Текст книги "Возвращение надежды"

Глава 2

Эльке смотрела, как Патрик вышел из булочной, вскочил на коня и поскакал прочь. Смотрела, не отрывая глаз. Она сидела на своем стуле, как будто приросла к месту. Ее давило ощущение неминуемой, неизбежной потери. А что, если он никогда больше не вернется?

Патрик рассказывал ей о своей семье, живущей в Натчезе. Это были благородные люди, и образ жизни у них тоже был благородный, о каком здесь и не слыхивали. Пьянящий аромат магнолий, мерцание свечей на роскошных приемах, где блистают элегантные красивые женщины. Чего ему, спрашивается, возвращаться обратно?

Но даже если он решит вернуться, то этому всегда может помешать начавшаяся война. Патрик – сын Юга, и, с учетом его опыта в Мексиканской кампании, ему скорее всего будет предложен высокий чин в армии южан.

И с кем он в глубине души? Где его сердце? Этого Эльке так и не знала. Будет он с рабовладельцами или его потянет на свое ранчо, которое он с таким трудом отвоевал у природы?

И вообще, что ей известно о нем? Да практически ничего. А как бы ей хотелось знать о нем все, делить с ним все, что делят между собой муж и жена, все то, что далеко выходит за рамки плотских наслаждений.

А впрочем, одному Богу известно, действительно ли она хочет этого или ей только кажется.

С шумом захлопнув бухгалтерскую книгу, как будто пытаясь таким способом отогнать от себя запретные мысли, Эльке посмотрела на Отто. Он перекладывал булочки на поднос, стоящий на витрине прилавка, и мурлыкал одну из своих любимых песенок.

– Мне надо проверить, как там жаркое, и приготовить гостевую комнату. Ты без меня здесь обойдешься? – спросила она.

Отто выпрямился и вытер руки передником.

– Делай, как тебе удобно, Liebling.[4]4
  Здесь: милая (нем.).


[Закрыть] Я на сегодня выпечку закончил. А ты отдохни после обеда, чтобы вечером встретить гостей красивой. За магазином я присмотрю. – Он звучно чмокнул ее в щеку, а затем водрузил свой толстый зад на стуле, который она только что освободила.

Эльке очень хотелось промокнуть носовым платком оставшееся от поцелуя мокрое место. Но зная, что мужу от этого будет больно, она удержалась.

– А почему бы тебе сегодня не закрыть немного пораньше и самому не отдохнуть перед ужином? Ты же очень устанешь.

Маленькие коричневые глаза Отто наполнились нежностью.

– Как ты обо мне заботишься, Liebling. Ни у кого в городе нет лучшей жены, чем у меня.

«Ничего себе, лучшая жена в городе, – грустно подумала Эльке. – Надо уходить побыстрее, а то Отто, чего доброго, заметит румянец стыда на моих щеках».

Дня не проходило, чтобы она хотя бы раз не пожалела, что связана с ним. Если бы у них были дети, это бы хоть как-то скрепило их союз. Может быть, тогда все было бы по-другому.

Расстроенная, Эльке поспешила через булочную в сад, едва бросив по пути «добрый день» помощникам Отто.

Это было место ее уединения, сюда она убегала, когда хотелось побыть одной. И вообще, природа всегда действовала на нее успокаивающе. Эльке любовалась цветами и поражалась, как из маленького семечка вырастает дивный цветок. Это казалось ей чудом.

Сегодня, однако, даже сад ее не успокоил. На ветру качались несколько крокусов, смелых предвестников весны. Она срезала их, затем собрала и устало побрела назад в дом.

На втором этаже было пять комнат – большая гостиная, малая гостиная, их супружеская спальня, гостевая комната, где будет спать Патрик, и кухня. На меблировку комнат Отто денег не жалел. Он нашел в городе прекрасных мастеров, поручив им использовать лучшие материалы.

Но самыми дорогими вещами для нее продолжали оставаться те несколько вещиц, которые принадлежали ее родителям, – потемневший от времени дагерротип, сделанный за год до их смерти, и маленькая шкатулка матери, которую ей подарили на свадьбу. Неужели боль утраты никогда не пройдет?

