Текст книги "Финальная шестерка"

Глава третья

ЛЕО

Экраны гаснут, и я будто просыпаюсь – но лица, которых больше не видно, все еще держат меня в своей власти. Эти двадцать три человека, о чьем существовании я не ведал, чьи пути никогда не должны были пересечься с моим, скоро станут всем моим миром. И если мне посчастливится пройти финальный отбор, пятеро из них будут связаны со мной на всю жизнь. От этой мысли я покрываюсь мурашками, и мне не терпится узнать все досконально об этих двух дюжинах. Я пытаюсь вспомнить, как они выглядят, но мне запомнились только двое: девочка с карими глазами, такая грустная в момент нашего торжества, и светловолосый парень, который подпрыгивал и вопил на радостях.

Премьер-министр Винсенти входит в комнату, где поместил меня доктор Шредер.

– Охрана сдерживает публику, но люди хотят взглянуть на тебя еще разок, Лео. Может, выйдешь к ним, улыбнешься на камеру?

Я, кажется, недопонял что-то.

– Так они ж меня знают. Тыщу раз видели на passerelle.

– То было раньше. Теперь ты не просто их сосед и знакомый, ты живая легенда.

Через закрытую дверь слышится рефрен:

– Leo, Leo, Vogliamo Leo! Italiani Fiero di Leo![2]2
  Покажите нам Лео! Итальянцы гордятся Лео! (ит.)


[Закрыть]

Эмоции распирают грудь. Неужто это меня приветствуют – меня, который чуть было не утопился сегодня? Ну что ж, «чуть-чуть» не считается. Раз мне дали второй шанс, надо сделать все, чтобы они гордились мной не напрасно.

– Да, – говорю я. – Пойдемте.

Приставленный ко мне охранник сопровождает нас по мраморному коридору на шум голосов. Смотрит он при этом на меня, а не на премьера – нашли тоже ВИП-персону!

Мы возвращаемся в Неоготический зал, где народу теперь вдвое больше – все впритирку стоят. При виде нас рефрен переходит в рев:

– Leo, Leo, Vogliamo Leo!

На меня смотрят так, точно я скинул старую кожу и сделался супергероем. Меня разбирает смех. Так и хочется щелкнуть пальцами: придите в себя, это же я, Лео из бывшего пансиона Даниэли! Хотя, вообще-то… если я доберусь до космоса и успешно выполню эту миссию, то как раз и стану супергероем.

Вставленный адреналином от этой мысли, я улыбаюсь и греюсь в лучах всеобщего обожания. Охрана выводит на авансцену нас с премьером и доктора Шредера. Сержант Росси, супруга премьера и Элена, оставшиеся в зале, пытаются успокоить публику, но ее уже не уймешь. Чей-то голос заводит тарантеллу, и все подхватывают, хлопая и топая в такт.

Я продолжаю ухмыляться, но в горле стоит комок. Вот она, та Италия, которую я помню, которую не видел уже давно. Мы гордый народ и свою радость выражаем бурно, под тарантеллу. Последние годы у нас просто не было повода праздновать; теперь он появился, и это я.

Сержант Росси вручает мне микрофон.

– Спасибо. – Голос у меня дрожит, и я прочищаю горло. – Спасибо за вашу любовь и поддержку. Обещаю не подвести и достойно представить Италию не только на Земле, но и в космосе.

Крики и свистки заглушают меня. Я смотрю туда, где должны были бы стоять мои родные, и говорю им:

– Это все ради вас.

Чудеса продолжаются. Свой последний на родине уик-энд мне предлагают провести в палаццо Сенаторио в качестве почетного гостя семейства Винсенти. Я понимаю, что на самом деле это сделано для того, чтобы охрана премьера могла присмотреть за мной до отправки в учебный лагерь, но все равно хорошо. Вернись я к себе в пансион, горе бы опять меня одолело и сегодняшний день показался бы несбыточным сном. Я принимаю приглашение с благодарностью – мне даже и за вещами не надо идти. Единственное, что я беру с собой, уже при мне: кольцо с печаткой Даниэли на пальце.

Вместо своей жесткой отсыревшей постели я лежу в двуспальной кровати под теплым одеялом, сытый впервые за много месяцев. Устраиваясь поудобнее, я мысленно благодарю счастливую звезду, которая вывела меня из мрака и подарила новую жизнь.

