Текст книги "Цвет греха: Алый"

Нина быстро ловит мой настрой и теряет всю свою беззаботность.

– Давай-ка по порядку, Эва, – хмурится она.

А я что?

Если не ей пожалуюсь, кому ж ещё тогда…

Вот и жалуюсь.

Разговор выходит ещё более длинным. Мы прощаемся, когда время далеко за полночь. Но и тогда не удаётся уснуть. Ворочаюсь. Бездумно пялюсь в темноту. Как конченная мазохистка, никак не могу избавиться от ощущения чужих прикосновений на моём теле. Не освобождаюсь от навязчивых образов и после двухкратного приёма контрастного душа. Снова ворочаюсь, прокручивая в голове недавние события. А потом приходит рассвет. И я всё-таки засыпаю.

Глава 9

Эва

Просыпаюсь ближе к вечеру. Снова принимаю душ. Переодеваюсь. Трачу довольно много времени, чтобы подобрать подходящую одежду, а после сооружаю макияж и причёску, выпустив несколько локонов в районе висков, создающих ощущение небрежности, скрывающей мою дотошность в подборе шпилек. Совсем не потому, что действительно хочется или существует такая необходимость. Простые, почти элементарные действия – тот якорь, за который стоит цепляться, чтоб не утонуть в просыпающейся эмоциональной войне. К тому же изумрудный цвет коротенького платья – один из мною любимых, да и отец одобрит, что я наконец выгляжу не как пацанка в подростковом периоде.

Мария колдует над будущим ужином. Отец так и не возвращается. Я начинаю беспокоиться, снова расспрашиваю её о том, знает ли она что-нибудь по поводу его отсутствия, а затем всё же решаюсь ему позвонить. Абонент недоступен. Благо, страдать новыми противоречиями не приходится. Ворота на территорию распахиваются и въезжает кортеж из четырёх машин, одна из которых принадлежит отцу. Появление его самого тоже не заставляет себя ждать. Уставший, явно не в духе, по старательно сдерживающий весь свой скопившийся негатив, родитель мягко улыбается, увидев меня.

– Идём, ангел мой, – зовёт с собой.

Собираюсь сказать ему о том, что наша былая ссора может и подождать. Пусть сперва умоется, поест и отдохнёт, как следует, уже потом расскажет, в чём дело, а там, глядишь и до моих проблем очередь дойдёт, однако старший нашей семьи меня совсем не слушает. Решительно направляется в сторону кабинета. Количество охраны по периметру дома между тем становится ещё больше, помножившись на количество тех, кто прибывает вместе с ним.

– Ну, ладно, – вздыхаю, плетясь следом за папой.

Тот, расположившись за рабочим столом, в широком кресле, первым делом тянется к припрятанной в одном из ящиков бутылке коньяка. Глотает прямо из горла. Развязывает галстук, оставляя тот болтаться на шее, и расстёгивает верхние пуговицы рубашки, давая горлу свободу. Я останавливаюсь напротив него, наблюдая за происходящим и не тороплю, терпеливо жду дальнейшего. Он открывает ещё один ящик. Оттуда достаёт увесистый конверт, который бросает на стол.

– Я тебе соврал, – сопровождают действия его слова. – Моя возникшая накануне проблема оказалась куда серьёзнее, нежели я тебе сказал, – добавляет на моё молчаливое недоумение. – Такое, как обычно, не решить. Не получается. Не уверен, что вообще удастся, – признаётся с тяжёлым вздохом.

