Текст книги "Возвращение надежды"

Глава 3

Руки Эльке дрожали, нервы вибрировали, как натянутые струны. Самое главное – Отто не должен ничего заметить.

Она прижалась спиной к двери и в судорожной спешке начала заливать в раковину воду. Она так торопилась, как будто от этого зависела ее жизнь. Когда вода наконец начала переливаться на пол, она погрузила руки в раковину по запястья, затем намочила салфетку и прижала ее к своим пылающим щекам.

«Как я могла позволить Патрику такое? Целовать. Причем, так целовать. Хуже того, как я могла сама целовать его в ответ, как похотливая развратница?»

Эльке слышала, как он разговаривает с Отто в гостиной.

«Как будто ничего не случилось. Может быть, и правда ничего не случилось? Может быть, для таких искушенных мужчин, как Патрик, подобные инциденты ничего не значат? Может быть, он просто забавляется сейчас, в то время как я, бедная дура, чувствую себя так, будто наши души побывали на небесах…»

Вскоре она различила знакомые шаги Отто. Он приближался к кухне.

– Я думал, ты уже закончила мыть посуду, Liebchen,[11]11
  любимая (нем.).


[Закрыть] – сказал он, обхватывая ее руками за талию и щекоча дыханием шею.

Ее язык пересох так, что она не могла говорить. «Господи, а вдруг он почувствует запах Патрика на моей коже?»

– Это все из-за меня. Это я помешал Эльке мыть посуду, – произнес Патрик. Он стоял в дверях кухни.

Ее сердце подскочило. На мгновение ей показалось, что Патрик собирается сказать правду. Но Патрик сказал:

– Я попросил, чтобы она продиктовала рецепт своего жаркого для моей мамы. Но ты же знаешь меня, стоит мне начать разговор о доме, остановиться я не в силах. Эльке была вынуждена ждать, пока я не выскажусь до конца. Терпения у нее не меньше, чем доброты.

– А как же! Это ж моя Эльке! – Отто порывисто обнял ее.

Все существо ее сейчас протестовало против его прикосновения. Но, видимо, что-то еще осталось там у нее внутри от порядочности и благопристойности. Оно-то и приказало ей стоять тихо и не делать никаких движений.

– Оставь эту посуду, – ласково сказал Отто, – успеешь вымыть ее потом. Пошли. Посиди с нами, отдохни. Расслабься хотя бы немного. Вон видишь, и «Штайнхагера» еще чуть-чуть осталось.

Эльке стало дурно от одной только мысли, что нужно сидеть с Патриком и Отто в гостиной и о чем-то разговаривать.

«Если я переживу сегодняшний вечер, – поклялась она себе, – то никогда больше, никогда не изменю своему мужу. Ни в помыслах, ни словом, ни делом».

– Ты что, забыл, что мы ждем гостей? Да и посуды осталось немного.

– Не буду с тобой спорить, Liebling. Знаю, что это бесполезно. Ты у меня такая добросовестная!

«Добросовестная? Как бы не так. Да есть ли у меня совесть вообще? И была ли? Будь иначе, разве я поддалась бы искушению? Господи, представляю, что он сейчас обо мне думает. Да определенно не лучше, чем я думаю о себе сама».

Час назад она была сражена известием о его отъезде. Сражена наповал. Теперь же не может дождаться, когда наступит завтра и он уедет.

Отто с Патриком возвратились в гостиную, а Эльке вымыла посуду, тщательно вытерла ее, затем долго расставляла на столе тарелки, чашки, блюдца, все оттягивая момент, когда нужно будет выходить к ним.

Когда раздался стук в дверь, она вздохнула с облегчением и побежала открывать. Прибыли первые гости.

Следующий час был заполнен тем, что она приветствовала прибывающих гостей, разливала кофе и нарезала торт «Темный лес», который испек Отто. В сторону Патрика она даже смотреть боялась.

– Эльке, ради Бога, – позвала ее Кэролайн Гробе, – перестань суетиться. Здесь собрались друзья, к чему эти церемонии. Не надо так за нами ухаживать. Садись. – Она похлопала по единственному оставшемуся свободным стулу. Он находился как раз между ней и Патриком.