Начинаю уже засыпать, и тут в дверь стучатся. Ухожу с головой под одеяло: может, они уйдут, если не отвечать? Но за стуком следует драматический шепот:

– Лео, это я, Элена. Можно войти?

Вот уж кого не ждал.

Вылезаю, натягиваю футболку ЕКА, которую мне дал доктор Шредер. Она что, соблазнить меня хочет? Смешно… Ей вообще-то уже пятнадцать, всего на два года меньше, чем мне, но я бы все равно не решился. Слишком много воспоминаний. Да и она, похоже, не за этим пришла.

– Извини, если разбудила, – говорит Элена, закрывая за собой дверь. – Хотела поговорить, пока смелость не пропала.

– О чем это? – Я сажусь на кровать, Элена беспокойно топчется рядом.

– Я тут подслушала родительский разговор и целый час думаю, сказать тебе или нет. Папа говорит, что государственные тайны нельзя выдавать, но если с тобой что случится, а я промолчу…

Теперь и я занервничал.

– Да в чем дело-то? Говори уже.

– Отец сказал маме, что тебя не просто так выбрали. Что директор ЕКА, босс доктора Шредера, давно уже за тобой наблюдает.

Ну, это еще туда-сюда.

– Значит, меня проверяли со всех сторон – что ж тут плохого?

– Тебя взяли под колпак задолго до того, как этот проект вообще приняли. Папа сказал, это началось три года назад, после твоего первого чемпионата по плаванию. Директор связался с ним и попросил разрешения понаблюдать за тобой. Потому что твоя скорость и способность удерживать дыхание под водой дольше нормы делают тебя чем-то вроде оружия.

– Уверена, что расслышала правильно?

– На сто процентов. Мама еще спросила, что за оружие, а папа ей: знаю только, что это как-то связано с проектом «Европа». Велел никому не говорить и сменил тему, ну я и ушла.

Я обдумываю все это.

– Выходит, ЕКА за мной шпионило, а твой папа им помогал? Потому что я вроде бы супердайвер? – Я пытаюсь превратить это в шутку, но на самом деле меня как холодной водой окатили. Надо же – за мной так долго следили, а я и понятия не имел.

– Ну да. Вот почему я думаю, что нам про эту миссию не всё говорят. В тебе видят не просто потенциального астронавта, и если учесть, что это секретно, то задача финальной шестерки будет гораздо опаснее, чем мы полагаем.

Что ж. Это немного меняет мой взгляд на ЕКА и премьер-министра, но мое отношение к миссии остается все тем же. Даже если на Европе нас поджидают какие-то неведомые опасности и меня хотят использовать как оружие, для чего мне еще-то жить? Лучше помогу человечеству, чем болтаться на Земле без всякого проку. Я бы выбрал этот вариант в любом случае.

– Спасибо, что сказала, но я не пошел бы на попятный, даже если бы мог. Раз мои способности обещают вывести меня в космос, будем считать это хорошей новостью.

– Просто будь настороже в этом вашем учебном лагере. Если пройдешь в финал, а миссия окажется рискованнее, чем нам сообщают, постарайся передать мне весточку, хорошо? Ты мне не безразличен, ты брат Анджелики.

Брат Анджелики… Внутри у меня все сжимается. Никто больше не говорит о моей сестренке как о живой.

– Я постараюсь. – Мой голос прерывается. – Ради нее.

Глава четвертая

НАОМИ

Мне не дают проститься с ребятами и учителями, даже вещи из шкафчика забрать не дают. Сразу после пресс-конференции назначенный мне охранник уводит нашу семью из школы, ссылаясь на безопасность. Пока Томпсон ведет нас к железнодорожной эстакаде, я оглядываюсь на брата. В голове не укладывается, как мы будем жить друг без друга.

В детстве я всегда говорила, что Сэм мой, и с тех пор мало что изменилось. Я стала просить братика или сестренку, как только говорить научилась, даже имя ему сама выбирала. Увидев сверточек с такими же, как у меня, глазами, я сразу превратилась в маленькую маму-медведицу, готовую защищать детеныша до последнего.