Подхожу ближе. Подбираю конверт и открываю, вытаскивая содержимое. Внутри… фотографии. Незнакомых мужчин. Холёный брюнет в строгом фраке на фоне оперного зала смотрит в кадр с видимым пренебрежением, словно безнадёжно устаёт от всего мира. Ещё один похож на пижона, этакого папенького сыночка – на какой-то светской вечеринке, припивает из фигуристого бокала, улыбаясь во все свои искусственно выбеленные тридцать два зуба. Третий обвешан таким количеством побрякушек, что любой рэпер позавидует. Сомневаюсь, что у меня самой, даже если выпотрошить все шкатулки, столько всего соберётся. Фотографий много. Как и количество запечатлённых на них персон. Ассортимент и содержание, что называется, самое обширное. Хотя не все так уж и незнакомые. Парочка всё-таки мне известна: братья – Алтан и Эмре Моро, мы с ними учились вместе. Сыновья владельца нескольких офшорных банков за границей. И это наталкивает на определённую мысль, пока я перебираю изображения дальше. Может, выглядят мужчины и по-разному, даже национальностей разных, но у всех есть одно безусловное сходство: деньги и финансовое благополучие. Удостоверяюсь в последнем, как только просмотр заканчиваю.

– А чего сразу не принц арабский или иорданский? – выгибаю бровь, глядя на отца с откровенной насмешкой.

Тот едва уловимо морщится и снова к ящику тянется. Через секунду передо мной появляется ещё несколько фото. Там мужчины постарше. Как раз того самого сословия, о котором я спрашиваю.

– Подумал, эти тебе точно не подходят, – угрюмо комментирует свои действия, а заодно и на мой вопрос отвечает.

Обречённо вздыхаю. Обхожу стол и останавливаюсь рядом с мужчиной, сложив руки на груди.

– И как моё потенциальное замужество связано с этой твоей неразрешимой проблемой? – начинаю с малого.

Прежде чем заговорить, отец вспоминает о коньяке. Отпивает опять из горла, и опять морщится.

– Ты можешь выбрать любого из них. Я всё организую в самые кратчайшие сроки, – делает вид, будто не слышит предыдущее, сказанное мной, тоскливо уставившись на оставленные мной фотографии. – Хорошенько обдумай. Но не затягивай. Я даю тебе время. До утра. Если захочешь узнать о ком-то из них подробнее, на обороте каждого фото есть полное имя и дата рождения – в сети про них полно всего, а если этого мало, только скажи, и я найду для тебя всё, что заинтересует.

Повторно вздыхаю в полнейшей обречённости. И задумываюсь о том, чтоб коньяк у него отобрать. Мне бы сейчас тоже пригодилась парочка глоточков.

– То есть, рассказывать ты мне не собираешься, – выношу самое главное из всего происходящего.

Отец тоже вздыхает, упрямо поджимает губы и поднимается на ноги. Его телефон звонит, и он сосредотачивается на информации, которая светится на экране. Честно говоря, решаю, что на этом наш разговор окончен, и остальное из него каким-то образом выпытывать при другом удобном случае придётся. Но нет. Звук входящего он отключает. Ровняется со мной вплотную и приобнимает за плечи, уткнувшись носом мне в макушку. Некоторое время просто молчит. Проходит не меньше минуты, прежде чем я слышу тихое и отрешённое:

– Знаешь, ты очень похожа на свою мать. Её давно нет, но когда я смотрю на тебя, вижу её в твоих глазах, ангел мой, – сжимает мои плечи крепче. – Она была удивительной женщиной. Очень доброй, и одновременно с тем храброй и сострадательной. У неё было большое чистое сердце. Не такое, как у меня. В своей жизни я делал разные вещи. Всё, что я имею, не благодетелью нажито. Не всем из того, что я делал в своей жизни, я могу действительно гордиться. Но твоя мать, она – совсем, как ты. Вы слишком похожи, – делает паузу, а объятия приобретают болезненный оттенок. – Твоя мать была хрупкой, слишком хрупкой. Такие хрупкие создания не выживают в этом мире, если их не беречь. Видимо, я недостаточно хорошо справился, раз её больше нет с нами. Этот мир слишком жесток. Для таких, как вы.

