Текст книги "Цвет греха: Алый"

Глава 11

Эва

Моё сумасшествие всё ещё со мной. Набирает обороты. Порождает хаос. А я даже не пытаюсь упорядочить этот бардак в своей голове. Отказываюсь. И проблема вовсе не в том, что меня каким-то недоразумением бессовестно тащат в чужую машину, а я не сопротивляюсь. Ведь всё то, что сказано о папе, гораздо ярче хлещет по моим нервам. Не может быть правдой.

Только не мой отец!

Нет…

Он не такой!

Да, не отрицаю, не идеальный.

И в своей жизни в самом деле совершал многое…

Но чтобы убить собственными руками женщину?!

Не может быть…

Никогда подобного не сделает.

Или я не его дочь.

– Когда это произошло? – роняю глухо, едва внедорожник, в который меня запихивают, выезжает за ворота родительского дома, а затем выруливает на дорогу.

Водитель – мрачный и злой, как тысяча чертей, до скрипа, расходящегося по салону противным эхом, сжимает руль, уставившись в ветровое стекло, и не спешит отвечать на мой вопрос, ни разу даже не смотрит в мою сторону, будто не слышит.

– Когда? – повторяю с нажимом, разворачиваясь всем корпусом. – Когда погибли твои родители? – требую.

Не ради праздного любопытства. Я обязана доказать не только себе, но и сидящему рядом, что это всё – сплошная огромная ошибка, что он заблуждается, и совсем не должен творить все эти жуткие вещи, тем более, клеветать на моего отца.

Вот только…

– Семнадцать лет назад. Двадцать восьмого января.

Не ответ. Ещё один удар под дых для меня. Вышибающий кислород из моих лёгких. Безжалостно забирающий возможность свободно вдохнуть заново. Ведь Кай не просто временной промежуток называет. Ту самую дату, когда умерла моя мама.

Совпадение?

Почему-то так уже не кажется.

– Это всё какая-то ошибка, не может этого быть… – произношу ошарашенно.

На мужских губах расцветает презрительная ухмылка. Я же вспоминаю кое-что иное. То, как меня вообще угораздило с ним изначально познакомиться.

Ещё одно совпадение?

Издёвка судьбы…

Или нелепое стечение обстоятельств?

Нет…

Я встречаю Кая по пути в доки, где располагается офис отца. Никакого совпадения или злого рока судьбы тут вовсе нет. Зато есть долбанная закономерность причины и следствия.

Так или иначе, всё равно бы познакомились…

Тем временем на мои слова водитель ударяет по тормозам. Внедорожник встаёт колом прямо посреди дороги. Но не успеваю я испугаться одного столь резкого манёвра, как следует ещё и другой.

– Ошибка? – язвительно отзывается Кай, обхватывая ладонью мои скулы, сдавливая на грани с болью. – Ты, мать твою, назвала убийство моих родителей – херовой ошибкой? – уточняет вкрадчивым зловещим тоном, потянув на себя.

Едва не падаю. На него. Удерживаю равновесие благодаря тому, что успеваю выставить перед собой руку, которая теперь упирается в мужское плечо. Последнее спокойствия тоже не добавляет, ведь в таком положении особенно остро ощущается, насколько же силён и зол находящийся напротив, словно к раскалённому камню прикасаюсь, не к живому человеку. Дышит тяжело и шумно. Смотрит с таким гневом, будто не кто-то там в прошлом, это всё я сама совершаю, в том числе и мать его жизни лишаю, прямо здесь и сейчас.

– Я говорю о том, что это не может быть мой отец. Ты заблуждается, – произношу тихо, борясь с желанием отодвинуться назад и освободиться от чужой хватки. – Он не мог такое сделать. Это всё… – не договариваю.

Его пальцы давят на челюсть слишком сильно. На этот раз мне в самом деле больно. А бороться со взбешённым мужчиной, который превышает мои физические данные раза в два или три – полнейшая глупость. На ночной дороге кроме нас с ним нет никого.

– Мог. Сделал. Доказано. Смирись. И заткнись, – чеканит, разделяя зловещими паузами, Кай. – Или я сам тебя заткну, – не просто отпускает, отталкивает, от чего я вжимаюсь спиной между дверцей и боковым краем сиденья.