«Мы всегда будем вместе», – шептала я, засиживаясь допоздна у его постели. Изучала кардиограммы, похищенные из кабинета врача, пыталась расколоть код его ДНК, пыталась понять, почему у одного из двух детей с тем же набором генов сердце здоровое, а у другого нет. Обещала ему, что не успокоюсь, пока он не выздоровеет, что мы никогда не расстанемся. И вот теперь я нарушаю свое слово. Бросаю его.

Меня пронизывает холод при мысли, что будет с ним без меня. Сейчас Сэм стабилен, но как знать, что еще выкинет непредсказуемый порок его сердца. Рано или поздно организм перестанет реагировать на лекарства, которые Сэм пьет теперь, и придется снова ехать в больницу, и проходить обследование, и подбирать новые средства…

На платформе Сэм хватает меня за руку.

– Эй! Ты же сама говорила, что паника ничего не решает. – Легкость, с которой он читает мои мысли, заставляет меня улыбнуться. – В ближайшие дни тебе будет о чем подумать и без меня.

– Ничего не могу поделать. – Толстовка висит на нем, как на вешалке. Как ни навязывай ему свой паек, сегодня он всегда выглядит еще более худым, чем вчера.

Сэм пихает меня локтем, кивая на охранника. Томпсон отвечает на какой-то папин вопрос, но это не мешает ему прислушиваться к нашему разговору.

Я понимаю, что брат имеет в виду. Нас всех предупреждали, что уклонение от призыва – верный способ оказаться в тюрьме. Нельзя, чтобы меня подозревали в непослушании, хотя оно так и бродит во мне.

Подходит поезд, до странности пустой в послешкольный час пик. Мы с Сэмом собираемся, как обычно, войти в третий вагон, но Томпсон нас останавливает.

– Для пущей безопасности сядем в первый.

– Почему? – спрашиваю я. – Тут тоже свободно.

– Не важно. – Губы Томпсона сжимаются в твердую линию. – Ты теперь всемирное достояние, и мы должны исключить даже самый незначительный риск.

Мы с Сэмом обмениваемся недоверчивым взглядом. Всемирное достояние?

Втискиваемся впятером в кондукторское купе. От Томпсона пахнет недавним ланчем. Я отворачиваюсь к окну, тоскуя по временам, когда у нас была собственная машина. Автомобили в большинстве стран после катастрофических изменений климата запретили, да поздно: выхлопные газы уже сделали свое дело.

Может быть, я вижу свой родной город в последний раз, только это уже не мой город. Это самозванец, который прикидывается Лос-Анджелесом.

Всюду, от Бербанка до Глендейла, стало еще больше бездомных. Семьи толпятся в грязи, ютятся под рухнувшими линиями электропередачи, просят подаяния у прохожих. Мне хочется зажмуриться, но я, как и каждый день, принуждаю себя смотреть.

За поворотом начинаются Голливудские холмы, где больше нет горделивых букв. Дома после целого ряда землетрясений покрыты пеплом, на улицах глубокие трещины.

– Тебе повезло, что ты уезжаешь.

Оборачиваюсь на голос Сэма. Он тоже смотрит в окно, и по его лицу ничего нельзя разгадать. Встретившись со мной взглядом, он выдавливает улыбку. Я мотаю головой, желая сказать, что я так не думаю, что очень постараюсь вернуться домой. Разве могу я его бросить в такое время? Но при Томпсоне ничего такого не скажешь. Я просто беру брата под руку, склоняю голову ему на плечо, и мы молчим под стук вагонных колес.

Вот уже и вечер. Томпсон сдерживает толпы зевак у нашего двухквартирного дома, а мы вчетвером сидим в кухне-гостиной, делая вид, что у нас все как обычно. Наше жилье больше не кажется мне тесным и неудобным: дом есть дом.

Папа щелкает пультом, и сердце у меня дает сбой при виде собственного лица на телеэкране.

– Блин! – ахает Сэм.

– Наша девочка, – шепчет мама.

Это запись сегодняшней пресс-конференции. Я рядом с доктором Андерсон выгляжу прискорбно неготовой к такому дебюту в поношенных джинсах, бирюзовой толстовке и с небрежно собранными в хвост волосами. Крупный план показывает испарину на лбу, паническое выражение глаз – стыдобища! Впору залезть под диван, но тут на экране, к счастью, появляется Робин Ричмонд, ведущая новостей «Си-эн-эн Тунайт».