С тех пор как Эльке возвратилась из кухни, Патрик не переставал исподтишка наблюдать за ней. Он видел, как она старательно избегает не то что говорить с ним, но даже встречаться взглядом. Он ее за это не осуждал.

«Я вел себя как бессовестный хам. Использовал, так сказать, преимущество в те несколько минут, когда мы оказались одни. Ничего себе старый друг. Повел себя, как изголодавшийся моряк, только что прибывший в порт из дальнего плавания. Непростительно, непростительно! Разве джентльмены так себя ведут?! Я обошелся с Эльке, как с дешевой шлюхой. Как она сейчас должна меня ненавидеть!»

И все же, все же… если бы ему вновь предоставилась такая возможность, Патрик твердо знал, что вел бы себя так же. Они были вместе всего несколько минут, но за это время он получил такое непередаваемое наслаждение, какого не испытывал от близости ни с одной женщиной. Вспоминая ощущение ее тела, сладкое благоухание кожи, тепло ее рта, он чувствовал жар в крови.

«Господи, неужели этот вечер никогда не кончится?» – думал он, глядя, как она пересекает комнату, приближаясь к стулу рядом с ним.

Эльке села, и он мгновенно ощутил ее непередаваемый аромат. Она только коснулась его своими юбками, но касание это показалось ему столь же интимным, как и наиболее чувственная ласка иной женщины.

Патрик сидел и проклинал себя на чем свет стоит за то, что не имеет иммунитета против ее чар.

На мгновение их взгляды встретились. Презрение, если не сказать отвращение – вот что, содрогнувшись, увидел он в ее глазах. А потом Эльке повернулась к Кэролайн Гробе и начала о чем-то непринужденно болтать, как будто он и не существовал вовсе.

Патрик не слушал, о чем они говорили. Он просто сравнивал холодное, ледяное выражение ее глаз с только что опаляющими душу поцелуями.

Что же это тогда было? Патрик не был настолько самонадеян, чтобы считать, что это все из-за него. Он мог сыграть роль искры, но уж никак не катализатора, если учесть, как Эльке предана своему мужу.

Кто бы мог подумать, что такой человек, как Отто, мог обучить жену такому искусству чувственности? Одно касание, и Эльке вспыхнула.

Неудивительно, что Отто так неохотно говорил об их с Эльке личной жизни. Неудивительно, что он по-прежнему без памяти влюблен в свою жену. И это после десяти лет брака. Патрик с трудом подавил дрожь, представив, что творится в их супружеской постели. У Эльке есть все: красота, ум, она начитанна, и теперь выясняется, еще и страстная. Да что там страстная, это не то слово. Чего же еще возможно желать?

Менее осторожный муж, наверное бы, хвастался такой чувственностью своей жены и тем самым подвергал ее опасности стать потенциальной добычей какого-нибудь негодяя.

«Но единственный негодяй, который владеет этим секретом, завтра покидает город», – подумал Патрик.

Время шло, и к тому моменту, когда была выпита последняя чашка кофе и съеден последний кусок торта, Эльке почувствовала себя лучше. Желание, чтобы пол немедленно разверзся и поглотил ее, пропало.

«Патрика я скорее всего интересую не больше, чем рецепт приготовления жаркого. Я вот сижу тут рядом, а это его, похоже, нисколько не волнует, в то время как я каждой своей клеточкой чувствую его близость. Сколько раз я приказывала себе не думать ни о чем, ничего не вспоминать, но тело предательски помнит каждую секунду его объятий. Как он смеет сидеть здесь как ни в чем не бывало, а у меня все еще горит в тех местах, где он прикасался?!»

Эльке вдруг захотелось ему отомстить, опозорить его, как он опозорил ее, воспользовавшись ее слабостью. Вечер тянулся бесконечно, казалось, ему не будет конца. Но вот от обсуждения погоды – а эта проблема всегда живо интересовала фермеров – разговор плавно перешел на политику. Пока Патрик молчал, Эльке мало обращала внимания на то, что говорили другие.

– Значит, вы возвращаетесь в Натчез, – сказал мистер Гробе. – Я удивлен, что вы покидаете свое ранчо в такие тяжелые времена.

Патрик ответил то, что он уже говорил прежде Эльке и Отто, то есть о своем желании повидать родителей.

