Текст книги "Вне сна"

Прогонять от себя эти размышления было бессмысленно, и Альберт тщетно пытался выловить из пространства хоть что-то, что могло бы натолкнуть его на догадки, чего же именно ему не хватает.

Как раз в этот период он чаще стал прибегать к общению с зеркалом, искать ответ во всех доступных ему источниках, и даже, проявляя особую осторожность, стал интересоваться подобными мыслями в головах окружающих его людей. Что было особо проблематично, так как сама формулировка вопроса, интересующего Альберта, в любых ее вариациях была похожа на «скажи то, не знаю, что».

На том закончим, наконец, с предысторией.

Часть вторая. Конец мира

Где истина? Беседа в движущемся автомобиле

– …я вообще не улавливаю, как ты связываешь последние события, происходящие в твоей жизни, с тем, что ты что-то не так делаешь или живешь как-то не так. Какая связь между разбитой тачкой и смыслом жизни? Тебе сейчас надо работу новую искать побыстрее, а ты выискиваешь какую-то логику во всем этом.

Портнов выглядел усталым и старался больше внимания уделять дороге, нежели разговору. Он вел машину неторопливо, так же неторопливо дворники смахивали налетающие на лобовое стекло капли.

Альберт с Портновым и его женой Викой, сидящей на заднем сидении, возвращались из автосервиса, куда Альберт попросил отвезти его для беседы по поводу восстановления машины и обсуждения сроков этой процедуры. На обратном пути обсуждение сломанного автомобиля плавно перешло в более философское русло.

Вопросы «о жизни» не находили отклика в Портнове, и Альберт уже решил не навязываться со своими мыслями, как внезапно затухающий разговор поддержала Вика.

– Для любого человека смысл жизни, в первую очередь, в рождении детей, – после паузы сказала она.

Альберт повернулся корпусом с пассажирского сидения к Вике, уловив при этом краем глаза быструю ухмылку Портнова.

– Почему? – спросил Альберт.

– Дети – это жизнь, это продолжение рода.

Альберт уже не в первый раз сталкивался с подобной точкой зрения, но сейчас поймал себя на том, что, возможно, уделял ей недостаточно внимания. Возможно, по той причине, что до сих пор собеседники, высказывающие такой тезис, отделывались только набором стандартных фраз вместо более-менее приемлемого объяснения.

– Дети – дело хорошее…

– Просто ты все ищешь смысл жизни. Может, не в том месте ищешь?

– Может, – из любезности согласился Альберт, у которого детей пока не было. – Я понимаю, что рождение детей может быть смыслом жизни. Но я пока не понимаю, как это может быть основным смыслом жизни.

– А в чем еще ты видишь основной смысл жизни? В том, чтобы машину отремонтировать?

– Я думаю по этому поводу вот что. Ребенок не может быть смыслом жизни, в первую очередь, из-за того, что он сам по себе является другим человеком с другой жизнью. У которой, по логике вещей, может и должен быть свой смысл. Ну, если вообще считать, что в жизни должен быть какой-то смысл. И если глубинное предназначение человека можно с легкой руки называть словом «смысл»…

– Ну и что? Почему одна жизнь не может быть смыслом другой?

– Наверное, в каких-то случаях может, но не в глобальном плане. Вкладывать смысл своей жизни в то, чтобы дать жизнь другому человеку – это похоже на перекладывание ответственности. Особенно с учетом того, что дети – это… относительно доступное… мероприятие.

Портнов заулыбался неудачной формулировке.

– Я имею в виду, что родить ребенка и воспитать его, как умеешь, для многих проще, чем, например,… сделать какое-то научное открытие или стать хорошим артистом.

– Ты думаешь родить ребенка просто? Или его воспитать? – сделала следующий ход Вика, не выказывая особой логики в беседе.

– Не думаю. Давай по-другому. Твои прародители видели смысл своей жизни в рождении твоих родителей. Твои родители – в тебе. Ты видишь смысл в рождении своих детей и их жизни. Дальше что? Какой результат? Что в тебе есть такого, чего не было в твоих бабушке и дедушке? С поправкой, так сказать, на эволюционную инфляцию?

– На что? – непроизвольно включился Портнов.