– Мы с вами только что видели нашу американскую финалистку, двукратную победительницу Всемирной научной ярмарки – Наоми Ардалан! – Ее мелодичный голос обыгрывает все три слога моей фамилии. – Наоми, собственно говоря, американка во втором поколении: родители ее родителей приехали сюда из Ирана. Возможно, как раз восточные корни объясняют ее интерес к науке и технике, ведь алгебру и гидродинамику изобрели в древней Персии.

– Не забудь про ас-Суфи – он, на минутку, Туманность Андромеды открыл, – бормочу я. Меня трогает, что она упомянула моих бабушек и дедушек, признала их роль в моей жизни.

– Видели бы они тебя сейчас… – тихо говорит мама. Я сжимаю ей руку.

Подключается второй диктор, пожилой Сеймур Льюис.

– От внучки эмигрантов перейдем к финалисту, семья которого живет в Америке чуть ли не со времен «Мэйфлауэра», – к Беккету Вулфу, племяннику президента Соединенных Штатов!

Перед нами лужайка Белого дома. Рядом с президентом стоит высокий парень в школьной форме, мускулистый блондин. Мы с папой переглядываемся – хороший, мол, выбор. Ричмонд, разделяющая, видимо, наше мнение, приподнимает бровь.

– Семейственностью пахнет, тебе не кажется?

Сеймур, известный защитник президента, слегка напрягается.

– Финалистов отбирали НАСА и руководство миссии, а не дядюшка президент.

– Само собой, – кивает Робин. – Родственник в первой колонии на Европе президенту, конечно же, ни к чему. И НАСА он ни на что такое не намекал.

– Перестань! – вскипает Сеймур, но Робин гнет свою линию.

– Я согласна, что каким-то базовым критериям Беккет Вулф отвечает, но будем откровенны: он не Наоми Ардалан.

– Браво, сестричка! – Сэм хлопает меня по спине. – Умыла первого племянника по национальному телевидению!

Я смеюсь, родители тоже. Настроение у нас улучшается, но тут Робин говорит:

– После короткой паузы два бывших астронавта расскажут нам о смертельном риске, которому подвергнутся эти подростки в своем космическом путешествии.

Наше веселье гаснет. Сэм тоже читает «Космический конспиратор», и оба мы знаем, о чем будут говорить эти двое.

– Вечно у них выступают какие-то маловеры, – небрежно бросает папа, но дрожь в голосе его выдает.

– Давайте лучше «Найтлайн» посмотрим, – предлагаю я. Не хватало еще слушать об опасностях, которые меня поджидают.

Папа переключает канал, и мы тут же видим заголовок «Двадцать четыре: почему выбрали именно их». Сэнфорд Пирс, сидя за своим стеклянным столом, объявляет:

– Сегодня вечером мы представим вам две дюжины подростков, от олимпийского медалиста до самого молодого в мире предпринимателя. Шестеро из них вскоре отправятся в космос, чтобы решительно изменить нашу жизнь.

Нам снова показывают ребят, которых мы видели на пресс-конференции. Темнокожий курчавый парень гордо демонстрирует свой переделанный под офис гараж и разработанное им приложение для предсказания землетрясений. Рыжая девочка в белом лабораторном халате стоит в центре роскошного зала, и Вильгельм, король Англии, касается мечом сначала левого ее плеча, затем правого. Мальчик из Азии ведет самолет над океаном и отдает распоряжения второму пилоту лет на десять старше его. Загорелый пловец на вышке для прыжков мне запомнился лучше всех: это итальянский финалист, который старался меня подбодрить.

Под конец на двух половинках экрана появляемся мы с Беккетом Вулфом, и я заливаюсь краской.

– «Найтлайн», как и многих из вас, больше всего интересуют американские кандидаты – Беккет Вулф и Наоми Ардалан, – говорит Сэнфорд Пирс. – Узнав утром об их избрании, мы успели провести кое-какие исследования и сейчас поделимся с вами.

Нам показывают прошлогоднюю Вагнеровскую научную ярмарку, и я вижу себя в возрасте пятнадцати лет. Тогда я была совсем другая… счастливая.