Только Эльке открыла дверь на кухню, как в ноздри ей ударил вкусный запах жаркого. Из всех блюд, какие она готовила, это было у Отто самое любимое. Неделю назад она поставила мариноваться в большом керамическом горшке мясо. Маринад представлял собой смесь уксуса, белого вина и воды со специями: лавровым листом, молотым перцем и луком.

Этим утром она переложила это все в чугунный горшок и поставила тушиться на медленный огонь. Сейчас она порезала мясо, сделала подливку из свежих сливок и приготовила картофельные оладьи, которые в списке любимых блюд Отто шли под номером два. На все ушло не больше часа.

А ведь, в сущности, Отто требовал от нее так мало – немного вкусной еды, чуть-чуть добрых слов и раз в неделю недолго, совсем недолго, позволить повозиться с ней в постели. Было несправедливо с ее стороны придираться к нему.

Во Фредериксбурге не было человека добрее. Так почему же ее так раздражает его тяжелый английский? Почему она чувствует себя разочарованной, когда, надев свой лучший воскресный костюм, он все равно смотрится в нем неуклюже? Зачем она все время злится на него за то, что его поцелуи никак не действуют на нее, не ускоряют ее пульса?

Поставив крокусы в вазу, Эльке перенесла ее в комнату для гостей, поставив на столик рядом с керосиновой лампой так, чтобы Патрик, утром проснувшись, сразу же увидел цветы. Затем достала из шкафа комплект постельного белья и застелила постель, аккуратно расправив поверху ярко расцвеченное лоскутное одеяло.

Потом Эльке долго стояла над постелью, сосредоточенно уставившись в одну точку, а затем, не в силах противостоять искушению, вдруг упала на одеяло и поцеловала подушку. Ну это уже настоящее сумасшествие завидовать подушке, потому что Патрик будет спать в ее объятиях!

Эльке судорожно вздохнула. Господи, все могло быть совсем иначе, если бы она не поторопилась принять предложение Отто. Но он был такой добрый, он так много для нее сделал, что она свое чувство благодарности к нему приняла за любовь. Наивная ошибка!

Это ведь именно Отто дал ей работу, когда она с группой изможденных иммигрантов пришла во Фредериксбург. Весь путь от Индианолы они прошли пешком. Отто дал ей и кров.

Он был старше на четырнадцать лет и помог заполнить пустоту, образовавшуюся в ее душе после смерти родителей. Ее дни были заняты работой, а вечера учебой, потому что Отто поделился с ней своим главным сокровищем – книгами.

Грамоте отец ее начал учить очень рано. Отто с успехом продолжил это дело. Под его руководством она прочла классиков: Шекспира, Чосера и Гомера, философов, таких как Гегель и Кант. Большое впечатление на нее произвели «Хижина дяди Тома» Гарриет Бичер-Стоу и «Уолден» Генри Topo.[5]5
  Генри Торо (1817–1862) – американский писатель и мыслитель, автор романтической робинзонады «Уолден, или Жизнь в лесу» (1854).


[Закрыть] А однажды Отто принес ей свое самое сокровенное – маленький томик стихов Генриха Гейне.

Отто поощрял ее занятия английским и математикой, радуясь успехам и огорчаясь, если что-то не получалось. Он относился к ней скорее как старший брат, а не как хозяин, у которого она служит.

Но со временем его поведение начало меняться. Она стала замечать, что он как-то странно на нее смотрит. С какой-то непонятной жадностью. Так смотрят дети на недоступное им лакомство. Это случалось довольно часто. И он вдруг начал преподносить ей подарки. Ничего особенного, не подумайте, ничего, что заставило бы ее, принимая их, почувствовать неловкость. Только практичные вещи вроде нескольких метров материи на платье, пакета цветочных семян из Германии, утеплителя для постели.

Однажды Отто неожиданно объявил, что снял для нее комнату в доме на окраине города, и она должна будет туда переехать.

– Это нехорошо, что ты живешь здесь, – сказал он. – Люди уже начали поговаривать. Родителей у тебя нет, значит, за твою репутацию несу ответственность я. Теперь, когда ты стала уже почти взрослой женщиной, это необходимо. Так для тебя будет лучше.