– А мне кажется, что ты рискуешь, уезжая сейчас. Ведь может получиться так, что обратно ты уже не вернешься, – вдруг вмешалась Эльке. – А может быть, настоящим поводом для столь внезапного решения об отъезде являются твои симпатии к южанам?

– Я уже назвал, Эльке, свой настоящий повод, – ответил Патрик, четко проговаривая каждое слово, как если бы она была тупой ученицей, а он школьным учителем. – Ты прекрасно знаешь, что у моего отца рабов нет. Он адвокат, а не плантатор.

Но Эльке уже понесло:

– Но ты не ответил на мой вопрос. Если начнется война, ты останешься в Натчезе и будешь воевать на стороне южан?

Патрик коснулся шрама на своей щеке, желая как бы напомнить всем присутствующим, и ей в том числе, о своем прошлом. После чего пожал плечами и произнес:

– Война – это игра для молодых людей.

– Но ты по-прежнему не желаешь ответить на мой вопрос, – настаивала Эльке. – На чьей стороне ты будешь?

– Я за тех, кто отстаивает правое дело.

– Это не ответ. Подозреваю, что я здесь не единственная, кто хотел бы знать, на чьей стороне ты будешь.

– Я верю, что правительство примет единственно правильное, справедливое решение. – Патрик продолжал готовить все тем же осторожным, взвешенным тоном. – Насколько я понимаю, правительство в Вашингтоне уделяет достаточно времени местным проблемам.

– Ты вот упомянул справедливость. А как по-твоему, справедливость включает право иметь рабов?

Наконец Патрик посмотрел на нее и сразу крепко приковал к месту бездонной глубиной своих глаз.

– Меа culpa.[12]12
  Моя вина (лат.); обычно говорится во время признания своей ошибки.


[Закрыть] Ты права, Солнышко. Я родился южанином, я – сын Юга и считаю, что плантаторов не следует вынуждать отпускать своих рабов.

Его слова сопроводил легкий ропот неодобрения. Либерально настроенным немецким переселенцам рабство было ненавистно.

– Но теперь я техасец, – продолжил Патрик, его взгляд, прежде чем возвратиться обратно к Эльке, долго блуждал по комнате. – Ты знаешь о моей привязанности к ранчо. Твои друзья правы, дав ему название «Страсть Прайда». Я возвращусь сюда, и ничто в мире не помешает мне это сделать. Надеюсь, я ответил на твой вопрос?

Отто не мог понять, что это нашло сегодня на Эльке. Ему всегда казалось, что визиты Патрика доставляли ей удовольствие, она даже их с нетерпением ждала. И вот теперь вдруг ни с того ни с сего взяла и набросилась на Патрика.

– Тебе это может не нравиться, Liebling, мне тоже, но Техас – это рабовладельческий штат, – сказал Отто, надеясь таким способом успокоить ее. – Мы должны быть благодарны судьбе, что большинство рабовладельцев живет южнее реки Бразос.

Отто всегда гордился своим умением разрешать спор мирным способом, избегая конфронтации.

– Не знаю, как вы, а я решил голосовать за Линкольна, – продолжил он. – Это единственный кандидат, кто выказывает умеренные взгляды, и, я думаю, он сделает все, что в его власти, чтобы удержать союз от распада.

– Я согласен с тобой, – сказал Уильям Арлехегер, столяр-краснодеревщик. – Этот парень, Линкольн, позаботится, чтобы бизнес процветал, nicht wahr?

К ужасу Отто, Эльке вскочила на ноги, тяжело дыша, со сверкающими глазами. Вид у нее был грозный и в не меньшей степени очаровательный.

– Я не могу вас понять. При чем тут бизнес, когда речь идет о человечности? Рабство – это страшная болезнь, разъедающая душу страны. Мои родители приехали сюда, потому что верили, что все люди равны перед Господом. Они умерли с этой верой. Большинство из вас тоже потеряли своих близких. И вот теперь вас заботит только одно – хорошо ли это для бизнеса, или нет.

– Мы прошлое не забыли. Но пришло время подумать и о будущем, – сказал мистер Гробе.