– Лучший день в нашей жизни. – Папа ерошит мне волосы, Грета Вагнер на экране – мой идол – вручает золотой приз. Фотография, где запечатлен этот момент, стоит у меня на столе, побуждая работать усердно и мыслить столь же широко, как сама доктор Вагнер.

– В прошлом году Наоми потрясла нас, предложив метод исправления дефектных геномов, а в этом подарила нам модель радиотелескопа Ардалан с уникальной антенной, позволяющей принимать более четкие сигналы с планет Солнечной системы.

Доктор Вагнер показывает мои чертежи, Сэм и родители рядом со мной хлопают синхронно с самими собой на экране. Мою гордость несколько омрачает то, что телескоп так и не построили, а метод исправления ДНК не применили на практике. Теперь, когда Земля вступила в стадию климатических катастроф, все гранты и фонды тратятся только на выживание.

– SETI такое изобретение с руками бы оторвал, – печально констатирует доктор Вагнер. Я понимаю, отчего ей так грустно. SETI, Институт поиска внеземных цивилизаций, прекратил свое существование за три месяца до последней научной ярмарки. Научная общественность протестовала против его закрытия, но в нашем отчаянном положении НАСА и правительство сочли поиски инопланетного разума нерентабельными. Поэтому финальная шестерка не будет знать, что ее ждет на Европе: у них, в отличие от прежних космических миссий, больше нет SETI, который мог бы определить, есть ли жизнь на планете.

Однако… у меня только что родилась одна мысль.

Пожелав родителям спокойной ночи, я хватаю планшет и перебегаю из своей комнатушки к Сэму. Он, тревожно наморщив лоб, смотрит на собственный ноутбук.

– Что ты там вычитал?

Я подвигаю стул, Сэм поворачивает ко мне монитор. На экране статья под заголовком «Дублеры «Афины» предупреждают о рисках полета на Европу». Астронавты на фото со слезами на глазах обнимают друг друга у мемориала команды, погибшей пять лет назад. Меня пробирает холодом, и я быстро закрываю это окно.

– Я и без них знаю. Спрашивала сегодня женщину из НАСА, но она мне преподнесла дежурную версию: у нас, мол, все по-другому будет. Есть кое-что поважнее. Ты уже смотрел «Конспиратор»?

Сэм мотает головой. Я открываю нужный сайт, который после утренних новостей украсился новой начальной страницей. Шесть марионеток смотрят на встающее из океана чудовище, а карикатурная пара, изображающая руководителей миссии, дергает их за ниточки. Сэм содрогается, и я перехожу на новостную страницу.

– Когда доктор Вагнер упомянула про SETI, я кое-что придумала. Если смогу доказать, что «Конспиратор» – не просто бредни ренегатов-ученых, это поможет мне вернуться домой.

Курсор упирается в статью, которую я ищу: «Научно доказанная возможность существования жизни в океанах Европы». Пока брат читает, я нетерпеливо подскакиваю на стуле.

– У меня будет своя миссия в этом учебном лагере. С теми средствами, что имеются в Центре Джонсона, я продолжу работу SETI: поищу внеземной разум на одной конкретной планете.

Сэм изумленно поворачивается ко мне.

– Если мир поверит, что на Европе он реально может существовать, наша миссия предстанет совсем в другом свете. Никто не станет нас туда посылать, учитывая, что в экспедиции участвует племянник президента США.

По лицу брата расползается медленная улыбка.

– Будешь саботировать миссию изнутри?

– Скажем иначе: открою глаза общественности. Хотя да… можно это и саботажем назвать.

– Я только за. – Мы с Сэмом бьем кулаком о кулак. – Сделай их, сестричка.

Глава пятая

ЛЕО

– Leo, Leo, Vogliamo Leo!

Я с улыбкой открываю шторы гостевой спальни. Еще только восемь утра, но горожане уже собрались на пристани, чтобы меня проводить. Несколько человек размахивают итальянскими флагами, на лицах надежда и гордость. Я распахиваю окно и кричу им:

– Vi amo tutti! – Это чистая правда: я в самом деле люблю их всех, выкликающих мое имя на холоде. Увидев меня, они начинают орать еще громче, и я смеюсь, воображая, что сказала бы на это моя сестра: «Они вообще-то знают, кого приветствуют?»