Но взрослой женщиной Эльке себя не ощущала. Ей было всего семнадцать, и она просто не понимала, почему ей вдруг нужно разлучаться с другом и покидать этот дом, к которому она так привыкла.

– Мне безразлично, что говорят люди, – объявила она со слезами в голосе. – А кроме того, я нужна тебе здесь.

– Ты права, – произнес Отто каким-то странно хриплым голосом. – Ты действительно мне очень нужна, и даже больше, чем предполагаешь, Liebling.

Услышав нежное «Liebling», Эльке вздрогнула. Так любил называть ее папа.

– Есть еще один выход, чтобы не было никаких сплетен о твоем пребывании здесь.

– Какой?

– Мы можем пожениться.

– Пожениться? Ты и я? – Такое ей в голову никогда не приходило.

– Всю свою жизнь я посвящу тому, чтобы ты была счастлива, Liebling.

Почувствовав большое облегчение, что ей не надо покидать этот единственный дом, ставший для нее таким дорогим после смерти родителей, она без колебаний согласилась, не сознавая последствий, не понимая, какие обязательства на себя берет. А три недели спустя в церкви пастор Бассе огласил имена вступающих в брак.

Эльке поклялась любить его, пока их не разлучит смерть, еще не понимая, что означают эти слова.

Но теперь-то она понимает, все понимает наконец-то, да поможет ей Бог!

Какая же это мука желать одного мужчину и быть связанной узами чести и долга с другим!

Эльке поднялась на ноги. Копаться в себе бесполезно, там ничего путного не найдешь. Может быть, это даже хорошо, что Патрик уезжает, может быть, в его отсутствие все постепенно пройдет?

Моля Бога, чтобы так и было, Эльке расправила покрывало.

«Нет, надо держать себя в руках, – приказала она себе. – Я не позволила себе распускаться, даже когда умерли родители. Не позволю этого и сейчас. Вон там в спальне стоит твоя брачная постель, и каждый вечер ты обязана безропотно разбирать ее и ложиться. И не делать при этом кислой физиономии».

Патрик прибыл в булочную точно в семь. В одной руке у него была сумка, а в другой он держал бутылку отличного белого вина. Он обошел здание вокруг и поднялся по лестнице в апартаменты семьи Зонншайн.

Перед этим он провел час в баре отеля Нимитца, пытаясь набраться сил для предстоящего вечера. Патрик пил виски и при этом уговаривал себя, что все хорошо, все чудесно, скоро он будет дома, и все изменится.

Сейчас, увидев Эльке, открывавшую дверь, он понял, что все это глупости. Не будет ничего чудесно. Ничего. А будет ад! Сущий ад, когда он оставит ее.

– Мне показалось, что это будет весьма кстати, – произнес он, протягивая ей бутылку.

– Спасибо, Патрик. Входи. – Эльке посторонилась, пропуская его.

На мгновение он ощутил ее аромат, и у него сразу же ослабли колени.

– Милости просим, – приветствовал его Отто; его широкое лицо расплылось в улыбке. – Ты как раз вовремя. Ставь свою сумку и проходи. Пропустим по рюмочке шнапса.

И хотя Патрик чувствовал, что с него достаточно и того, что он принял уже в баре, и вообще больше пить не хотелось, он взял протянутую рюмку. Как не взять. А затем следом за Отто сделал большой глоток. У него перехватило дыхание, шнапс проложил по пищеводу огненную дорожку в желудок.

Надо сказать, что в крепких напитках Патрик толк понимал и пить умел. Свой первый бурбон[6]6
  Сорт виски крепостью 51°.


[Закрыть] он попробовал на дне рождения. Ему исполнялось тогда двенадцать, и отец решил, что пора начинать знакомить сына со вкусом настоящего виски. Что это за истинный джентльмен, если он не знает вкуса настоящего виски. За последующие двадцать лет Патрику чего только не доводилось пить – от тонких французских вин на приемах в Натчезе до мескалы и текилы во время войны. А сколько сивухи было выпито уже в этих местах, на ранчо. Но никогда он еще не пробовал ничего мощнее.

– Откуда, говоришь, эта водка? – спросил Патрик сдавленным голосом.

