Текст книги "Светофор, шушера и другие граждане"

Эконом

Они жили долго и счастливо (или это только казалось?) 30 лет и три года. Он получал негусто, но и она работала, и вместе выходило у них (он был экономен во всякой мелочи и со временем приучил ее) на отдых в Турции.

Они ездили в сентябре, когда море было удивительно теплое, а цены падали втрое, в отличие от августа и июля.

Во всем она была вместо него по дому. И гвоздь умела прибить, и починить полку, и поставить севшую в петлях дверь; приготовить еду на копейки, накрыть стол к празднику (тоже на копейки), и было непонятно, как ей все это одновременно удавалось.

Сама сделала она ремонт в ванной и туалетной комнате, отштукатурила потолки, сама положила плитку и выстелила в спальне пол напольным покрытием. Поклеила в обеих комнатах красивые обои. Пылесосила, чистила, гладила, зашивала. Приделывала, прикручивала, откручивала, и так далее, и так далее.

Точно домовой.

И даже смерть застала ее с баллоном жидких гвоздей на стремянной алюминиевой лестнице.

Она схватилась за сердце, вздохнула, но так и не выдохнула, и он застал ее на полу в коридоре, под антресолью, которую она так и не успела обить клеенкой цвета вишневого дерева.

* * *

Антон Петрович Подкодыкин, человек с бисеринками вместо глаз и мучными щеками, сидел в мягком кожаном кресле похоронного бюро «В счастливый путь» и неторопливо листал глянцевый каталог.

Антон Петрович хоронил жену.

Менеджер похоронных услуг, суетливый молодой человек неопределенного возраста и пола, с лицом медицинской справки, напряженно буравил глазами склоненную над каталогом лысину Подкодыкина и щелкал ручкой.

За окнами стоял май.

– Что значит от 650 рублей гроб? От 650 рублей и до сколько? – задумчиво произнес Антон Петрович и, воздев лысину к потолку, пристально посмотрел на менеджера своими бисеринками.

– До 750 рублей, плюс процент на скидку, если вы воспользуетесь всем комплектом услуг бюро! – бодро пояснил молодой агент, дергая подбородком.

– И сколько будет процент? – недоверчиво буркнул Подкодыкин.

– Надо подсчитать. – Молодой человек оживился. – Вам по 750 рублей гроб считать, Антон Петрович?

Подкодыкин неуверенно кивнул. Менеджер защелкал калькулятором.

Черт, сидевший на тумбочке, в сумерках приемного кабинета агентства, с не меньшим энтузиазмом защелкал костяшками стареньких деревянных счетов.

– Со скидкой по 750 рублей гроб, всего выходит 700 рублей гроб, лакированное дерево. Цена отличная, не сомневайтесь! – улыбаясь, сообщил агент.

– А по 650 сколько выйдет? – Черт щелкнул костяшкой.

Молодой человек подсчитал.

– 630! Очень хороший выбор, Антон Петрович! – Молодой человек оживленно задергался на стуле и, подавшись вперед, продолжал: – Конструкция стандартной модели, формы и размеров. Из недорогих пород древесины, за счет чего значительно снижена себестоимость. Экономичный, но вполне достойно выглядящий вариант, весьма широко востребованный потре…

– А почему тот за 750–700. А этот по 650 всего 630? – перебил Подкодыкин, – это что же у вас, на экономкласс разные системы скидок?!

И снова черт на тумбочке щелкнул костяшками стареньких счетов.

– К сожалению, – огорчился вместе с Подкодыкиным похоронный менеджер, но тут же снова воспрял, тыкнув ручкой в каталог: – Есть еще вот этот! Берут на ура! Модель идет, как горячие пирожки! Только за прошлую неделю ушло четыре вариации этой конструкции! – И молодой человек еще более настойчиво ткнул в каталог ручкой, указывая на гроб, обитый пронзительно салатовой тканью.

Антон Петрович поморщился. Впрочем, в указанной агентом линейке оказался не только салатовый, но и лиловый, цвета сирень и даже…

– Впрочем, вот этот, красный, пожалуй, ничего… – протянул Подкодыкин, разглядывая гроб цвета пионерского галстука (атлас 650 руб. фанера), рядом с которым в каталоге была обозначена предновогодняя скидка.