На мои глаза наворачиваются слёзы. И уже я сама цепляюсь за плечи родителя, хватаясь, как за спасательный круг утопающий в поиске спасения. Он редко вспоминает эту часть нашего общего прошлого. Я сама почти не помню ту, что дала мне жизнь. Услышать что-либо про неё – очень ценно, всегда задевает за живое. Тем сложнее взять себя в руки и слушать дальше.

– Моя обязанность – заботиться о том, чтобы ты была в порядке. Я должен быть уверен, что ты будешь в порядке, понимаешь, Эва? – перехватывает за плечи иначе, отстраняется и слегка встряхивает меня. – Даже после того, как я сам уже не смогу заботиться о тебе, – добавляет негромко. – Особенно, в этом случае, – выделяет. – Ты не должна остаться одна. Никогда. Именно поэтому, пожалуйста, сделай, как я прошу. После того, как ты выйдешь замуж, в твоей жизни будет тот, кто сможет позаботиться о тебе. Ты не обязана любить его или боготворить, это будет взаимовыгодный брак. Просто живи дальше, ангел мой…

Мои слёзы не высыхают. Я цепляюсь за мужские плечи до судорог в пальцах. Хотя, честно, стараюсь не рыдать, как маленькая девчонка, и быть взаимной его откровению.

– Всё обстоит настолько плохо? – произношу, горько улыбаясь. – Ты поэтому хочешь снова отправить меня за границу, да? – переосмысливаю заново увиденный мной ранее своеобразный список кандидатов. – Чтобы уберечь. Чтобы меня не было рядом с тобой. На случай, если ты не справишься с тем, что происходит.

Ещё было бы неплохо знать, что именно происходит, но до этого я не дохожу. Отец виновато кивает и старается выдавить из себя приободряющую улыбку. Он собирается добавить что-то ещё, уже словесно, но всё перекрывает жуткий грохот. Где-то снаружи. Словно взрывается что-то. Даже стены дома содрогаются. Следом раздаются чьи-то крики. И если лично я теряюсь, пока мой разум переполняет тревога, то на лице родителя отпечатывается лишь мрачная решимость. Он спешно поднимается на ноги, подходит к окну и отодвигает портьеру, вглядываясь в то, что происходит снаружи. Замирает в таком положении на несколько секунд.

– Твою ж мать… – ругается по итогу, отшатываясь назад.

Порывистым жестом задергивает ткань в прежнее положение. Разворачивается ко мне:

– К окну не подходи. В коридор тоже не выходи одна. Пришлю за тобой Марию. Дождись её здесь, – командует, прежде чем направиться на выход из кабинета.

Не медлит. Запинается лишь раз, на ровном месте, бросив косой взгляд на вытащенные из конверта фотографии мужчин:

– Это заберешь с собой, – добавляет скупо.

Не спорю.

После моего просмотра, они валяются по всему столу и создают беспорядок, поэтому, едва остаюсь одна, первым делом в самом деле собираю их.

И жду…

Хорошо, испытывать свою выдержку долго не приходится. Появляется та, кого я жду.

– Ты здесь… – выдыхает с заметным облегчением экономка.

“Где ж мне еще быть?” – мелькает мысль, которую я оставляю при себе. Вслух произношу иное:

– Что происходит?

Обычно румяная и улыбчивая Мария выглядит бледной и встревоженной. В её руках битком набитый саквояж, который она ставит на стол передо мной. Замок не застёгнут, и одного беглого взгляда вполне хватает, чтобы определить содержимое. Вещи – мои. Не только одежда сложена в этой дорожной сумке. Портмоне, телефон, паспорт и прочие документы, которые перекрывают увесистые пачки купюр крупного номинала в разной валюте.

– По дороге объясню. Нужно уезжать отсюда, – не спешит делиться ответами женщина, хватая меня за локоть.

Свободной рукой она забрасывает в саквояж конверт, полчаса назад вручённый мне отцом, также ловко закрывает молнию.

– А как же папа? – протестую против такого самоуправства, перехватывая её запястье, не собираясь так легко поддаваться.