– Она называется «Штайнхагер»,[7]7
  Приблизительно: водка, которая точит камень (нем.).


[Закрыть] производят ее на моей родине, в южной Германии.

Патрик улыбнулся.

– Теперь я знаю, почему так тебя люблю, Отто. Ты тоже южанин. – Он глотнул еще, на сей раз осторожнее. – Из чего она сделана, черт побери?

– Делают ее в основном из картошки. Причем крестьяне разливают ее в специальные каменные сосуды, потому что стекло она разъедает, – ответил Отто, наполняя снова рюмку Патрика.

– И желудок тоже, – улыбаясь добавила Эльке.

Господи, как она хороша! И платье она надела сегодня новое, какого он еще ни разу не видел. Цвет этот так идет к ее глазам. А как оно облегает ее грудь, талию, бедра!

Как и большинство женщин, живущих вдали от цивилизации, Эльке не носила кринолина. Патрик посмотрел на линию, обозначенную под юбкой ее длинными ногами, и почувствовал в паху судорожное тепло. У него уже очень давно не было женщины.

«Ничего, наверстаем в Натчезе».

– Как у тебя дела на ранчо, Патрик, в полном порядке? – спросила Эльке.

Она выглядела до чрезвычайности спокойной и холодной, как будто его отъезд для нее ничего не значил.

Она выглядела захватывающе прекрасной!

«Боже мой, разве такое можно вынести?»

Выглядела Эльке божественно, тогда как он, Патрик, пребывал в самом аду.

Да, черт побери, он правильно делает, что уезжает! И чем скорее, тем лучше. Всего только и осталось выдержать эту последнюю ночь. Скоро он освободится от власти миссис Солнышко. А пока он должен вести себя как джентльмен.

Если он еще раз когда-нибудь увлечется женщиной, то она, несомненно, будет не замужем, с добрым характером и способная рожать, то есть это будет настоящая жена для мужчины, который приехал в Техас, чтобы создать династию. Ему нужны дети, чтобы была возможность продолжить все, что он начал. Без них годы тяжелой работы по обустройству ранчо гроша ломаного не стоят.

– За твое благополучное путешествие, – сказал Отто, поднимая рюмку.

– За то, чтобы все у тебя сложилось хорошо, и, самое главное, чтобы ты не встретил в пути никаких опасностей, – эхом отозвалась Эльке. – А теперь, если вы, джентльмены, меня извините, я пойду накрывать ужин.

С рюмкой «Штайнхагера» в руке Патрик угрюмо проследовал за Отто к креслам у камина.

– Я хочу кое о чем тебя попросить, – застенчиво произнес Отто, когда они уселись.

– Только скажи.

– Вышли мне, пожалуйста, из Натчеза пару книг: «Опыты» Эмерсона и «Сватовство Майлса Стэндиша» Лонгфелло.[8]8
  Ралф Уолдс Эмерсон (1803–1882) – американский философ, эссеист, поэт; Генри Уодсуорт Лонгфелло (1807–1882) – американский писатель, поэт-романтик.


[Закрыть] Буду тебе очень признателен.

– Сделаю это непременно. Но, если ты не возражаешь, я их вначале прочту сам.

Их сблизила, кроме всего прочего, и любовь к литературе. Вначале Патрика это очень удивляло: как это так, пекарь, немец, и вдруг такой библиофил. Он даже поначалу не верил. Но вскоре убедился, что Отто начитан не меньше самых образованных джентльменов в Натчезе.

Он был удивлен еще больше, узнав, что Эльке тоже любит читать. Много вечеров они проводили в беседах о литературе, истории, философии.

– Если тебе не составит труда, то пришли также последние номера «Женского журнала» Годи. Это для Эльке, – добавил Отто.

Патрик удивленно вскинул брови:

– Эльке интересуется модами, я и не знал. Громкий смех Отто, напоминающий гул, наполнил комнату.

– Дело не в модах. Она горячая поклонница Годи, с тех пор как та начала вести в своем журнале колонку для работающих женщин. У моей жены особое мнение о месте женщины в обществе. – Отто заговорщицки подмигнул. – Моя жена считает, что предназначение женщины не только в том, чтобы быть вместилищем мужского семени.