– Не знаю, как вы все, – продолжила Эльке, – но я не смогу жить в согласии с собой, если не буду делать все от меня зависящее, чтобы запретить рабство. Если надо, я пойду по всему штату и буду агитировать за это, в общем, пойду на любой риск…

– И тем самым наживешь себе кучу неприятностей, – прервал ее Патрик хриплым голосом. – Если придет время выбирать, Техас, несомненно, будет на стороне южан.

– Немецкие переселенцы за отделение южных штатов голосовать не будут.

– Будут, не будут, это значения не имеет. Тем хуже для них, они окажутся в кольце врагов.

– Я не боюсь этого. Найду способ справиться и с врагами.

– Так же, как справилась сегодня днем с Детвайлерами? – жестко спросил Патрик.

«Надо что-то делать, – подумал Отто со смесью раздражения и гордости, – моя прямолинейная жена зашла что-то уж слишком далеко. Надо разрядить напряжение».

– Надо было видеть, как моя Эльке сегодня утром направила ружье на Детвайлеров, – сказал он вслух.

У Отто был дар рассказчика. Любой факт в его пересказе становился много интереснее, чем был на самом деле. Теперь он мобилизовал все свои способности и все-таки добился улыбок. Только Эльке и Патрик оставались серьезными.

«Что, скажите на милость, на нее нашло? – продолжал размышлять Отто. – Может быть, эта сцена с Детвайлерами так ее огорчила? Или она рассердилась на меня за то, что я не вмешался, а переложил все на Патрика? Да, скорее всего это».

– Я должен извиниться за поведение моей жены, – сказал Отто Патрику после того, как гости разошлись и Эльке удалилась в спальню.

– В этом нет никакой нужды. Она имеет право на свое собственное мнение. Мне бы только хотелось, чтобы она не высказывала его так безрассудно повсюду. Я хочу повторить то, что уже говорил. Это опасно.

Отто вернулся к своему месту у огня.

– Неужели это так опасно?

– Одно дело, когда Эльке высказывает свои взгляды среди друзей, которые их разделяют. И совсем другое, если она поедет по штату с развевающимся знаменем аболиционизма.

– Но разве хоть один мужчина осмелится тронуть женщину?

– На воине, Отто, гибнут не только солдаты. Гибнут также женщины и даже дети. А кроме того, всегда находятся такие негодяи, как Детвайлеры, которым безразлично, кто перед ними.

Отто тяжело вздохнул. В первый раз, с тех пор как команчи подписали мирный договор и в этих местах стало спокойно, он почувствовал страх. Ужасный, позорный страх.

Внезапно Патрик наклонился ближе и сжал его плечо.

– Я хочу, чтобы ты мне кое-что пообещал. Никогда Отто не видел Патрика таким серьезным.

– Что?

– Обещай не упускать свою жену из виду, даже если для этого потребуется ограничить свободу ее действий. Только так ты можешь отвести от нее опасность.

– Обещаю, – ответил Отто. Однако глубоко внутри себя он сознавал, что не потянет.

Отто принял решение эмигрировать в Америку в 1845 году, потому что в Германии такому, как он, не было места. Так по крайней мере он объяснял это всем.

Дело в том, что в Германии, еще со времен Французской революции, так никогда спокойно и не было. Ходили постоянные слухи о надвигающейся войне, и это пугало Отто до смерти. Он боялся выходить из дома, боялся ходить на работу и возвращаться домой. Он покинул свою родину, и вот теперь, к его ужасу, здесь назревает то же самое.

Внезапно Отто почувствовал огромную усталость. Он шел по короткому коридорчику к спальне, и предупреждение Патрика звенело в его ушах, как погребальный колокол.

Тихо открыв дверь, он проскользнул внутрь. На постель, где лежала Эльке, падал лунный свет, превращая ее золотистые волосы в мерцающее серебро.

«Боже, как она прекрасна», – подумал Отто.

Его вдруг потрясла мысль, что с такой вот красотой он ложится в постель каждую ночь уже много лет подряд. Этого не может быть. Это невероятно!

Вообще-то Отто и не предполагал, что когда-нибудь женится. Но с появлением Эльке его жизнь изменилась, она заполнила собой весь его мир.