Черт щелкнул костяшкой.

Менеджер понимающе покачал головой.

– К сожалению, акция на сегодняшний день не распространяется. Скидка на данную модель будет действительна с декабря этого года… По февраль.

Тут лицо молодого человека вновь расцвело, глаза его радостно блеснули.

– Хотите подождать?

Подкодыкин хмуро посмотрел на агента, подозревая, что тот издевается, но в похоронном бюро «В счастливый путь» издеваться было не принято.

На сайте агентства, а также в каталоге, что листал Антон Петрович, а также над входными дверями агентства было написано: «Добро пожаловать! У нас вы никогда не столкнетесь с хамством и безразличием! Помощь и поддержка входит в сферу оплачиваемых вами услуг! В счастливый путь!».

Поэтому молодой человек не издевался, а предлагал вполне неплохой вариант. Оказывается, жену, до следующей новогодней скидки, можно было оставить в специальном отделении конторы на услуге по «Заморозке».

Антон Петрович кивнул.

Молодой человек подсчитал.

Вариант вышел еще дороже первого. Данная услуга обходилась в день столько, сколько в хорошем турецком отеле день проживания.

Они отвергли этот вариант, и подсчеты продолжались…

Наконец пришли к окончательному варианту.

Полный комплекс услуг агентства, вместе со скидками: подготовка документов, катафалк, похоронные принадлежности + услуги агента, включая услуги грузчиков и пр., гроб и венок – выходил в пределах 10 тысяч.

Антон Петрович все же поморщился и на эту сумму.

Черт на тумбочке с удовольствием щелкнул костяшкой.

Впрочем, агент, видя огорчение клиента, и без того огорченного смертью жены, добавил к скидкам пару ритуальных лент, гирлянду на изголовье и две пластиковые закрутки на гроб.

И вышло даже не экономкласс, а класс стандарт, и даже дешевле чем экономом!

В качестве катафалка Антон Петрович взял газель (пассажирский рафик вместимостью 10 человек + покойница).

Довольные друг другом вдовец и похоронный агент распрощались в дверях приемной.

Вечером того же дня Антон Петрович сидел на кухне и, широко распахнув балконную дверь, дышал маем.

В кастрюле булькали макароны.

Антон Петрович водил ручкой по бумажному листку. Он опять что-то подсчитывал, пересчитывал. Вписывал. Вычеркивал. Ставил галочки.

У него выходило, что жизнь без Маши выйдет значительно дешевле, чем при жизни с ней.

Черт щелкал на подоконнике костяшками счетов.

Пахло акацией.

Жена Антона Петровича, Мария Семеновна, отодвинула тюль занавески и, переступив порог, вошла.

Уменьшив газ под кастрюлей, Мария Семеновна достала разделочную доску и, потерев сыр, привычным движением ладони откинула натертую горку в тарелку.

Достала из-под стола баночку маринованных помидоров и, опустив в кипящую воду пару сосисок, закрыла кастрюлю крышкой.

Антон Петрович принялся торопливо и с гордостью рассказывать Маше, каких скидок добился он для нее в похоронном бюро. Как по акции ему удалось взять гроб «Стандарт», дешевле чем «Эконом», что им дали в качестве бонуса ритуальные ленты, закрутки, закрутки на крышку, на крышку? Да на крышку, и бумажную гирлянду в изголовье… И…

Мария Семеновна молча присела напротив мужа к столу и, посмотрев на него ласково и грустно, растаяла.

С минуту Антон Петрович сидел неподвижно, не в силах выдохнуть и вздохнуть.

После чего издал пронзительный хрип, точно стараясь проглотить застрявшую в горле кошку, мучные щеки его задрожали, лицо исказилось, расплылось, губы неудержимо поехали вниз, рот распахнулся, показав серые зубы.

Смотреть на него было грустно и страшно. Да и некому больше было на него смотреть.