– А что ты думаешь по этому поводу?

– Насчет других женщин не знаю, у меня ведь большого опыта с дамами до женитьбы не было, но мою Эльке я знаю. У нее очень живой ум. Весь дом на ней, она работает двадцать четыре часа в сутки. Без нее бы здесь уже давно все рухнуло. И весь бизнес она держит в руках.

– И ты считаешь нормальным то, как она работает?! – спросил Патрик. Его удивляло, что Отто с этим мирится. У них на Юге просто немыслимо, чтобы женщина работала наравне с мужчиной.

Придвинувшись ближе, Отто понизил голос:

– Надо ли мне говорить тебе, что у Эльке по любому вопросу свое мнение. Никогда не забуду нашу первую встречу. Она прошла пешком от Индианолы до Фредериксбурга и выглядела голодной и затравленной, как бездомная собака. Я предложил ей поесть, но милостыню она отвергла. Заявила, что за еду она отработает.

Несмотря на их давнюю дружбу, Отто ни разу прежде не обсуждал с Патриком свои отношения с Эльке. Может быть, это все действие «Штайнхагера» или потому что Патрик уезжает?

– У вас была любовь с первого взгляда? – спросил Патрик, чувствуя себя идиотом-мазохистом.

Отто сдавленно хихикнул.

– Как это могло быть? Ведь она сказала, что ее зовут Ганзел. Высокая, с короткими волосами, да еще и в костюме своего отца… В общем, в течение шести месяцев я считал ее мальчиком. А потом у меня начали появляться сомнения, как-то так, неосознанно. Что-то в моем помощнике по имени Ганзел показалось мне странным.

– И ты разозлился, когда обнаружил обман?

– Разозлился? Нет. Узнав правду, я почувствовал облегчение. Наконец-то я понял, что никаких – как бы это сказать – противоестественных желаний у меня нет. Ты, конечно, понимаешь, что я имею в виду.

– И что ты сделал, когда она тебе сказала?

– Она мне не говорила. Это случилось непроизвольно. Как-то вечером она решила помыться. Думая, что меня нет дома, она не заперла свою дверь. Я же решил заглянуть к ней, чтобы пожелать спокойной ночи. Тут-то я и увидел своего Ганзела во всей красе. Должен тебе признаться, такого мальчика мне видеть еще не приходилось. Это было шоком!

Патрику не надо было прилагать никаких усилий, чтобы представить, что тогда почувствовал Отто. Видимо, примерно то же самое, что чувствует он сам сейчас, видя Эльке, причем полностью одетую.

– Она увидела тебя?

– Слава Богу, нет. На следующий день я сказал ей, что она может больше не подстригать волосы, потому что я все знаю. Она смутилась, правда, совсем немного, и заявила, что вынуждена была надеть мужское платье, чтобы защитить себя от домогательств в пути. Ну кто, скажи на милость, ее за это осудит, если учесть, через что ей пришлось пройти? Вот именно тогда, в тот момент, я решил жениться на ней. – Отто сделал паузу. – Конечно, нужно было подождать, чтобы она немного созрела. Но дело того стоило. Такая schöne Mädchen,[9]9
  красивая девушка (нем.).


[Закрыть] как моя Эльке… это же настоящий клад!

С этим утверждением Патрик не мог не согласиться. Хотя оба они, и Эльке и Отто, верили, что успех их булочной зависит от искусства Отто, Патрик знал немало одиноких ковбоев, которые готовы были проскакать много миль, чтобы только посмотреть на прекрасную Эльке Зонншайн. Одним из таких ковбоев был он сам.

– И когда же ты сделал ей предложение?

– Это просто вырвалось у меня однажды. И я рад сообщить, что ответа долго ждать не пришлось. Она сразу же согласилась. – Отто улыбнулся и выпятил свой тугой живот.

«Значит, это был брак по любви, а не по расчету», – подумал Патрик с упавшим сердцем.

– Ты очень счастливый человек, Отто. Я тоже надеюсь со временем найти свое счастье.

– И найдешь. Обязательно найдешь. Я все время переживаю, что ты до сих пор не женат. Зачем, спрашивается, сжигать желание в себе, когда можно всегда иметь в своей постели женщину.