Идея призвать его к благоразумию терпит крах. Обидные слова ранят гораздо глубже, нежели я должна воспринимать. В самом деле замолкаю, размышляя над заново открывшимися фактами, которые сверлят мой мозг, похлеще раскалённого сверла, и я глотаю всю свою обиду, запихивая её как можно глубже, в закрома разума. Машина снова трогается с места. Едем мы в сторону центра. Не так уж и долго. А останавливаемся зачем-то у аптеки. Водитель выходит, так и не проронив ни слова. Оставляет меня внутри запертого салона, так что слабо вспыхнувшая идея свалить от бешеного мужика тоже летит к чертям.

Да и…

Всё равно ж найдёт.

Если всё в самом деле обстоит так, как он говорит…

Есть ли у меня хоть шанс?

Напрашивающийся ответ даже самой себе озвучивать не хочется, словно если хотя бы подумаю, станет реальностью. Далеко не самой радужной и позитивной. Вероятнее, ещё хуже, чем уже существует.

Но…

– Зачем я тебе? – озвучиваю, едва Кай возвращается обратно, открыв дверцу с моей стороны, швырнув в меня два аптечных пакета. – Зачем ты меня увёз? Что ты собираешься делать? Собираешься в очередной раз насолить моему отцу? На этот раз с моей помощью, да? Не выйдет. Я не стану играть в твои садистские игры, даже не рассчитывай. Не знаю, на что ты надеешься, но это всё какое-то сплошное сумасшествие, – осознаю, что мой словесный поток куда обильнее, нежели я рассчитываю изначально, поэтому делаю над собой усилие и быстренько закругляюсь: – Ты ведь не серьёзно это всё, да?

Не могу не спросить. Особенно последнее. Даже если услышать правду будет пострашнее многого другого, что могло бы случиться в моей жизни. Хотя неспроста говорят, порой, неведение – благо. Внутри по-прежнему какой-то особенно идиотской части меня теплится жалкая надежда на то, что происходящее вокруг – лишь дурной сон, срочно нужно проснуться, и тогда всё закончится.

Ага, как же…

Вот и по части содержимого его покупок происходит то же самое. Внутри первого же раскрывшегося в кратком полёте пакета такое количество и разнообразие средств контрацепции, что, сдаётся, озвучивать вслух то, что он собирается со мной делать и зачем забрал – уже не обязательно, всё-таки я не настолько недогадливая. А помимо этого ещё и мазь. Восстанавливающая. От синяков и ушибов. А также смазка. И последние два пункта из общего списка имеющегося меня действительно пугают. Как и последующее холодное и безразличное:

– Надеюсь, сосёшь ты столь же виртуозно, как болтаешь.

Если и нахожусь с подходящим ответом на такое откровенное хамство, всё равно не озвучиваю. Язык будто к нёбу прилипает, а в горле позорно пересыхает, стоит ему придвинуться ко мне ближе и взять за руку. Вопреки всем закономерным ожиданиям, аккуратно, почти бережно. Сперва разворачивает мою ладонь внутренней стороной вверх, затем открывает другой прихваченный из аптеки пакет. Там – дезинфицирующий раствор и стерильные салфетки, которыми он… обрабатывает мои руки. Сперва левую. Затем правую. Да с такой хмурой сосредоточенностью, словно это нечто важное и необходимое, нельзя напортачить. В первые мгновения я даже теряюсь от такого своеобразного проявления заботы. Хотя в последующие собственный разум услужливо подсовывает ехидную подсказку: “Это чтоб будущий отсос случился в надлежащем качестве, а не потому, что ему не всё равно, что с тобой будет”.

Вот и стараюсь думать о чём угодно, но только не о происходящем. Хотя мысли то и дело предательски соскальзывают к тому, как же горячо и ярко ощущается каждое его новое прикосновение. И особенно остро, когда чужие ладони отпускают мои, но лишь затем, чтобы обхватить за бёдра, одним уверенным рывком разворачивая в направлении мужчины.

Ох ты ж!