На женском лице проступает досада.

– Он внизу, – сознаётся она неохотно. – Встречает… гостей.

Пауза в её речи слишком красноречива.

– И что за гости такие? – напрягаюсь.

Всё остальное напрягает ничуть не меньше. Например, восемь вооружённых мужчин, ожидающих нас в коридоре, которых я замечаю, когда Мария всё же вытаскивает меня за собой из кабинета. Они живой стеной перекрывают собой путь в основную часть дома, и мы поворачиваем к лестнице, которой пользуются в основном служащие, когда стараются быть неприметными.

– Они нас проводят. В целях безопасности, – поясняет на моё немое недоумение Мария, после чего опять тащит за собой.

Мой отец – человек не простой. Как он сам говорит, в своей жизни ему приходилось делать разные вещи, не всегда благодетельные, и за некоторые впоследствии приходится расплачиваться. Я напоминаю себе об этом снова и снова, стараясь оставаться благоразумной и не поддаваться охватывающей разум панике, пока спускаюсь по ступеням. Но всё катится к чертям, вместе с моими остатками самообладания, едва мы оказываемся на улице, а где-то среди стен дома раздаётся раскатистый хлопок.

Выстрел?!

Я торможу, вместе с этим осознанием.

Дёргая руку на себя, я освобождаюсь от чужой хватки и разворачиваюсь обратно. Вот только молчаливые личности в чёрных пиджаках следуют за нами и не дают свободно пройти.

– Пусти! – выкрикиваю, пытаясь втиснуться между мужчинами и вернуться обратно к лестнице.

Я должна вернуться к папе. И плевать, что там происходит. Я обязана удостовериться в том, что с ним всё в порядке.

– Нет! – вмешивается Мария.

На этот раз её хватка на моей руке практически стальная. Я едва удерживаю равновесие, лишь чудом не падаю, когда она заново тянет на себя, не позволяя сменить задуманный маршрут.

– Пусти, сказала! – обрушиваю всё своё негодование на неё.

В серых глазах женщины – безграничная тоска, печаль и сочувствие. Но хватка вокруг моего запястья неумолима.

– Нельзя, Эва. Нельзя, – принимается уговаривать она. – Твой отец оставил чёткие распоряжения. Нельзя возвращаться. Ты должна уехать отсюда, как можно скорее, – медлит секунду, а затем добавляет не столь уверенно: – С ним всё будет в порядке.

Врёт. Вижу. Чувствую. Знаю. Не верю.

Ни на одну грёбанную секунду я не верю ей!

Но она права.

Если вернусь, вдруг лишь хуже сделаю?

Неспроста ведь отец такую подготовку устраивает. Иначе когда она успевает собрать мой багаж, да ещё столь основательно?

– Хорошо, – сдаюсь, вопреки всему тому, что бурлит и кипит в моей голове. – Но ты расскажешь мне, что происходит. Всё расскажешь, Мария. Иначе я никуда с тобой не поеду.

– Хорошо, – сдаётся и она.

На улице нас ждут два тонированных внедорожника. Дверца с пассажирской стороны для меня открыта в приглашении.

– Кто они – эти люди? Что они здесь делают в такой час? Зачем пришли? И что им надо от отца? – не оставляю ей ни шанса на то, чтобы затянуть разговор.

Мария брезгливо кривится и тяжело вздыхает.

– Старый счёт.

– И…

Всё?!

Молчит. Упорно. А меня запихивают на переднее пассажирское сиденье, не оставив возможности пытать её расспросами заново. Ещё несколько хлопков дверями. Все на своих местах. Но прежде, чем внедорожники срываются с места, до меня доносится ещё один раскатистый выстрел.

И ещё один.

И ещё.