А черт не смотрел. Он ждал, что нужно будет подсчитывать дальше.

Из бисеринок глаз Антона Петровича засочились мутные слезы.

Подкодыкин тупо смотрел, как эти слезы капают на подсчеты и на клеенку столешницы, туда, где так часто перед ужином небрежным жестом проходила с тряпочкой рука Маши.

В распахнутую балконную дверь тихо вплывали сиреневые весенние сумерки.

Булькали макароны под крышкой.

Было тихо и пусто.

Как в брюхе черта.

В глазах мертвой собаки.

Или в гробу «Стандарт», который обошелся Антону Петровичу дешевле чем «Эконом».

Молодой человек, в джинсовке прошел под окнами Антона Петровича.

Посмотрел на окна и отвернулся.

Загребяка

Жил-был в одном человеке хитрый-прехитрый черт.

Жадный. За копейку был готов и в огонь и в воду. И сквозь медные трубы. И коня на скаку. И в дымоход.

Обманет какого-нибудь простофилю и радуется. Просто не идет, а подпрыгивает. Подпрыгивает, а сам думает: «Эх, елки-палки, посмотрите на меня, добрые люди! Как я провел этого дурня! Блеск! Красота!»

И такое у него хорошее настроение делается, что он просто всех готов обнять от этой своей радости.

Звали этого черта Кирилл Антонович Загребяка. Тоже ничего себе, между прочим, – говорящая фамилия.

Ну так вот. Идет как-то раз этот самый Загребяка по улице Народного ополчения и, как обычно, подпрыгивает. А когда Загребяка подпрыгивает (то вы уже сами знаете, что это значит) – хотим сказать, что это подпрыгивание у Загребяки означает только одно: что он только что надул кого-то как следует и по такому делу готов обнять весь мир.

И точно, только что провел наш Кирилл Антонович какого-то простака и взял с него за это совсем недорого. Чемодан денег.

И вот, идет Загребяка с этим чемоданом по Народного ополчения вдоль магазина «М-видео».

Идет, и вдруг видит: лежит прямо под фонарем денежка. Тысяча лежит! Честное слово…

«В чемодане миллион, а к миллиону тыща!» – вот же, какой везучий!

Тут копеечки днем с огнем во всем городе не найдешь, а ему нате, пожалуйста…

Кушайте, Кирилл Антонович. Не стесняйтесь.

И Загребяка, конечно, за этой денежкой прыг! А денежка, как на ниточке, – шмыг!

Загребяка прыг!

Денежка шмыг!

И прямо на дорогу.

А там, между прочим, никакого пешеходного перехода не обозначено.

В общем, денежка шмыг, Загребяка прыг… И угодил под колеса.

И остался наш Кирилл Антонович и без денежки, и без копытца.

Но это еще не все, господин жадюга!

Добавим в эту трагическую картину вашей бессовестной жадности несколько позитива.

Спустя час, как вас увезли в 67-ю больницу, по улице Народного ополчения шла старушка.

Эта старушка была Нина Леонидовна Беспризорная. Припоминаете ее, а, Кирилл Антонович?

Нет?

А впрочем, разумеется, мало ли на вашей совести таких старушек…

Но напомним.

Нина Леонидовна (года за два до сегодня) при помощи вас, Кирилл Антонович (ведь вы же у нас риелтор), обменяла свою двухкомнатную квартиру с широкой лоджией на постоянную прописку на 32-м участке Тишинского кладбища.

Место на Тишинском было, конечно, хорошее, с заборчиком, но, пока старушка оставалась жива, конечно, не очень удобное (по сравнению с прежней квартирой).

И вот, она время от времени приезжала в центр собирать бутылки с пивными банками в рюкзак или попросить у Всехсвятского милостыню.

Итак…

Старушка идет.

Бредет.

Раздвигает палочкой кустики в поисках пивной тары и видит в этих кустиках ваш, Кирилл Антонович, чемоданчик…

Теперь Нина Леонидовна купила квартиру. Правда, однокомнатную и без широкой лоджии, зато с балконом и без вида на Тишинское кладбище.