Вырвавшийся следом мой выдох – слишком шумный, не остаётся незамеченным. Кай так и не отпускает. Наоборот, его пальцы лишь сильнее впиваются. А поднятый на меня тёмный взор будто и вовсе мне в голову забирается, столь пристально и дотошно смотрит, будто отпечаток в моих мозгах оставить собирается. Ощущение возникшего напряжения буквально зашкаливает. Как назло, я не могу придумать ровным счётом ничего, что помогло бы с этим справиться. Вот и:

– Дальше я могу сама, – единственное, с чем нахожусь.

И тут же прикусываю себе язык. Ведь если все его манипуляции призваны к тому, чтобы стереть следы моего недавнего падения, когда я вываливаюсь из машины во дворе своего дома, тогда, должно быть, ему стоит сосредоточиться на ссадинах в районе моих колен, а не продолжать пристально смотреть на меня. И уж точно в таком случае его ладони не должны плавно двигаться вдоль моих бёдер всё выше и выше, замирая всего на секунду у края подола платья, прежде чем забраться под него.

Весь кислород враз в моих лёгких заканчивается…

Я так и не шевелюсь. Ни звука из себя не могу выдавить. Ни вдохнуть. Ни выдохнуть. Слишком обжигающе горячо чувствуется исходящий от него жар, просачивающийся мне под кожу.

Все остатки мозгов в один момент выжигает…

И да, я правда дурная.

Иначе почему не сопротивляюсь?

Ведь это всё совершенно неправильно. Я должна оттолкнуть его, напомнить о том, что он ещё совсем недавно сотворил и теперь невозможно ничего подобного между нами. По крайней мере, не с моего согласия. Должна, да. Но на деле – всё ещё молчу, почти таю и плавлюсь от одной только мысли о том, насколько он близко, с замиранием сердца ожидая того, что будет вскоре.

А он…

– Дальше ты сама можешь только попросить меня, чтобы я натянул тебя на свой член, – шепчет мне на ухо тихим и вкрадчивым полушёпотом Кай, задевая губами скулу. – Всё остальное – только если я захочу, поняла?

Если бы меня засунули в ледяную прорубь, я бы сообразила быстрее. Но даже после того, как он отстраняется, оставленный после прикосновений жар никак не покидает мою дурную голову. Мне требуется не менее минуты, чтобы в самом деле осмыслить истинный посыл и суть сказанного. За это время он успевает закрыть дверцу с моей стороны, обойти машину и заново устроиться за рулём, а после выворачивает на дорогу, продолжая движение.

Что сказать…

Шах и мат тебе, Эва.

Пора взрослеть…

Оставшийся путь – совсем короткий. Несмотря на сказанное Каем, в самом деле самостоятельно справляюсь с обработкой собственных колен, благодаря оставленным им салфеткам и раствору. Это немного, но всё же помогает отвлечься от горьких мыслей. А к тому времени, как заканчиваю, внедорожник припаркован на стоянке около элитной новостройки почти в самом центре города. Той самой новостройке, где я уже бываю однажды. Мои ноги меня не слушаются. Как и руки. Немеют будто. Пальцы дрожат. Да и всю меня трясёт. Вероятно, давно. Но я лишь сейчас сосредотачиваюсь на подобном. Словно он меня не к себе домой привозит, а в какую-нибудь глухомань, где меня ждут кандалы и цепи в тёмном подвале – ори сколько угодно под пытками, никто не услышит и не придёт. Мужчина выбирается наружу первым, стремительно обходит машину со стороны капота. Жду, что если не буду расторопной, просто вытащит, не даст мне время и возможность сделать всё самой, а потом опять поволочит за собой, как на буксире, в то время, как я сама больше и больше буду соблазняться возможностью заорать во весь голос и позвать на помощь, ведь становится по-настоящему страшно остаться с ним снова наедине. Какая расправа за это меня ждёт, представить жутко.

Но нет…

Не понимаю почему, но, резко дёрнув дверную ручку на себя, распахнув дверцу с моей стороны, Кай замирает, пристально разглядывая меня горящим взором. В нём всё то же самое – ничего хорошего, чистая ярость и лютая ненависть. Жилка на его шее пульсирует так интенсивно, словно вот-вот взорвётся. Каменные плечи пронизывает напряжение. Кулаки сжаты с такой силой, что вздувшиеся вены отчётливо проступают.

– Выходи, – глухо бросает он.