Патрик задумчиво допил свою рюмку, стараясь не думать о том, что имел в виду Отто. Если бы Отто знал, как он сгорает сейчас, в эту самую минуту…

Отто снова наполнил рюмку Патрика.

– Самое время сейчас повернуть свою страсть на что-нибудь еще, кроме земли. Я знаю, что ты назвал свое ранчо ПП, то есть Патрик Прайд. Но учитывая, как ты к нему относишься, люди прозвали твое ранчо «Страсть Прайда». Подходящее название, nicht wahr?[10]10
  не правда ли (нем.).


[Закрыть]

– Полагаю, ты прав, – согласился Патрик, благодарный Отто за то, что тот не догадывается об истинном предмете его страсти.

– Ужин готов, – раздался голос Эльке.

– Пьем до дна, – объявил Отто, проглатывая свой «Штайнхагер» так, как будто это была вода.

Не привыкший уступать в таких вещах, Патрик тоже допил свою рюмку.

Еда была вкуснейшая, и ее, конечно, запивали все тем же «Штайнхагером». Вдруг Отто поднялся и сказал, что ему нужно спуститься вниз, в булочную.

Патрик чувствовал себя сейчас прекрасно. Все его дневные терзания по поводу предстоящего вечера утонули в шнапсе. Редко ему приходилось вот так вот расслабляться.

– Скоро должны прийти гости, – сказала Эльке. – Я пока уберу со стола и вымою посуду. – А ты посиди у огня.

– Что же это получается, ты будешь работать, а я наблюдать? – Как истинный джентльмен, Патрик поднялся и отвесил Эльке галантный поклон.

– Но в этом нет никакой необходимости, – испуганно проговорила Эльке, собрала тарелки и понесла их на кухню.

– Но я настаиваю, – заявил Патрик, взял оставшиеся тарелки и последовал за ней.

Она начала заливать в раковину воду.

– Позволь помочь тебе, – сказал Патрик и потянулся к кувшину.

Он хотел просто помочь, всего лишь помочь, и мог поклясться в этом. Но пальцы их соприкоснулись, встретились в воздухе, и Патрик почувствовал этот контакт всем телом, с головы до ног.

– Пожалуйста, не надо! – воскликнула Эльке, отворачивая от него свое лицо.

Она была сейчас так близко, что он мог чувствовать излучаемое ею тепло.

Всему виной была маленькая родинка, слева у рта. Если бы не она, он бы, наверное, справился с искушением. Но ему непременно захотелось узнать, подлинная ли она или Эльке нарисовала ее, как это делали многие красавицы у них в Натчезе.

Их разделяло всего лишь несколько дюймов. Патрик наклонился и коснулся этой родинки кончиком языка.

Эльке вздрогнула и, застонав, покачнулась. Было впечатление, что она сейчас упадет в обморок.

Опять же, как у истинного джентльмена, у него не было иного выбора, кроме как заключить ее в свои объятия. Разумеется, чтобы не дать ей упасть. В этом по крайней мере Патрик пытался сейчас убедить себя. Но ощутив в своих руках сладостную податливость ее тела, он тут же забыл обо всем.

На несколько минут он погрузился в мир, где ничего не существовало: ни плохого, ни хорошего, ни правильного, ни неправильного. Один только чистый, неземной восторг.

Ее дыхание трепетало у него на щеке, как будто ее касалась своими крылышками бабочка. Ее груди прижались к нему. Своим плоским животом Патрик ощущал восхитительное покачивание ее тела. Тепло, исходящее от нее, посылало импульсы, которые разносились по всему его телу и острой сладостной болью отдавались в паху.

Отто и Патрик с наслаждением поедали жаркое, не забывая и о «Штайнхагере». Эльке же к еде едва прикоснулась. Она чувствовала себя как приговоренная к казни узница, которой принесли ее последнюю трапезу.

Украдкой она бросала взгляды на Патрика, пытаясь получше запомнить его лицо. Неизвестно, когда вновь доведется его увидеть. И увидит ли она его вообще? Очнулась Эльке от своих мыслей, только когда Отто встал из-за стола и сообщил, что ему опять нужно спуститься в булочную.