А вы выздоравливайте, поправляйтесь, Кирилл Антонович.

Потом пригодится

Жила-была старушка.

На Ленинском проспекте.

С одним балконом с лыжами на школьный забор. На балконе сумка.

Ржавый трёхколёсный велосипед и тумбочка. В тумбочке газеты. На тумбочке журналы. На журналах банки.

Велосипед «Кама» дыбом.

Рама от «Украины».

На раме велосипедные камеры.

Две автомобильных покрышки.

На гвозде оленьи рога. На рогах авоськи с яичной скорлупой.

На оконной ручке плюшевый заяц с кармашком. В кармашке зубные щетки и одна опасная бритва.

Телевизор «Юность».

Катушка медной проволоки на тележке.

Стекла.

Шкаф в высоту. В шкафу каракулевая шуба, кроличий полушубок и собачья шапка. Шапок три чемодана.

Коробки. В коробках обувь. Валенки. Лодочки. Тапочки. Кроссовки. Ботинок.

Резиновые сапоги.

Сдутый плавательный круг. Резиновый Микки Маус. В ящиках консервы. Тушенка, горошек, голубцы.

Детский грузовик. Санки. Со спинкой и без.

Большой сундук. В сундуке собрания сочинений.

Футбольный мяч.

На сундуке мешки. В одном бутылки. В другом бутылки. В третьем бутылки.

В четвертом картошка. В пятом крупы.

Три сломанных стула. И один соломенный. От стульев запасные ножки. Валик от дивана.

Воронье чучело. Охотничье ружье. Кастрюли. Свернутый ковер. Свернутый линолеум и батарея. Оконная рама. Дрель.

А в остальном, конечно, по мелочи. Битая ваза. Лампочки. Ржавый унитаз. Раковина. Труба. Керамическая плитка. Три кирпича. Чугунная сковородка. Ночной горшок. Три цветочных. Зеленый абажур и клеенка…

(Все, довольно, дальше перечислять – до конца рассказа к своим поминкам не доберешься.)

Скажем, и в комнатах то же самое, что на балконе.

И на лестничной площадке, поперек пожарного выхода.

И еще антресоль у лифта.

И вот она так жила-была, а в ней жил-был черт.

Жадный-прежадный.

Бережливый уж очень.

Ничего не разрешал выбрасывать. Все только копил. Собирал. По помойкам лазил. В мусорных контейнерах копошился.

Даже за город (на 43-м автобусе) с этой старушкой на городскую свалку таскался. Поискать: может, чего-нибудь нужное есть. Что потом пригодится.

Найдет какую-нибудь коляску или сломанный стул и тащит в дом. Тащит и радуется: – Вот, говорит, посмотри, какой я у тебя молодец! Какой хозяйственный черт тебе попался!

Она сперва удивлялась, зачем ей, например, чей-то старый унитаз или ношенная шуба. И спрашивает черта: – Зачем мне эта (например) шуба, она же молью вся поеденная. Труха одна, а не шуба! Все карманы в дырках!

А черт только отмахивается: – Ты, говорит, хозяйка, ничего не понимаешь. Потом, мол, может, эта шуба тебе вполне пригодится.

Она говорит: – Давай хоть немножко освободим коридор. А то уже что-то не протиснуться…

А он ей: – Ты что, совсем спятила? Такое добро на помойку?!

Все, говорит, больше не подходи ко мне даже. Я на тебя обиделся. Я все для тебя делаю. Я стараюсь. Не покладаю копыт. Тащу, таскаю, волочу! Все в дом! Все ради тебя! А ты говоришь, на помойку?

Давай, говорит, разгребай, выбрасывай! Только имей в виду: выбросишь хоть что-нибудь, я от тебя уйду жить к маме.

В общем, она скоро привыкла. И спорить со своим чертом перестала.

Поняла, все, что черт приносит, ей потом обязательно пригодится.

Тем более от москвича диск или от Шкоды покрышка.

И уже впереди черта бежала старушка к мусорным контейнерам.

Наконец жизнь у нее закончилась и она умерла.

Вот она умерла, и спустился за ней ангел.