Не то, чтоб особенно удивляет частичной переменой в своём поведении, однако мысль заорать и позвать на помощь теперь кажется кощунственной. Если отбросить сам факт того, как этот человек действует на меня эмоционально, я ведь сама, почти добровольно с ним ушла, ради папы… который, только теперь задумываюсь, совсем не отрицает ни единого слова из того, что говорит сам Кай о своём прошлом.

И почему я только сейчас об этом вспоминаю?

Ладони леденеют…

Невольно вздрагиваю, когда, не дождавшись от меня никакой реакции, мужчина сам тянется навстречу. Нет, не хватает за руку, как снова жду. Протягивает ладонь… в приглашении?

Очень подлый жест с его стороны!

Потому что я всё ещё не в себе. Безотчётно вкладываю свою ладонь в чужую и позволяю помочь выбраться. Обманываю себя этим подобием временного перемирия. И совсем не блажу, как юродивая, призывая на помощь окружающих, пока иду следом за мужчиной к многоэтажке, хотя отчётливо осознаю – это мой последний шанс.

Который я благополучно упускаю…

Кай всё также молчит. Может быть я снова себя обманываю, но почему-то кажется, у него в голове прямо сейчас происходит какая-то борьба, чем ближе окончание нашего шествия, тем всё острее становится исходящее от него напряжение. Лифт, уносящий нас двоих ввысь, активированный ключ-картой, движется почти бесшумно, в гнетущей тишине, останавливается на двадцать седьмом этаже. Распахивается плавно, открывая вид на то, что я уже видела прежде. Тот самый пентхаус. И закрывшиеся за нами створы, отрезающие все последние крохи на пути к моему гипотетическому отступлению.

– Располагайся, ты тут надолго, – вопреки всему, что я вижу в нём, произносит ровным, ничего не выражающим тоном, Кай.

Подсознательно кривлюсь такому сомнительному проявлению гостеприимства. Заодно отвешиваю себе мысленную оплеуху за упущенный шанс обрести спасение и прекратить весь этот фарс – он же кошмар наяву. А всего-то лишь надо было слегка унизиться и покричать, глядишь нашлись бы неравнодушные.

Хотя кому я вру?

Не удивлюсь, если бы Кай и с пришедшими на помощь мне поступил бы тем же способом, что и с моим отцом. А быть ещё одной причиной чьей-то испорченной жизни совсем не хочется.

Тем более, как сосредотачиваюсь на былой теме, так и забываю о ней. Сразу, как только прихваченный из аптеки пакет довольно шумно приземляется на ближайшую горизонтальную поверхность, а мужчина начинает вытаскивать наружу его содержимое. Одно за другим располагается прямо перед моими глазами, при том с уже замеченной мной ранее дотошностью в симметрии и схожести по цветовой гамме в своём расположении, что невольно задумываюсь о новой психологической составляющей того, с кем приходится иметь дело.

В самом деле, психопат?

Социопат…

Или как там такое расстройство личности называется?

Не уверена, что хочу и это знать…

К тому же, если бы не задумывалась о подобной не особо значимой сейчас фигне, не пропустила бы то единственное из всего, что скрывается в недрах его кармана, прежде чем сам хозяин пентхауса скидывает ботинки, проходит дальше, двигаясь в направлении кухонной зоны.

– Остальное сегодня не пригодится, – бросает великодушно.

Наверное, мне должно стать легче.

Не всё сразу, и то…

Хорошо?

Ещё бы понять, что именно он с собой прихватывает!

Но не тут-то было. Ведь куплено всё было не в единственном экземпляре, а изначально посчитать “от и до” я не догадываюсь.

Моё воображение и без того сегодня раскручено до невообразимых пределов, а после его слов подкидывает не один десяток вариантов того, что за этим кроется. Как назло, один другого хуже. В то, что Кай смягчится на мой счёт, я не верю ни на миг.

Такой, как он, ни за что не откажется…

Молчу. Настороженно слежу за тем, как мужчина, временно позабыв о моём существовании, активирует подсветку над барной зоной, а затем закатывает рукава рубашки и моет руки. Долго. Сосредоточенно. С такими упорством и тщательностью, будто они в самом деле по локоть в крови.

– Так и будешь там стоять? – всё-таки вспоминает обо мне и довольно скоро. – Может, и спать тоже там будешь? – бросает с ленивой издёвкой, отворачиваясь спиной.