В дверь стучат.

– Лео, ты уже встал?

– Да, – отзываюсь я.

Входит доктор Шредер с небольшим чемоданчиком.

– Надень-ка. Руководство миссии требует, чтобы все финалисты, прибывшие в центр, были в форме.

Мой пульс учащается. Откинув крышку, я вижу синюю куртку на шерстяной подкладке – с самого потопа не носил таких красивых и теплых вещей. На ней три нашивки: две с эмблемами учебного центра и ЕКА, третья с моим именем. На спине Миссия «Европа» крупными буквами. Осознав, что это происходит на самом деле, я на секунду теряю дар речи.

Под курткой лежат защитного цвета брюки, пара кроссовок экстра-класса, голубая рубашка. К ней золотой булавкой прикреплен значок с итальянским флагом. У меня перехватывает дыхание: покидая свою родину, я буду носить ее на груди.

– Великолепно! – говорю я доктору. – Спасибо большое.

– Рад, что тебе нравится, – усмехается он. – Жду тебя внизу через двадцать минут.

Я киваю. Адреналин так и бушует во мне. Новая форма, первый заокеанский полет – все равно что стать другим человеком. Я с благодарностью принимаю свой второй шанс, но часть сознания еще тоскует по себе прежнему, по сыну и брату.

Надеваю рубашку, натягиваю штаны и кроссовки. Удобные какие, точно по облаку в них идешь. Теперь куртка, и всё.

Охрана сопровождает семью Винсенти, доктора Шредера и меня на дворцовую пристань. Провожающие громко кричат «ура». Я улыбаюсь Элене, она отвечает тем же, но смотрит невесело: вчерашнее открытие все еще тревожит ее. Как бы передать ей, что мне это параллельно? Главное, что выбрали меня, не важно за что.

Премьер-министр показывает вперед: к нам приближается катер. Мое сердце взмывает при виде лодки, которая не только спасла мне жизнь, но и круто переменила ее.

– Готов, Лео? – спрашивает доктор Шредер.

В последний раз обвожу взглядом свой Рим, прекрасный даже после потопа. Никогда мне не забыть этот вид с утренним солнцем, играющим на воде.

– Arriverderci, Roma, – тихо произношу я и говорю доктору: – Всё, поехали. – С Винсенти я попрощался еще во дворце, но Элена вдруг обнимает меня и шепчет на ухо:

– Помни, что я тебе сказала. Будь начеку.

– Ладно, не беспокойся.

Катер отчаливает, и фигуры провожающих на пристани отходят назад, а с ними и тревоги Элены. Я думаю только о том, что ждет меня впереди.

Стройный белый «Гольфстрим» спускается к нам с небес и садится на дорожку Тосканского аэродрома. Мы с доктором пригибаемся.

– Я говорил вам, что никогда еще не летал? – кричу я, перекрывая рев двигателя. Доктор Шредер удивляется. – Правда, правда! На самолеты у нас денег не было, мы всюду ездили поездом.

Доктор кладет руку мне на плечо.

– Теперь ты, возможно, полетишь дальше, чем кто-либо из землян.

От его слов я покрываюсь мурашками. Чем дальше мой дом, тем больше мне хочется, чтобы это сбылось, и тем труднее представить свое возвращение. Самолет подкатывает к нам, двери открываются, опускается трап. Пилот, капитан итальянских ВВС, выходит, здоровается с нами, провожает в салон.

– Уютно здесь, в телевизоре все по-другому выглядит, – замечаю я.

– Большие пассажирские лайнеры уходят в прошлое, – угрюмо роняет доктор. – Зачем они теперь, когда половина туристских маршрутов затоплена. В вашем поколении будут летать только те, кто состоит на военной или правительственной службе.

– Но я теперь вроде как в армии? В итальянской? Меня ведь призвали.

– Ты представляешь Италию в новой Всемирной армии, – объясняет доктор. – Все мы теперь сражаемся на одной стороне, спасая вид гомо сапиенс.

Я киваю, притворяясь спокойным, но завожусь еще больше.

– Взлетаем, – говорит капитан по радио. – Пожалуйста, пристегните ремни.

– Есть, – отвечает доктор.