Хотел поднять эту старушку на небеса.

А черт в накопленное добро вцепился и стал тянуть вниз.

Ангел говорит старушке: – Бросай!

Она ни в какую.

Тоже вцепилась. Намертво. В какой-то стул. Или, может быть, табуретку. И визжит: – Ни за что не полечу без этого стула! Он мне, мол, потом пригодится!

Ангел говорит: – Эх ты, глупая душа! Да зачем тебе на небесах стул?

А она говорит: – Ничего, неси так, со стулом. Я тебе говорю, что без него я ни на какие небеса не полечу.

Попробовал ангел ее всё-таки еще раз приподнять.

Только ладно бы только один этот стул!

Там же ведь еще и черт со своими чемоданами…

Махнул ангел крыльями и улетел.

Сама, говорит, тогда на небеса добирайся…

А стул, говорит, тебе и в самом деле теперь наверняка пригодится. Будет на чем посидеть в дороге.

И пропал.

Вот она и добирается.

До сих пор.

Вечная молодость

Жил-был на улице Рогова в кирпичной пятиэтажке за гаражами один Миша.

Михаил Петрович Гольдштейн.

Как родился, так и жил в этой квартире. Никуда не переезжал. Ни с кем не разменивался. Даже ремонт ни разу не сделал.

Он был биологом и поэтому все что-то изобретал, мешал, перетирал в ступочке и записывал по колоночкам. Перечеркивал и записывал заново.

У него была идея – изобрести лекарство (какой-нибудь крем), микстуру, витамины или таблетки от старости. Скажем, для вечной молодости. И этим изобретением не то чтобы прославиться и заработать хорошие деньги, а спасти от неминуемой могилы смертное человечество.

Такова была Мишина идея.

«Вот бы здорово получилось, если бы это у меня получилось!» – думал Миша Гольдштейн. И он трудился над своим изобретением, химичил не покладая рук, и так шло время…

И еще жила-была на улице Рогова в той же самой пятиэтажке за гаражами маленькая женщина с зелеными глазами. Лара.

Татарочка с острыми раковинками-ушами.

Знаете, такая: рыжая, с высокими щиколотками, с ямочками на щеках и острыми коготками.

Муж у нее был, честно сказать, так себе, мямля и лопух. Биолог. Аспирант Третьего меда.

(В общем, не пойми чего, а не муж.)

То есть как раз этот самый Миша.

Михаил Петрович Гольдштейн.

Длинный и скучный очкарик с волосами цвета сахарной пудры.

Что эта «зеленоглазая» в нем нашла, черт ее знает. Но крутила она им как хотела.

Этот ее Миша работал в каком-то загибающемся НИИ, где-то в конце серой ветки с пересадкой на метро Баррикадная.

Утром – туда, вечером – обратно.

Жил Миша в кладовке. У них с Ларой была однокомнатная малометражка с гробиком – кухней. Зато большая кладовка, задней стенкой в общий коридор. По планировке задняя стенка не была несущей, и вот этот Миша установил в ней вентилятор (еще какой-то компрессор) и просверлил узенькое окошко.

И там он работал. Что-то переливал по трубочкам в колбочки. Стучал мензурками, булькал, что-то разбивал, грохотал, вскрикивал и выбегал в клубах дыма и фиолетовых вспышек из кладовки за совком и веником. В общем, шуршал. Если шуршал – значит, был дома. Если не шуршал, значит, еще не вернулся из своего НИИ.

Лара работала маникюрным мастером в салоне красоты у метро Полежаевская. Иногда они все же вместе выбирались в кино. Или на какую-нибудь выставку.

В общем, вообразите себе такую картину: рыжая зеленоглазая Лара в норковом манто с хвостами и этот ее пучеглазый дистрофик.

Сами понимаете, не фонтан.

Запястья Ларины пахли фиалками.

Венера просматривалась в каждом ее движении. В изгибе черешневых губ. В повороте плеча, в высоко державшейся на точеной шее головке. В теплой макушке Лары пахло медом и кофейными зернами.

Мужчины млели.