– На общее развитие человечества, которое, как известно, ускоряется. То есть, мы сейчас можем сказать, что мы умнее бабушек и дедушек, так как те не умели пользоваться компьютерами, но, если принимать во внимание общее развитие – каждый из нас сейчас, по сути, не умнее среднестатистического человека, проживающего в схожих условиях. Ну, кроме Портнова, конечно, – съехидничал Альберт. – То есть того объема знаний, который позволял человеку спокойно существовать в обществе сто или даже двадцать пять лет назад, сейчас явно недостаточно. Поэтому знаний у нас больше. А возможности внутри общества, собственно, те же. У знаний, так сказать, нынче другая покупательская способность. Информация множится, и каждая ее единица имеет меньшую стоимость.

Я очень усредненно говорю. Итак, возвращаясь к детям, твои родители, условно, ничего значимого, кроме тебя, не совершили, поставив все на тебя. А ты сейчас, вместо того, чтобы реализовывать переданную тебе родителями ответственность, перекладываешь все на своих детей. Которые, скорее всего, сделают то же самое. На каком из поколений ты ожидаешь прорыва?

Секунд пятнадцать в салоне автомобиля никто не разговаривал.

– А почему ты рассуждаешь обо всем этом с поправкой «на эволюционную инфляцию»? – спросил Портнов.

– Потому что скорость развития – это в наше время безусловная необходимость, не более. При чем здесь индивидуальная цель конкретного человека? Это как в школе – ты можешь ее окончить, а можешь окончить ее так, чтобы при этом поступить в универ. Первое – необходимость, и этого уровня достигают, так или иначе, почти все дети. Второе – это уже индивидуально. Не лучший, конечно, пример, но суть доносит.

– А если вокруг тебя общий уровень развития повышается поступательно, так, что сегодня окончить школу можно только с тем набором знаний, с которым вчера запросто поступали в университеты? – продолжил Портнов. – И хочешь – не хочешь, собственную индивидуальность приходится подтягивать? Мы конкурируем и тем самым двигаем общее развитие вперед. И в нашей конкуренции, пусть и вынужденной, заложен личный вклад каждого конкурирующего. Вклад внес – прожил не зря. Это, правда, не доказывает, что смысл жизни в рождении детей. Скорее – в конкуренции, которая вынуждает человека развиваться. Но без рождения детей этот общий процесс будет невозможен в перспективе.

То, чем ты нам сейчас пытаешься разрушить мозг, – это только твое личное понимание смысла жизни. Ты чувствуешь что-то. Чувствуешь, куда тебе двигаться. Но своя дорога открывается каждому отдельному человеку – и это та самая причина, по которой ты не сможешь доказать Вике, что смысл жизни не должен заключаться в рождении детей. А Вика не докажет тебе обратное.

Теперь настал черед Альберта подвиснуть с приоткрытым ртом.

– Портнов. Ты чего такой умный?

– И еще кое-что. Вот Вика, к примеру, хочет детей. Это у нее природой заложено. Можно сказать, смысл жизни такой. И она постоянно ведет по отношению ко мне подрывную деятельность: давай заведем ребенка, давай заведем ребенка.

А ты чувствуешь какую-то другую цель. Или вообще просто чувствуешь, что что-то чувствуешь. И это что-то тебя тревожит. И ты вместо того, чтобы прислушаться к себе и услышать, что именно от тебя все-таки требуется, ковыряешь всех вокруг на тему: расскажите мне, что же я слышу? Это получается… детская игра какая-то.

Альберт почувствовал тревогу. Не столько из-за сути произнесенной Портновым речи, сколько из-за того, что ничего подобного от Портнова он в принципе ожидать не мог. Альберт обернулся на Вику: для Вики такие монологи со стороны мужа тоже были в новинку.

– Портнов. Я тебя много лет знаю, – уже без шуток заговорил Альберт, пристально вглядываясь в Портнова, – это ведь не ты все придумал? Что сейчас сказал.

И, почувствовав, что немного схамил в последнем высказывании, улыбнулся, как бы переводя слова в шутку. Портнов пропустил вопрос мимо ушей. Уже через секунду Альберт подавил внезапно возникшую тревогу, решив, что просто зря последние годы так редко общался с человеком, чье мышление не лишено интересных умозаключений.

– Просто ты зациклился, – через несколько секунд проговорил Портнов. – Я бы на твоем месте больше времени уделял мыслям о том, как работу быстрее найти, и останки твоей телеги на стапель загнать.