Снова молчу. Неохотно, но с места сдвигаюсь, выбрав для себя зону отдыха, где располагается широкий низкий кожаный диван полукругом. Присаживаюсь на самый край, продолжая наблюдать за ним. Он открывает холодильник, достаёт оттуда свежие огурцы, яблоки и сельдерей, которые поочерёдно бросает в блендер.

С моих губ почти срывается нервный смешок.

Я спасла его жизнь, а он вторгся в мой дом. Разрушил. Сам дом. Меня. Всех нас. Угрожал моему отцу и мне, перевернул наши жизни, почти сломал, разбил и уничтожил, оставив после себя полнейший бардак, который мне разгребать и разгребать пока ещё неведомым способом. А теперь, как ни в чём не бывало, делает себе грёбанный смузи?!

С водкой…

Полбутылки оной враз выливает, включив блендер, превращающий все упомянутые ингредиенты в зелёную жижу.

Смеяться уже не хочется. Даже если это подкатывающая истерика. Слёз тоже нет. Хотя в глаза словно сухой стеклянной пыли насыпали, настолько больно смотреть. Я продолжаю просто сидеть немой статуей. Ровно до момента, пока не слышу:

– Ты знала, кто я такой, до этого вечера?

Серьёзно?!

– А должна была?

Стоило бы просто и правдиво сказать “Нет”, однако слишком уж интересно становится, какие теории водятся в его тёмной и извращённой голове по поводу происходящего, а не только в моей. Ведь от этого напрямую зависит будущее. Не только моё.

Встречный вопрос Каю совсем не нравится. Он брезгливо морщится, выливая из блендера всё его содержимое в высокий стеклянный стакан, после чего идёт ко мне, прихватив с собой табурет. Устанавливает его прямо передо мной. Усаживается напротив. Сверлит мрачным нечитаемым взором, явно про себя обвиняя меня во всех грехах этого мира.

– Тебя подослал твой отец? – перефразирует свой вопрос.

– Чтобы ты стал добрее? – язвлю в очередной раз.

Мужчина на это лишь вопросительно выгибает бровь, продолжая сверлить ментальную дыру ненависти в моей голове.

– Если бы это было в самом деле так, то очевидно напрасно. Добрее, как мы все успели заметить, ты не стал, – пытаюсь остановить льющееся из себя наружу дерьмо, но не выходит.

На чужих губах расцветает небрежная ухмылка.

– Ну, почему же, – отзывается флегматично Кай. – Как раз благодаря тебе все живы, – салютует мне стаканом, вроде как в качестве поздравления за озвученные заслуги, после чего отпивает первый глоток, вместе с тем не переставая пялиться исключительно на меня. – Пока что, – добавляет всё также небрежно.

На этот раз нервный смешок сдержать мне не удаётся.

– Пока что? – переспрашиваю.

Теперь он молчит. Подозреваю, намеренно. Мучает меня этим затянувшимся неведением. И совсем не спешит допивать гадость в своём стакане. Растягивает каждый последующий глоток. Могла бы поклясться, наслаждается каждым из них сполна, пока я раз за разом перематываю в своей памяти его последние слова, истошно мечтая вытянуть из него больше и одновременно с тем пересесть куда-нибудь подальше, а ещё лучше вообще свалить из этого места.

В конце концов, банально не выдерживаю.

– А давай просто договоримся? – предлагаю, хотя и ничего нового, едва игра в безмолвные гляделки заканчивается, он допивает зелёную жижу и встаёт с табурета, возвращаясь на кухню.

Не реагирует. Стакан убирает в посудомойку.

А у меня нервы и так на пределе!

– Чего ты хочешь? – подскакиваю на ноги. – Просто скажи, что мне сделать, чтобы это всё закончилось! – бросаю в отчаянии.

Выходит куда громче, нежели рассчитываю. Зато результативно. Мой крик словно бьёт по его разуму, слишком заметно отражается на мужском лице неприятное болезненное чувство. А как только Кай справляется с ним, заново поравнявшись со мной, подхватывает под локоть, ведёт за собой вглубь жилища.

В спальню.