Я хватаюсь за поручень кресла, и мы взмываем в небо, как на старом аттракционе. Самолет проходит сквозь облака, меня мутит, костяшки пальцев белеют.

– Здесь всегда так трясет?

Доктор Шредер, которому, видимо, тоже худо, поворачивается ко мне.

– Раньше так не было – это побочный эффект климатических изменений, избыток углекислого газа. Но наверху все равно безопаснее, чем внизу, поверь мне.

– Я верю.

Смотрю в окно, стараясь отвлечься. Вскоре меня охватывает тревога: внизу сплошная голубизна, бескрайний океан с редкими островками суши.

– Вот почему наша миссия так важна, – проследив за моим взглядом, говорит доктор. – Еще недавно, в твоем раннем детстве, пейзаж внизу был совсем другим. Ученые-климатологи предупреждали о загрязнении и выбросах углерода… да что теперь говорить. Времени у нас мало, океан наступает.

– Совсем мало, – соглашаюсь я, глядя вниз.

Наоми

Похоже, весь Лос-Анджелес собрался в аэропорту Бербанк, чтобы посмотреть, как мне плохо. Я цепляюсь за своих, пытаясь не слышать, как выкрикивают мое имя, не видеть вспышек мобильников и плакатов с надписью «Двадцать четыре призывника – наш последний шанс!» Меня вот-вот оторвут от семьи, и я стараюсь использовать каждую оставшуюся секунду. Мы, все четверо, обнимаемся, я зарываюсь в плечо отца.

– Наоми азизам, мы будем тосковать по тебе, – шепчет папа. – Что же делать, если ты рождена не для этой планеты, а для чего-то большего.

– Папа прав. – Мама берет мое лицо в ладони, будто только теперь осознала, что может расстаться с дочерью навсегда. – Мне больно тебя отпускать, но и в нашем гибнущем мире тебе не место. Лети… и меняй лик вселенной.

– Я бы рада, но…

Брат вытирает глаза рукавом. Как объяснить им, что ум влечет меня в просторы вселенной, а сердце рвется домой?

– Не забывай еще вот о чем, – добавляет мама сквозь слезы. – Если ты выйдешь в суперфинал и ваша миссия будет успешной, нам троим гарантированы места в первом же пассажирском транспорте на Европу. И мы опять увидимся… в лучшем мире.

Я встречаюсь глазами с Сэмом и понимаю, что мы с ним думаем одинаково. Мама у нас вечная оптимистка, но успех миссии – это очень большое «если». Даже в самом лучшем случае сердце брата не выдержит перегрузок, а родители, конечно, его не бросят. Не будет у нас счастливого воссоединения на Европе, но я киваю, чтобы не отнимать у мамы надежду. На прощание с Сэмом сил уже не осталось – слова застревают в горле.

– Я люблю тебя, сестричка, – говорит он. – Ты не боись, все нормально. Покажи им там в Хьюстоне, что почем, и возвращайся домой, ага?

– Ага. – Я достаю из кармана своей форменной куртки сложенный вчетверо бумажный листок. – Прочти, когда я буду тебе нужна.

Сэм разрывается между слезами и смехом.

– Телепатия, я смотрю, в силе.

Сама я не могу сдержать слез, когда он протягивает мне свой конверт. Внутри, кроме письма, прощупывается что-то объемное.

– Храни как самое дорогое! – велит он. Я прячу конверт в наружный карман рюкзака.

– Пора, Наоми, – говорит доктор Андерсон. Так скоро? Я еще не готова! Но майор тоже подходит к нам, двери самолета открываются, двигатель уже завели.

– Берегите друг друга, – наспех говорю я. – Люблю вас больше всего на свете. – Обнимаю в последний раз Сэма, и на этом конец: доктор Андерсон и майор Льюис уводят меня в новую жизнь.

Внизу виден бетонный островок, космический город Хьюстон. Место, подарившее нам все «Аполло» и МКС. Отсюда отправились в космос мечты миллиона ребят, моя в том числе.