Понятно…, – решил Альберт, – аттракцион по переселению душ закончился…

Машина Портнова постепенно перестроилась правее, съехала на «дублер» и на светофоре ушла на перпендикулярную улицу, где через квартал находился дом Альберта.

Встреча в кофейне

Альберт зашел в кофейню неподалеку от дома, повесил куртку на вешалку, одиноко стоявшую в углу зала, и расположился за столиком возле окна. Зал был почти пуст. Через минуту он пересел за столик ближе к вешалке, а еще через две минуты снял куртку с вешалки и вместе с ней пересел обратно за столик у окна, окончательно сбив с толку наблюдавшего за ним официанта.

Сделав заказ, Альберт стал смотреть в окно, поверхностно наблюдая залитую дождем дорогу с блуждающими по ней грязными автомобилями. За окном было холодно, а в кофейне тепло… Холодно и неуютно было и в мыслях Альберта. Он поймал себя на плоской идее, что кофейня была шатким островком тепла между двумя носителями холода: улицей и его собственным внутренним состоянием, и если, к примеру, в один момент времени кто-то настежь откроет входную дверь, а сам Альберт откроет рот, то, по законам физики, в помещении кофейни мгновенно образуется серьезный сквозняк, сулящий нешуточную простуду официантам в легких рубашках. Альберт сглотнул.

К нему подошел официант, принял заказ и ушел по направлению к стойке. Альберт от нечего делать стал разглядывать других немногочисленных посетителей, интуитивно стараясь держать рот закрытым.

В этот момент в кафе вошел неприметный человек худощавого телосложения, одетый в красивое серое полупальто, темно-синие брюки и неожиданно сухие для такой погоды ботинки. Человек пробежал взглядом по столикам, пошел по направлению к Альберту и сел за соседний с ним столик.

– Добрый день, – сказал незнакомый мужчина и вполне себе дружелюбно посмотрел на Альберта.

– Добрый вечер, – сказал Альберт, убедившись предварительно, что дверь в кафе прикрыта. У Альберта не было никакого желания общаться с кем-либо до такой степени, что даже можно было и пообщаться, потому как вообще было все равно.

– Я прошу прощения за беспокойство, – продолжил интеллигентный господин в сером полупальто, – Вы меня, скорее всего, не знаете, но я Вас знаю. Вы Альберт.

Альберту стало неудобно: он, действительно, не помнил собеседника, хотя, вероятно, когда-то они общались, может, по работе, а может, в каком-нибудь магазине…

Беседу ненадолго прервал официант, принесший Альберту кофе, а новому гостю – меню. Гость заказал чай с пирожным и ловко пересел за столик к Альберту, пытаясь при этом не выглядеть нахально.

Альберт смотрел на незнакомца, ожидая продолжения беседы и одновременно пытаясь вспомнить, где раньше с ним встречался.

Собеседник пару секунд с глуповатой улыбкой рассматривал Альберта, потом произнес:

– Я еще раз прошу прощения, что трачу Ваше время. Но у меня уже давно есть масса вопросов к Вам. Мне сказали, что никаких вопросов задавать не нужно, поскольку ответы на них появятся сами, но… ничего не появляется. Вы, наверняка, понимаете, с какими размышлениями приходится существовать…

Альберт решил, что этот тип, вероятно, может иметь отношение к квартирной краже. Но было совершенно неясно, зачем он вообще пришел разговаривать, как узнал хозяина квартиры, и почему ему неловко. С версией о квартире это, в общем-то, не вязалось.

– Вы кто? – спросил Альберт, которого психи уже не пугали, а вежливость в заблуждение уже не вводила.

– Извиняюсь, – в третий раз извинился незнакомец, – меня зовут Семен. Я не представился…

– Напомните, откуда мы знакомы?

– Я думаю, мы не знакомы. Точнее, я-то Вас, конечно, знаю. А Вы меня вряд ли. Мы же не знакомились.

– Вы что-то продаете?

– Ничего не продаю, – растерялся Семен. – Я просто думаю, что раз мы все являемся частями в этом действии, и я тоже, пусть и не главной, мы имеем право знать, хотя бы приблизительно, к чему мы идем, для чего все это происходит… Ну, пусть не все, и не всё, но хотя бы частично.

Альберту не становилось интересно, но он решил выяснить, что это за театр, пытаясь подспудно не пропустить момента, когда человек с явным психическим расстройством начнет буянить, чтобы для безопасности прервать встречу раньше. Собеседник буйным не выглядел, поэтому беседа продолжалась.

