю о книгах, театрах, кино и прочих развлечениях. Им нужно было покупать мебель, потому что старая вся разваливалась. И нужно было покупать хорошие телевизоры, цветные, с большим экраном, потому что в каждой комнате были пожилые люди, у которых нет других развлечений, кроме как телик посмотреть. Пойдем дальше. Ты хотя бы примерно помнишь прилавки наших магазинов? Так вот, после твоего отъезда с продуктами и с одеждой становилось все хуже и хуже. Для того чтобы накормить такую семью, как у меня, нужно было с утра до вечера мотаться по магазинам и стоять по два-три часа в очереди за мясом или колбасой. У меня этого времени не было, я работала. Выход один: покупать продукты на рынке. Баснословно дорого, но зато быстро. Мясо, рыбу, овощи, фрукты, творог, сметану и покупала на рынке. Не всегда, но чаще всего. Одежду и обувь – у спекулянтов. Я хотела хорошо выглядеть, разве это порицаемо? Я хотела, чтобы мои дети и, кстати сказать, твоя дочь тоже были хорошо одеты, добротно и красиво. Это что, преступление? Я полностью заново обставила кухню в нашей коммунальной квартире и не взяла ни копейки с других жильцов. Недавно я сделала ремонт в местах общего пользования, заменила сантехнику, и тоже за свой счет. Я регулярно посылаю деньги в Набережные Челны, маме и Люсе. Про своего отца я не говорю, но, когда сначала погибла Ниночка, а потом умерла старая Полина, хоронила их и поминки устраивала тоже я, а это, как ты понимаешь, недешево. И не забывай, мой муж на протяжении двенадцати лет жил в другом городе, и все, что мы покупали, мы покупали в двух экземплярах. Новый телевизор – и ему, и мне, стиральную машину – в обе квартиры, мебель, ковер, посуду и так далее. Достаточно?

– Прости, – покаянно произнес Марик, – я веду себя как идиот. Наверное, я действительно многое забыл.

– Просто ты многого не знаешь, после твоего отъезда кое-что менялось, и не в лучшую сторону. И еще одно: я могла бы экономить, тратить меньше, одевать детей и самой носить магазинный ширпотреб, если бы была цель. Но меня никогда не признали бы нуждающейся в жилплощади, потому что у нас две комнаты общей площадью сорок два метра на четверых. Даже когда папа был жив и нас было пятеро, все равно получалось больше, чем семь квадратных метров на человека. Мне никто не позволил бы вступать в кооператив. А в очередь на получение государственного жилья меня тем более не поставили бы, там норматив еще меньше.

– Но теперь же можно купить квартиру. Почему ты этого не делаешь?

– Потому что, милый мой Марик, теперь деньги уже не те. Квартира стоит столько, сколько мы с мужем можем заработать за десять лет, если не пить, не есть, не одеваться и не тратить деньги на бензин. И то при условии, если курс доллара не будет опережать рост зарплаты. И что потом? Мы переедем, а как же твоя мама? Раньше я не могла бросить Иринку, ты ведь просил меня об этом. Теперь она выросла и во мне больше не нуждается, но теперь я не могу бросить Бэллу Львовну, она уже старенькая и часто болеет. Послушай, Марк…

Наташа запнулась и замолчала. Она впервые в жизни назвала его так. Не Мариком, а Марком. Перед ней сейчас стоял не тот чудесный Марик из ее детства, самый красивый, самый умный, самый добрый и вообще самый лучший, а совершенно посторонний мужчина под пятьдесят, грузный, почти совсем седой. Мужчина, который ее не понимал. Наташа вдруг с ужасом увидела, что он совсем чужой, что он ничегошеньки не понимает в ее жизни.

– Да, Туся? Я тебя слушаю.

– Ты ничего не спрашиваешь об Иринке. Ты что, забыл о том, что она – твоя дочь и что ты просил меня заботиться о ней?

– Жду, когда ты сама о ней заговоришь. Мама мне писала о ней, и о тебе, и о Люсе – обо всех, так что общее представление я имею. Но не очень подробно. Видишь ли, мамины письма читал не только я, их читала и Таня, точно так же, как мне давали читать письма ее родных. И если бы в этих письмах вдруг оказалось подробное жизнеописание одной из моих соседок, причем не взрослого человека, а ребенка, это могло бы… Ну, сама понимаешь. Ненужные вопросы, подозрения. Нам сейчас выходить. Вот доедем на метро до Лубянки, выйдем на улицу, и ты мне все расскажешь.

* * *

Ветер хлестал по лицу тонкой плеткой дождя, холодные капли стекали за воротник, заставляя Наташу зябко ежиться.

– Вот на этом месте стояла церковь Гребневской Божией Матери, ее построили в шестнадцатом веке, а в тридцать пятом году снесли. Мама любила вспоминать, как бегала сюда подкарауливать Аркашу, когда тот шел с занятий в университете на Моховой. Аркаша жил в Кривоколенном переулке и каждый день проходил мимо церкви. А мама пряталась и ждала его, а потом выходила навстречу, как будто случайно. Ей было четырнадцать, а ему – восемнадцать. Влюблена она была по уши, а познакомиться не могла, повода не было. Вот и старалась попадаться ему на глаза как можно чаще, надеялась, что запомнит и рано или поздно заговорит с ней. А когда в тридцать пятом церковь снесли, она рыдала несколько дней. Разрушилось место, где она провела столько часов в своих сладких девичьих переживаниях!

– А потом что? – с интересом спросила Наташа. Ей трудно было представить себе Бэллу Львовну влюбленной четырнадцатилетней девчонкой, ведь соседка всю жизнь была для Наташи олицетворением мудрости.

– А ничего. Мама, как всегда, своего добилась. Перед самой войной Аркаша на ней женился. Ты мне сказала, что у Иринки есть такое же фанатичное упорство в достижении цели. Это у нее от бабушки Бэллы. Гены не обманешь.

– Если бы она еще была такой же разумной, как бабушка Бэлла, – вздохнула Наташа. – Когда решение принято и цель поставлена, Ирка упрется изо всех сил, но сделает так, как задумала. Проблема в другом. Как заставить ее принимать правильные решения и не принимать дурацких? Она могла бы и в пятнадцать лет бросить пить, и в семнадцать, если бы поняла, что это нужно сделать. Но она же не понимала, не хотела понимать! Только когда свою опухшую испитую рожицу на экране увидела во всей красе, тогда до нее дошло, во что она превращается.

– Ну что ж поделать, там тоже гены. Полина пила, Нина пила. Куда ж деваться от наследственности? Смотри, Туся, это дом Черткова, в семнадцатом веке здесь были деревянные палаты, потом каменные, в восемнадцатом веке домом владел московский губернатор Салтыков, в девятнадцатом – московский губернский предводитель дворянства Чертков. Чертков изучал русскую историю, собирал рукописи и книги по истории России, создал огромную библиотеку и хотел, чтобы она стала общественным достоянием. После его смерти со стороны Фуркасовского переулка в специальной пристройке открыли читальный зал. Между прочим, этот читальный зал посещали и Лев Николаевич Толстой, и даже молодой Циолковский. Потом дом перестроили, пристройки стали сдаваться в аренду. В частности, там был магазин семян «Иммер Эрнест и сын», так вот в этот магазин любил захаживать Антон Павлович Чехов, покупал семена для своего сада в Мелихове. Можешь себе представить, Туся? Вот здесь ходили Толстой и Чехов, ходили так же запросто, как мы с тобой сейчас идем. Это совершенно необыкновенное чувство, как будто переносишься на сто, двести, триста лет назад и начинаешь видеть историю. Тебе это знакомо?