Никогда не забуду историческую запись, которую показала мне мама: Ануше Ансари, первая американка персидского происхождения в космосе, садится в «Союз». Никогда не забуду маминых слов: «Ты из рода таких же женщин. Если захочешь, сможешь полететь еще дальше – пределов для тебя нет». – «Обязательно захочу, – заявила я, тогда шестилетняя. – Мы с Сэмом полетим вместе и станем первыми братом и сестрой на орбите!» Даже тогда я не хотела его оставлять, а узнав, что земное притяжение ему преодолеть не дано, отказалась от космической мечты, как от дурной привычки. Теперь она, вопреки моей воле, может осуществиться.

– Скоро пойдем на посадку, – говорит доктор Андерсон, сидящая рядом. – Не хочешь освежиться перед съемкой?

– Да нет, – пожимаю плечами я. Последнее, о чем я сейчас думаю, – это хорошо выглядеть в кадре.

– Ну, пристегивайся покрепче, – улыбается она. – Из-за климатических изменений тут всегда сильная турбулентность.

Я затягиваю ремень.

– Как вы вообще сумели удержать Хьюстон над уровнем моря, когда весь остальной Техас затопило? Благодаря уникальной дамбе? Почему же другие города таких не построили?

Мне вспоминается затопленная калифорнийская дамба в Санта-Монике, голубые кладбища на месте Венеции и Марина-дель-Рей – их ведь тоже можно было спасти?

– Это очень дорого стоит, – объясняет доктор. – Нам средства выделили только после конференции ООН, когда изменения климата стали необратимыми. Поскольку все великие умы от Стивена Хокинга до Илона Маска утверждают, что единственный выход для человечества – это колонизация новых планет, Хьюстон было решено сохранить любой ценой как базу для подготовки будущих первопроходцев.

– Вот почему во всех других местах бюджет урезают, – размышляю я вслух. – Все деньги тратят на то, чтобы убрать нас с Земли – не на то, чтобы защитить ее жителей.

– НАСА смотрит на это иначе, – сухо замечает Андерсон. – Когда планета гибнет, ресурсы нужно распределять с умом. Либо помогать всем и каждому с минимальным эффектом, либо сосредоточиться на одной космической миссии с реальными шансами на успех.

Ясно. Доктор Андерсон так зациклилась на проекте «Европа», что ее не собьешь. В чем-то я ее понимаю, но прямо зло берет, как вспомнишь, сколько раз мне отказывали за последних два года. На генную хирургию для сердечников у них денег нет, на радиотелескоп тоже. Их нет ни на одно предложение, которое могло бы облегчить людям жизнь. Проще верить в чудо, именуемое Европой.

Самолет заходит на посадку, и нам открывается вид на Хьюстон. Небоскребы, соединенные сетью воздушных мостов, стоят как ни в чем не бывало. Рядом мой новый дом, Центр имени Линдона Джонсона.

– Для дополнительной безопасности мы перенесли все учреждения центра на верхние этажи, – говорит доктор. – Персоналу и оборудованию там ничего не грозит даже в случае стихийного бедствия.

Самолет снова закладывает петлю. Я хватаюсь за подлокотники, и после недолгой тряски мы садимся на аэродром базы Эллингтон. Он похож на самолетную парковку, и я еще не видела, чтобы на посадочном поле толпилось столько народу. Дюжину фигурок в такой же, как у меня, форме окружают фотографы, операторы и просто зрители. Не забыли и про оркестр: он как раз начинает играть «Наш славный старый флаг».

– Это в твою честь, – улыбается доктор Андерсон.

Сердце у меня колотится, страх перед сценой возвращается в десятикратном объеме. Доктор отстегивает ремень и снимает мою ручную кладь с полки, а я все сижу как приклеенная.

– Вставай же, – она трогает меня за плечо. – У тебя все получится. Я пойду следом, но сегодня, скорее всего, ты меня уже не увидишь.

Бухает барабан, толпа выкрикивает мое имя. Я сглатываю. Да, надо идти… куда денешься.

Храбро вскинув подбородок, я иду к выходу. Когда я ступаю на трап, оркестр переключается на «Звезды и полосы».

Камеры синхронно вспыхивают, мои товарищи-финалисты глядят на меня. Чуть впереди стоят руководители, те самые кукловоды с сайта «Космический конспиратор»: доктор Такуми из НАСА, генерал Соколова из Роскосмоса. Зрители за ограждением взбираются на барьер, машут флагами разных стран, скандируют: «Благослови Боже призывников, нашу единственную надежду!»