– Позвольте узнать, Семен, – максимально миролюбиво продолжил Альберт, – Вы про какое действие говорите?

– Я говорю про действие, которое происходит здесь и сейчас – про ту жизнь и события, в которой мы участвуем. На тех или иных ролях.

Глаза мужчины не были замутнены, речь была вполне связной; Семен принял от официанта чай, и немного отхлебнул. Как бы то ни было, Семен был связан с происходящими в жизни Альберта переменами, но каким образом, было совершенно не ясно. Альберт начал приходить в себя и после некоторой паузы решил перехватить инициативу:

– Семен, у меня к Вам просьба. Вы товарищ очень таинственный. Это я уже понял. Еще я понял, что у Вас, вероятно, есть что-то интересное для меня – будем считать, Вы своего добились и заинтриговали меня. Давайте без долгих вступлений: это ведь Вы ко мне подсели, нам ведь нужен какой-то обмен или что-то такое, да? Расскажите, что Вам известно про мою ситуацию. И какую цель Вы преследуете.

Семен внимательно посмотрел на Альберта. Ненадолго отвел глаза и снова пристально посмотрел. Было не совсем понятно, кто кого и за кого держит, но разговор не клеился, и этот факт начинал раздражать обоих участников.

– Хорошо, – выдохнул Семен и приготовился к более сложной беседе, нежели предполагал изначально. – Возможно, Вы не до конца представляете себе степень нашей осведомленности о Вас, а я начал с места в карьер…

– Чьей «нашей», позвольте узнать?

– Нашей – это окружающих Вас людей. Тех, кто вокруг Вас. Для вспомогательных ролей. В течение всего нашего времени мы смотрим на Вас и ждем развития событий.

Альберт не прыснул со смеху только потому, что ему, в принципе, последнее время было не до смеха. Более того, за последние недели он понял, что случиться может все, включая даже то, чего случиться никак не должно. Как раз наоборот, то, «чего случиться не должно», явно превалировало в гуще последних событий.

Чтобы не спугнуть порыв собеседника, а также не вызывать в нем излишнего раздражения, Альберт сидел молча, спокойно глядя на нового знакомого.

– Вы – основной элемент этого мира. Точка отсчета. Не знаю, как точнее выразиться. Этот мир существует, пока Вы живете и действуете. Когда Вы выполните свои задачи, мир перейдет в другую стадию. А если Вы их не выполните, то все будет бесполезно. Я понимаю, что не выполнить их невозможно. Это с одной стороны. Но с другой, я вижу, что происходит. А точнее, вижу, что ничего не происходит. Уже несколько лет. Вы учитесь, взрослеете, общаетесь с кучей из нас, что-то говорите, встречаетесь с женщинами, работаете в каком-то месте, которое никак не вяжется с возложенными на Вас задачами, чем бы они ни являлись… И ничего не происходит.

Мне все говорят: он знает, что делает. Он ждет, дозревает. А я все смотрю на Вас и думаю: чего он ждет-то?!

Новый знакомый Альберта прервался и очередной раз взглянул на собеседника: собеседник сидел с приоткрытым ртом, из которого виднелся кусочек торта.

– Вам кажется новой эта информация?

– В какой-то степени, – «ничего не ответил» Альберт.

Семен откинулся в кресле и отхлебнул из своей кружки.

– Пожалуй, это даже нормально, – призадумался он. – Но к делу отношения не имеет. Очень много времени прошло. Вам нужно действовать, а Вы сидите здесь, пьете кофе, жалеете себя, ковыряете разные воспоминания, ищите что-то в себе… Вы же видите, что мир вокруг Вас разрушается? Почему ничего не делаете?

– А что мне надо делать? – спросил Альберт. Спросил не потому, что уже собрался, было, начать что-то делать, а автоматически, для поддержания непонятного разговора.

Новый знакомый отхлебнул еще чаю и неторопливо продолжил, проигнорировав заданный ему вопрос.

– Скажите, у Вас нет такого ощущения, что до того, как Вы появились, здесь (Семен провел руками вокруг себя) ничего не было? И после того, как Вас не станет, здесь тоже ничего не будет? Я имею в виду вообще все, что вокруг Вас.

– У каждого человека, наверное, есть такое ощущение.