До встречи с ней плотские радости его особо не занимали. Кругом было много мужчин, поступками которых руководила не большая голова на плечах, а маленькая в штанах. К таким мужчинам он обычно испытывал жалость. Теперь уже Отто давно так не думал. Его маленькая головка то и дело властно заявляла о себе. Вот и сейчас он не мог дождаться, когда окажется в постели.

– Ich liebe dich,[13]13
  Я люблю тебя (нем.).


[Закрыть] – прошептал он ей на ухо.

– Ну зачем ты опять по-немецки? Не надо, – пробормотала Эльке сквозь сон.

– Я очень тебя люблю, Эльке. Позволь мне войти в тебя сейчас. – Отто тесно прижался к ней.

Эльке, разумеется, и не думала спать – просто притворялась, потому что не хотелось разговаривать. Но ей следовало бы помнить, что после такого количества шнапса не разговорами он будет с ней заниматься.

«Черт бы его побрал, – выругалась она про себя, почувствовав на себе его тяжесть. – Черт бы побрал всех мужчин за их бесчувственность!»

– Только не сегодня, Отто. Прошу тебя, – прошептала Эльке. – Я действительно очень устала.

– Ну не так уж и устала, чтобы не позволить себе маленькое удовольствие. – Он просунул ладонь под ее ночную рубашку и коснулся возвышения между бедрами.

Обычно Эльке отказывала ему очень редко, но сейчас она плотно сжала колени, не пропуская его жадные пальцы.

– Ради Бога, Отто, Патрик может услышать.

Отто улыбнулся.

– А ты что думаешь, Патрик не ведает, чем занимаются супруги ночью?

Эльке была готова выскочить из постели. При мысли о том, что Патрик может услышать их возню, ее замутило, как от несвежей пищи. Она потянулась и схватила Отто за запястье.

– Но только не мы. Понял? Я не хочу, чтобы ты опозорил меня таким способом.

– Но, Liebling…

– И не надо мне никаких Liebling. Научишься ты когда-нибудь говорить по-английски?

Отто отпрянул, как будто получил пощечину.

Вначале, когда Отто переместился в дальний угол постели, она почувствовала облегчение. Но прошли секунды, потом минуты, и он больше не проронил ни слова. Она начала переживать. У нее вовсе не было намерений ранить его чувства. Но позволить ему сейчас то, чего он домогался, она не могла.

Эльке лежала молча, не шелохнувшись, прислушиваясь к его дыханию, ожидая пока он заснет. Это длилось долго, очень долго, целую вечность. «Что же это случилось сегодня? Я весь вечер делаю одну грубую ошибку за другой? Вначале позволила Патрику целовать себя, а потом при гостях вдруг напала на него со вздорными обвинениями. И как будто этого было недостаточно, сейчас вот причинила боль Отто. Унизила его мужское достоинство».

Завтра она, конечно, найдет способ поставить все на свои места. Но тем не менее по опыту она прекрасно знала, что жестокие слова, как и дурной запах, имеют обыкновение застаиваться в воздухе.

Патрик раздевался, чтобы лечь в постель. За стеной были слышны какие-то звуки, он старался их не замечать. Однако старания его были тщетны. Никогда еще его слух не был так обострен, как сейчас. Он отчетливо слышал тихое бормотание голосов Отто и Эльке, скрип пружин их кровати.

Он мог поклясться, что слышит шуршание простыней. Вот раздался шорох одеяла, Отто отбросил его в сторону. Пружины скрипнули снова, и воображение тут же услужливо изобразило ему Эльке в объятиях мужа. Если бы скрип пружин продолжался, Патрик, наверное, сошел бы с ума. Более жестокую пытку трудно даже представить.

К счастью, звуки скоро стихли, и в соседней комнате воцарилась тишина.

Патрик перевел дух. Он даже не сознавал, что стоял все это время, затаив дыхание. Причем настолько, что почувствовал боль в груди. Выдохнув наконец, он сбросил одежду, забрался в постель и подвернул фитиль керосиновой лампы.

И тут он почувствовал на своей подушке аромат Эльке. Его сердце замерло. На мгновение Патрику показалось, что она здесь, в комнате. Это было безумие, но он вдруг поверил, что это так. Вошла незаметно и стоит. Он уставился в темноту, надеясь разглядеть ее у двери.