И…

Не знаю, чем я думаю и на что рассчитываю. Просто схожу с ума. Одним рывком тянусь в бок, хватаюсь за руль и выворачиваю его в сторону. Машину заносит вправо, через бордюр, швыряет прямо на газон. Водитель ударяет по тормозам. А я не дожидаюсь, когда последует что-либо ещё. Пользуясь возможностью, изо всех сил толкаю дверь и вываливаюсь наружу, едва ли действительно чувствую поразившую при падении боль, быстро поднимаюсь и, толком не разбирая дороги, мчусь прямиком к крыльцу дома.

Глава 10

Эва

Под подошвой хрустят осколки разбитого стекла, но едва ли это имеет для меня хоть какое-то значение, как и оставшийся за спиной хаос из криков, призывающих меня остановиться. Вся моя суть стремится туда, где остаётся в беде тот, благодаря кому я дышу. Центральный вход распахнут настежь. Я застываю на границе порога, в немом шоке разглядывая происходящее в холле.

Среди разгромленной мебели четверо мужчин, включая отца. Он стоит на коленях, будто не является хозяином дома, а каким-нибудь провинившимся рабом: руки заведены за спину, голова опущена, смотрит в пол, словно послушная марионетка, смирившаяся со своей незавидной участью. Три возвышающихся над ним чужака – рослые, здоровенные, вооружённые. Нависают, как неумолимая расправа. Сам воздух сгущается от исходящего среди них напряжения. Но совсем не это ужасает меня по-настоящему.

– Я забрал твой бизнес, твоих людей и твои деньги, – произносит тот, кто направляет оружие на единственного родного мне человека. – У тебя ничего не осталось, кроме твоей никчёмной жизни. Её я тоже заберу. Хотя и этого не хватит, чтобы оправдать твой долг передо мной.

Его голос – глубокий, как пропасть. Лучше бы мне свалиться в неё и разбиться вдребезги, нежели сейчас услышать и осознать. До дрожи знакомый. И одновременно чужой. Тот, что способен одним своим звучанием лишить меня возможности дышать. Кислород в лёгких заканчивается. Будто одним беспощадным ударом под дых выбивают его из меня. Ни вдохнуть. Ни пошевелиться.

О каком таком огромном долге он говорит?

Если за него забрал столько всего и при этом мало…

Всё реально настолько плохо?

И совершенно напрасно я об этом задумываюсь, трачу драгоценные мгновения…

– Сдохни, падаль, – добавляет он.

Щелчок предохранителя отражается в моём разуме, подобно радиационному взрыву, когда визуально ещё ничего не случается, но ты и весь твой мир уже мертвы, ничто не спасёт.

– Нет! – бросаюсь им навстречу.

Тот, что ближе всех на пути, реагирует моментально, разворачиваясь. Чужая сильная рука ловит, перехватывает поперёк живота и прижимает боком, заключая в капкан. Мне не позволено продвинуться дальше. Но меня и это устраивает, ведь нацеливший оружие на хозяина дома медлит со своей расправой, и этого вполне достаточно, чтобы добавить:

– Не трогай его! Возьми всё, что хочешь! – выдыхаю сбивчиво и отрывисто. – Если того, что ты взял с него, недостаточно, тогда возьми с меня!

Неохотно и медленно, но тёмный взор устремлён в мою сторону. Злой, дикий и бешеный – даже с расстояния в десять шагов смотрит так, что вмиг пробирает до косточек, до холодного пота и апокалипсиса в моей голове. Как если бы я только что сделала нечто такое, за что никогда не расплачусь, но он всё равно спросит сполна. Реально спросит. И это будет самым лёгким из всего. Ведь вместе со всем остальным, я только теперь осознаю, насколько же всё действительно плохо.

Кай

Щелчок предохранителя знаменует приближение к финалу сегодняшней ночи. Остаётся лишь надавить на спусковую тягу, всё – просто и понятно, нет ничего сложного. Мне не впервые забирать чью-то жизнь, тем более, конкретно той падали, что передо мной – лишь того и стоит. И я давлю. Почти.

– Нет! – врезается в разум, полное отчаяния.