– Каждый человек нас сейчас не интересует: конкретно Вы ловили себя на таких мыслях?

– Да.

– Знаете, почему?

– Ну, потому что я же не видел, как здесь было до меня…

– Это ерунда, – прервал Альберта собеседник. – Все гораздо проще: у Вас такое ощущение, потому что до Вас здесь, действительно, ничего не было. И после Вас не будет. Что это может значить?

Семен перешел на ироничный манер и стал спокойнее.

– Сколько Вам лет? – издалека начал контрнаступление все еще ошарашенный легким безумием собеседника Альберт.

– Мне сорок два.

– А мне тридцать. Где Вы были двенадцать лет до моего рождения?

– Что значит, где я был? – снова начал заводиться Семен. Я же говорю: не было меня, ничего не было. Альберт, Вы меня то ли не слушаете, то ли не слышите. Я появился одновременно с Вами, как и все остальные, лет двадцать семь назад, под конкретные цели. О своих целях я знаю, о чужих частично. О Вашей – тоже частично. Хочу узнать больше. Потому как работаем, получается, вхолостую.

– Мне тридцать, – повторил Альберт.

– Вы уже сказали.

– Почему Вы тогда говорите, что появились мы около двадцати семи лет назад?

– А Вы помните себя раньше?

– Я и в три года себя не помню.

– А это проблемы твоей памяти, – парировал Семен, неожиданно перейдя на «ты», что получилось вполне органично и наглым не выглядело.

– У меня есть фотографии, где мне меньше года.

– А фотографии настенной живописи, сделанной тысячи лет назад, у тебя тоже есть? Это фон, понимаешь? Вокруг тебя декорации – это кафе, официанты, здания на улице, твои друзья. Я. Я тоже фон.

– Фон вокруг меня?

– Точно.

– А я такой главный, и фон вокруг меня?

– Ты главный? Ты даже не до конца понимаешь, о чем я сейчас говорю. Ты даже не веришь мне до конца. Какой же ты главный? Ты не главный, просто фон здесь вокруг тебя. Роль у тебя такая.

– Это однозначно интересно!

– Альберт, я уверен, что ты знаешь, о чем речь. Хоть и не полностью.

Нельзя сказать, чтобы Альберт вообще был глух к сказанному. Он искал в себе отклик на услышанное, и даже глубоко в себе нащупывал этот отклик. Но отклик был, скорее, философский, нежели практический. Человек сидел рядом, продолжал говорить, вокруг были официанты, столики, какие-то другие посетители, стоял негромкий гул. За окном была дорога, сумерки и яркие вывески на другой стороне дороги. Были свежие воспоминания; усталость постепенно покидала Альберта, однако особого азарта к теме беседы не появлялось…

– Хорошо, другое подтверждение, которое ты никак не сможешь парировать, – продолжил Семен и даже улыбнулся своей смекалке, – ты видишь и воспринимаешь мир так, как будто он вокруг тебя, так?

– Конечно.

– Что я говорил? – довольно развел руками Семен.

– Все так воспринимают мир. Мои глаза внутри моей головы, и именно ими я смотрю на мир. Иначе и быть не может.

– Почему ты все время говоришь про всех, про каждого? Откуда ты знаешь, что видит каждый? Тот каждый, который не ты, это, например, я. А у меня все не так, как у тебя. И мир я вижу иначе, и воспринимаю его иначе, и задачи у меня другие. Я же тебе говорил: мы – декорации вокруг тебя. Ты видишь мир вокруг себя, а мы видим мир вокруг тебя. И это нормально!

– Если честно, Вы меня слегка шокируете. Спасает только то, что я, в общем-то, Вам не верю. Точнее, верю не всему, что Вы говорите. То, как я и другие видим мир, как я в нем взаимодействую с другими, что я здесь делаю, – это ведь не я все сегодня придумал за чашкой кофе, правильно? И других людей я не в первый раз сегодня увидел. Я с ними всю жизнь общаюсь, наблюдаю за ними, у них свои дела, своя жизнь, планы какие-то, размышления свои. И уж точно они меньше всего думают о том, чтобы послужить мне хорошим фоном, как Вы говорите.

– И что ты здесь делаешь? – терпеливо дослушав собеседника, спросил Семен.

– Сейчас точно не знаю…, – честно признался Альберт.