…Патрик вглядывался с сумасшедшим, болезненным желанием увидеть ее, сознавая при этом, что он один.

Женщина, которую он любит, спит в объятиях своего мужа совсем рядом, на расстоянии одного удара сердца.

Глава 4

Обычно Эльке каждое утро обязательно заглядывала в сад. Сегодня здесь ей радостно закивали своими головками колыхаемые теплым майским ветерком примулы, цинии и маргаритки. Обещая богатый урожай меда, гудели пчелы.

На заборе прыгал пересмешник. Его ужимки были такими забавными, что она не выдержала и улыбнулась.

«Это моя первая настоящая улыбка за долгое время, – подумала Эльке. – Надо будет запомнить сегодняшнее число».

В течение первых недель после отъезда Патрика она занималась своей домашней работой автоматически, как во сне. Боль разлуки постепенно сменилась чувством вины, возникающим каждый раз, когда она вспоминала о поцелуях.

Это должно было случиться. Теперь уже ничего не изменишь! Однако позволять этому чувству управлять своей жизнью нельзя!

И вот наконец она вновь улыбнулась.

Эльке наполнила свой передник цветами, предполагая поставить их в булочной, затем открыла заднюю дверь магазина и вошла.

Отто склонился за рабочим столом посредине комнаты, замешивая тесто. Его широкие ладони с похожими на лопаточки пальцами делали эту работу играючи. Увидев ее, он подмигнул и снова углубился в работу.

Один из его помощников открывал в это время большую заслонку печи, пока другой погружал в ее зев противень с булочками.

– Guten Morgen, Frau Sonnschein,[14]14
  Доброе утро, фрау Зонншайн (нем.).


[Закрыть] – в унисон проговорили они.

– Доброе утро, – ответила Эльке. Неожиданно ее очень затошнило. Так сильно, что она мгновенно вспотела. Возможно, она слишком близко подошла к печи.

– А что, обязательно огонь должен быть таким сильным? Здесь ужасно жарко.

– Не жарче, чем обычно, – сказал Отто, плюхая тесто в большую кастрюлю и покрывая ее чистой салфеткой. – Что-нибудь не так, Liebling? Ты выглядишь немного бледной. Даже, я бы сказал, зеленой.

– Ты прав, я что-то неважно себя чувствую, – ответила Эльке и коснулась лба, проверяя, нет ли температуры.

Странно. В саду она чувствовала себя совершенно нормально. Теперь ее вдруг затошнило, как тогда во время их ужасного плавания на пароходе. Проглотив сгусток горькой желчи, она произнесла:

– Я думаю, мне лучше зайти в магазин и посидеть немного там.

Отто нахмурился.

– Ты хочешь, чтобы я пошел с тобой?

– Не надо. Сейчас все будет в порядке. – Она улыбнулась и быстро прошла в магазин.

В зале было прохладно, шторы не пропускали в помещение прямые солнечные лучи. Тошнота почти тотчас же прошла. Эльке пару раз глубоко вздохнула и принялась расставлять по вазам цветы.

И тут на нее накатил второй приступ тошноты, более тяжелый. Она доковыляла до ближайшего кресла и уронила голову на стол. Неужели заболела? Этого еще не хватало.

Эльке быстренько пробежала в уме болезни, которым могли соответствовать эти симптомы. Для горячки уже было слишком поздно, а для дизентерии рановато. А об эпидемии тифа или малярии вроде бы слухов никаких не было. Она вдруг вспомнила, что в последнее время в ее поведении появилось нечто странное: то неожиданный смех без причины, то слезы.

И тут ее осенило. Она знает, что это за симптомы!

«Господи! Когда у меня в последний раз были месячные?»

В течение первых нескольких лет замужества Эльке внимательно следила за их появлением. Подходил очередной срок, и она надеялась.

И каждый раз напрасно. Каждый раз ее ждало горькое разочарование. Все эти годы она страстно жаждала иметь ребенка, но, видно, это было уделом других женщин, более счастливых. Постепенно она перестала следить, перестала мечтать, перестала надеяться.

С Отто проблему эту Эльке не обсуждала, но была уверена: он тоже жестоко разочарован.