Застываю. Не потому, что собираюсь подчиниться чьей-то мольбе отчаяния. Слишком уж знакома интонация. И если в первые мгновения возникают какие-либо сомнения на этот счёт, то последующее…

– Не трогай его! Возьми всё, что хочешь! – выдыхает сбивчиво и отрывисто та, кого ловит подоспевший Адем, не позволяя продвинуться дальше. – Если того, что ты взял с него, недостаточно, тогда возьми с меня!

…их колошматит вдребезги.

Стоит развернуться и взглянуть на ту, кого здесь быть не должно. Ни при каком раскладе. Но она здесь.

Эва…

Изумрудное платье на миниатюрной фигурке – слишком короткое и открытое, ни хера толком не прикрывает. Скорее наоборот, побуждает воображение с лёгкостью дорисовывать то, что под ним находится. Да и разве возможно забыть, как охрененно ощущается её упругая грудь, которая помещается аккурат в мои ладони, будто создана специально для этого? Невозможно. Даже если на башку бетонная плита свалится, и всё напрочь отшибёт. Ни тогда, когда за последние несколько суток буквально в нутро въедается лютое желание завладеть той, при одной мысли о существовании которой все потроха в раскалённый узел скручиваются, а стояк такой, будто в жизни ни одной другой девки не знал и не пробовал. Столь дика и неуёмна пробудившаяся жажда заполучить её. Чтоб только моя. Ничья больше. Ни одно долбанное мгновение. Чтоб даже смотреть в её сторону не смели. И она тоже не смотрела ни на кого, кроме меня, вообще не знала и не помнила о существовании других. Тогда, когда просто дотронуться до неё самому, будто единственно священное осквернить, если учесть историю нашего с ней знакомства. Потому и позволяю ей избавиться от меня, едва осознаю, насколько же она в самом деле неискушённая, хотя самого чуть не загибает от подобной ахинеи, стоит тому случиться наяву. Чтоб не запачкать. Собой.

Тупейший поступок в моей жизни…

Особенно, в свете происходящего.

Не отпустил бы, не шлялась бы…

Какого хера она здесь вообще делает?!

Вырядилась, как…

Явно же не сюда, ко мне, в таком виде собиралась!

Даже в том ночном клубе, где я её нашёл позапрошлой ночью, и то куда скромнее выглядела.

А теперь…

Очевидно, где-то запнулась и упала по дороге, так спешила. На коленях видны свежие ссадины и расцветающие синяки. Ладошки, напряжённо сжатые в кулачки, тоже испачканы. В зелёных глазах застывают слёзы. Взор, устремлённый на меня, полон всё того же отчаяния, а сама нервно кусает губы, сдобренные вызывающе бархатным алым цветом.

На последнем совершенно зря я сосредотачиваюсь.

Мозги опять быстро утекают в самом банальном направлении. Туда, где я поставлю её на колени перед собой, запущу руку в густые медные локоны, что сейчас так соблазнительно падают на обнажённые плечи, так и маня их подобрать, а она…

– Не смейте трогать мою дочь! – вскидывает голову тот самый смертник, по чью душу я сюда заявляюсь, напоминая о реальности. – Отпустите её, она тут не причем!

Дёргается ей навстречу. Его усмиряет короткий глухой удар. Девчонка вздрагивает и зажмуривается, вся сжимается. На фоне продолжающего её удерживать Адема, выглядит особенно уязвимой – до такой степени, что хочется шею себе свернуть, только бы не являться причиной такой реакции. Мне самому требуется ещё секунда, чтобы осмыслить всё это полностью. Вместе со сказанными словами от смертника.

Как он говорит?

Дочь…

Она – его дочь.

Дочь моего врага…

В самом деле?

В предоставленном досье на Вайса никакой семьи у этого отродья нет. Его жена накладывает на себя руки в тот же вечер, когда гибнут мои родители. С тех пор даже любовниц себе не заводит. Про детей в тех кропотливо собранных строчках тоже ни слова.