– А почему ты решил, что окружающий тебя мир и, в частности, люди, его составляющие, сами по себе? Только потому, что кто-то сказал тебе, что вечером будет смотреть телевизор? Или поедет на выходные в дом отдыха с семьей? Или потому, что какие-то вещи происходят за пределами твоего поля зрения, а ты узнаешь о них позже? Такая позиция не выдерживает никакой критики. Этот мир выстроен вокруг тебя для того, чтобы принять твою работу над ним. Вокруг тебя, но не для тебя. Состояние этого мира зависит от твоих действий, но создан он не для развлечения, а именно для действий. А ты бездействуешь, ты тратишь свое время и время жизни этого мира, того, который создан вокруг тебя, с неисчислимым количеством других жизней, жизней людей, животных, растений и других элементов. Ты думаешь, что я сейчас философствую, придумываю какие-то красивые аллегории, а я говорю тебе непосредственно о том, что есть здесь и сейчас. В самом прямом смысле, который только и может быть. Ты сидишь, сложа руки, а мир вокруг тебя давно начал исчезать – уже не где-то в абстрактных далях, а прямо перед твоим носом. Ты думаешь, что твоя жизнь слегка пошла под откос, и завтра все встанет на свои места. А я говорю тебе, что этот мир не имеет тенденций к самовосстановлению. Если ты не исправишь ситуацию, то остатки твоей жизни истлеют прямо в твоих руках. И если по каким-то лишь тебе ведомым причинам твоя жизнь тебя не интересует, то моя меня интересует, и, уверяю тебя, всех остальных тоже интересует их дальнейшая судьба.

Семен допил чай. Все происходило наяву.

– Должен признать, разговор для меня необычный и интересный. Я бы, может, даже подумал, что Вы меня разыгрываете или снимаете для какой-нибудь веселой телепрограммы… Но то, что Вы говорите, для анекдота слишком самоуверенно. Вы сказали, Вас зовут Семен?

Семен кивнул.

– Семен, кем бы Вы ни были, и вне зависимости от того, насколько все, что Вы говорите, разумно и имеет под собой основания… Вы действительно считаете, что можно вот так просто подойти к человеку и зараз вывалить на него новое описание мира? Аналог или даже замену того, что человек впитывает в себя десятилетиями в обычных условиях?

– Альберт, давайте начистоту. Я Вам говорю те вещи, которые Вы и так знаете, должны знать к этому моменту. Может быть, без каких-либо деталей, может, что-то называете другими словами, может, что-то, о чем давно догадались, до сих пор не решились озвучить себе. Но Вы это знаете. Ваши задачи давно стучатся в Вашу жизнь. А то, что Ваш мир разваливается, говорит о том, что с определенного момента, – Семен отчетливо проговаривал каждое слово, – ты посчитал возможным игнорировать свою интуицию. А именно интуиция должна являться для тебя основным поставщиком верной информации.

Тебе уже тридцать лет, а ты изо дня в день открываешь электронные газеты и читаешь всякую ерунду, не имеющую под собой вообще, вообще ничего. Газетная информация – это просто набор слов, никак не относящийся к реальности, самая безмозглая и безвкусная, с моей точки зрения, часть фона. Но вот ведь феномен!! Газетам ты веришь, а интуиции…ты НЕ ВЕРИШЬ!

От восхищения сказанным и от абсурда описанной ситуации Семен расхохотался в голос, вытер выступившую слезу и продолжил, не переставая смеяться:

– Ты веришь газетам больше, чем самому себе, чем даже увиденному собственными глазами. Глядя на тебя, я вообще не понимаю, зачем было создавать все эти декорации такого потрясающего качества!!! Один я чего стою, а здесь таких миллионы! Клянусь, достаточно было дать тебе одну толстую газету, где написать, что угодно, – и вуаля! Ты уже обо всем в курсе!!!

Семен перестал смеяться и уже серьезно взглянул на Альберта:

– Ты уж не говори мне, что я тебе что-то совершенно новое рассказываю. А теперь давай, пожалуйста, перейдем к делу. Какие изменения ты собираешься подарить этому миру? Скажу сразу, уже нет времени дальше мямлить, отвечать, что не знаешь, и всякими другими способами посылать жизнь в далекие места.

Альберт по каким-то неведомым для него причинам уже несколько минут вполне четко понимал, о чем говорил собеседник. Нельзя сказать, чтобы Семен в какой-то момент изменил свою речь или вдохнул в слова исключительный смысл: скорее, будто на физическом уровне изменилось восприятие Альберта.