В самом начале, как только они переехали в новый дом, две комнаты сразу же отвели для будущих детей. Эти комнаты все время пустовали, Эльке входила туда, и стены смотрели на нее с молчаливым упреком. В конце концов их приспособили для других нужд: одну сделали гостевой, а в другой Эльке занималась шитьем.

Но теперь – к черту шитье! Комнату придется освободить.

Она потрогала свой пока еще совсем плоский живот с таким видом, как будто впервые его увидела.

«Значит, на каком же это я месяце? На первом? На втором? По крайней мере на втором, если память мне не изменяет. Это могло случиться сразу же после отъезда Патрика».

Возможно ли, что тот день, который начался тогда, как худший день в ее жизни, окажется счастливейшим?

Отто настоял, чтобы они пошли провожать Патрика до станции. Попрощался Патрик с ней весьма корректно – просто пожал руку, а затем сразу же забрался в дилижанс. А когда поехал, то ни разу даже не оглянулся, а сердце ее в это время разрывалось на части. Вернувшись домой, она, глотая слезы, с ожесточением принялась за работу по хозяйству. Отто она избегала вплоть до ужина, когда уже деваться было некуда.

Весь день они вежливо обходили друг друга на цыпочках, как незнакомцы. В тех редких случаях, когда их глаза встречались, она видела в его взгляде такую боль, такую обиду… как у подстреленного олененка. Именно этого Эльке и опасалась: жестокие слова, произнесенные ею прошлой ночью в постели, так и останутся висеть в воздухе.

Отто, всегда отличавшийся хорошим аппетитом, в тот вечер едва прикоснулся к еде.

«Ну конечно же, он расстроен, что я отказала ему ночью», – подумала Эльке и с трудом выдавила из себя:

– Отто, я… сожалею о том, что произошло сегодня ночью.

Он жутко покраснел и потупил глаза.

– Это не ты, а я должен извиняться. Какая женщина захочет спать с трусом.

– О чем это ты говоришь?

– Это правда. Я трус.

– Не глупи. Весь Фредериксбург тебя уважает. Тобой в городе все восхищаются.

– Полноте, Liebchen. Я не хочу, чтобы ты меня сейчас оправдывала. Не надо. И тем более я не могу оправдать себя сам. Я должен был вывести Детвайлеров, а не прятаться за твою юбку.

– Не будь смешным. Я знаю, ты не очень ловко управляешься с оружием.

Она надеялась его приободрить, но он пригорюнился еще больше.

– Дело не в том, насколько ловко я управляюсь с оружием. Тут дело в гораздо большем. – Отто прикрыл лицо руками и громко простонал: – Я должен был сказать тебе об этом еще до женитьбы.

– Сказать, о чем?

– Я должен был сказать тебе… только… только я знаю, ты бы тогда не вышла за меня. Видишь ли, Эльке, ты вышла замуж за человека, который боится своей собственной тени. Всю свою жизнь я живу в ужасном страхе. Я боюсь всего, даже темноты. В тот вечер, после того как ты ушла спать, Патрик говорил о надвигающихся тяжелых и опасных временах, о неизбежной войне. Он взял с меня слово ограждать тебя от всяческих опасностей. Но в нашей семье самая смелая ты. Не я! Я же жалкая пародия на мужчину. Я не буду осуждать тебя, если ты больше не позволишь мне лечь с тобой в постель.

Признания Отто тронули ее сердце, как не трогали до этого все его бесчисленные признания в любви. Она впервые заглянула за панцирь, которым он отгораживался от всего мира, и поняла, что это несчастный, глубоко ранимый человек.

– А что плохого в том, что ты постоянно тревожишься? – объявила Эльке. – Это вовсе не значит, что ты трус. Это просто означает, что ты человек. – Она поднялась из-за стола и поспешила к нему.

Прижав его голову к своей груди, Эльке почувствовала необъяснимый прилив нежности.

А потом она повела его в спальню, чтобы наглядно продемонстрировать, что все его признания в трусости не оттолкнули ее, а, напротив, тронули сердце. Продемонстрировать тем единственным способом, каким это может сделать женщина.

Как же он был ласков и неистов той ночью! Как благодарен! Первый раз она не почувствовала дискомфорта, первый раз ее тело приняло его с охотой.