Там…

Глава 12

Эва

Бардак. Из мебели – всё та же массивная низкая кровать, как я помню, и кресло с высокой спинкой, только сегодняшней ночью оно сдвинуто и другую сторону, ближе к окну. Куда больше предметов интерьера в примыкающей ванной – они-то и составляют весь беспорядок. Содержимое шкафчиков и полочек сметено и разбросано повсюду, в обоих комнатах, по полу. Преимущественно: баночки с таблетками и ампулы с обезболивающим, полотенца с запёкшимися на них багровыми пятнами, использованные за раз салфетки и повязки.

И если я замираю, оглядывая всё это безобразие, застыв посреди спальни, то Кай банально игнорирует, проходит дальше, расстёгивая на ходу рубашку. А стоит верхней части его одежды соскользнуть с плеч и плюхнуться на пол, как я забываю об окружающем.

Что я там про бардак говорила?..

– Тебе в больницу надо!

Рана, когда-то залатанная Имаи-саном, выглядит жутко, прежде держащаяся на одном честном слове повязка насквозь пропитана кровью и отваливается почти сразу вслед за рубашкой, стоит мужчине чуть пошевелиться. Не только сами швы в ужасном состоянии. Большую часть торса украшают многочисленные гематомы, синяки и кровоподтёки, словно мужчину несколько часов подряд избивали с особой жестокостью.

Как он вообще на ногах держится?..

Держится.

И не только.

– Швы разошлись, – отмахивается он от моего вопля.

Останавливается на границе ванной, задумчиво разглядывает жалкие остатки уцелевшего за раскрытыми настежь дверцами. Где-то здесь решается и моя недавняя дилемма. Из прихваченного мужчиной и спрятанного прежде в карман – мазь от синяков. Судя по всему, ей-то он и собирается воспользоваться, притом по самому что ни на есть прямому назначению, а не всему тому, что моя многострадальная фантазия успевает мне подсунуть в качестве возможного ближайшего будущего с моим участием. Второй выбор Кая падает на банку с дезинфицирующим раствором и валяющийся в раковине пинцет с хирургическим скальпелем, которые он щедро поливает резко пахнущей жижей, пока я стою и размышляю на тему того, наслаждаться ли тем, как он сдохнет от заражения среди всего этого безобразия, занимаясь самолечением, или же всё-таки помочь.

Однажды уже помогла…

Самой себе проблем нажила.

Если его не станет, одной серьёзной проблемой меньше.

Ведь так?

Вот только менее больно смотреть на него не становилось.

Что сказать, дура я…

– Давай помогу, – вздыхаю, в продолжение своих мыслей, сокращая расстояние между нами.

Чем и заслуживаю встречный тяжёлый оценивающий взор. С явным сомнением в моей адекватности, а также подозрением в откровенном сумасшествии.

– Действительно поможешь? – мрачно отзывается Кай. – Или прирежешь.

Поджимаю губы и молчу. К тому же забрать инструменты, несмотря на сказанное, он позволяет. Как и позволяет справиться с тем, чтобы убрать торчащие с краёв раны уже бесполезные нити. Заново наложенная повязка выглядит куда лучше, странным образом немного успокаивает мои расшатавшиеся нервы, хотя вряд ли меня можно признать специалистом по этой части. Зато теперь я удостоверяюсь наверняка, зачем ему та мазь. Остатки точно такой же я нахожу среди разбросанного в спальне мусора. Открутив крышку новой, выдавливаю понемногу, размазывая средство по особо повреждённой коже рядом с наложенной повязкой, пока всё такая же мрачно молчаливая жертва моего случившегося приступа добродетели стойко терпит, ни звука больше не проронив, упираясь обеими руками в край раковины, наблюдая за всеми моими манипуляциями через зеркало, висящее перед ним. Сама стараюсь поменьше смотреть на мужчину в ответ. И почти не думать о том, каким же дьявольски горячим и твёрдым он вновь ощущается под кончиками моих пальцев, даже если касаться совсем невесомо.

А после того, как заканчиваю:

– Тебе нужен врач, а не вот это вот всё, – роняю устало, отступая назад. – Или тебе жить надоело?

Зря спрашиваю. Временное перемирие закончено.

– А тебе? – разворачивается и возвращает меня к себе ближе.

Шершавые пальцы ложатся на затылок, забираются в волосы, собирают их и заново притягивают ближе к нему. Опять прожигает меня своим злым и яростным взором, глядя сверху-вниз.