И вот, этот прекрасный сон на высоком подъеме, плюс запах ванили, мускуса и мандариновой корки, а с ней это чучело. Это малярийное ученое недоразумение в вязаном джемпере и мятых брюках.

И такая совместная жизнь, разумеется, продлилась недолго. За Ларой стал подъезжать какой-то тонированный тип, на Лексусе.

Лексус сменился Лендкрузером, зима весной, и вот однажды Лара собрала чемоданчики и упорхнула с кем-то из этих «тонированных» отдыхать то ли на Капри, то ли на Канары.

Казалось бы, в этот момент должна была разразиться трагедия или хоть какая-то склока. Однако не тут-то было; ничего такого не услыхали соседи.

Биолог и в подметки не годился Отелло. Он сам донес Ларочкины чемоданы по лестнице до Лексуса (или не знаем, что это была за машина) и как ни в чем не бывало поплелся к себе.

Она, быть может, как-то объяснила ему, что уходит от него не навсегда, или поклялась своей шубкой, что сохранит ему на Капри верность. Неизвестно. По крайней мере, он после ее ухода не выбросился из окна, не отравился содержимым одной из своих мензурок. И не взорвал ко всем коромыслам этот несчастный кирпичный дом на улице Рогова, за гаражами.

Идут дни.

Весна сменяется летом, лето осенью, пообещавшая вернуться законная зеленоглазая Лара и не думает возвращаться.

Биолог не проявляет признаков нетерпения.

По-прежнему он с работы и на работу. По-прежнему что-то перетирает в своей кладовке. Булькает. Вскрикивает и шуршит.

Изобретает лекарство для вечной молодости человечества.

Не проходит и 60 лет, как вдруг, однажды, этот самый биолог возвращается с работы, заботливо придерживая под ручку какую-то сморщенную в сморчок, совершенно плесневелую старушку, правда одетую дорого, в норковую шубу с хвостами. Старушонка так и трясется. У нее, вероятно, болезнь Альцгеймера. И старческое слабоумие, потому что она вдруг падает перед входной дверью биолога на колени и принимается лобзать порог.

Всю эту сцену соседи пристально наблюдают в дверные глазки.

Наконец биолог втаскивает свою старушку в квартиру, дверь за ними захлопывается, и соседи лишаются возможности наблюдать, что там происходит дальше.

«Вероятно, это была потерянная в детстве и теперь вновь обретенная мать биолога!» – предполагают соседи, ибо они не лишены воображения и, как мы, смотрят передачу «Жди меня» по первому общественному каналу.

Однако мы не соседи, и никакие захлопнутые дверные створки и стены не помешают нам заглянуть в квартиру биолога, чтобы посмотреть, что там на самом деле будет дальше.

Старушка отчаянно рыдает за кухонным столом (и это не добавляет к ее бородавкам ни единой приятной черточки).

Биолог, склонившись над своей странной гостьей, гладит ее по серенькой черепушке и целует в рыжий пушок на маковке.

И ему кажется, что по-прежнему маковка пахнет медом и кофейными зернами.

Всхлипывая и хрюкая носом, старушонка поднимает на биолога свое иссеченное морщинами, истоптанное «воробьиными лапками» бородавчатое лицо, и в провалах пергаментных век вспыхивают изумрудные глаза. Глаза вспыхивают надеждой.

Надеждой на то, что ничего еще не потеряно.

Ничто еще не потеряно. Никогда не поздно.

Весеннее утро. Май. Цветут черешневые сады. Вниз по улице Рогова к сосновому парку идет маленькая, высушенная в сморчок старушка.

С ней под руку высокий и неуклюжий старик.

Смешной старик, совершенно седой, в вязаном джемпере и мятых брюках.

Он что же, так и не изобрел обещанного лекарства, этот ваш биолог? – разочарованный, спросит, быть может, читатель…

Но это еще как сказать.

Наш биолог видит рядом с собой вовсе не сморщенную старушку.

Он видит маленькую рыжеволосую женщину с зелеными глазами. Лару.

Да ведь и нет, говорят, лекарства от старости сильнее любви.