«Да, – подумала Эльке, – это наверняка случилось именно той ночью. Должно было случиться. Наконец-то я приняла его семя. Подумать только, всего каких-то семь месяцев, и я буду держать в руках собственного ребенка. Собственного ребенка!»

Это знание взорвало все ее существо. Наконец-то ее тело выполнит свое предназначение, наконец-то она станет женщиной в полном смысле этого слова.

Мать. Она будет матерью. А Отто будет отцом. Насколько богаче и полнее эти слова, чем просто муж и жена. У них будет настоящая семья.

Она увидела, как они стоят рядом в церкви – Отто полный гордости, она вся светится счастьем, – а пастор Бассе крестит их ребенка.

«Так ведь я рожу ребенка как раз к Рождеству, – подумала Эльке, загибая пальцы, чтобы посчитать. – Что же это за радостное Рождество будет у нас! А все остальное потом… Конечно, Отто я любить никогда не буду, как он того заслуживает. На это надеяться нечего. Но ребенка… нашего ребенка я буду обожать. Нас будет связывать ребенок, а это крепче любых клятв, данных у алтаря. – Она коснулась живота, снова удивляясь, почему он по-прежнему плоский. – Может быть, что-то не так? А хватит ли у меня сил выносить ребенка? – Выгнув спину, как кошка, Эльке сделала мостик. – Нет, гибкости во мне еще достаточно, не меньше, чем в семнадцать лет. А кроме того, Господь, даруя мне такое сокровище, не станет отбирать его».

Эльке сделала еще одно упражнение – доставание ладонями кончиков пальцев ног – и в этот момент ее ущипнули. Она резко повернулась и увидела перед собой улыбающееся лицо Отто.

– Извини, Liebling. Не мог противиться искушению. Ты что-то ищешь на полу? Что-то потеряла?

– Потеряла рассудок и не могу найти.

– Это не смешно.

Она посмотрела на его лицо, ставшее сразу озабоченным, на его нахмуренные широкие брови и не смогла удержаться от смеха.

– Нет, я не шучу, я действительно потеряла рассудок.

Отто удивленно разглядывал ее.

– Ты сегодня в каком-то странном настроении, Liebchen. Печь до сих пор холодная, кофейник пустой. Что скажут клиенты?

– А какое мне дело, что они скажут? Давай сегодня не будем открываться вовсе.

– Ну теперь все ясно – ты действительно не совсем здорова. Как же мы получим выручку, если не откроемся?

– Давай хотя бы раз забудем о выручке. Почему бы нам с тобой не отправиться сегодня на пикник?

– Я своим ушам не верю. Неужели это говорит моя Эльке? Ты же так любишь подсчитывать выручку и ненавидишь пикники.

– Прекрасно. Забудем про пикник. Но я чувствую, что сегодня праздник. Давай потанцуем.

Эльке подхватила его и, радостно смеясь, начала вальсировать по залу.

– Я никогда не видел тебя такой. В тебя кто-то вселился. Кто?

– Ты абсолютно прав, в меня действительно кто-то вселился. И этот кто-то ты! – Она резко остановилась так, что он чуть не упал.

– Пожалуйста, Эльке, не надо так себя вести. Это меня пугает и… расстраивает.

– Вот уж расстраивать тебя у меня совсем намерения не было. Даже наоборот. – Она пристально посмотрела на него. – Как ты меня сейчас находишь? Как я выгляжу?

– Цвет лица стал лучше.

– Хочу тебе признаться: этим утром такое состояние у меня было уже не в первый раз. Последние несколько недель меня довольно часто тошнило.

– Gott in Himmel,[15]15
  Господи (нем.).


[Закрыть] так ты заболела? Почему ты не сказала мне сразу? Я бы не разрешил тебе работать. – Взяв ее за руку, он повел ее к креслу и усадил.

Эльке решила его дальше не дразнить. В конце концов, напомнила она себе, это несправедливо по отношению к Отто.

– Ты что, действительно не догадываешься, что меня беспокоит?

Он покачал головой.

– Я вовсе не больна. Я беременна. У нас будет ребенок!

Надо было видеть в этот момент его глаза. Они вначале сузились, потом расширились и наконец в них блеснули слезы.