– Тебе тоже жить надоело? – добавляет он сквозь зубы. – Зачем ты вмешалась? Допустим, я поверю в то, что ты не имела ни малейшего понятия о том, что происходит. Но думаешь, тебе реально по силам расплатиться за все грехи своего отца? Несмотря на всё то, что он сделал? Или в самом деле решила, раз я тебе должен, то этот мой долг перед тобой зачтётся в счёт его жизни? Ни хера не зачтётся. Даже не надейся.

Он дышит шумно и тяжело. Как и я. Здесь и сейчас просто дышать – тоже сложно. В моей голове снова раздрай. Слишком много сил уходит на то, чтобы справиться с этим. Пусть и очень хочется напомнить о том, что за всё былое мы с ним квиты, никто из нас никому ничего не должен, всё равно не отвечаю.

Да и не нужно оно ему вовсе…

Судя по всему, пора открывать новый счёт:

– Ты спрашивала, чего я хочу, – продолжает Кай. – Я хочу, чтобы Рейнард Вайс корчился от боли, страдал и рыдал, как сопливая девчонка, мечтая сдохнуть. Долго. Мучительно. До тех пор, пока я сам не решу прекратить всё это. Ты можешь мне это дать? Тогда всё закончится, как ты того просишь, – умолкает, но ненадолго. – Но ты не можешь мне это дать, – сам же отвечает на свой вопрос. – Всё, что ты можешь – это получить отсрочку для него. Да и то потому, что твоё присутствие рядом со мной для него та же самая пытка, и даже похуже всего остального, с учётом того рвения, с которым он тебя оберегает от всего того дерьма, что его окружает. И, раз уж так вышло, что ты эту отсрочку получила, я тоже воспользуюсь ей. Сполна. И буду пользоваться до тех пор, пока не надоест. Буду пользоваться тобой, ангелочек. Рейнард Вайс будет жить, пока ты со мной. Так что в твоих же интересах, чтобы мне не надоело как можно дольше. Поняла? Я достаточно ясно выражаюсь?

В горле застревает ком. Язык будто к нёбу прилипает, немеет и утрачивает способность шевелиться, как и я сама, пребывающая в капкане его жестокой хватки и жестоких слов.

– Я спрашиваю, поняла? – нетерпеливо и с нажимом повторяет он, не дождавшись от меня ответа.

– Поняла, – то ли вслух произношу, то ли про себя.

Сердце стучит в бешеном ритме, отбивая по вискам громким набатом, затмевая звук собственного голоса. И стучит куда сильней, как в последний раз, когда на его губах растягивается не менее жестокая ухмылка, переполненная всё той же яростью и злостью.

– Тогда раздевайся.

Вздрагиваю. Словно не приказ – пощёчину получаю. По крайней мере, боли во мне ничуть не меньше.

Почему?

Ведь он мне никто.

Не может ранить так глубоко, одним лишь словом.

У нас сделка. Сам так постановил. И если я буду соблюдать условия, по крайней мере до поры до времени, то каждый получит желаемое. Всё до тошноты просто. Ведь так? Должно быть.

Но…

– Нет, – произношу, едва ли саму себя слыша.

Смотрю на него снизу-вверх, чувствуя себя особенно ничтожной, хрупкой и слабой, в сравнении с ним, таким высоким и широким, полным ярости и взрывной силы. Чёрт побери, даже с огнестрелом в груди, с разошедшимися швами и весь в синяках, он всё равно сильнее меня. Всегда будет. Мне придётся подчиниться.

– Нет? – переспрашивает Кай в мнимом удивлении.

Нет, он совсем не удивлён. Он в бешенстве. Кажется, эта стадия у него – постоянная в своей стабильности.

– Я не хочу, – добавляю, буквально выталкивая из себя каждый звук, дающийся с огромными усилиями.

В горле пересыхает от одной только мысли, как он заставит меня, если и дальше буду упираться. То, что вдруг проникнется и отступит – полный бред, мне не позволено такой роскоши. Слишком уж решительным выглядит возвышающийся надо мной.

– Не хочешь? – совсем не вопрос, скорее уточнение.