Только вот какого хера, спрашивается…

Что за подстава?!

Ведь Айзек тоже проверяет девчонку, прежде чем я решаю вновь встретиться с ней, следует за ней от клиники азиата до самого её дома, там же я встречаю её на следующее утро, после того, как она сбегает от меня, будто ошпаренная. У неё другая фамилия, живёт в другом районе, во вполне себе обычной квартирке, предыдущие пять лет она вообще на противоположно географической стороне этой страны проводит.

Тогда… как, блядь, так выходит?!

Ответ напрашивается сам собой.

Очевидно, стоило копать глубже.

Отворачиваюсь. Просто потому, что не могу на неё больше смотреть. Как и принять решение. Мне требуется время. Возвращаю внимание к своей жертве. Вспоминаю всё то, что предшествует.

Мне исполняется восемь, когда я возвращаюсь из школы домой, застав родителей с перерезанным горлом в луже собственной крови. Застывшее лицо матери, полное ужаса, и стеклянный взор, в котором больше нет жизни, снятся мне до сих пор, особенно ярко и мучительно в первые годы, что я провожу в детдоме, когда остаюсь один, блуждать в своей тьме. Зато в том же детдоме обретаю двух своих самых близких: Айзек и Адем даже не друзьями мне, братья – те, кто помогает окончательно не слететь с катушек и воплотить в жизнь возмездие за случившееся, ведь закон у нас не всегда следует написанной букве, и тот, кто сделал это со мной и моими родителями, до сих пор оставался безнаказанным.

Я трачу немало усилий и времени, чтобы найти Рейнарда Вайса. Однако нахожу. В тот день он – единственный, кто посещает наш дом. Тогда-то я и решаю, что просто сдохнуть – самый лёгкий вариант для него. Заберу у него ничуть не меньше, чем этот сучий потрох забирает у меня самого. Высокомерный, ведущий по большей части затворнический образ жизни богатей, зарабатывающий на жизнь не всегда законными способами – нелёгкая добыча. Но мы и с этим справляемся. Почти. Создав брокерскую контору, я определяю способ подобраться к нему поближе, воспользовавшись предлогом расширить текущий бизнес, провернув несколько финансовых афер с участием его партнёров. И едва не просчитываюсь, поплатившись за это вероятностью сдохнуть. Вайс оказывается не только ублюдком, но и проницательным ублюдком: очень быстро разгадывает, куда утекает его капитал, а потом шмаляет в меня при первой же возможности, подвернувшейся в его же доках.

Но всё то остаётся при мне.

В реале:

– Значит, он твой отец?

– Да, – продолжает утверждать Эва.

Ещё одна пауза. В моей голове начинает кипеть адовым пламенем. Напрашивающиеся выводы в любом случае неутешительные. Либо ублюдочный папаша в своей проницательности превосходит сам себя, не только меня, умело скрывая свою дочурку ото всех в принципе, либо это какое-то нелепое стечение обстоятельств, либо всё-таки настоящая подстава. От неё ли, или от её папаши, а может всё и сразу – мой мозг всё ещё кипит, плавится и взрывается, никак не в силах состыковать кусочки пазла, а итог никак не выводится. Это бесит. Так неимоверно дико, что я едва держусь, заставляю себя удерживать внимание на главном виновнике происходящего, хотя на самом деле пальцы судорогой сводит от желания сомкнуться на её хрупкой шее, а потом вытрясти всю правду – ту, что я сам пока не могу осознать.

За то, что обманула…

За то, кто она.

За всё то, что пробудила во мне.

И убила…

Самое худшее, та самая слабейшая часть меня, что ведётся на девчонку с первого мгновения, истошно хочет верить, что всё не может быть настолько паршиво. Но другая – та, благодаря которой я выживал все эти годы, истерично злорадствует и потешается над подобной беспечностью и легкомыслием.