Восприятие изменилось. Но ответа на заданный вопрос все равно не было.

Альберт понимал, что не очень важно, откуда поступил этот вопрос, неважно, насколько прямо он поставлен и при каких обстоятельствах. На этот вопрос нужно было давать ответ, и ответ этот нужно было давать срочно. Более того, именно он сам был ответствен и за длительную проволочку при постановке перед собой этого вопроса, и, видимо, за форму, в которой этот вопрос, в итоге, перед ним материализовался.

Застывший вопросительный взгляд собеседника не давал Альберту шансов на какое-либо замыливание вопроса. Альберт глубоко потянул в себя воздух, как бы планируя сказать что-то, и… выдохнул.

– А если я действительно не знаю, что мне надо делать? – спросил он.

– Думаю, это ерунда. Точнее, ты, конечно, можешь не знать об этом открыто для себя, можешь только догадываться, можешь только чувствовать это… Может, ты эти мысли для себя пока четко не сформулировал или, там, забыл их на сегодняшний вечер, – не буду утверждать. В общем, должен знать. И я хотел бы их услышать. Хотя бы частично.

– А зачем?

– Этот вопрос настолько же сложный, насколько и простой. Ты как бы хотел, чтобы я на него ответил: сложно или просто?

– Средне. Чтобы было понятно, – максимально миролюбиво ответил Альберт, который, впрочем, обратил внимание на некоторое нахальство собеседника.

– Люди, которые окружают тебя, не все, но некоторые, и я в частности, помнят, для чего мы здесь. Мы здесь, чтобы составить тебе полигон для действий. У нас есть и другие, менее важные, задачи, но основная – в том, чтобы, как я уже говорил, являться твоим фоном. Ты реализуешься среди нас, и, поскольку мы составляем один и тот же мир, у нас общая эволюция, и мы вместе сделаем шаг вперед. Или вверх. Как тебе больше нравится…

…Итак, мы выполняем свои роли с ощущением ожидания. Мы не только выполняем то, что должны сами, но и ждем твоих действий. И на данный момент я наблюдаю, что ты крепко застрял в изучении этого мира и пользовании его благами. Вместо того, чтобы заниматься эволюцией. Своей и нашей. Из-за чего твой (и наш) мир постепенно покрывается трещинами.

Альберт обернулся по сторонам: люди продолжали заниматься своими делами, и лишь два временно скучающих официанта поглядывали на них, беседуя возле барной стойки. Эти двое точно не ждали, что Альберт вот сейчас встанет и займется их эволюцией.

– И сейчас я хочу убедиться, что ошибаюсь в своих умозаключениях, и уже совсем скоро все резко поменяется, ты приступишь к реализации своих фантастических возможностей, о которых никто ничего не знает, и дашь этому миру и всем нам то, для чего ты здесь и присутствуешь…

– Пипец какой-то, – неслышно выразился Альберт.

– Семен, – Альберт прокашлялся и продолжил, – я понял. И наш разговор я воспринимаю вполне серьезно. Но сходу сформулировать свои планы не могу. Я устал, чувствую себя не очень, и все, что я от Вас услышал, должен признаться, меня шокирует. Хотя суть того, о чем Вы говорите, в общем-то, мне понятна. И даже близка. Мне надо выспаться, переварить все это и немного подумать. Дайте мне время. Я соберу свои мысли, и мы продолжим беседу. Уверен, Вы можете дать мне много полезной информации. Я так понял, Вы периодически бываете в этой кофейне?

– Да. Только у меня к Вам дружеский совет: не пытайтесь восстанавливать мир в том виде, в котором Вы его привыкли видеть. Лучше подумайте над моими словами и прислушайтесь, наконец, к самому себе. К своей интуиции. Мне было бы удобно быть здесь через неделю, у Вас будет время?

– Да, – ответил Альберт, не особо задумываясь, планировал ли он что-либо через неделю, – последние пару недель у меня много свободного времени…

Новый знакомый Альберта без лишних слов вынул из кошелька деньги за чай и положил их на стол. Быстро оделся, пожал Альберту руку, заметив, что ему было приятно познакомиться, и зашагал к выходу.

Альберт посидел еще минут пять, доел свой пирог, попросил счет у официанта, стараясь не заглядывать ему в глаза. И вскоре также покинул кофейню.