Поджимаю губы. Собираюсь просто кивнуть. Но так и не делаю ничего. Банально замираю, едва жёсткая хватка его пальцев давит на подбородок, поднимая тот выше, задирая голову. Он слегка склоняется и прищуривается, смотрит пристально, изучая. Секунд пять. За которые я начинаю наивно верить, что всё ещё обойдётся, раз медлит и не приступает к задуманному.

Ошибаюсь.

Творящееся безумство концентрируется в нём за считанную толику мгновения, превращаясь в безжалостную расправу. Он окончательно слетает с катушек, ломает все хлипкие границы дозволенного.

Треск моего платья отражается в сознании, подобно звуку гонга, оповещающего о вынесении приговора. Я вздрагиваю и дёргаюсь назад. Он ловит меня с лёгкостью, словно только и ждёт, когда я попытаюсь избавиться от него. Прижимает к себе. Жалкие остатки разорванной ткани опадают к нашим ногам.

– Ещё совсем недавно ты очень даже хотела, – чеканит каждое слово Кай.

Нет, не будет никакой передышки или паузы, дабы прийти в себя. Вслед за верхней частью одеяния, прикрывающего грудь, рвётся и остальная. Вещица сама сваливается к нашим ногам. О ней мужчина быстро забывает. Продолжает сверлит меня горящим взором, тяжело дыша, смыкая пальцы на застёжках лифа, которые раскрывает совсем неторопливо, издевательски медленно, на контрасте с резкостью предыдущего.

– Ещё совсем недавно ты не просто хотела, – продолжает мучить меня своей правдой он. – Сама умоляла. Или уже забыла? – склоняется ещё ниже, прижимаясь губами к моему виску, опаляя кожу жарким дыханием. – Я не забыл. Ни одного твоего сладкого и соблазнительного стона, ангелочек, не забыл.

И я не забыла. Наверное, именно поэтому мне так мучительно стыдно. Молчу, не проронив ни слова в ответ. Про сопротивление тоже не думаю больше. Слишком ярко и свежо моя память подкидывает соответствующие образы, когда он был вот так же близко и ещё ближе, а я сама хочу не только этого, но и гораздо больше, ярче, сильнее. Я едва дышу. И тогда. И отныне. Хотя хочется во всё горло кричать, чтобы он заткнулся, никогда больше не говорил об этом, не вспоминал о том, о чём прямо здесь и сейчас я так ненавистно сожалею, почти презирая нас обоих за то, что мы существуем в этом мире и уж тем более друг напротив друга.

– Вспомнила? – разгадывает ход моих мыслей Кай, отпуская лиф, выводя незримые узоры вдоль плеча, поднимаясь выше, к шее, а затем к ключицам, задевая едва осязаемо, и снова ведя вниз, к декольте, дразня не только действиями, но и продолжением своей речи: – Как ты извивалась на моих пальцах. Кончила за десять секунд, а я даже ещё толком не почувствовал, какая ты там, между твоих стройных ножек, – шумно выдыхает, а его ладонь смещается к моей груди, резко сжимая, вынуждая в очередной раз вздрогнуть и перестать дышать.

Да, я почти ненавижу эти воспоминания. Как и его. Саму себя. И всё то, что испытываю благодаря им. Но не чувствовать не получается. Я не знаю, где во мне спрятан тот тумблер, что позволит отключить реакции собственного тела, которое столь опрометчиво предаёт даже теперь, когда это совсем неуместно и неправильно.

– Уверен, ты охеренно тугая и горячая внутри, если я в самом деле первый, кто к тебе так прикасается, – безжалостно рушит все остатки моего самообладания мужчина, отпускает грудь и ведёт пальцами вдоль живота, ещё ниже, поверх ажурной ткани нижней части моего белья.

Хочется его ударить. Залепить пощёчину. Всё-таки заставить заткнуться. Но я всё ещё молчу. И умоляю саму себя сделать хотя бы один единственный вдох, ведь в лёгких печёт похлеще, чем бурлит в разуме. Держаться на ногах, когда колени слабеют и вот-вот подогнутся – тоже немало усилий занимает. Я впиваюсь ногтями в его плечо, наплевав на то, как он это воспримет. Оставляю красные полосы на загорелой коже. И почти упиваюсь этой своей маленькой местью. Пусть ему тоже будет больно.