Надо быть конченным дебилом, чтобы думать исключительно в направлении своего стояка, позабыв про здравый смысл.

Слишком хороша, чтобы быть правдой.

Впрочем…

Почему бы и нет?

Раз уж такая дичь всё равно случается!

В конце концов, у каждого из нас своя правда…

Никогда в действительности не задумывался прежде над тем, плохо или хорошо я делаю, совершая тот или иной поступок. Всегда выбирал то, что помогает выжить, чего бы то ни стоило. Ровно до тех пор, пока не встретил её. Ту, в чьих зелёных глазах целая вселенная – такая яркая, почти ослепляющая, словно грёбанная вспышка в царстве моей личной тьмы, которая окружает, сколько я себя помню. Понятия не имею, каким непостижимым образом возможно смотреть на мир, как она. И уж тем более не понимаю, почему это вдруг приобретает настолько весомое значение для меня самого. Может быть, потому, что не прошла мимо, оставив подыхать, хотя любой другой посторонний именно так и поступил бы. Помогла. Оставив внутри моих мозгов отпечатавшееся клеймо о том, что не все вокруг – циничные лицемерные твари, жаждущие наживы. С другой стороны, разве важно это теперь? Тогда, когда, оказывается, она не просто мой личный приговор, намертво вмуровавшийся в мозг с первого мгновения, толкающий на самые неуместные мысли и желания, несмотря на то, что цель в моей жизни всего одна, и эта девушка туда совсем не вписывается. Она – тот самый контрольный мне в голову, способный напрочь разрушить всю мою выдержку и меня самого. Иначе бы я не зависал до сих пор в раздумьях о том, как теперь быть дальше. Просто закончил бы то, зачем явился. А я не заканчиваю. Не могу. Будто меня в самом деле волнует, взять ли такой грех на душу, или же проявить… нет, милосердия и прощения Рейнард Вайс точно не заслуживает, а я сам и вовсе не имею ни малейшего понятия, что это такое. И, раз уж так выходит… вновь взглянув на алый цвет её губ, я точно знаю – если дальнейшее и грех, то этот грех совершенно точно будет моим.

Соответственно, всё дальнейшее опять становится просто и понятно:

– Ты изнасиловал мою мать, – произношу дотошно медленно и спокойно, словно не существует во мне той бешеной кровавой тьмы, что вожделеет крушить и уничтожать всё и всех подряд. – На глазах у моего отца. А затем убил их. Обоих. И, раз уж, оказывается, у тебя осталось кое-что ещё, что можно забрать взамен… – выдерживаю паузу и разворачиваюсь обратно к девчонке. – Угадай, что я в таком случае сделаю с твоей дочерью.

Всего один мой шаг к ней – она моментально шарахается, как от огня, в очередной раз подстёгивая во мне то самое животное, которого давно ничего в этом мире не интересует, кроме желания трахнуть её так глубоко и долго, чтоб ни один из нас уже не вспомнил ничего. Ещё один мой шаг – она запинается за Адема, поймавшего её ранее у порога. Тот всё прекрасно понимает и без дополнительных слов с моей стороны. Больше к ней не прикасается. Отступает в сторону. Я сам забираю её, подхватывая под руку, покидая дом, утаскивая за собой в машину, совершенно не обращая внимания на творящийся вокруг бардак. Почти предвкушаю тот момент, в который она начнёт сопротивляться в открытую, будет звать на помощь или выкинет что-нибудь ещё в таком духе, тогда у меня появится ещё один повод вышибить из неё всю дурь.

Её. Мою. Нашу. Общую.

Хотя, не стоит торопиться…

Так даже лучше.

Раз уж подворачивается такой шанс, воспользуюсь им сполна, насытив свою неумолимую жажду настолько, насколько хватит нас обоих. В конце концов, то, что я делаю сейчас – всего лишь отсрочка перед неизбежным для её папаши и её самой. Когда я закончу с ней, Рейнард Вайс всё равно сдохнет.