– Тебе действительно нужно? – спросила она, страшась остаться с Патриком наедине, боясь что он сможет прочесть в ее глазах то, о чем она сейчас думала. Отто обогнул стол и звонко поцеловал ее в макушку.

– Надеюсь, несколько минут ты пережить без меня сможешь.

Разумеется, она могла без него пережить гораздо дольше, но не эти несколько минут. Эльке в страхе смотрела, как Отто направляется к двери. Затем, хотя и невежливо оставлять гостя одного, она все же решилась.

Повернувшись к Патрику, Эльке произнесла:

– Я пока уберу со стола и помою посуду.

Она была так возбуждена, что даже не слышала, ответил он ей что-нибудь или нет. И не увидела, что он идет за ней к раковине. А когда осознала, было уже поздно.

Нет, все было не так. Прежде чем Эльке что-то осознала, она уже была в его объятиях и целовала его жадно и бесстыдно. С такой жадностью, наверное, пьет воду путник, долгие дни блуждавший в пустыне и наконец добравшийся до оазиса.

Она была натянута как струна, ее плоть сливалась с его плотью. Он обнял ее, прижав к себе еще крепче. Тонкая ткань белья между ее бедрами стала влажной. Ее соски напряглись.

Всему, что Эльке знала об интимной жизни, ее научил Отто. Он объяснил ей в первую же брачную ночь, что делать и как делать. И она следовала его советам.

Первый опыт был для нее шоком, но затем, поразмыслив, она решила, что если мужчине нужна женщина вот таким вот образом, если он получает от этого удовольствие, значит, так тому и быть. Но о том, чтобы самой получать от этого хоть какое-то удовольствие, она и не мечтала.

Когда Отто целовал ее, он никогда не открывал рта, чтобы коснуться ее языка. Впрочем, и слава Богу! Она этого не хотела.

Теперь же поцелуи Патрика разбудили ту часть ее души и тела, о существовании которой она даже не подозревала. Она вела себя сейчас так, как, наверное, ведут себя проститутки из заведения Вельвит Гилхули: погружала свой язык глубоко в рот Патрика, приближала его руки к своим грудям, раздвигала свои бедра, чтобы запрятать его восставшую мужественность.

Теперь Эльке наконец поняла, почему родители так торопились отослать ее в постель, несмотря на ее мольбы рассказать хотя бы еще одну сказку. Теперь ей открылся секретный язык их вздохов, дрожащих трепетных улыбок, мягких прикосновений. Теперь она знала, что это за река чувственности, по которой они плыли и в которой она – Господи, прости ее душу грешную – хотела бы искупаться сама.

Ее родители провели вместе двадцать восхитительных лет.

Она же познала один только вот этот момент и только могла молиться, чтобы он длился вечно.

Поцелуи все усиливались, Эльке припала к Патрику так, как будто составляла с ним одно целое. Ее кожа пылала, ее груди колыхались, она чувствовала себя сейчас полностью женщиной на том примитивном уровне, на каком не чувствовала себя никогда прежде; дикое ликование пульсировало в ней.

Но тут разум начал робко поднимать голову. Господи, что же это она такое делает! А что, если Отто застанет ее в таком виде, сплетенной с Патриком руками, ртом, бедрами, всем телом? Слезы наполнили ее глаза, она наконец нашла силы оттолкнуть Патрика от себя.

Он коснулся ее снова, и потребовалось все ее мужество не поддаться глубочайшему желанию сердца.

– Ты не должен. Мы не должны… – прошептала она.

Патрик отпрянул назад.

– О Боже мой, Эльке, я прошу прощения. Пожалуйста, прости меня! Это все чертов «Штайнхагер». Я никогда бы не осмелился поцеловать тебя, если бы не выпил столько.

Ах, значит, он все это сделал только под влиянием шнапса! Два желания разрывали ее сейчас. Ей остро хотелось заплакать, но не менее острым было желание ударить его по лицу, да так, чтобы из глаз потекли слезы. Но благоразумие взяло верх. Она не сделала ни того, ни другого. И тут на лестнице послышались тяжелые шаги Отто.